CC BY
67Гурам СВАНИДЗЕ
Кандидат философских наук, сотрудник Комитета гражданской интеграции
парламента Грузии (Тбилиси, Гоузия).
ГЛОБАЛИЗАЦИЯ - ВЕСТЕРНИЗАЦИЯ: ТРУДНОСТИ ПЕРЕХОДНОГО ПЕРИОДА В ГРУЗИИ
Резюме
В статье проводится общесоциологический анализ состояния грузинского общества на переходной стадии его развития, рассматриваются конкретные исторические, культурологические и политические предпо-
сылки нового выбора, оценивается степень их зрелости. Большое внимание уделяется анализу рисков, с которыми гипотетически может столкнуться общество в результате восприятия глобализации.
В в е д е н и е
В общественном сознании республики глобализация давно актуализировалась, более того, в стране уже сделан выбор в пользу западного вектора этого феномена. Ныне строительство рыночной экономики, становление институтов демократии и гражданского общества, приоритет прав человека — главные направления развития грузинского государства.
Общество с легкостью приняло на веру старую мифологему о приверженности грузинской культуры европейским ценностям. Однако ситуация не столь однозначная. В стране существует осознание опасности ассимиляции, утраты своей самобытности, что обусловливается унифицирующим началом глобализации в целом и вестернизации в частности. С недавних пор в Грузии функционирует Академия по спасению национальных ценностей, среди учредителей которой много представителей научной и творческой элиты. Острые дебаты сопровождали реформу системы образования и Академии наук.
Сегодня в обществе рациональный анализ процессов подменяется спорами, наклеиванием ярлыков типа «приспешник масонства», «охотник за грантами», «агент «дядюшки» Сороса», «неродной племянничек дяди Сэма». Как ни странно, местные эксперты не учитывают факт поликультурности нашего общества, того, что в стране живут представители многих культур, для которых характерна разная степень принятия глобализации, которая в своих реальных проявлениях фактически сводится к вестернизации. Именно раскрытие этого ракурса глобализации и находится в центре внимания данного исследования.
Негативные факторы вестернизации
Глобализация, точнее, как мы отмечали выше, — вестернизация не лишена драматизма. Этот вектор развития связан с многочисленными внутренними противоречиями; их острота придает ей динамичный характер, делает конкурентоспособной, но в то же время они порождают значительное количество фрустраций.
В этой связи большой интерес представляет статья классика американской социологии Талкотта Парсонса «Some Sociological Aspects of Fascist Movements» (Некоторые социологические аспекты фашистских движений)1, написанная в 1948 году. Ее автор приводит доводы о внутренних предпосылках фашизма, заложенных в западной модели развития. Так, модернизация, которая есть «интенсифицирующий» фактор, задает обществу высокие темпы качественных изменений, охватывающих все сферы жизнедеятельности общества. Вместе с тем в каждой культуре заложен определенный лимит восприятия и освоения изменений и их темпа, в случае превышения которого происходит кризис, принимающий агрессивные или, наоборот, депрессивные, формы.
Рационализация может быть «репрессивной»: приходится отступать от обычаев, традиций, сдерживать эмоции ради эффективности социального действия или взаимодействия. Вступая в сложные формы контактов, индивид вырабатывает способность поступаться частью своих потребностей, отодвигать во времени момент их удовлетворения, планировать действие и соизмерять его с имеющимися ресурсами. Отчуждение элементов своей суверенности в пользу структур взаимодействия связано с определенными переживаниями, которые в быстро изменяющейся обстановке все более усугубляются.
Безусловно, такое положение чревато появлением аномии, когда теряются привычные, традиционные ориентиры, система ожиданий начинает распадаться, что может стать причиной дезинтеграции общественного сознания, культуры, кризиса идентичности. Начинают преобладать аффективные реакции, общество перестает адекватно оценивать ситуацию, когда каждое нововведение ввергает его в панику.
1 Cm.: Parsons T. Some Sociological Aspects of Fascist Movements. B kh.: Essays in Sociological Theory. A Free Press paperback. London, 1964. P. 124—141.
Т. Парсонс призывал подходить к проблеме системно. Так, фашизм — системный кризис, который не ограничивается активностью крайне правого политического спектра, а есть движение масс, характеризуемое высокой степенью ажитации2.
По мнению известного ученого С. Хантингтона, некоторые общества и культуры не в состоянии меняться по существу. Они сопротивляются воздействиям вестернизации, трактуемой автором как безусловное благо. Этот вывод западного ученого должен насторожить грузинскую общественность. По его мнению, только страны с западнохристианскими корнями добиваются успеха в экономическом развитии и становлении демократии, в выработке качественных жизненных стандартов; перспективы экономического и политического развития в православных странах туманны; а будущее мусульманского сообщества безрадостно3.
Перестройка общественного сознания, как правило, сопровождается смутой. Она может быть функциональной, если существуют резервы для трансформаций системы ценностей. Одна из реакций на такое положение дел — тяга общества к традиционным фундаментальным ценностям. Например, оскорбительные условия Версальского мира 1918 года подвигли немецкий народ на взятие реванша, что впоследствии обернулось формированием претензий на мировое господство. Фундаментом служили древнегерманские мифы, из которых фашизм получал подпитку для теории превосходства арийской расы.
Смута способна охватывать отдельные слои населения, может быть вызвана сбоем одного из социальных механизмов, а не всей цивилизационной парадигмы, например, в рамках социализации, когда нарушается процесс социально-культурного наследования. Из идеологических соображений в СССР выступления западной молодежи 1960-х годов рассматривались как тотальный кризис капитализма. И это в то время, когда Запад достиг высокого уровня благополучия и уровня жизни населения. «Великий отказ» бунтарей адресовался всей цивилизации, ее «репрессивной реальности, подавляющей естество инстинктов, приведшей к утере человечеством благодати природного бытия» и др. Благоглупости молодежного бунта стоили Западу значительных демографических потерь, вызванных культивированием наркотиков как средства обретения «изначальной благодати»4.
Аналогичное происходило и с расовыми волнениями в США. Массовые движения негритянской части населения, начинающиеся лозунгами о расовом равноправии, довольно быстро выливались в анархию и хаос. Кварталы Ньюарка, пустующие по сей день, — следствие волнений 1960-х годов и напоминание о периодических смутах на расовой основе. Однако если негритянская община нашла свою нишу в системе рационализированного и модернизированного американского общества и все-таки была интегрирована, то в более тяжелом положении оказались индейские общины, вынужденные искать спасения в резервациях.
Пример индейских общин ярко свидетельствует, что в условиях глобализации наблюдаются широкомасштабные процессы ассимиляции. Не выдержав пресса рационализации (модернизации), традиционные культуры сливаются с доминантными культурами (добровольно или не добровольно). В науке собран колоссальный материал, описывающий процессы колонизации, положения эмигрантских сообществ или коренного населения. Этот опыт широко используется в государственных программах интеграции, абсорбции и репатриации мигрантов. Ассимиляции подобные группы противопоставляют изоляционизм. Бывает, что члены группы прибегают к эскапизму, ищут спасение в алкоголизме, наркомании, что ведет их к полной деградации.
2 См.: Parsons T. Op. cit. P. 125.
3 См.: Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М.: ФСЕ, 2003. С. 26.
4 Давыдов Ю., Роднянская И. Социология контркультуры. Критический анализ. М.: Наука, 1980.
В данной плоскости и новейшая история Грузии показывает, с какими издержками происходят революционные преобразования в стране, осуществляется переход от одной цивилизационной парадигмы к другой.
Общество на грани
Грузия находилась в контексте коммунистической парадигмы столь же долго, насколько полно и активно на ее территории реализовывалась модель социализма. После фиаско сталинско-коммунистической системы идеологическая монада, основанная на терроре и страхе, сменилась отношениями двойного стандарта эпохи «развитого социализма». Лозунги коммунистов уже воспринимались как формальность, а общественная жизнь представляла собой систему ритуалов-рудиментов.
Клановые структуры были свойственны сталинизму, но они не чувствовали себя комфортно. Трудно было назвать какого-либо представителя партийно-хозяйственной иерархии, члены семьи которого (и он сам) не оказались бы заложниками системы, не были бы репрессированы. Периодически проходила ротация элиты, порой носившая характер чисток, «отстрела». Продвижение по социальной лестнице было сопряжено с равными возможностями подвергнуться репрессиям.
После хрущевской оттепели партийно-хозяйственный актив трансформировался в типичную элиту. Получив возможность «отстояться», воспроизвестись через поколение, она тут же стала непроницаемой. Продвижение по социальной лестнице зависело уже от того, насколько близок индивид к партийно-хозяйственной номенклатуре. Преобладало потребительское отношение к институтам государственности, появилось новое измерение социальной структуры — степень доступа больших и малых групп людей к теневым источникам доходов и услуг.
Однако отнюдь не коммунисты «изобрели» двойной стандарт. Он есть собственно признак тотального кризиса социальной системы, одно из проявлений аномии в обще-стве5, предполагающий такую искривленную форму единства противоречий, которая возможна лишь в двусмысленной сделке-консенсусе между коррупционными и легитимными секторами общества. Мафия как теневая структура партийно-хозяйственного актива становится фактором силы, коррупция — системным качеством, а общенациональный интерес деградирует до интересов разномастной мафии: табачной, чайной, цитрусовой.
Принимаемые меры по борьбе с искоренением антиподов не принесли желаемых результатов, так как были направлены на конкретные явления, конкретных людей, а не на систему. Заложенное в двойном стандарте противоречие не предполагало развития, а только загнивание, что в конечном счете выливалось в коррупцию.
Другой вопрос, что своими корнями двойной стандарт уходит в далекое прошлое. Такой тип отношений давно имел место в Грузии и был в определенной мере функциональным. Многовековой опыт отношений страны с восточными империями знает не только вторжения и геноцид. Были также просветы мирного сосуществования, культурного обмена и заимствований, попытки ассимиляции. Реакцией на постоянную угрозу агрессии и тотального уничтожения грузинского этноса стало доминантное значение общины, основанной на кровнородственных связях.
5 Такое состояние необходимо отличать от шизофрении культур. Последний тип общественных отношений предполагает конфликт между двумя универсальными альтернативами или внутри парадигмы. В качестве примера обычно приводится турецкое общество, где гарантом и проводником вестернизации является военное сословие, а остальная часть населения ориентирована на традиционные ценности ислама. В условиях же двойного стандарта происходит коллизия между универсальным и партикулярным уровнями (см.: Хантингтон С. Указ. соч.; Лурье С. Историческая этнология. М.: Аспект Пресс, 1998).
Грузинское православие также стало религией физически и духовно выживающего народа. Церковь множила, одухотворяла внутри- и межобщинные связи, которые по своей значимости приравнивались непосредственно к кровнородственным отношениям. Она являлась хранительницей культурного наследия, исторической памяти народа.
В то же время в условиях сильно ущемленного суверенитета или его фактического отсутствия центральная власть оказалась заложником политики сделок с империями. Государственные институты имели чисто прагматическую инструментально-адаптивную функцию, в ценностном отношении их действия всегда были ущербны. Правда, в общественном сознании и исторических документах сохранялась память о великих царях-объединителях, царях-строителях (Давид Строитель, царица Тамара), правление которых воспринималось как золотой период в истории страны. На этом фоне исторически сложилось недоверие народа относительно легитимности высшей власти, а постоянные манипуляции вокруг царского трона приводили к сбоям династического наследования, что опять же подрывало авторитет верховной власти.
Страна представляла собой конгломерат общин с ярко выраженной общей этнической идентификацией, что дало понятие «народа» (груз. эри). Но не существовало предпосылок для формирования нации как общности граждан единого государства. Церковь была единственным носителем духовного единства народа, а не нации. Происходила некая трансформация православия, в традиционном смысле выступавшего сакрализирую-щим фактором государства. Необходимо учитывать неразвитость коммуникаций того периода, рельеф страны, что географически и политически обозначило ее регионализацию как центробежное явление.
«Тоску» по легитимной центральной власти (наряду с исторической памятью о былой сильной государственности) облегчали мифологемы о могущественных единоверных народах, которые должны были освободить страну от ига иноверцев и помочь объединить ее. Сначала это был Запад, контакты с которым начались еще в период крестовых походов.
Позднее главным персонажем мифологем становится Россия, обретающая все большее влияние в регионе. Уже позже, находясь в составе Российской империи, а затем в СССР, грузины, как и все народы, проживающие в этих гигантских империях, оказались вовлеченными в осуществление мессианских проектов — «Москва — Третий Рим», «СССР — авангард строительства коммунизма».
После краха этих проектов Грузия вновь обратила свои взоры на Запад. Большие надежды возлагались на приход к власти Звиада Гамсахурдиа. Возглавляемое им движение форсировало освобождение республики от пут коммунистического прошлого. Ориентация на Запад воспринималась как освободительное движение, выступая в качестве альтернативы тогдашнему положению дел, а антикоммунизм стал ведущей темой идеологических документов этого движения. Партийная номенклатура самоустранилась от власти, что впоследствии позволило ей уйти от ответственности. Одна из причин такого развития событий — глубокий кризис власти после драмы 9 апреля 1989 года, когда был жестоко разогнан мирный митинг.
Тяжелую форму аномии, смуты, вызванной крахом коммунистического режима, большая часть населения пыталась преодолеть за счет харизмы лидера, фанатичного ему поклонения и консолидации вокруг национальной идеи. После некоторой эйфории, вызванной приходом к власти демократическим путем первого президента независимой Грузии, наступила пора разочарования и крушения иллюзий. Гамсахурдиа не смог остановить распад общественного организма: в высших эшелонах власти царил хаос, президент пытался управлять страной посредством перманентных митингов. Особого исследования требуют идиосинкразические издержки такого правления.
События следовали друг за другом стремительно и хаотично, общественное сознание не поспевало за ходом этих изменений. Отказ Запада сотрудничать с режимом Гам-
сахурдиа, который «плыл против течения», лишь усугубил ситуацию. Тема нации-сироты стала преобладающей в выступлениях на митингах, в печати, на ТВ, а истеричность — аргументом. Подобно ионному распаду, общество представляло собой совокупность сколь случайных, столь же и нестабильных социальных связей.
Распространение оружия среди населения, что приняло массовый характер и не поддавалось контролю, привело к резкому увеличению числа несчастных случаев. Самые различные формы делинквентного поведения, алкоголизм, наркомания, преступность захлестнули страну, угрожающие для нее масштабы приняло разграбление памятников культуры, кладбищ и музеев, отмечались регулярные массовые нарушения порядка на стадионах во время футбольных матчей и др.
Фактически режим Гамсахурдиа стал катализатором коллапса коммунистической модели в грузинских условиях, поскольку не представлял собой реальной альтернативы ей, потому что боролся с коммунизмом, в то время как коммунисты давно уже предали коммунизм. По сути, разрушались основы социальности как таковой.
Была ли самоаннигиляция коммунистического режима в Грузии напрасной или в обществе еще сохранился некоторый потенциал, чтобы противостоять полной деградации, смуте периода правления Гамсахурдиа? Среди различных ярлыков, на что было щедро то время, привлекают внимание «тбилисский шовинизм», «провинциальный фашизм» и «криминальная интеллигенция». На практике в хаосе множества случайных политических связей они использовались врозь, внутренней связи между ними не предполагалось. Однако кульминацией их противостояния стал государственный переворот с целью свержения президента Гамсахурдиа, принявший форму боевых действий на центральном проспекте Тбилиси в декабре 1991-го — январе 1992 года.
«Тбилисским шовинистам» претила стилистика политического действия «провинциального фашизма». Фигура президента все больше обретала черты этнического героя с соответствующим ореолом и формами почитания. В политический оборот вошли этнокультурные действа с участием представителей фольклорных жанров — от плакальщиц до специалистов по наведению порчи на врагов.
Но дело сводилось, конечно, не к разнице во вкусах. Фактически произошло столкновение между космополитическим мегаполисом и партикулярно ориентированной провинцией. Интеллигенция, выступившая против Гамсахурдиа, после вынужденного альянса с «Мхедриони» стала наиболее организованной силой, противостоящей звиа-дизму. Ввиду того что малейшие формы самоорганизации в таких условиях превращались в фактор силы, реальную мощь приобрел организованный криминал. Впоследствии он выполнит «свою историческую роль». Данный нелицеприятный факт смягчался тем, что это подразделение возглавлял «самый криминальный интеллигент» Джаба Иоселиани. Не последнюю роль сыграла фигура политического делинквента Тенгиза Китовани (командующего национальной гвардией), волею судеб выступившего против власти Гамсахурдиа.
Переворот, произошедший в 1991 году в Тбилиси, если и не привел к стабилизации в стране, то, во всяком случае, в результате этого переворота процесс распада государства становится вялотекущим.
Этнонационализм и его последствия
Есть сферы, где последствия применения двойного стандарта не заставляют себя долго ждать и оборачиваются драмами. В Грузии такой сферой является область
межэтнических отношений. Провал политики пролетарского интернационализма, которая по идее была инструментом формирования советского народа, имел последствия, не до конца еще оцененные экспертами. Несостоявшийся советский суперэтнос затормозил формирование наций в советских «суверенных» республиках. Негативизм был настолько велик, что в альтернативных программах развития не нашлось места для атрибутов гражданского общества. В них вместо развития общегражданских принципов и формирования национального интереса возобладал так называемый «этно-национализм», ставший главной темой кризиса, фактором, особенно отрицательно повлиявшим на ход событий в Грузии того периода. В радикальных проявлениях этот тип мышления выражается в этноэгоизме, «воспаленном этническом сознании», его иррационализации. Общегражданские принципы отвергаются в угоду эгоистическим этнократическим интересам. Партикулярно ориентированные этнические групповые установки приходят в противоречие с универсальными общенациональными ценностями.
Все это выливается во взаимное недоверие между государствообразующим титульным этносом и этническими меньшинствами. Озабоченность титульной нации сохранением своего доминантного положения меньшинства воспринимают как попытку их ассимиляции. С другой стороны, страхи последних за сохранение своих прав оцениваются как проявление нелояльности и т.п. Этнонационализм толкает меньшинства на передел территорий, снижает уровень их доверия к стране проживания в пользу другого государства, представляющего собой историческую родину.
Сенситивность этнонационализма была настолько высокой, что на второй план отошли лозунги социально-экономического развития, требования общедемократического порядка, правозащитная тематика. Симптоматично, что из обихода была исключена лексика, идущая от теории классов и классовой борьбы. Форма этнонационализма, существовавшая в тот период в Грузии, демонстрировала, какие последствия для самого титульного этноса может иметь кризис в многонациональном государстве. Так, большое значение приобрело мингрельское происхождение Гамсахурдиа (впрочем, недоказанное), что стало основой для активизации мингрельского субэтнического фактора, дальнейшего его противостояния с центром (гражданская война в Мингрелии) и сыграло пагубную роль во время военных действий в Абхазии. Иногда возникают трудности со сванским субэтносом, требующим к себе особого отношения.
Особенно трагический оборот принял этнонационализм в автономиях. Безусловно, проблемы в сфере межнациональных отношений существовали давно как в латентном, так и актуальном виде, но в период тотального кризиса они предельно обострились. Так, стало очевидным, что сепаратистское движение в автономной Абхазии не имело политической подоплеки. Характерные требования национального самоопределения, сохранения самобытности делали его хрестоматийным. Однако затушевывалась главная проблема: мы имеем дело не с межэтническим конфликтом, а с внутриабхазс-ким ментальным противоречием, парадоксальным самоопределением-самоотчуждени-ем этноса6.
Кризис идентичности этноса начался еще в условиях коммунистической системы. Партикулярной, ориентированной на традиции культуре малого народа все труднее было сохранять свою самобытность в условиях давления более универсальных культур, располагающих гораздо большими ресурсами. Проблематичным было строительство собственных государственных образований, когда необходимость поддержать статус титульной нации неизбежно приводила к отчуждению. Не говоря уже об элементах трайба-
6 См.: Сванидзе Г. Национальные меньшинства в Грузии: проблемы дефиниции и правового статуса // Центральная Азия и Кавказ, 2006, № 6 (48).
лизма, вроде института старейшин, принимающего решения «о возможности или невозможности сосуществования народов», апеллирующего к таким внеправовым категориям, как «общность крови», «историческая ненависть» и др.
Осознание факта, что такое «самоопределение» менее возможно в рамках Грузинского государства, обостряло конфликт, усиливая желание абхазов добровольно ассимилироваться в русскую культуру. В этом вопросе большая ясность наблюдается среди части кабардинской интеллигенции, представляющей родственную абхазам культуру, которая открыто заявляет, что их этническая культура себя исчерпала, она не может активно влиять на развитие общественного сознания 7.
Отрицательный импульс самоотчуждения абхазов был спроецирован на грузин. Ненависть по отношению к ним стала защитной реакцией, историческую память этноса мобилизовали на то, чтобы ее рационализировать: из нее удалялся весь позитив, благодаря которому два народа сосуществовали тысячелетие, имели общую государственность, единую историческую судьбу. К примеру, грузинам приписываются злокозненные цели ассимиляции абхазского этноса. И это в ситуации, когда значительная часть собственно грузинского населения Абхазии ориентирована на русский язык и культуру, грузинские же субэтносы сохраняют свои локальные языки и обычаи в первозданности (мингрелы и сваны).
Малочисленный абхазский этнос с легкостью втянулся в кровопролитный конфликт — ситуацию, которая сегодня делает его положение еще менее определенным и опасным для него самого. Не менее тяжелые последствия для абхазского меньшинства имела его «победа». Лишив себя возможности в течение 15 лет нормально развиваться, абхазы, внутренне расположенные рассматривать себя как «жертву насилия», вдруг оказались победителями. С легкой руки третьей силы самое дерзновенное мечтание этнона-ционального сознания — сепаратистские устремления, — покинув разряд почти мифических, воплотились в жизнь, что негативно повлияло на общественное сознание национального меньшинства. Сформированная по этническому принципу структура теряет смысл, так как в привилегированном положении часто оказывается лицо, формально принадлежащее к титульному этносу, но фактически не владеющее родным языком, не приобщенное к его культуре8.
Что касается конфликтных тенденций в автономной Осетии, то этнонационализм не принял в ней запутанные психологические формы, как это произошло в Абхазии, ведущим мотивом стал политический, строились планы объединения Северной и Южной Осетии. Страх ассимиляции не был столь выраженным. Кстати, в этом отношении Северная Осетия находится в гораздо более невыгодном положении, чем Южная.
Гамсахурдиа часто обвиняли в развязывании националистической истерии, что якобы усложнило ситуацию в сфере межнациональных отношений. Однако первый президент республики обладал достаточной политической грамотностью и понимал, что национальный вопрос может взорвать страну. Он пошел на компромисс с абхазами, известны его «заигрывания» с Асланом Абашидзе, руководителем автономной Аджарии, президент регулярно обращался и к армянам Джавахетии. Но, будучи непоследовательным, звиадизм, как порождение распадающейся системы, не мог не платить дань этнонациона-лизму.
Как видим, этот фактор (этнонационализм) сам по себе не служит причиной цивилизационного кризиса как такового; в своих крайних проявлениях он может давать радикальные эффекты, как и любой другой.
7 См.: Бабич И. Поиски современной «горской идеологии» на Северном Кавказе // Кавказ & Глобализация, 2006, Т. 1 (1). С. 163.
8 См.: Svanidze G. An Essay on Caucasus Mentality [www. Minelres.lv/], January 2001.
Предпосылки: внешние и внутренние
Под переходным периодом от одной цивилизационной модели развития к другой надо понимать степень зрелости ситуативных предпосылок9, то, насколько полно произошло освобождение общества от наследия прошлого, каковы масштаб и характер инноваций или насколько органично они вплетаются в культуру титульного этноса, как они воспринимаются меньшинствами.
Оказалось, что в 1990-х годах в стране еще не существовало объективных условий для радикальных реформ. В обществе, развивавшемся по принципу двойного стандарта, не было сил, которые могли бы стать субъектом истинно перестроечных процессов. В общественном сознании коррупционные капиталы ошибочно рассматривались как прообраз предпринимательства, а большое количество амбициозных людей — как проявление буржуазного индивидуализма. У Грузии не было диаспоры, которая прошла бы процесс социализации в западном обществе. Вместо оживления деловой активности и стабилизации общественной жизни наступили хаос и анархия.
Потребительский взрыв, спровоцированный кризисом коммунистической системы, а под самый ее конец резкое падение уровня жизни населения делали привлекательным «западное общество потребления», его свободы. Вообще радикальный этнонационализм стал причиной кризиса идентичности некоторых этносов и актуализации проблемы титульной нации с субэтносами.
Популист Гамсахурдиа и несклонный к резким движениям Шеварднадзе боялись проводить коренные реформы. Впрочем, определенно можно утверждать, что реальные ситуативные предпосылки вестернизации начали формироваться лишь с возвращением к власти Э. Шеварднадзе. В период его правления страна постепенно выходила из смуты, важнейшим знаком для Грузии в ее интеграции с Западом было включение страны в реализацию геостратегических проектов. По сути, маршрут нефтепровода Баку — Джейхан совпал с прозападным вектором политической ориентации Грузии. Состоялись демократические выборы, обрисовались контуры гражданского общества, сформировались система защиты прав человека и свободная пресса. Успехи Грузии в демократизации общества стали образцом для всех стран Южного Кавказа.
Вместе с тем инерционные явления коммунистического прошлого и недостаточная энергичность стареющего лидера препятствовали полноценному формированию ситуативных и инструментальных предпосылок вестернизации. Политика балансирования Э. Шеварднадзе не предполагала развития, наметились признаки воспроизводства двойного стандарта. В тот период произошло «обуржуазивание» партноменклатуры, что соответствовало легкости, с какой и президент (Э. Шеварднадзе) отказался от своего прошлого. Как по системе сообщающихся сосудов, партийно-хозяйственный актив «перетек» в новую прозападную номенклатуру. Вполне можно предположить, что присущие партийнохозяйственному активу черты проявили себя в процессе приватизации государственной собственности, в основу институтов которой были заложены подозрительные в моральном плане капиталы так называемых «магнатов». Не сформировался средний класс — главная несущая конструкция западного мира. Общество получило не свободный рынок, а систему отмывания коррупционных капиталов, номенклатурный капитализм.
Новым властям страны, пришедшим после «революции роз», естественно, трудно было в течение короткого времени решить все сложнейшие задачи, но в их активе немало и полезных дел. К примеру, борьба с таким укоренившимся злом, как коррупция. Соглас-
9 См.: Карагезов Р. Азербайджанская дилемма в эпоху глобализации: «вперед» в Европу или обратно в Азию? // Кавказ & Глобализация, 2006, Т. 1 (1).
но опубликованному в июле 2006 года докладу Всемирного банка, за 2002—2005 годы в Грузии, по сравнению с другими странами с переходной экономикой, заметно снизился уровень коррупции. Свидетельствует ли это о каких-либо системных сдвигах? Ведь коррупция в Грузии — явление системное, по сути — форма взаимоотношений между государственными институтами и группами интересов. Сменилась ли в обществе практика подкупа, непотизма, кронизма, протежирования отношениями соревновательности и конкуренции? Достигнута ли мера, когда количественный рост непосредственных контактов с западным миром может перейти в качественные изменения?
Зачатки рыночной экономики, демократии и других атрибутов вестернизации можно фиксировать в самых неожиданных местах и в самые различные периоды истории. Однако именно в Западной Европе сложилось сочетание факторов, которое, собственно, и составило одну из альтернатив мирового развития. Имеем ли мы в Грузии уже сформировавшуюся констелляцию-систему названных институтов, чтобы можно было считать Грузинское государство частью западной цивилизации?
Из многочисленных аспектов ментальной предрасположенности разных этносов к восприятию ценностей той или иной цивилизационной модели (вплоть до лексического анализа религиозных и фольклорных текстов, экономического этоса народной культуры) чаще всего акцент делается на институциональной освоенности индивидуализма, разработанности этой темы в культуре.
К примеру, религиозная мусульманская община позиционирует себя как всемирный, внутренне неделимый, унифицирующий, ассимилирующий суперсоциум. На другом же полюсе располагаются индивидуалистические культуры, сформировавшиеся в протестантизме. В одном случае в остатке — лишь физическая отдельность индивида, рассматривающего себя как представителя группы, «принадлежащего привилегированной массе», в другом — индивид, свободно идентифицирующий себя с группой, и эта свобода сакрализируется как условие для индивидуального религиозного спасения.
Кстати, из системных теорий следует: чем автономнее элементы целого, чем ниже уровень, на котором происходит реструктуризация системы, тем больше пространства для внутреннего маневра, формирования и варьирования новых связей, что должно привести к созданию нового качества, новой целостности, то есть тем адаптивнее система к условиям модернизации и рационализации. Следуя данной логике, более эффективной и динамичной представляется система, если ее перестройка происходит на уровне индивида в его личном качестве, свободно выбирающего ту или иную группу. В этнонациональ-ном аспекте на первый план выходит принцип свободного выбора индивидом своей идентификации как с группой национального меньшинства, так и с институтами гражданства, причем первый тип не влечет нежелательных последствий для индивида (статья 3 рамочной Конвенции по защите национальных меньшинств и др.).
Индивидуальный аспект выбора дополняется правом лица «совместно с другими лицами», то есть коллективно «сохранять и развивать свою идентичность», что также следует из положений указанной выше статьи упомянутого документа.
В рамках этнонациональной системы перестройка происходит на уровне не индивида, а этнической группы. Членство в ней ассоциируется со строгим ролевым предписанием, статусом. В таком случае мы имеем дело не с индивидом (в его личном качестве), а с представителем группы, носителем социальной роли. Данный расклад характерен для традиционных обществ, где авторитет общины выше ценностей индивидуальных свобод. Участие в подобных группах рассматривается как самоценное, его ценность не подвержена анализу (этническое самохвальство есть проявление такой установки). Если гражданское общество можно условно назвать единством индивидов в их личном качестве, то этнонационализм предполагает совокупность этнических групп.
В Грузии считается, что индивидуальное начало здесь сильно развито: даже на бытовом уровне, при отправлении ритуалов застолий постоянно прорабатывается тема «Я» —
«меоба». Следует отметить, что тема противоречия между личностью и общиной (Важа Пшавела) стала одной из ведущих в грузинской культуре еще в XIX веке. Под сомнение ставились авторитет общины, непогрешимость вождя. Тот факт, что в культуре этноса был заложен внутренний конфликт между ролевыми установками индивида и группы, можно было рассматривать как предпосылку формирования сильного индивидуального начала.
Однако герой маргинализировался, конфликт не выводил личность за пределы культурной парадигмы. Еще больше оснований для конфликта возникало у взращенного в общине индивида при его столкновении с государственными институтами, когда надо было выбирать между авторитетом закона, традиции или личной чести. Маргинализация в данном случае прямо сообщалась с криминализацией героя-отступника (герой Э. Ни-ношвили Симона).
Образ «подлеца-приобретателя», характерный для дореволюционной городской грузинской литературы конца XIX — начала XX веков, вообще был подчинен традиционным ценностям. Обладатели капиталов не были столь сильны, чтобы дистанцироваться от общинных отношений. Не существовало идеологического прикрытия для индивидуализма. Эту тему разрабатывал рабочий люд — ремесленники (карачогели), она являлась продолжением эпикурейских мотивов народного творчества, как компенсаторная реакция на гнет рутинного малопроизводительного труда. Конкуренция в ее западном понимании не приживалась, так как по своим морально-этическим установкам противостояла традиционным ценностям.
В грузинских условиях мы наблюдаем мозаику системообразующих факторов, групп интересов самой различной конфигурации и размера, что также объективно предполагает большую степень независимости субъекта от группы. Пример Грузии свидетельствует, что внутреннее этническое и субэтническое многообразие порождает многообразие «представителей этих групп», но не предполагает наличие индивидов в личном качестве. С одной стороны, в общественном сознании такое многообразие создает иллюзию существования сильного индивидуального начала в обществе, с другой — не прекращаются разговоры о том, что по своей сути грузины принадлежат к азиатским культурам лишь потому, что по-прежнему сильны позиции традиционного образа жизни. Существует убеждение, что даже принадлежность к ситуативным коллективам (одноклассники, друзья-товарищи по двору) может гарантировать доступ к благам с не меньшим успехом, чем личные достижения и способности индивида.
В коммунистический период вследствие миграции сельского населения в города, особенно в Тбилиси, значение подобных партикулярных связей стало уменьшаться. Кампании по борьбе с семейственностью, кумовством в государственных структурах, протекционизмом, существующими в значительной степени благодаря им, не могли не возыметь эффекта. Порой такая борьба принимала брутальные формы, например известное «мен-грельское дело», возбужденное НКВД СССР в 1930-х годах. Важно и то, что миграция в большие города проходила планомерно, по мере развития в них промышленности. Город успевал социализировать мигрантов, сориентировать их на универсальные ценности институтов гражданства. В тот период необходимо было соответствовать городским стандартам, иначе можно было прослыть «деревенщиной». В 1990-х годах такой баланс был нарушен. Из обедневших регионов население хлынуло в столицу. Тбилиси не смог противостоять стихии местнической психологии, в результате заговорили о кризисе городской культуры.
В этой связи весьма характерная ситуация сложилась в правозащитном секторе во времена правления Шеварднадзе. Правозащитная практика, необходимая в условиях культуры с развитыми традициями индивидуализма, в Грузии состоялась, но с оговорками и с учетом специфики. По опыту подготовки государственных докладов о воплощении в жизнь положений документов ООН приходилось наблюдать, как общественность
формально реагировала на «западную» тематику: дескать, «зачем возводить в категорию закона традиции человеколюбия». Тем самым партикулярные традиционные представления о правах человека противопоставлялись их рациональному универсальному пониманию. Однако эта тема довольно быстро перешла в плоскость интересов. Некоторое время лица, «особо приближенные» к фондам, держали в секрете или по крайней мере прикидывались, что не расслышали вопроса об адресе этих фондов. Пока в обществе осознали выгоду от сотрудничества с фондами и были «рассекречены» их адреса, прошло достаточно времени, чтобы победа в конкурсах все больше зависела от «принадлежности к группе», а не от качества предлагаемых проектов. Вместе с практикой распределения грантов в стране приватизировали и демократию. С некоторых пор в структуре правозащитных организаций оказалось задействовано непропорционально большое число представителей одного субэтноса.
В исследовательском плане можно отметить большие перспективы анализа предпосылок институционализации индивидуализма в грузинском православии, так же как в фольклорной традиции, не говоря уже о социально-экономических основах этого явления. К примеру, трудно переоценить фактор индивидуального землепользования, который во многом способствует формированию социально-культурных установок индивидуализма, однако оно не развилось до хуторского хозяйства. Практика взаимопомощи членов общины при сборе урожая социально привязывала крестьянина к ней. Но опять-таки необходимо провести специальное исследование, чтобы иметь научно обоснованное представление о развитии индивидуалистического начала в грузинском обществе, а не ограничиваться мифологемами.
3 а к л ю ч е н и е
Безусловно, ориентация на традиционные ценности и интересы не есть нечто отрицательное, однозначно противостоящее модернизации и рационализации. Двойной стандарт преодолевается, если универсальные ценности глобализации-вестернизации рассматриваются не только через призму противоречия по отношению к традиционным, но и в единстве с ними, что предполагает их взаимодействие и взаимообогащение. Иначе говоря, речь идет об интеграции грузинского общества в процессы вестернизации, что включает в себя отмеченное единство и противоречие общего и специфического, их взаимное обогащение.
Как уже отмечалось, почти ничего не делается, чтобы изучить существующие резервы, заложенные в этнопсихологии народа. Между тем реальные реформы и по полной программе еще впереди. Мнение о том, что «рыночные отношения все расставят на свои места» вряд ли может быть ответственным, как и мечты, что чем больший объем инвестиций поступает в страну, тем жестче требования к дисциплине их реализации, тем больше людей будут включены в новую систему отношений. Такое отношение или недооценивает риск ассимиляции, или «по умолчанию» в нем предполагается, что, следуя исторически выработанной привычке, опять можно будет прибегнуть к двойному стандарту.
На наш взгляд, подобный анализ позволит мобилизовать ресурсы, существующие в культуре народа, в его исторической традиции, чтобы противостоять унифицирующему влиянию глобализации-вестернизации. Другой вопрос, насколько общество будет готово смириться с неизбежной ассимиляцией в случае дефицита этих ресурсов.
