CC BY
23ЭТНОНАЦИОНАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ
. . . вопросы НАЦИОНАЛИЗМА 2016 № 3 (2 7)
Анатолий УрАЛов
ГНИЛЫЕ ПЛОДЫ КдрдбАХА
Заметки очевидца Часть ПЕрвдя
Предисловие
Я пишу о Карабахе давно, и меня преследует невеселая мысль о том, что ситуация вокруг неразрешенного конфликта в Нагорном Карабахе будет продолжаться довольно долго. И когда, и как будет решена — неизвестно. То, что мирное решение этой проблемы является необходимой предпосылкой для развития не только Армении и Азербайджана, но и всего региона, понятно всем. Но положительных сдвигов пока нет. Сейчас то, что происходит на Украине, заставило меня еще раз обратить внимании на обстоятельства и причины, которые привели к краху огромного государства под названием Советский Союз.
Русский, родившийся в Баку, окончивший исторический факультет Азербайджанского государственного университета, я не понаслышке знаком и с историей предмета, и окружающими его мифами, а также и с тем, что за ними стоит. Для того чтобы докопаться до истины, часто приходится обращаться к историческим источникам, продираясь сквозь заросли слухов, домыслов и предположений, пустивших за годы противостояний прочные корни. И прежде всего пришлось вернуться к концу восьмидесятых годов, когда все только начиналось. Анализируя события того трагического времени, я еще раз убеждаюсь в том, что этот конфликт был тем бикфордовым шнуром, взорвавшим в конце концов государство под названием Советский Союз. Достаточно было небольшой череды
событий в Карабахе, чтобы армяно-азербайджанский конфликт, тлевший веками и вспыхнувший в начале 1988 года, стал первым камнем в лавине эт-нотерриториальных споров, которая в конечном счете смела СССР с карты мира. И когда в 1988 году он разразился, это стало неожиданностью далеко не для всех.
Но после продолжительного знакомства с историей вопроса у меня выработался иммунитет на обе версии реальных событий, которые стали своеобразным клише в историческом сознании двух народов. И мне абсолютно ясно, что, если бы я постоянно жил в Армении или Азербайджане, не имея контактов с другой стороной, я бы тоже начал воспринимать ситуацию глазами исключительно своей стороны. Постепенно в моем сознании стала складываться картина двух обществ, находившихся в перманентном конфликте, но у которых было в то же время много общего. И когда меня спрашивают, какой стороне я больше симпатизирую, я совершенно искренне отвечаю, что по обе стороны конфликта есть люди, которых я очень уважаю, но сама ситуация вызывает у меня пессимизм и тревогу.
Споров вокруг Карабаха очень много — от бытовых до самого высокого уровня. Если прислушаться к представителям враждующих сторон — армянам и азербайджанцам, когда они говорят о Карабахе, то услышишь пересказ заученных наизусть, то и дело повторяемых доводов. Однако, наслу-
шавшись, понимаешь, что ни один из аргументов не нов, все они сто раз пересказаны и перемолоты.
Главное заключается в том, что конфликт был неминуем, он лишь ждал своего часа. С формированием Нагорно-Карабахской автономной области была создана этносоциальная нестабильность, постоянно рождающая проблемы, как только началось ослабление централизованной советской системы власти.
Проблемы этого закостеневшего конфликта коренятся в истории взаимоотношений самих народов, которые никак не могут избавиться от иллюзий и риторики, зачастую демагогической, и проявить желание пойти на примирение.
Армяно-азербайджанский конфликт имеет давнюю историю. Во времена персидского владычества Восточным Кавказом христиане-армяне находились в зависимом и подчиненном мусульманам положении. После включения края в состав России армянам, как христианам, стало оказываться предпочтение и среди них быстро возникла влиятельная группа чиновников и капиталистов, которые поставили теперь уже мусульман в подчиненное положение. С новым порядком вещей азербайджанцы мирились с трудом. В докладе помощника Наместника Кавказа по военной части от 4 июля 1915 года отмечалось, что мусульмане Закавказья относятся к армянам «крайне неприязненно». Во время смуты 1905 года между армянами и азербайджанцами происходили кровавые столкновения, унесшие тысячи жизней, причем обе стороны обвиняли друг друга в инициативе конфликта. Однако общее успокоение в Империи, наступившее в 1906-1907 годах, перевело и этот конфликт в холодную форму. И армяне, и азербайджанцы стремились законными путями вытеснить своих противников из зоны совместного чересполосного проживания в Елизаветпольской и Эриванской губерниях.
К началу XX века Кавказ был интегрирован в общероссийскую государственную систему значительно глубже, чем когда-либо в Российской империи. Однако декларативное наличие национально-территориальных образований и права наций на самоопределение вплоть до полного отделения, теоретически признаваемого большевиками, отягченное реальными межнациональными напряженностями и общим недовольством навязываемым советским образом жизни, обязательно должны были привести к тяжелому этногосударственному кризису при ослаблении или исчезновении тоталитарного коммунистического пресса.
Жестокая многолетняя армяно-азербайджанская война привела к многомиллионным потокам беженцев и к оккупации армянами 1/5 территории Азербайджана. Нахичеванская АССР (фактически в границах Аракской республики 1919 года) не была затронута военными действиями, но, оставшись в армянском тылу, почти полностью отделена от основной части Азербайджана. Несмотря на все попытки России и мирового сообщества решить Карабахский вопрос, он остается открытым и по сей день, и между армянами и азербайджанцами на линии фронта царит лишь хрупкое перемирие.
И сейчас, разделенные зоной прекращения огня, вырытыми окопами полного профиля и длинными узкими лентами минных полей, стороны конфликта обитают в собственных параллельных мирах — географические соседи, которые вот уже двадцать лет не имеют почти никаких контактов друг с другом, кроме обмена официальной пропагандой и жалобами друг на друга.
Ситуация на юге Кавказа по-своему обернулась несчастьем и для Армении, и для Азербайджана — толпами беженцев, сирот и обездоленных, несчастьем разрушенных городов и деревень, закрытых границ. К сожалению, это не тот конфликт, где обе стороны могли бы медленно и постепенно
залечивать старые раны и возвращаться к подобию нормальной жизни. Есть реакционные элементы, которые ради своих собственных политических или личных амбиций постоянно подогревают ситуацию, и поэтому сотни тысяч людей по-прежнему остаются заложниками этой неразрешенности. Азербайджанские беженцы — такие же заложники трагических обстоятельств, как и карабахские армяне, живущие в подвешенном, непризнанном состоянии между Арменией и Азербайджаном, в республиках и краях Северного Кавказа России.
Послушать армян и азербайджанцев, то все дело в водоразделе между христианами и мусульманами, армянами и турками, Западом и Востоком. Беда в том, что никто не может решить, где же все-таки проходит этот водораздел. Нельзя переоценить культурное и символическое значение Нагорного Карабаха для обоих народов. Для армян Карабах — историческое прибежище армянских князей и епископов, последний форпост христианской цивилизации на переднем рубеже восточного, тюркского мира. История Армении становится неполной без этого анклава, без его монастырей и крепостей князей-горцев, и армяне считают случившееся торжеством исторической справедливости.
Азербайджанцы считают его колыбелью своей культуры, откуда вышли талантливейшие музыканты и поэты. Для азербайджанцев захват армянами Нагорного Карабаха явился не чем иным, как вражеской оккупацией их территории. География и экономика Азербайджана теряют свою полноценность без Нагорного Карабаха.
Не специалистам ситуация представляется огромным клубком противоречивых и непонятных факторов, которые представители созданных международных комиссий (американцы, французы, русские и другие) пытались каким-то образом распутать в меру своего понимания. Географиче-
ское название «Нагорный Карабах», которое раньше мало кто знал, обрело во времена перестройки и начала развала огромного государства значение символа упрямого — как «карабахский ишак» — сопротивления. Многие пытались понять смысл этого конфликта в терминах этнической и религиозной розни, медленно тлеющей в недрах советской системы, но быстро оттаявшей при предоставлении определенных элементов свободного волеизъявления и перешедшей в насилие.
Сейчас уже ни для кого не секрет, что скрытое движение за соединение с Арменией существовало в Карабахе на протяжении десятилетий. Всякий раз, когда в СССР наступала оттепель или в политической жизни страны начинались перемены, армяне систематически, например, в 1945, 1965 и 1977 годах, направляли в Москву письма и петиции, требуя воссоединить Нагорный Карабах с Арменией.
...Если говорить откровенно, участником карабахских событий я стал случайно. Но эта случайность была закономерна. Мой хороший знакомый и коллега по работе Тербиз Алиев оказался в Сумгаите во время происходившего там армянского погрома. Приехав в субботу в институт Минбыта, которым он руководил, Тербиз позвонил мне и попросил срочно зайти. Его лицо было уставшим, серым и напряженным. «Поедешь в Сумгаит, — сказал он. — Я больше там быть не могу. Я не могу смотреть им в глаза, они ненавидят нас всех. Это страшно и неприятно... Ты — русский, тебя знают в ЦК как члена Азербайджанского Бюро Советской социологической ассоциации, тебе с ними разговаривать будет легче. Заменишь меня в правительственной комиссии. Шофер отвезет. Все, что надо, там есть. Что делать, объяснят».
В Сумгаите сразу после трагических событий работали комиссии, в которые входили работники ЦК компартии Азербайджана, Совмина и Верхов-
ного Совета. Собраться было недолго. Водитель оказался человеком словоохотливым и всю дорогу рассказывал о том, что сейчас делается в городе, который назывался с начала строительства «Комсомольском на Каспии». «Без монтировки и ножа под сиденьем по городу не езжу, — сказал он, — случиться может все что угодно».
С таким настроением я и поехал в город, с которым мы были одного года рождения — 1949. Тогда, размышляя в пути о том, что привело к трагической ситуации, я многого не знал, но сейчас, по прошествии значительного количества лет, могу достаточно подробно восстановить ход тех событий.
Год 1987. Генезис
В 1987 году из латентно тлеющего движения карабахских армян постепенно разгоралось всепожирающее пламя этнического конфликта. «Под руководством эмиссаров из Армении создавались организационные основы сепаратистского движения, легализовавшегося позднее в НКАО под названием "Крунк:"», — отмечает зав. Отделом пропаганды и агитации ЦК Компартии Азербайджана Афранд Дашда-миров. Активисты Комитета освобождения Нагорного Карабаха объезжали предприятия, города и села автономной области, собирая подписи для «референдума» о воссоединении с Арменией. И хотя «Крунк» переводился с армянского вроде бы как «журавль», но в Баку данная аббревиатура расшифровывалась по-другому — «Комитет революционного управления Нагорным Карабахом». Руководителем «идеологической секции» «Крунка» стал Роберт Кочарян (будущий президент Армении), в то время возглавлявший партийную организацию степанакертского шелкопрядильного комбината. «Крунк» был первой организацией в Советском Союзе эпохи Горбачева, которая начала использовать митинги и стачки в качестве политического оружия.
К лету сбор подписей был завершен, и объемная петиция (более чем с 75 тысячами подписей из Армении и Карабаха) была отправлена в Москву, в Центральный Комитет КПСС.
Активно муссировался карабахский вопрос за границей. Сын одного из 26 Бакинских комиссаров, старого партийного функционера Анастаса Микояна (тут можно вспомнить анекдотическую присказку «От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича») историк Сергей Микоян и собственный корреспондент «Литературной газеты» Зо-рий Балаян проводили в США соответствующие конференции.
В ноябре экономический советник Горбачева академик Абел Аганбегян сказал, будучи в Париже: «Я был бы рад, если бы Нагорный Карабах вернули Армении. Как экономист, я считаю, что у них куда более тесные связи с Арменией, нежели с Азербайджаном». Взгляды Аганбегяна были изложены в газете французских коммунистов «Юманите», распространявшейся в том числе и в Советском Союзе. Так население Азербайджана узнало о вновь реанимируемой идее отторжения Нагорного Карабаха и ведущейся против него армянской кампании. И хотя скоро выяснилось, что Аган-бегян говорил это лично от себя, жителями Азербайджана было отмечено, что Аганбегян говорил не просто как армянин, но еще и как личный советник Горбачева, и сделали вывод о том, что Горбачев поддерживает армянскую кампанию. Однако, как оказалось впоследствии, сам Аганбегян не получал от Горбачева никаких указаний. Но это уже не имело никакого значения. Осенью 1987 года межнациональные трения в обеих республиках зримо обострились.
В октябре 1987 года в деревне Чар-дахлу на севере Азербайджана произошла стычка между местными властями и жителями-армянами. Армяне воспротивились тому, что директором совхоза стал азербайджанец. В знак про-
121
теста была направлена делегация в Москву, так как Чардахлу была родиной двух маршалов Советского Союза — Ивана Баграмяна и Амазаспа Бабаджаняна.
А вскоре разразилась трагедия в Ме-грийском и Кафанском районах, откуда компактно проживавшие азербайджанцы из-за межэтнических столкновений, сопровождавшихся угрозами, насилием и издевательством, были вынуждены, бросив свои дома и все нажитое, бежать через засыпанные снегом горные перевалы в Азербайджан. Сведений об этом инциденте сохранилось очень мало, в прессе его совсем не освещали, но остались очевидцы тех событий.
Бакинцы помнят, как в ноябре 1987 года на железнодорожный вокзал Баку прибыли два товарных вагона с кафан-скими азербайджанцами. Это были голые, раздетые люди — дети, мужчины, старики. Многие из беженцев нашли приют у своих бакинских родственников. О жертвах ничего не сообщалось, но у многих беженцев были следы от побоев.
1988 год. Февраль
В феврале 1988 года, по данным журнала «Вестник аналитики», «число азербайджанцев, вынужденных покинуть Армению в результате нагнетания атмосферы страха и насильственных действий, перевалило за 4 тысячи человек».
С этого времени политическое противостояние двух «братских» республик стало резко обостряться. 13 февраля, то есть еще за неделю до решения областного Совета, карабахские армяне вышли на площадь перед обкомом на несанкционированный политический митинг. Собравшись на площади, сотни людей требовали воссоединения Нагорного Карабаха с Арменией.
20 февраля 1988 года Совет народных депутатов Нагорно-Карабахской автономной области Азербайджана постановил: «Идя навстречу поже-
ланиям трудящихся НКАО, просить Верховный Совет Азербайджанской ССР и Верховный Совет Армянской ССР проявить чувство глубокого понимания чаяний армянского населения Нагорного Карабаха и решить вопрос о передаче НКАО из состава Азербайджанской ССР в состав Армянской ССР, одновременно ходатайствовать перед Верховным Советом СССР о положительном решении вопроса передачи НКАО из состава Азербайджанской ССР в состав Армянской ССР». Исследователи событий считают, что сессия была «продумана до мелочей и проведена с высокой степенью организованности». Принятое решение областного Совета народных депутатов НКАО перекраивало карту границ, утвержденных Конституцией страны в Закавказье. Подталкивая Москву к пересмотру внутренних границ, карабахские армяне впервые в истории Советского Союза после 1920-х годов вершили собственную, основанную на их национальных интересах государственную политику.
Стало ясно, что эта первая фаза армянской кампании была заранее тщательно спланирована. Рамиз Ага-ев и Зардушт Али-заде в своей книге «Азербайджан. Конец второй республики. 1988-1993» (М., 2006), отмечают (далее в тексте даются ссылки на её страницы), что это был «сложный, глубоко националистический процесс, хорошо организованный, финансово и идеологически обеспеченный, ставивший своей целью чисто сепаратистские цели — отторжение значительной части Азербайджана» (с. 43). Были выдвинуты лозунги, из которых явствовало, что непосредственно сами участники выступлений — лояльные советские граждане, действующие в духе гласности. На транспарантах были написаны три слова: «Ленин, партия, Горбачев!»
Московское руководство было обеспокоено масштабом кризиса в Армении и Азербайджане, но обстановку явно недооценило. «Допустив прове-
дение внеочередной сессии, формально законной, но с учетом неучастия в ее работе представителей азербайджанской общины, по крайней мере, не корректной, с точки зрений легитимности, Центр изначально поставил себя в положение ответчика, вынужденного плестись в хвосте событий» (с. 41). В те февральские дни 1988 года Политбюро объявило лидерам азербайджанской компартии, что они должны действовать исключительно «партийными методами» — убеждением, а не силой, чтобы погасить конфликт.
«В Азербайджане, — отмечает Даш-дамиров, — призыв к народам двух республик не поддаваться на провокации "националистических элементов" в ситуации, когда в Армении маховик националистических эмоций раскручивался вовсю, а в Азербайджане люди еще только пытались разобраться в том, что происходит, вызвал недоумение».
Для Москвы митинги и стачки в Степанакерте стали не то чтобы полнейшей неожиданностью, но явно весьма неприятным фактом. Это видно из стенограмм заседаний Политбюро: от 29 февраля и 2 марта 1988 года. Горбачев, выступая на заседании Политбюро 29 февраля, заявил, что выдвинутые армянами требования неприемлемы.
Но идея возможности объединения Нагорного Карабаха с Арменией в тех условиях смягчения режима уже захватила почти всех армян Карабаха. Новые лидеры Комитета «Карабах» принадлежали к поколению, важным фактором формирования которого стали ереванские националистические демонстрации 1965-1967 годов. Тогда в результате этих выступлений в городе был открыт мемориал с вечным огнем в память о жертвах геноцида 1915 года, а день 24 апреля был объявлен в Армении Днем геноцида. Они явились носителями идеи «армянского суда», или «Аидата», — давней мечты о сплочении живущих в разных странах всех армян.
Но, как всем известно, в самом Нагорном Карабахе проживали не только армяне. Примерно четверть населения — около сорока тысяч человек — составляли азербайджанцы, теснейшим образом связанные с Азербайджаном. Жили там и русские, и украинцы, и лезгины, и евреи. Раскольнические действия националистов в Степанакерте, сколь бы мирными они ни были по своим внешним проявлениям, не могли не вызвать яростного сопротивления азербайджанской общины.
Самостийная, но хорошо организованная «анархия» и попустительство со стороны центральной власти застигли руководство Азербайджана врасплох и выявили его проблемы, о которых все знали, но на которые всегда закрывали глаза. «Приходится констатировать, что руководство Азербайджана не проявило на этом этапе ни государственной озабоченности положением в области, ни политической зрелости, ни дальновидности. Оно оказалось не готовым к самостоятельным, достойным патриотическим решениям. Азербайджанское руководство столкнулось с проблемой, от которой оно на могло просто отвернуться, всецело положившись на Москву» (с. 49).
Казалось бы, что партийное руководство Азербайджана занимает сильные позиции: Политбюро ЦК КПСС всецело поддерживало территориальную целостность республики. Поэтому для них взрыв протестных настроений в Карабахе был крайне неприятен, и к тому же имел далеко идущие последствия — армяне замахивались на территориальную целостность Азербайджана.
Ни для кого не является секретом, что население Азербайджана отличалось куда большим многообразием, чем население Армении. Вдвое превосходя соседнюю республику по численности — в 1988 году население Азербайджана превышало семь миллионов
человек, — Азербайджан представлял собой значительно более смешанный в этническом плане конгломерат, где заметное место занимали национальные меньшинства — русские и армяне, а также многочисленные кавказские народности и представители десятков народов Советского Союза, проживавшие в самых разных местах — от многонационального Баку до беднейших на окраинах республики городов и деревень.
Столица Азербайджана Баку всегда стояла особняком среди других городов республики. Двухмиллионный город своим родным домом считали представители десятков национальностей. Русский язык повсеместно употреблялся как средство межэтнического общения, были распространены смешанные браки. В то же время (и это была одна из самых острых проблем) возникшая в Баку этническая смесь придала хрупкость социальному миру в городе: то в одном, то в другом месте огромного города возникала этносоциальная напряженность, а под внешней оболочкой мегаполиса скрывались назревшие межэтнические противоречия, о которых не принято было говорить вслух.
Во второй половине февраля в Баку, Сумгаите и других городах Азербайджана стихийно стали организовываться акции протеста. На улицах города появились группы учащихся — школьников и студентов — с яркими красными и зелеными повязками с золотой надписью «Карабах». В Баку учащаяся молодежь, рабочие, представители азербайджанской интеллигенции прошли маршем к Верховному Совету с лозунгами, напоминавшими властям, что Нагорный Карабах — земля их предков, и она принадлежит Азербайджану
На февральские стихийные демонстрации общественности первыми отреагировали азербайджанские историки, которые все это время подспудно вели горячие политические дебаты со
своими армянскими коллегами. Поэт Бахтияр Вахабзаде и преподаватель истории Азербайджана, доктор исторических наук Сулейман Сардарович Алияров опубликовали в газете «Азербайджан» «Открытое письмо», в котором заявили, что Нагорный Карабах исторически является азербайджанской территорией и что «азербайджанский народ в новую эпоху обострения международной конкуренции оказался в числе первых жертв».
Я с очень большим уважением вспоминаю Сулеймана Алиярова: историю Азербайджана он нам, студентам русского сектора исторического факультета, читал великолепно, но еще более поразителен был его русский язык. Он говорил со страшным акцентом, но безупречное построение фраз вызывало у нас подлинное восхищение. Как-то во время лекции он спросил меня: «Студент, вы слышите, о чем я говорю?» Я ответил: «Сулейман муаллим, я слушаю — КАК вы говорите, а потом уже — о чем».
.После принятия 20 февраля Советом Нагорно-Карабахской области решения о выходе из состава Азербайджана обстановка в Баку резко изменилась к худшему.
Руководителем бакинской партийной организации в ту пору был бывший футболист и инженер-строитель, грубоватый и энергичный Фуад Муса-ев. Помню его весьма эмоциональное выступление перед активом Низамин-ского райкома партии, где я был председателем Совета по изучению общественного мнения, на котором он подверг резкой критике безынициативность и неспособность азербайджанцев пробить себе места в высших партийных структурах КПСС и занять достойные места в партийном руководстве страны, как это смогли сделать представители Армении. Отозванный из отпуска, он вернулся в Баку и увидел, насколько напряжена обстановка в городе. Было принято решение об ограничении въезда в Баку тысячам ра-
бочих, которые ежедневно приезжали в столицу из Сумгаита, сформированы группы дружинников (ходил лично с соседями вокруг своего дома), которые патрулировали улицы, внимательно следя за ситуацией в армянском квартале. Этот его резкий подход к решению проблемы можно назвать противоречивым, но, возможно, именно это и было нужно в тех условиях.
В Баку беду удалось отвести. Своевременные действия городских властей, возможно, помогли отсрочить по крайней мере две попытки погромов, которых позднее не удалось избежать. Но предпринятые меры оказались неэффективными в Сумгаите, рядом с которым в двух деревнях — Фатмаи и Сараи, в пригороде города, были размещены азербайджанские беженцы из Армении. И когда Баку немного успокоился, забурлил Сумгаит — «Комсомольск на Каспии», куда я и приехал в холодный февральский день 1988 года.
1988 год. Сумгаит
Как и в истории с Нагорным Карабахом, есть какая-то мрачная закономерность в том, что первая в современной советской истории вспышка массового насилия произошла именно в Сумгаите. Это должен был быть образцовый советский город, который проектировался и строился как воплощение мечты о современном интернациональном сообществе трудящихся. В реальности же Сумгаит породил целый класс неустроенного и недовольного люмпен-пролетариата.
Похожий на пустыню кусок каспийского побережья, где строился Сумгаит, пустовал вплоть до Второй мировой войны. Именно здесь в 1949 году и начал расти новый город. Первыми его жителями были самые низы послевоенного общества — зеки — политические заключенные, выпущенные из сталинских лагерей; азербайджанцы, покинувшие Армению, куда стали в массовом порядке возвращаться
армяне-репатрианты; а также обнищавшие представители разных национальностей страны, которых в голодные послевоенные годы гнали из нищих областей громадного государства на благодатный и более-менее сытый Юг.
Еще в 1963 году, во времена правления Хрущева, Сумгаит пережил серьезные беспорядки. В годовщину Октябрьской революции толпа рабочих трубопрокатного завода ворвалась на трибуну, где находились местные партийные руководители, и сорвала портрет Первого секретаря ЦК КПСС с фасада Дворца культуры. Милиция пустила в ход дубинки, чтобы разогнать смутьянов, однако беспорядки продолжались еще несколько часов. Судя по одной из версий тех событий, в основе мятежа были экономические требования: рабочие протестовали против перебоев со снабжением города хлебом и роста цен. По другой версии, беспорядки имели ярко выраженную антиармянскую окраску и явились реакцией на драку в Степанакерте, в которой был убит азербайджанец.
К восьмидесятым годам XX века разномастное население города, так и не ставшего витриной вроде бы крепкой интернациональной дружбы, продолжало расти, испытывало значительные социально-бытовые трудности, тем более что в Сумгаит продолжали посылаться тысячи условно освобожденных заключенных. Их отправляли до конца срока на «химию», работать на химических предприятиях города. По статистике, каждый пятый житель Сумгаита имел судимость. Резко усилилось социальное расслоение, острее, чем где бы то ни было, ощущалась нехватка жилья. Рабочие ютились в перенаселенных общежитиях. Городские химические предприятия были среди первых в Советском Союзе по уровню загрязнения окружающей среды и последними по уровню техники безопасности. Детская смертность была столь высока, что в Сумгаите возникло даже специальное детское кладбище. Имен-
126
но около Сумгаита и поселили около 10 тысяч несчастных, насильственно депортированных из Кафана азербайджанцев.
Погром
В те февральские дни в Баку старались решительно пресекать любые ростки беспорядков. О Сумгаите и лагерях беженцев были информированы немногие. В разгар армянских демонстраций протеста в Нагорном Карабахе городское руководство, в том числе и первый секретарь горкома Сумгаита Джахангир Муслим-заде, отсутствовало. Но 26 февраля перед зданием горкома партии на площади Ленина группа жителей города вышла на площадь перед горкомом, чтобы выразить протест в связи с событиями в Нагорном Карабахе. Во главе демонстрации были беженцы-азербайджанцы, вынужденные при драматических обстоятельствах покинуть Армению. Они рассказывали ужасные вещи и приводили страшные факты о погромах, проводимых армянскими экстремистами в тех районах Армении, где они проживали до изгнания, и тем самым все больше накаляли обстановку.
В субботу, 27 февраля, участников демонстрации насчитывалось уже несколько тысяч. И слово «Карабах» повторялось бесконечное число раз. «Участники митингов, — отмечает Дашдамиров, — обсуждали события в Карабахе, требовали от руководства республики принятия мер "по наведению порядка в НКАО"». Вечером появились сообщения о первых случаях насилия, произошедших в кинотеатре и на рынке. Свою роль сыграло и то, что местная милиция ни во что не вмешивалась.
В воскресенье, 28 февраля, разъяренной толпой была занята вся центральная площадь Сумгаита. Джахан-гир Муслим-заде, вернувшись из Москвы, заверил собравшихся жителей города, что Карабах никогда не будет передан армянам, но этих слов было
уже недостаточно. Успокоить толпу Муслим-заде так и не смог.
Подробности того, что произошло потом, остаются не вполне ясными. Но, как мне рассказывали, вечером Муслим-заде вышел к ожидавшим его на площади людям. Ему дали азербайджанский флаг и заставили встать во главе демонстрантов. Петляя по городу, партийный руководитель повел толпу. Позднее Муслим-заде говорил, что хотел увести толпу от центра города, к морю, чтобы избежать большой беды. Но у него этого не получилось — бесчинства начались именно в центре. Хвостовая часть колонны рассыпалась на отдельные группы, которые рассеялись по центральным кварталам города.
Люмпенизированная толпа, наполненная националистически настроенными элементами, оказалась весьма взрывоопасной. Волна насилия поднялась стремительно. Несколько кварталов Сумгаита превратились в зону боевых действий. Их эпицентром стал квартал, прилегающий к городскому автовокзалу, который — вот он, невольный советский черный юмор — располагался на углу улиц Дружбы и Мира. «Подстрекаемая прибывшими из Армении беженцами разъяренная толпа, в которой были криминальные элементы, учащиеся ПТУ, жители самостроек из рабочих окраин города двинулись в жилые кварталы. Попытки работников милиции остановить разбушевавшуюся толпу только подливали масло в огонь. Сотни армян подверглись избиениям и издевательствам, многие квартиры были разгромлены и разграблены» (Даждамиров). Простые жители, не принимавшие участия в погроме, были в ужасе.
Вспышка кровавого насилия в Сумгаите имела одну мрачную особенность. Убийцам и грабителям зачастую было довольно затруднительно выявить врагов среди местных жителей. Сумгаитские армяне и азербайджанцы внешне очень похожи. Многие армяне
хорошо владели азербайджанским, а между собой они разговаривали друг с другом на русском языке. Кое-кому из армян удалось спастись только потому, что они выдавали себя за азербайджанцев или русских...
...Водитель долго плутал по улицам Сумгаита, пока не подвез меня к обшарпанному зданию рабочего общежития, в котором располагались, работали и жили в походных условиях члены комиссии. Меня поставили на довольство и показали кровать, застеленную простыми одеялами. Обязанности конкретными не были. Как я быстро понял, членам комиссии надо было разделить сумгаитских армян на тех, кто решил навсегда уехать из города, и тех, кто еще не определился с решением. Необходимо было также выявить уровень нанесенного ущерба за сгоревшие или разграбленные квартиры, нанесенные раны и увечья родственникам, оплатить вывоз вещей и людей. И сделать так, чтобы доставить их без проблем к месту назначения.
Ситуации бывали разные. И это вполне понятно. Нервы были напряжены до предела и с одной, и с другой стороны. Одни молча или с немногими словами подавали бумаги, спорили или соглашались, уходили или приходили вновь с новыми претензиями или списками. Но в большинстве разговор начинался на повышенных тонах, постепенно переходя в скандал или истерику. Тогда крики, обвинения, угрозы сыпались с обеих сторон.
Помню, в общежитие прибыли Муслим-заде и председатель исполкома Расим Эминбейли. С последним я был хорошо знаком. Расим, бывший директор Сумгаитского алюминиевого завода, работал начальником Научно-исследовательской лаборатории «Азцветмета», когда я пришел к нему на должность заведующего отделом «социальных проблем труда».
Вид у руководителей города был неважный. Муслим-заде пытался сохранять соответствующее выражение
лица, но было видно, что это лицо человека, готового в любую минуты сорваться в истерику — глаза бегали, рот кривился, он бросался к человеку, стараясь пожать ему руку, как бы оправдываясь и ища защиты. Расим был более спокоен, но я видел, что спокойствие дается ему с большим трудом. Холерик, здоровый как медведь, но с потухшим взглядом, он был задавлен грузом проблем, которые сам разрешить не мог, но должен был отвечать за их решение. Он был настолько измотан, что не выразил никакого удивления, увидев меня в представительной комиссии, и, быстро определившись, пошел туда, где громче всего раздавались крики. Муслим-заде, окруженный толпой потерпевших, успокаивал рядом стоящих, говоря дежурные фразы, призывая к спокойствию и обещая застрелиться, «если хоть один армянин уедет из Сумгаита». Смотреть на него было жалко.
Несколько раз я выходил в город. До этого мне несколько раз пришлось бывать в Сумгаите, поэтому некоторые улицы мне были знакомы, особенно вокруг автовокзала и те, которые вели к заводам, где мне приходилось бывать. Город производил печальное зрелище: некоторые дома стояли с разбитыми стеклами, вырванными рамами, видны были следы поджогов. По этим трагическим следам можно было определить путь погромщиков. По улицам ходили многочисленные патрули внутренних войск, прибывших из разных областей СССР, в основном из Центральной России. Молодые русские парни останавливали кого ни попадя, так как не разбирали, кто перед ними — армянин, пострадавший от насилия, или азербайджанец, горько переживавший за случившееся. Для них все лица были одинаковыми, объединившимися впоследствии в «лицо кавказской национальности». Город был наполнен страхом, ненавистью, стыдом, слезами, а также огромным желанием сгла-
дить и по возможности скрыть происшедшее.
В такой обстановке я пробыл в Сумгаите около трех недель, наблюдая за происходящим и понимая, что название этого города будет долгие и долгие годы восприниматься как черное пятно в истории взаимоотношений Азербайджана и Армении. Погибло около трех десятков армян, сотни были ранены. Почти все армянское население Сумгаита уехало из города. За пределами Сумгаита весть о насилии потрясла армян, живущих в Азербайджане, и они тысячами начали покидать республику. Сумгаит стал также моральным укором для Азербайджана, где в ответ на организованное развитие событий в Карабахе произошла вспышка одного из самых жестоких на памяти жителей Советского Союза межэтнического насилия. Простым азербайджанцам было страшно и стыдно. Дашдами-ров отмечает, что «сумгаитские события были осуждены жителями, общественностью, официальными властями Азербайджана. Руководители города были освобождены от занимаемых должностей». К уголовной ответственности были привлечены десятки людей, участвовавших в бесчинствах и погромах. 96 человек были преданы суду. В данном случае я искренне сочувствую Расиму Эминбейли. Уверен, что он предпринимал все возможное, чтобы этническая напряженность не переросла в такой кровопролитный конфликт. Но, вероятно, лично у него не хватило на это ни сил, ни влияния, ни возможностей.
Власти, особенно центральные, непростительно медленно реагировали на события. Их первым побуждением было скрыть информацию о происходящем. Отсутствие сообщений о сум-гаитских событиях в официальной советской печати показало, что горбачевской гласности было еще очень далеко до подлинной свободы слова. Центральные средства массовой информации ни словом не обмолвились
о событиях в Азербайджане. Когда все было кончено, руководство страны решило утаить антиармянскую направленность погромов в Сумгаите, назвав их в «Правде» просто «хулиганскими выходками, спровоцировавшими беспорядки». Отмечалось, что «имели место случаи бесчинства и насилия. Приняты меры для нормализации жизни в городе, обеспечения дисциплины и общественного порядка». Это искажение информации вызвало раздражение не только у армян, но и у азербайджанцев. И те, и другие требовали скрупулезнейшего и правдивого рассмотрения происшествия.
«Замалчивая ничем не прикрытый вызов, Компартия Азербайджана стремительно лишалась доверия интеллигенции, возбужденного, национализирующегося студенчества, широких социальных слоев. Партийная элита Азербайджана не смогла ни предотвратить провокацию в Сумгаите, ни спасти лицо — собственное и республики. Это сделало уязвимым и Компартию, да и все азербайджанское общество в целом в борьбе за Карабах, ослабляя возможность влиять на общественное мнение в Советском Союзе и на Западе в благоприятном для себя направлении» (с. 81, 84).
Вероятно, крупнейшая ошибка Центра в связи с сумгаитскими событиями заключалась в том, что не было проведено всестороннее официальное расследование, к чему, собственно, призывала как армянская, так и азербайджанская сторона. А то, что полный список жертв так и не был опубликован, породило у них подозрения, что пострадавших на самом деле было куда больше. А полная неизвестность могла лишь способствовать нарастанию уверенности, что организаторы погромов фактически избежали наказания.
Возможно, правильнее было бы задаться вопросом о том, как можно было избежать кровопролития в Сумгаите, городе очень неблагополучном, где тысячи беженцев оказались в отча-
янной и крайне неопределенной ситуации. Ведь удалось же в те дни избежать антиармянских погромов в других крупных городах Азербайджана — Баку и Кировабаде. И в том, что произошло, виноваты и власти, и бездействующая местная милиция, и армия, которая прибыла в город с опозданием. И все же некие советские гражданские ценности, в том числе интернационализм, толерантность, веротерпимость, добрососедство сыграли свою позитивную роль в кровавом межэтническом столкновении. И та же картина сумгаитских событий не была бы такой черно-белой, если бы широкую огласку получили факты насильственного выселения азербайджанцев из Армении, где на протяжении 1988 года от рук армян пострадали сотни проживавших в Армении азербайджанцев.
Но как бы то ни было, и в Советском Союзе, и за его пределами Сумгаит стал символом межэтнического насилия, где армяне были пострадавшей стороной. В Армении сумгаит-ские события вызвали большой резонанс. «Ожесточилось пережившее потрясение армянское население. Развернулась антиазербайджанская пропагандистская кампания в прессе уже во всесоюзном и международном масштабе с использованием умело смоделированного образа азербайджанской нации, — отмечает Дашдамиров. — Эксплуатируя трагическую ситуацию, армянские СМИ настойчиво продвигали версию о якобы заблаговременно подготовленном руководителями Азербайджанской Республики "геноциде" сумгаитских армян».
Значительно усилилась этническая напряженность в Нагорном Карабахе, куда выехала значительная часть армян из Сумгаита. Резко стали рваться экономические, производственные, хозяйственные связи с Азербайджаном, и Баку в частности. Областная администрация бойкотировала работу с республиканскими партийными, советскими и хозяйственными ор-
ганизациями. Так же как и в Армении, началось изгнание азербайджанского населения из райцентров НКАО и непосредственно из Степанакерта, увольнялись в массовом порядке работники промышленных предприятий азербайджанской национальности. «Происходил массовый разрыв армяно-азербайджанских межнациональных связей и отношений, складывавшихся и развивавшихся десятилетиями. По существу, это было прологом развала СССР!» — отмечает Даш-дамиров. И в этом с ним нельзя не согласиться.
1988 год. Март
Видимо, поэтому в Баку было принято решение отправить представительную группу общественности в областной центр волнующейся области. Я был дома, когда к вечеру раздался телефонный звонок с просьбой срочно прибыть в Дом политпросвещения. Хотя в Баку март месяц бывает обычно теплым, но этот был холодным, шел мокрый снег. Но делать было нечего — партийная дисциплина обязывала откликнуться на призыв партии в это нелегкое время. Приглашенных было немного, около пятидесяти человек. Несколько удивил состав: половина из пришедших были военными, половина — штатскими. Несколько лиц было знакомы по Сумгаиту, других встречал на разных партийных мероприятиях. Лица сидевших за столом президиума были растерянны и хмуры. Что-то мрачно чертил или записывал на бумаге Афранд Дашдамиров, заведующий отделом ЦК по агитации и пропаганде. Сидевшие рядом молча наблюдали за тем, как наполняется зал.
Когда все собрались, слово взял второй секретарь ЦК, фамилия позабылась, по-моему, если не ошибаюсь — Коновалов. Он растерянно и жалостливо информировал нас о том, что обстановка в Карабахе настолько накалилась, что его, второго секретаря ЦК, русского, армяне, пикетирующие до-
130
рогу из Агдама в Степанакерт, не пропустили в город. К тому же в «Правде» должна была выйти статья «Эмоции и разум», написанная тремя журналистами главного партийного органа от РСФСР, Азербайджана и Армении с целью донести до сознания противостоящих народов мысль о недопустимости кровавого решения карабахской проблемы, хотя кровь была уже пролита и той, и другой стороной. Центр как всегда запаздывал. Но ЦК Компартии Азербайджана должен был определенным образом отреагировать. И поэтому было решено послать достаточно представительную делегацию в Степанакерт, чтобы не столько разъяснить, сколько прояснить обстановку, выяснив, что же на самом деле происходит в Карабахе.
Я смотрел на Дашдамирова. Афранд все так же, не глядя в зал, что-то писал. Было ясно, что рушилась его, специалиста по межнациональным проблемам, такая хорошая схема этих отношений, так красиво выстроенная на основе советских догм о нерушимой дружбе народов. Или, наоборот, сбывалось то, о чем он, возможно, предупреждал в свое время руководство республики.
Вспомнилось, как меня блистательно срезали на госэкзамене по научному коммунизму. Предмету, по которому я консультировал добрую половину группы. Дипломную работу я защитил на «отлично». Тему, как социолог, взял сам, и она была беспроигрышная: «Социальное развитие рабочего класса Азербайджана в годы девятой пятилетки». Она только что закончилась, республика получила свою порцию Красных знамен, Гейдар Алиев был в фаворе. Этот же экзамен проходил скучновато, по общепринятым догмам, которые уже давно не соответствовали действительности. И от этого становилось еще тоскливее. Хуже того, появилось чувство раздражения. Поэтому на вопрос о том, «на каком же этапе построения коммунистического обще-
ства у нас наступит общее слияние наций?», я ответил, что в ближайшем будущем это не предвидится. Моего ответа было достаточно, чтобы повергнуть комиссию в несколько шоковое состояние, и, чтобы я понял незыблемость и монолитность марксистко-ленинского учения, мне назначили переэкзаменовку.
Через год я прекрасно, и как надо, ответил на все вопросы экзаменаторов, тем более что в этот раз за меня помощников председателя комиссии просила моя теща — доцент кафедры микробиологии Азгосуниверси-тета Кадырова Тамара Мустафаевна, а самого председателя — доктор философских наук Джамиль Теймуро-вич Ахмедли. К тому времени я являлся членом бюро Азербайджанского отделения Советской социологической ассоциации и был знаком с сильными мира того. С тем же Афрандом Дашда-мировым...
В конце концов выяснилось, для чего нас собрали. Именно мы, приглашенные в ЦК, и должны отправиться в Степанакерт. Билеты на ночной поезд были уже приобретены, и нас поставили перед фактом. На перроне Са-бунчинского вокзала мы должны были быть к моменту отправления, и домой я уже не успевал. Сумел только позвонить жене, чтобы объяснить, куда меня направляет партия, и попросить привезти на вокзал теплые вещи и обувь, так как погода была сырая и шел мокрый снег.
Жена успела приехать к отходу поезда, вся в слезах, с узелком с вещами. Как мог ее успокоил. Увидев представительную кучу народа, да еще в погонах, она более-менее успокоилась, но звонить просила ежедневно. Ну, это было понятно и так. За ночь, пока шел поезд, мы перезнакомились и уже более конкретно знали, что каждый из нас будет делать. Оказалось, что нашу делегацию возглавлял всего лишь инструктор отдела культуры ЦК партии. Все более становилось ясно, что
из этой затеи мало что получится путного.
До Степанакерта добрались благополучно. Нас поселили в гостинице, находящейся рядом с административными зданиями областного центра. Комнаты выделялись с трудом, так как на всех этажах номера были заполнены приехавшими армянами из Сумгаита и других городов Азербайджана. Так как среди нас азербайджанцев не было, расселение прошло успешно — без эксцессов.
Собравшись всей группой, мы были должны пройти в обком, чтобы представиться первому секретарю обкома партии Генриху Погосяну. Но оказалось, что сделать это не так просто. Выйдя из здания, мы были вынуждены остановиться. На просторной центральной площади имени Ленина, где не раз проходили демонстрации жителей Степанакерта, стояло несколько тысяч человек. Между нашей группой и толпой, скандирующей «Ленин. Партия. Горбачев», было несколько метров свободного пространства. Мы, гражданские, ждали, что будут предпринято входящими в состав делегации военными. Но и они пока стояли в нерешительности. Руководитель группы ушел в обком раньше нас, предупредив, что завтракать мы будем в обкомовской столовой. Оставшись без руководителя, мы поняли, что надо пробиваться самим. С чего-то надо было начинать. Ко мне подошли несколько старших офицеров и сказали: «Ну что, Уралов. Ты ж социолог, так сказать, специалист по проблемам общения. Веди, мы пойдем за тобой». И мы стали спускаться со ступенек.
Стоящие на площади, видимо, были предупреждены о нашем приезде, и видя, что среди нас нет азербайджанцев, позволили нам пройти в обком. Зато на всем пути следования нам, как бакинцам, напоминали о погромах в Сумгаите.
Войдя в здание обкома, мы подошли к ожидавшему нас руководителю, со-
общившему, что приехали мы нежданными и неожиданно и что первый секретарь обкома партии Генрих Пого-сян нас принять не может, так как недавно назначен на этот пост и еще не разобрался в обстановке. Стало ясно, что с нами он разговаривать не будет. Но, сказали нам, раз вы здесь, то на время командировки вам будет обеспечено трехразовое питание, свобода передвижения по городу и невмешательство в ваши дела. При этом было видно, что молодой человек крайне растерян и явно не знает, что же делать дальше. Во всяком случае, при каждой нештатной ситуации (а они, как видно, возникли сразу) бросался искать телефон и начинал звонить в Баку, видимо, получая оттуда инструкции, как нам себя вести и что делать. Создавалось впечатление, что приезд комиссии был организован спонтанно, у нее нет никаких полномочий и прав что-либо предпринимать. Мы могли лишь информировать ЦК Компартии Азербайджана о том, что происходит в Степанакерте, какова общественно-политическая ситуация, насколько велик накал страстей, каковы лозунги, как ведут себя здешние коммунисты.
Помню, что первые дни мы ходили по кабинетам обкома, исполкома, заглядывали в горком и редакции областных газет, благо все было рядом. Вечерами, после ужина, вся группа собиралась в расположенном рядом Доме политпросвещения обсудить прошедший день, собраться с мыслями, разработать примерный план на следующий день. Каждый рассказывал о виденном, давал анализ услышанному. Ситуация складывалась проблематичная. Выяснилось, что Погосян в конце концов открытым текстом сказал, что обком ситуацией не владеет, справиться с обстановкой своими силами не может и, как выяснилось в дальнейшем, — и не хочет.
В первый же день, придя в гостиницу, мы увидели, что на прикроватных тумбочках у каждого лежит стоп-
132
ка книг и брошюр. Все они были посвящены истории создания Нагорного Карабаха, его прошлому и настоящему и полны объяснения, как Карабах оказался в составе Азербайджана и как в нынешнее время необходимо сделать все возможное, чтобы он вошел в состав Армении. Как видно, литература готовилась впрок и раздавалась в огромном количестве всем желающим. Кстати, книги о Карабахе, истории Армении, в том числе и о «Великой», я не раз встречал на прилавках книжных магазинов в районных городках во время своих командировок в районы Азербайджана. И должен сказать, это вызывало у меня определенный интерес: каким образом они доставлялись в книжные магазины Шемахи, Агдама, Щеки и других азербайджанских городов. Ведь тогда издание подобной литературы не приветствовалось, но, как видно, кто-то ее распространял, и она появлялась на прилавках.
Собираясь вечерами в областной Дом политпросвещения, мы, обсуждая то, что видели за день, о чем слушали и что нам говорили, все больше убеждались в том, что лично от нас мало что зависит. Создавалось впечатление, что мы — участники очередной пиар-кампании.
В первые дни мы, бакинцы, не чувствовали особой враждебности. Тем более что группа почти целиком состояла из русских. Было несколько бакинских армян. Нам оказывалось всяческое внимание и предупредительность. Угощали чаем и все время рассказывали о том, что все бы ничего, но как было бы хорошо, если бы Карабах находился в составе Армении. Раздавали различные многочисленные брошюры, книги и газетные материалы, посвященные истории и проблемам Нагорного Карабаха. Замыкались только тогда, когда разговор заходил об участи азербайджанцев на территории соседней республики и будущего тех азербайджанцев, которые были изгнаны из Армении.
На третий или четвертый день мой сосед по гостиничному номеру, директор бакинской школы, нашел в городе своего хорошего знакомого — директора одной из степанакертских школ, и вечером мы пошли в гости. Настроение было далеко не праздничное, и все разговоры крутились вокруг создавшегося положения. Хозяева, достаточно лояльно настроенные по отношению к бакинской власти, рассказывали нам о том, как постепенно нагнеталась обстановка в городе, просили передать по приезде в Баку, что нельзя затягивать с решением все более разгоравшегося конфликта. Как видно, у части степанакертсткой интеллигенции еще было стремление наладить отношения с Баку и сотрудничать с Москвой в деле погашения националистических настроений, в то время как националисты уже вырабатывали более конфронтационную тактику.
После встречи мы шли по вечернему Степанакерту. Настроение было подавленное. Мы говорили о том, что еще есть надежда на то, что будут приняты необходимые меры. Тем более, как мы убедились, в Карабахе еще есть здравомыслящие люди, способные понять, что политиканство в вопросе о судьбе Нагорного Карабаха и предпринимаемые провокационные меры к его отделению могут только привести к еще большей эскалации конфликта и усилению межэтнической напряженности. И закончиться все может очень плохо.
Нам организовывали экскурсии по городу. Помню, как привезли в городской парк, где подвели к стелам, установленным в память об армяно-турецкой резне. И тут нас попросили посмотреть на новую стелу. «А эту, было сказано нам, — мы установили в связи с сумгаитским погромом. Чтобы наши дети, внуки и правнуки помнили об этом». Странно было смотреть на этот памятник. Так как события в Сумгаите произошли всего две недели на-
зад, создавалось впечатление, что камень для стелы был приготовлен заранее.
Москва молчала. В гостинице все ее обитатели каждый вечер ждали новых сообщений, жадно ловили слова московских, азербайджанских и армянских дикторов. Обстановка в республиках становилась все более напряженной и скатывалась к хаосу. И лишь центральные каналы рассказывали, «как хорошо в стране советской жить», и это начинало вызывать раздражение.
Потом выяснилось, что, принимая решение оставить Нагорный Карабах в составе Азербайджана, Москва старалась умиротворить и Армению и Азербайджан, обещая им провести в автономной области преобразования в сфере политики, экономики и культуры. Однако эти потуги и принятые по этому поводу решения не производили никакого эффекта у конфликтующих сторон, так как к Центру ни у одной из конфликтующих сторон не было уже никакого доверия. Позиция Политбюро была абсолютно незыблемой в одном, а именно в нежелании согласиться с какими-либо изменениями границ внутри Советского Союза. Зачитываемое в обеих республиках командированными членами Политбюро «Обращение к трудящимся, к народам Армении и Азербайджана», где звучал призыв уважать советскую дружбу народов, для значительной массы населения двух республик уже не был сдерживающим фактором и воспринимался как демагогия Центра. Верхушка партии видела, что напряженность медленно перерастает в конфликт, и все-таки не могла или не хотела этому противостоять. ЦК КПСС как бы самоустранялся, предлагая республикам самим «нормализовать» обстановку вокруг Нагорного Карабаха.
Все же были приняты некоторые меры для нейтрализации действий сепаратистов Комитета «Карабах» — полный контроль над местными сред-
ствами массовой информации, отключение телефонной связи между Арменией и зарубежными странами, запрет на посещение региона иностранными журналистами и, в случае необходимости, арест активистов Комитета «Карабах». Вместе с тем говорилось и о необходимости мобилизации «здоровых сил», и о вовлечении общественности в политическую дискуссию. Эти противоречивые намерения ярко проявились в весьма путаной речи, с которой советский лидер обратился к населению и компартиям Азербайджана и Армении.
Мы слушали его выступление, смотря в черно-белый экран телевизора, установленного на столе в холле степанакертской гостиницы. Слушали внимательно и настороженно, так как все понимали, что от слов первого лица государства будет зависеть — усилится ли эскалация напряженности или будут приняты экстраординарные меры. Ибо терпение у представителей бывших «братских» народов явно было на пределе.
Но когда Генсек произнес свою роковую фразу о том, что «армянские и азербайджанские товарищи сами найдут пути примирения и сами разберутся в сложившейся ситуации», мне стало ясно, что в истории повторяется сюжет с Понтием Пилатом. Вторично, а может быть и не вторично в истории, первое лицо, от которого ждали чрезвычайного решения, решил «умыть руки». Стало понятно, что советское государство находится на грани самоуничтожения.
Страусиная политика Москвы сводила на нет усилия по удержанию ситуации под контролем в значительной мере, поскольку лидеры коммунистических партий Армении и Азербайджана уже не были послушны Центру и лавировали между требованиями Москвы и общественностью, находящейся на грани неповиновения в своих республиках.
Но все-таки кое-какие меры были
133
приняты, и в мятежный Степанакерт были введены войска. Они спокойно, но достаточно жестко вытеснили митингующих с площади. По всей вероятности, и у одних, и у других не было еще приказаний действовать с применением соответствующих устрашающих факторов.
После ввода войск отношение к нам сразу изменилось в худшую сторону. Уже не было приветливых улыбок, злобно и с угрозой смотрели те, к кому члены группы смогли обратиться, и общение теперь стало весьма затруднительным. Нам уже не предлагали на выбор блюда в обкомовской столовой, куда мы еще имели доступ, а молча накладывали на тарелки то, что было под рукой. Членов комиссии стали просто избегать. По всей вероятности, работникам областных учреждений и организаций было дано указание сократить с нами общение до минимума и игнорировать нас как только можно.
Рядом с нами время от времени появлялись скрывавшиеся где-то в отдалении хмурые мужчины с бородами, молча наблюдавшие за нашими разговорами и передвижениями. Когда мы пытались завести разговоры с людьми, сразу находились личности, причем часто женщины, которые истерично начинали голосить о Сумгаите, называли нас «русскими, продавшимися азербайджанцам за бутылку водки », «алкоголиками, спившимися в Баку и засланными в Степанакерт» и тому подобное. Были попытки заплевывать, но быстро пресекались бородачами. Зато из-за спин часто показывали обрезки арматуры или толстые палки. Мы поняли, что время доверительных и в какой-то мере доброжелательных разговоров и бесед ушло. Особенно было жалко смотреть на армян, приехавших с нами. Их было всего четверо или пятеро. То, что им пришлось выдержать и услышать в свой адрес, было несравнимо с тем, что слышали мы, русские.
В принципе, мы были готовы к подобному повороту событий, но было
крайне неприятно ощущать себя под постоянным недружелюбным контролем. Но мы все так же имели возможность ходить по городу, наполненному патрулями. Войска базировались на территории расположенного в городе полка, и мы имели возможность посмотреть и оценить солдатское житье. Офицеры, особенно русские, не скрывали от нас своих мыслей по поводу происходящего. С тревогой говорили о том, что руководство обеих республик попустительствует экстремистам, что Москва явно не понимает и, что еще хуже, не хочет понимать, чем может закончиться это уже почти вооруженное противостояние. Офицеры-армяне больше молчали, но было видно, что и им, во всяком случае многим, не нравится то, что происходит в области, в самой Армении, но особенно — в Азербайджане. Но и те, и другие осуждали бездействие Центра.
Молодые русские ребята, патрулируя город, мало что понимали в происходящем. Они выполняли распоряжения командиров и пока с интересом вглядывались в «лица кавказской национальности». Несмотря на контроль над местными средствами массовой информации, исправно работало радио, выходили местные газеты, печатались листовки, которые раздавались молодым солдатикам юными степанакертцами. Резко увеличилось число пионеров: ну как привлечешь за противоправные действия ребенка с красным галстуком на груди?
Стали появляться корреспонденты столичных газет и журналов. Скажу откровенно, знакомство с ними было хорошей школой, но не особенно приятной. Шикарно одетые москвичи с самодовольным видом прогуливались по улицам города, обвешанные блестящей фотоаппаратурой, заранее предвкушая наличие сенсационных фактов и ситуаций, задавали идиотские вопросы и с умным видом записывали ответы в переплетенные кожей блокноты,
чтобы быстро передать информацию в центральные газеты.
Многих не помню, но один, особенно молодой парень из, если мне не изменяет память, «Московского комсомольца», был особенно настырен. Он первым оказывался там, где собиралась мало-мальски солидная куча народа. Из его вопросов я понял, что газета его направила собирать материал, абсолютно не вдаваясь в историю, скажем так, взаимоотношений народов-соседей и в историю вообще. Ему было все равно, с кем и как говорить. Он метался от одной группы к другой, нисколько не интересуясь, как его вопросы будут восприняты взвинченными до предела людьми.
Жил он в гостинице, на нашем этаже, и мы с ним довольно быстро познакомились. Узнав, что я социолог, историк, да еще и давно публикуюсь в бакинской прессе, он проникся ко мне интересом, как к русскому, каким-то образом оказавшемуся в этом городе. Мои объяснения о том, как надо себя вести в такой непростой ситуации, его не волновали. Из его слов я понял, что редакция послала его в Степанакерт не для того, чтобы он разобрался в ситуации, а как репортера, чтобы он ежедневно гнал в редакцию информацию «с места событий». Все другие моменты его, коренного москвича, не интересовали.
Несколько раз я предупреждал его, что подобная всеядность, неразборчивость к происходящим событиям, пренебрежение к людям и подобный поиск сенсаций может окончиться не особенно хорошо. Так и получилось. Не знаю, то ли ему изменило журналистское чутье, то ли он, с московским самомнением великоросса, перестал особо задумываться, в какой обстановке он добывает информацию. Я вовремя оказался с ним рядом, когда он разговаривал с группой еще оставшихся в Степанакерте азербайджанцев. По всей вероятности разговор уже шел к концу, и я, подойдя к нему, услышал его реплику: «Ну и отдайте вы армянам этот Кара-
бах, зачем он вам нужен?» Хорошо, что азербайджанцы, услышав его слова, остолбенели и несколько секунд находились в шоковом состоянии. Я успел, ухватив за шикарную кожаную куртку, выдернуть его из толпы от уже приходивших в себя людей и, отшвырнув подальше, крикнул: «Беги!» Сначала он не понял, почему, но, увидев глаза тех, кто только что внимал ему как столичному журналисту, весьма шустро пошел прочь. «Сахлар (стойте), — сказал я тем, кто был рядом. — Гяль бура! (идите сюда)», — тем, кто кинулся за ним. Собрав людей вокруг себя, я объяснил им, что особенно на него обижаться не надо. Он не виноват, что его, абсолютно не знакомого с положением дел, московское начальство послало туда, где нервы у всех напряжены до предела и каждое слово взвешивается на весах и оценивается по тому, как оно сказано, где и при каких обстоятельствах.
Вечером, отыскав его в гостинице, я весьма серьезно посоветовал ему не появляться больше на улицах города, а еще лучше — побыстрее уехать из города и не накалять и без того непростую обстановку, давая дурацкие советы и ведя разговоры, которые только накаляют ситуацию. На следующий день парень уехал. Репортажи его я не читал. Досадно было лишь то, что по таким репортажам с места событий население страны составляло картины происходящего на южных рубежах страны.
Знакомство с будущим президентом Армении
Настала пора рассказать, как я познакомился с будущим президентом Армении Робертом Кочаряном.
Произошло это уже к концу нашей так называемой командировки. После того как от митингующих была освобождена площадь перед обкомом партии, народ больше всего стал «кучковаться» на территории городских предприятий и организаций. Там они
135
получали конкретные указания, чем заниматься и что делать. Тактика была выбрана достаточно грамотно: ведь не могут патрули отслеживать все промышленные объекты и производства, находящиеся в городе. Собственно, в Степанакерте никаких эксцессов не происходило. Просто народ выходил на работу, разбредался по рабочим местам или стоял толпой у входа, а вечером, соблюдая введенный комендантский час, расходился по домам.
Наша задача, как мы определили, заключалась в определении нервозности и накала страстей не только населения города, а конкретно его работающей части. Мы ошибочно полагали, что рабочий класс будет более расположен к позитивному мышлению и, возможно, с ним будет проще найти общий язык. Но увы, как в Степанакерте, так и в Баку рабочий класс уже не был в состоянии прислушиваться к трезвым словам. В этом отношении теоретик анархизма князь Кропоткин, видимо, был умнее теоретиков марксизма-ленинизма. Чувство свободы и анархия всегда пьянит обывателя, вырвавшегося из-под опеки тоталитарного режима. Да еще при наличии конкретных целей и конкретных руководителей.
Несмотря на то что для посещения промышленных предприятий нам были предоставлены машины (с этой стороны препятствий не было), по всей вероятности, был дан наказ общаться с нами как можно реже и держаться подальше. Руководители предприятий не то чтобы нас не принимали, их просто «не было на месте», «они вышли по делам», «ушли в обком партии» и тому подобное. За нами следом шли «машины сопровождения». Во-первых, для того чтобы отсечь нас от людей, во-вторых, не допустить напряженности и накала страстей. Впрочем, работники того или иного предприятия, завидев бородатых парней, выходящих из сопровождающей нас машины, сами были не склонны вести с нами разгово-
ры и молча удалялись куда-нибудь подальше. Хуже всего было то, что везде рефреном и повтором звучало слово «Сумгаит». И здесь все доводы были бессильны.
Вот так мы и оказались на территории Степанакертского шелкопрядильного комбината. Мы беспрепятственно смогли пройти на территорию, и нас проводили в помещение партийного комитета. Секретарь парткома оказался невысокий, начинающий лысеть моложавый мужчина, с приятным тембром голоса, встретивший нас спокойно и даже, как мне показалось, доброжелательно. Но Роберта (Ро-бика, как уже к вечеру стали его называть, перешедши на «ты») выдавали глаза. Мне запомнилось, что за время наших встреч он очень редко смотрел прямо в глаза собеседника. Взгляд его становился иногда рассеянным, иногда остановившимся, как у человека, просчитывающего заранее различные повороты беседы. Откровенного разговора так и не получилось. Уже потом, в Баку, анализируя наши встречи, я понял, что ему было весьма непросто разговаривать с нами. Он должен был весьма внимательно следить за своей речью. По всей вероятности, он уже был информирован, что руководители «Крунка» не сегодня завтра будут арестованы и препровождены в Москву. Поэтому он очень внимательно следил за своей речью и разговаривал с нами через силу. Сколько раз я ни анализировал сказанные им фразы, я так и не смог все эти обрывки связать вместе. По всей вероятности, в то время он, не зная еще, как повернутся события, не мог сказать ни твердое «Нет», ни такое же твердое «Да». Впрочем, понятно, что положительного решения мы от него все равно бы не услышали.
Во время встреч нас поили чаем, угощали бутербродами, но результативность таких мероприятий была нулевая. Все наши слова разбивались о стену упорства в своей правоте. Дру-
гих доводов не принималось. Реплики были похожи одна на другую: «Мы все равно правы»; «Мы не хотим быть вместе»; «Это наша земля»; «Историческая справедливость.» Под конец последней беседы я сказал Кочаряну, что все затеянное националистами Армении и Карабаха и вовлечение в свои амбициозные и неправедные дела массы оглупленного населения даром им не пройдет. «Армения, — сказал я Роберту, — при всем своем желании, проглотить Карабах не сможет. У нее на это нет ни сил, ни возможностей. Ее экономика не потянет непосильный груз забот, так как Карабах не настолько богат, чтобы не только обеспечивать себя, но еще и Армению. Ты увидишь, что из вашей затеи не получится ничего хорошего, а горе, которое вы принесли на эту землю, будет неизмеримо».
По выражению его лица было ясно, что как бы там ни было, он пойдет до конца. Возможно, лидеры «Крунка» действительно думали, что им удастся весьма быстро разрешить все возникающие вопросы, связанные с Нагорным Карабахом. А возможно, Роберт уже тогда решил идти выше и достичь своего нынешнего поста через кровь и страдания своего и соседнего народа.
Срок нашего пребывания подходил к концу. Результаты были весьма малоутешительными, но мы знали, что большего мы сделать не можем. Командир введенного воинского контингента собирался лететь в Баку с отчетом о положении дел и предложил нам помочь, тем, кто не боится лететь на его небольшом самолете в Баку.
Перед отправкой, пока мы ждали военный транспорт, который доставил бы нас к самолету, узнав, что мы уезжаем, нас окружили пожилые женщины, проживающие и работающие в гостинице. В ходе последней беседы одна из бабушек обратилась ко мне с вопросом о том, чей же будет Карабах. «Вот вы историк, многое узнали о Карабахе, пока были здесь, как, на ваш взгляд,
взгляд русского человека, чей будет Карабах?»
«Карабах будет мой», — ответил я.
«Как ваш?», — оторопело спросила старая армянка.
«Очень просто. Ведь в свое время, согласно условиям весьма давнего договора, ваши мелики, правители Карабаха, добровольно вошли в состав Российской империи, когда ни Азербайджана, ни Армении как самостоятельных государств не существовало. По сути, вы сейчас спорите, кому будет принадлежать кусок России», — ответил я.
Мой ответ старым женщинам явно не пришелся по душе.
«Исторически — это наша земля. И мы отсюда никуда и никогда не уйдем», — было заявлено мне.
«Но вас отсюда никто и не гонит. Наоборот, вы гоните с этой земли других, тех, которые так же, как вы, весьма долго на ней жили. Мы можем так далеко зайти, если будем восстанавливать подобным образом право только одного народа на место его проживания в настоящее или в прошлое время».
«Мы хотим, чтобы земли, на которых раньше жил и живет наш народ, — сказала другая бабушка, — были только нашими. Это будет справедливо».
«Это не будет справедливо. Ведь если таким образом восстанавливать прошлое и устанавливать старые границы, прольется очень много крови и будет столько жертв, что ни один здравомыслящий политик на это не пойдет. Тем более что с этой земли вас никто не гонит».
«Мы хотим, чтобы эта земля была наша, и только наша», — сказала тихо и непримиримо третья бабушка.
Я понял, что в данном случае мнение этих женщин было сформировано давно, прочно и надолго, и теперь вряд ли можно было их хоть в чем-то разубедить. Накопленная веками память о всем нехорошем, что пришлось пережить армянскому народу, мрачно и
тяжело ворочалась в груди каждой из этих женщин. Ефремов был тысячу раз прав, подумал я, вспомнив роман Ивана Антоновича «Час быка», с его теорией инфернального развития человечества. У многих представителей древних наций инфернальное состояние сознания превалирует над остальными чувствами, не давая логически думать и подводить разумную базу под настоящее и столь же разумно думать о последствиях в будущем.
«Теперь я понимаю, почему в гербе вашей республики кусок чужой земли», — сказал я. Бабушки не поняли: «Какой кусок?» — «Как какой, гора Арарат». «А, вы об этом. Когда-нибудь она снова станет нашей», — сказали мне представительницы великого и многострадального народа. «Интересно, — подумал я, — знают об этом турки или нет?».
Подошел автобус и мы поехали на аэродром, чтобы через сорок минут приземлиться в пригороде Баку.
Впоследствии мы узнали, что многие активные деятели «Крунка» были арестованы и препровождены в Москву. Был ли среди них Кочарян, мне было неизвестно.
ЦК КПСС был весьма недоволен развитием ситуации. В отставку были отправлены руководители компартий обеих республик — Кямран Баги-ров и Карен Демирчан. Их места заняли Абдурахман Везиров и Сурен Ару-тюнян. Для представления новых первых секретарей на внеочередных партийных форумах в Баку и Ереван были делегированы два члена Политбюро: сторонник линии перестройки Александр Яковлев — в Армению, а консерватор Егор Лигачев — в Азербайджан. Это было серьезной ошибкой Москвы. Яковлев сочувствовал армянам. Лигачев же в Баку решительно отстаивал позиции Азербайджана — и это заявление было с благодарностью встречено азербайджанцами.
Назначение на должность новых руководителей в Армении и Азербайд-
жане не смогло положительно повлиять на обстановку.
1988 год. Лето. Противостояние
15 июня Верховный Совет Армении принял резолюцию, которая формально одобрила идею присоединения Нагорного Карабаха к Армении. Это решение положило начало тому, что впоследствии было названо «войной законов».
17 июня азербайджанский Верховный Совет принял контррезолюцию, в которой вновь подтверждалось, что Нагорный Карабах является частью Азербайджана.
Постановление Президиума Верховного Совета СССР от 18 июля 1988 года, подтвердившее безусловное сохранение статуса Нагорно-Карабахской автономной области в составе Азербайджанской ССР, было встречено в Баку со сдержанным одобрением, с известной надеждой на нормализацию политической ситуации в регионе.
12 июля областной Совет в Степанакерте одобрил постановление еще более жесткое, чем то, которое было принято в феврале: он проголосовал за односторонний выход области из состава Азербайджана и за переименование Нагорного Карабаха в «Ар-цахскую Армянскую автономную область».
18 июля в Москве Президиум Верховного Совета СССР принял решение о том, что Нагорный Карабах остается в составе Азербайджана. В своем заключительном слове Горбачев объявил: «Сегодняшнее совещание Президиума показало, что у азербайджанцев больше самокритики, чем у представителей Армении». 25 июля ЦК КПСС и Президиум ВС СССР приняли постановление «О практических мерах по реализации постановления Президиума Верховного Совета СССР по вопросу о Нагорном Карабахе». В соответствии с этим решением в сентябре в Нагорном Карабахе был создан и присту-
пил наконец к выполнению непривычных функций Комитет под руководством представителя ЦК КПСС и Президиума Верховного Совета СССР Аркадия Вольского.
Вольский согласился стать представителем Политбюро в Карабахе на «шесть месяцев». Как оказалось, ему пришлось остаться там почти на полтора года. Армяне Карабаха не особенно хотели подчиняться новому органу власти. 16 августа на митинге в Степанакерте карабахские армяне избрали Национальный совет из 79 членов, который заявил о принятии на себя всей полноты власти в Карабахе и о намерении сотрудничать с комитетом Вольского только по собственному усмотрению. Главным направлением стратегии Вольского была социально-экономическая сфера. В первой половине 1988 года из-за забастовок были остановлены предприятия Нагорного Карабаха, что не могло не сказаться на командной советской экономике.
Так, забастовка на степанакертском заводе по производству конденсаторов привела к сбоям в работе 65 предприятий Советского Союза, выпускавших телевизоры и радиоприемники. И, несмотря на все усилия Вольского, экономическое сражение было в конечном счете проиграно.
Однако, как показали события осени 1988 года, надежды, вызванные решениями, оказались необоснованными. Подтверждение конституционного статуса НКАО в упомянутом решении ПВС СССР сопровождалось двусмысленными оговорками, которые позволяли армянской стороне конфликта относиться к пребыванию Нагорного Карабаха в составе Азербайджана как к досадной формальности, не считаясь с которой, можно с удвоенной энергией добиваться фактического переподчинения области властям Армянской ССР.
Таким образом, вопреки усилиям, предпринимавшимся союзным центром, армяно-азербайджанский кон-
фликт продолжал углубляться. Все сильнее разгорался пожар межобщинной вражды между армянским и азербайджанским населением Нагорного Карабаха, в критическом положении оказалось азербайджанское население Армении, и это в свою очередь адекватно отражалось на положении армянского населения в Азербайджане.
Вот как выглядела обстановка в регионе в официальных сообщениях ТАСС и республиканского информационного агентства Азеринформ. «.Сложная, напряженная обстановка в Армянской ССР продолжает вызывать массовые перемещения азербайджанского населения из Армении в Азербайджан.
Как сообщает специальная комиссия, созданная при Совете Министров Азербайджанской ССР, азербайджанцы, прибывшие из Армении, временно размещены в 43 районах республики. ЦК КП Азербайджана предпринимает попытки нормализовать обстановку в местах компактного проживания азербайджанцев в Армянской ССР. По имеющимся данным, из Азербайджана в Армению уехало немногим более 4 тысяч армян. Однако вопреки слухам фактов размещения азербайджанцев, приехавших из Армении, в домах и квартирах уехавших армян в республике нет.
За последние три месяца не отмечено ни одного факта противоправных действий по отношению к гражданам армянской национальности, побудивших их выехать из Азербайджана».
Спровоцированы забастовки на промышленных предприятиях, в строительных организациях и на общественном транспорте. Прекратились занятия в школах.
Было организовано нападение на областную прокуратуру, имели место случаи нанесения телесных повреждений военнослужащим МВД СССР и работникам милиции, обеспечивающим общественный порядок.
