CC BY
420
14. Miller, O.F O tserkvi v istoricheskoy zhizni russkogo naroda (po povodu pyatisotletii ot nachala arkhipastyrstva Sv. Stefana Permskogo) [On the Church in the historical life of the Russian people. (For the beginning of the quincentenary arhipastyrstva St. Stephen of Perm)], in Rus, 1883, 13 aprelya, no. 8, pp. 14-24.
15. Miller, O.F. Kul'turnye i politicheskie panslavisty [Cultural and political Panslavists], in Russkiy kur'er, 1888, 15 oktyabrya, no. 285.
16. Miller, O.F Slavyanskiy vopros v nauke i v zhizni (po povodu «Obzora istorii slavyanskikh literatur» A.N. Pypina i VD. Spasovicha. S.-Peterburg, 1865) [Slavic question in science and in life (For the «Survey of the history of Slavic literatures» A.N. Pypin and VD. Spasovich. St. Petersburg, 1865)], in Miller, O.F Slavyanstvo i Evropa. Stat'i i rechi 1865-1877g. [Slavs and Europe. Articles and speeches of 1865-1877], Saint-Petersburg, 1877, pp. 1-71.
17. Miller, O.F Viko i znachenie ego «novoy nauki» dlya «psikhologii narodov» [Vico and the value of his «new science» for the «psychology of nations»], in Zarya, 1870, Aprel', pp. 46-71.
УДК 141.333(47) ББК 873(2)522-608
ГЛАВНЫЙ ПРИНЦИП ФИЛОСОФИИ ЧЕЛОВЕКА Ф. ДОСТОЕВСКОГО1
И.И. ЕВЛАМПИЕВ
Санкт-Петербургский государственный университет, Менделеевская линия, д. 5, г. Санкт-Петербург, 199034, Российская Федерация E-mail: [email protected]
В литературе о Ф.М. Достоевском под влиянием идей М. Бахтина сложилось мнение о том, что философские идеи Достоевского не составляют целостной системы. В противоположность этому доказывается, что Ф.М. Достоевский в своем творчестве пытался выразить целостную философию человека. На основе анализа художественных произведений и публицистики писателя высказывается гипотеза о том, что главный принцип мировоззрения Достоевского - это идея о существовании людей, «высших типов», которые обладают «мистической» способностью непосредственно влиять на других людей и на мир вокруг, именно они определяют ход истории. Показано, что этот принцип Ф.М. Достоевский связывает с представлением о мире как о сновидении. Утверждается, что последнюю идею Достоевский мог заимствовать у Шекспира. Доказывается, что герои-мечтатели раннего творчества Достоевского демонстрируют первую стадию правильного развития личности, итогом которого может стать превращение мечтателя в мистика, т.е. в «высшего типа». В качестве одного из таких типов рассматривается герой рассказа «Сон смешного человека», который побывал на «том свете» и узнал, что после смерти жизнь продолжается в форме, подобной земной жизни. Дан анализ этих идей Ф.М. Достоевского в сопоставлении с идеей вечного возвращения в философиях Ф. Ницше и М. Хайдеггера.
1 Статья подготовлена в рамках НИР Санкт-Петербургского государственного университета «Университетская философия в контексте социальных процессов: интеллектуальная история и коллективная биография» (проект 23.38.328.2015).
Ключевые слова: философия человека Ф.М. Достоевского, «высшие типы», бессмертие, «посюсторонняя» религиозность, идея вечного возвращения, философии Ф. Ницше и М. Хайдеггера.
THE MAIN PRINCIPLE OF F. DOSTOEVSKY'S PHILOSOPHY OF MAN
I. I. EVLAMPIEV St. Petersburg State University.
5, Mendeleevskaya liniya, St. Petersburg, 199034, Russian Federation E-mail: [email protected]
In the literature on Dostoevsky influenced by the ideas of Mikhail Bakhtin the belief is dominated that the Dostoevsky's philosophical ideas don't form an integrated system. In contrast, this article argues that Dostoevsky in his creativity was trying to express a coherent philosophy of man. Based on the analysis of literary works and journalism of writer the hypothesis suggests that the main principle of Dostoevsky's worldview is the idea that people exist who have «mystical» ability to directly affect other people and the world around; Dostoevsky calls these people «supreme types», they determine the course of history. Their superiority is not related to the strength or power, on the contrary, they are abnormal in the general opinion and victimized. It is shown that this principle Dostoevsky connects with a representation of the world as a dream. It is alleged that last idea could be borrowed by Dostoevsky from Shakespeare. In the article it is proved that the heroes-dreamers of Dostoevsky's early works demonstrate the first stage of the proper development of the individual, the result of this development is the turning a dreamer into a mystic., i.e. into «supreme type». It is established that such people are different from others in that you possess the genuine religiosity in which the main thing is not the idea of God and the idea of infinite existence of the person in this world. It is proved that the main among these characters is the hero of the story «The Dream of a Ridiculous Man», who visited the «other world» and learned that life goes on after death in a form similar to life on earth. The subsequent influence of these ideas of Dostoevsky's is analyzed and it is shown that his idea of immortality may be associated with the idea of eternal return in the philosophy of F. Nietzsche.
Key words: Dostoevsky's philosophy of man, «supreme types», immortality, «earthly» religiosity, eternal return in Nietzsche's and Heidegger's philosophy.
1
Основываясь на идеях Михаила Бахтина, очень многие исследователи делают вывод, что в творчестве Ф. Достоевского невозможно найти единого и целостного мировоззрения, целостной авторской философии. Этот вывод представляется нам глубоко неверным. Мы исходим из прямо противоположного убеждения: Достоевский не только стремился к целостному мировоззрению, он очень рано выработал такое мировоззрение, в центре которого находится очень необычное понимание человека, необычная философия человека.
Достоевский очень рано пришел к убеждению, что люди не равны между собой. Некоторые выделяются тем, что обладают особой способностью влиять на других людей и на мир вокруг, поэтому они играют особую роль в человеческом обществе. В «Дневнике писателя» за 1876 г. он назовет таких людей «высшими типами», хотя они чаще всего не являются «высшими» и «великими» в буквальном смысле.
Во всех произведениях Достоевского присутствуют весьма необычные, странные герои, причем писатель явно намекает на то, что это не продукт его
фантазии, что подобные люди всегда присутствуют в реальной жизни и имеют очень важное значение в ней. Первый тип таких героев составляют мечтатели (герой повести «Белые ночи» особенно подчеркивает определение тип применительно к такого рода людям). Характерной чертой мечтателей Достоевского является их неспособность соответствовать требованиям жизни, т. е. мечтательность кажется недостатком, а не достоинством. Однако Достоевский оценивает мечтательность как положительное качество: мечтатель превосходит обычных людей тем, что он живет более богатой жизнью и способен более глубоко понимать происходящие события. В своих ранних повестях Достоевский очень часто изображает героев-мечтателей, погруженных в свои фантазии и почти не обращающих внимания на окружающий мир. Можно утверждать, что тип «мечтателя» является главным для раннего творчества писателя. Мечтателями являются не только герои повестей «Хозяйка», «Белые ночи» и неоконченного романа «Неточка Незванова» (что достаточно очевидно), но и Макар Девушкин из романа «Бедные люди», господин Голядкин из повести «Двойник», Вася Шумков из повести «Слабое сердце».
После каторги отношение Достоевского к мечтательности изменяется: теперь он оценивает это качество резко отрицательно, считая, что оно делает человека странным чудаком, который не способен правильно понять явления жизни и правильно реагировать на них. Это совершенно очевидно в повестях «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково и его обитатели». В «Записках из подполья» герой утверждает, что его мечтательность оборотной стороной имела тягу к разврату, что выглядит как весьма ироничное «снижение» качества, которое раньше выглядело очень возвышенно и благородно. Однако мы сильно ошиблись бы, если бы решили, что Достоевский не видит теперь в мечтательности ничего позитивного. На самом деле теперь он рассматривает мечтательность как важный этап развития личности, который нужно вовремя преодолеть, чтобы перейти к какому-то более зрелому и глубокому отношению к миру. Здесь очень важно понять, какие новые качества при этом обретает человек и как осуществляется этот переход.
На эти очень важные вопросы мы находим в произведениях Достоевского достаточно прямой ответ, который чрезвычайно важен и для понимания его философских идей, и для понимания его развития как писателя и мыслителя. Этот ответ содержится в фельетоне «Петербургские сновидения в стихах и прозе», опубликованном в 1861 г. Здесь Достоевский прямо признает, что тип мечтателя был взят им из собственного жизненного опыта, что вся его молодость прошла под знаком безудержной мечтательности. Он рассказывает, как с упоением читал Шиллера и воображал идеальную любовь к Луизе и Амалии (героиням Шиллера). Но описание реальной любви, пережитой им в это время, резко отличается от романтически-возвышенного описания любви мечтателя в повести «Белые ночи». Возлюбленная молодого Достоевского Надя оказалась вовсе не возвышенной личностью, она быстро отреклась от всех романтических мечтаний и вышла замуж за простого чиновника «лет сорока пяти».
Описывая эту историю, Достоевский не скрывает своего нового - резко ироничного и критичного - отношения к мечтательности. Он признается, что
сам сумел преобразить мечтательность в новое отношение к миру, которое и определило его судьбу как великого писателя. Смысл произошедшего с ним преображения он описывает через воспоминание об «одном происшествии», которое, как нетрудно понять, произошло в январе 1842 г. во время сильных морозов. Подойдя к Неве, он увидел Петербург в последних лучах заката; над домами поднимался пар, который образовал видение второго города, возвышавшегося над первым, реальным городом. Этот второй город постепенно таял в воздухе, и, глядя на него, Достоевский вдруг ясно почувствовал, что и первый, реальный город может внезапно исчезнуть, как фантастическое видение. «Казалось, - пишет Достоевский, - что весь этот мир <...> в этот сумеречный час походит на фантастическую, волшебную грезу, на сон, который в свою очередь тотчас исчезнет и искурится паром к темно-синему небу. Какая-то странная мысль вдруг зашевелилась во мне. Я вздрогнул, и сердце мое как будто облилось в это мгновение горячим ключом крови, вдруг вскипевшей от прилива могущественного, но доселе незнакомого мне ощущения. Я как будто что-то понял в эту минуту, до сих пор только шевелившееся во мне, но еще не осмысленное; как будто прозрел во что-то новое, совершенно в новый мир, мне незнакомый и известный только по каким-то темным слухам, по каким-то таинственным знакам. Я полагаю, что с той именно минуты началось мое существование...» [1, с. 68-69].
Обратим внимание на крайне важный смысл последних слов. Достоевский утверждает, что в результате посетившего его видения он понял что-то крайне важное для себя, и именно с этого момента для него началось настоящее, подлинное существование.
Прежде чем говорить о глубоком смысле этого воспоминания, отметим достаточно странный факт: это же самое описание видения зимнего Петербурга, тающего как сон, Достоевский уже использовал задолго до рассматриваемого фельетона 1861 г. - в финале повести «Слабое сердце», написанной в 1848 г. В повести это видение посещает Аркадия Нефедевича, который вдруг понимает, почему сошел с ума его друг Вася Шумков, замучивший себя угрызениями совести по поводу не сделанной к сроку работы. Буквальный повтор этого фрагмента в более позднем произведении показывает, что Достоевский с течением времени осознал то принципиальное значение, которое выраженное здесь впечатление сыграло в его жизни, в формировании его мировоззрения; поэтому он решил рассказать о нем более подробно, уже не скрывая, что он сам пережил это впечатление в юности.
Нужно отметить, что этот повтор заставляет признать не совсем правильной концепцию Михаила Бахтина о «полифонии», господствующей в произведениях Достоевского. Согласно Бахтину, мы не можем идеи и представления героев считать принадлежащими самому Достоевскому. В данном случае, на наш взгляд, имеет место обратное - мы понимаем, что в ранней повести Достоевский описывает через своего героя собственное впечатление, причем очень важное для него, определившее всю его дальнейшую судьбу.
Что же такое понял Достоевский в этот момент? Ощущение, которое посетило писателя, касалось реального Петербурга - он вдруг ощутил, что этот реальный город ничем не отличается от своего фантастического двойника
и может точно так же растаять как сон. В контексте жизни мечтателя (в данном случае - самого автора) это впечатление достаточно ясно по своему смыслу: до этого момента он противопоставлял прекрасный мир своих мечтаний и прозаическую, обыденную, серую жизнь, в которой все устойчиво и неизменно; теперь же ему открылось, что эта обыденная жизнь столь же пластична, как и его мечтания, она точно так же подвластна его воле, хотя эта зависимость не столь прямолинейна и очевидна, как в случае мечтаний.
Обратим внимание на то, что сразу после процитированных выше слов писатель несколько иронично называет себя «фантазером и мистиком». Мы думаем, что именно в последнем слове заключается главный смысл описанного впечатления и его нужно понимать предельно серьезно. «Фантазер» - это обозначение юношеской мечтательности, в которой человек обретает способность отстраняться от реального мира и господствовать над миром своих фантазий. «Мистик» в этом контексте - это человек, который осознал иллюзорность, непрочность обыденной реальности, понял, что она представляет собой лишь видимость, за которой спрятана подлинная (и, возможно, ужасная) тайна мира. И подобно тому, как мечтатель-фантазер был властелином мира грез, мира воображаемых образов, мистик ощущает себя, наперекор всем аргументам здравого смысла, властелином действительной жизни. Именно преображение «мечтателя» в «мистика» и составляет главное содержание «происшествия», произошедшего с Достоевским в молодости. Благодаря этому превращению он стал великим писателем и великим философом, не только глубже других понимающим жизнь, но и способным влиять на жизнь и на других людей. Эту свою мистическую способность Достоевский и реализует в своем творчестве. И это естественно, поскольку между литературой и жизнью грань на самом деле гораздо тоньше, чем кажется, - ведь и то и другое, как намекает Достоевский, есть лишь сон, иллюзия, хотя за иллюзорной жизнью и таится какая-то загадочная реальность.
В период написания фельетона Достоевский особенно часто обращается к Шекспиру (имя Шекспира упоминается практически во всех его послекатор-жных произведениях). Вероятно, он понимал, что открытая им Истина объединяет его со многими гениальными мыслителями прошлого, в том числе с Шекспиром. Ведь Шекспир в «Буре» устами Просперо описывает понимание мира и человека, которое буквально совпадает со смыслом «происшествия», пережитого молодым Достоевским:
«... теперь забавы наши Окончены. Как я уже сказал, Ты духов видел здесь моих покорных; Они теперь исчезли в высоте И в воздухе чистейшем утонули. Когда-нибудь, поверь, настанет день, Когда все эти чудные виденья, И храмы, и роскошные дворцы, И тучами увенчанные башни, И самый наш великий шар земной Со всем, что в нем находится поныне,
Исчезнет все, следа не оставляя. Из вещества того же, как и сон, Мы созданы. И жизнь на сон похожа. И наша жизнь лишь сном окружена» [2, с. 483].
Понимание этого, на наш взгляд, главного пункта мировоззрения Достоевского помогает достаточно естественно объяснить смысл тех его произведений, которые до сих пор остаются загадкой для исследователей. Уже во втором крупном произведении, в повести «Хозяйка», Достоевский показывает героев-мистиков. Мистиком является старик Мурин, который способен влиять на других людей и на собственную судьбу. Но этими способностями, как можно догадаться, обладает и его жена Катерина. Главный герой повести Василий Орды-нов, встречаясь с Муриным и Катериной и входя в их мир, также пытается обрести эту способность, пытается пройти путь от мечтателя к мистику. Вася Шумков в повести «Слабое сердце» также назван мечтателем, причем он является мечтателем особого рода - он мечтает, чтобы все люди стали счастливыми, а мир стал совершенным. Можно высказать предположение о том, что же понял друг Васи Аркадий в финале повести, когда увидел видение зимнего Петербурга, тающего в воздухе как сон. Аркадий понял, что Вася сошел с ума от противоречия, живущего в его душе: с одной стороны, Вася, как подлинный мистик, чувствовал, что у него есть скрытые силы, которые способны радикально повлиять на мир (он интуитивно чувствовал, что мир пластичен, как сон), но, с другой стороны, он осознавал, что не способен до конца раскрыть эти силы и реально изменить мир. Можно заметить, что Васино чувство вины за несовершенство мира, от которого он сходит с ума, очень похоже на то чувство, которое определяет «бунт» Ивана Карамазова в романе Достоевского «Братья Карамазовы».
Наконец, еще одного героя-мистика Достоевский показывает в романе «Игрок». Главный герой Алексей на одно мгновение обретает мистическую власть над судьбой (выигрывает огромную сумму денег на рулетке) и оказывается единственным по-настоящему свободным человеком на фоне окружающих его людей-марионеток, подчиненных социальным условностям и своим страстям. Алексей так описывает свое понимание произошедшего с ним «чудесного» события: «Да, иногда самая дикая мысль, самая с виду невозможная мысль, до того сильно укрепляется в голове, что ее принимаешь наконец за что-то осуществимое... Мало того: если идея соединяется с сильным, страстным желанием, то, пожалуй, иной раз примешь ее наконец за нечто фатальное, необходимое, предназначенное, за нечто такое, что уже не может не быть и не случиться! <.> И почему, почему эта уверенность так глубоко, крепко засела тогда во мне, и уже с таких давних пор? Уж, верно, я помышлял об этом, - повторяю вам, - не как о случае, который может быть в числе прочих (а стало быть, может и не быть), но как о чем-то таком, что никак уж не может не случиться!» [3, с. 291].
В этих словах - одно из глубочайших убеждений Достоевского, которое наиболее прямо выражено им в романе «Игрок». Если человек чего-то по-настоящему желает, желает так, что сливается всей своей личностью с желае-
мым, то это обязательно случится, желание будет исполнено - он потребует от реальности его выполнения, и реальность подчинится его воле. Алексей идет в игорный зал и выигрывает двести тысяч франков - фантастическую сумму, которая намного превышает те суммы, от которых зависит судьба всех персонажей романа и по поводу которых они ведут бесконечные ссоры и интриги.
2
Таким образом, представление о существовании особых людей, осознавших «непрочность» мира, его зависимость от человека и поэтому обладающих мистической способностью изменять мир и влиять на судьбы людей, является главной темой Достоевского в 1840-1860-е годы, вплоть до романа «Преступление и наказание». Кажется, что в этом романе Достоевский резко меняет свое мировоззрение и отказывается от представления об особых, «высших» личностях, которые больше других определяют ход истории. Однако в реальности ситуация оказывается гораздо сложнее. Через историю Раскольникова Достоевский осуждает и отвергает не саму идею «высших» личностей, а только ее ложное, прямолинейное понимание. Это ложное понимание полагает, что особое, исключительное значение личности определяется ее внешним господством, осуществляется с помощью грубой силы. Достоевский доказывает, что такое понимание свойственно как раз обычным людям, людям-марионеткам, которые с помощью материальной силы и формальной системы законов организуют свою жизнь; именно поэтому их жизнь ложна и не имеет никого смысла.
Настоящие «высшие» личности в такой ложной системе жизни оказываются внешне совершенно незаметными, поскольку они отличаются не силой, а способностью видеть глубину жизни, ее высший смысл, который абсолютно недоступен обычным людям. Их особое влияние на мир и на людей связано с тем, что они не только лучше всех знают жизнь, но имеют более глубокие связи с жизнью. В цивилизации, выстроенной господствующим большинством, жизнь «высших» личностей Достоевского оказывается трагичной, поскольку их призывы к более глубокому пониманию бытия и себя самих встречают только непонимание и насмешки. Но Достоевский непоколебимо верит, что именно такие «высшие» личности своими идеями и своим примером постепенно меняют общество, незаметно влияют на людей, делая их менее материальными, заставляя перейти от «животной» жизни к жизни подлинно человеческой - к жизни духовной.
Наиболее детально проблема «высших» личностей обозначается Достоевским в «Дневнике писателя» за 1876 и 1877 гг., здесь он достаточно определенно высказывает свою окончательную точку зрения на эту проблему. Прежде всего, он решительно противопоставляет «лучших людей» по существу тем «лучшим людям», которые только считаются таковыми в общественном мнении (т. е. историческим, великим людям, на которых пытался равняться Раскольников): «Всякому обществу, чтобы держаться и жить, надо кого-нибудь и что-нибудь уважать непременно, и, главное, всем обществом, а не то чтобы каждому как он хочет про себя. Так как лучшие люди первого разряда, то есть истинно доблестные и перед которыми все или величайшее большинство нации преклоняются сердечно и несомненно, - отчасти иногда неуловимы, пото-
му что даже идеальны, подчас трудно определимы, отличаются странностями и своеобразностью, а снаружи так и весьма нередко имеют несколько даже неприличный вид, то взамен их и устанавливаются лучшие люди уже условно, в виде, так сказать, касты лучших людей, под официальным покровительством: "Вот, дескать, сих уважайте"» [4, с. 153-154].
Дальше в том же «Дневнике писателя» за 1876 г. Достоевский еще более резко и эмоционально противопоставляет большинство обычных людей и истинных «лучших людей», которых он теперь называет «высшими типами». Писатель считает, что именно они незаметно определяют ход истории: «О, жрать, да спать, да гадить, да сидеть на мягком - еще слишком долго будет привлекать человека к земле, но не в высших типах его. Между тем высшие типы ведь царят на земле и всегда царили, и кончалось всегда тем, что за ними шли, когда восполнялся срок, миллионы людей. Что такое высшее слово и высшая мысль? Это слово, эту мысль (без которых не может жить человечество) весьма часто произносят в первый раз люди бедные, незаметные, не имеющие никакого значения и даже весьма часто гонимые, умирающие в гонении и в неизвестности. Но мысль, но произнесенное ими слово не умирают и никогда не исчезают бесследно, никогда не могут исчезнуть, лишь бы только раз были произнесены, - и это даже поразительно в человечестве. В следующем же поколении или через два-три десятка лет мысль гения уже охватывает всё и всех, увлекает всё и всех, - и выходит, что торжествуют не миллионы людей и не материальные силы, по-видимому столь страшные и незыблемые, не деньги, не меч, не могущество, а незаметная вначале мысль, и часто какого-нибудь, по-видимому, ничтожнейшего из людей» [5, с. 47].
Но если настоящие «высшие» личности («высшие типы») не обладают никакой внешней, очевидной силой и кажутся любому обычному человеку «ничтожнейшим из людей», то как осуществляется их влияние на общество, на ход истории? Чтобы понять это, нужно посмотреть в каком контексте Достоевский формулирует процитированную мысль. Он размышляет о феноменах беспричинных самоубийств молодых людей и приходит к выводу, что они являются следствием сложных размышлений этих молодых людей над своей жизнью и ее смыслом. Достоевский выражает свое понимание этих размышлений в маленьком рассказе «Приговор», напечатанном в «Дневнике писателя» за 1876 г., немного ранее процитированных строк. В этом рассказе приведены рассуждения безымянного молодого человека, который является атеистом и материалистом, но очень глубоко задумывается над смыслом своей жизни и поэтому резко отличается от окружающих людей, которые живут, ни о чем серьезно не думая, т.е. «живут животной жизнью», как говорит герой рассказа.
Размышляя о жизни, он приходит к выводу, что смысла в жизни нет, поскольку все в конце концов погибает и исчезает, - каждый человек, человечество в целом и все, что создается человеком. Одновременно он признает, что в нем, как и в каждом достаточно глубоком человеке, присутствует желание внести в мир абсолютный смысл; это желание приходит в неразрешимое противоречие с осознанием бессмысленности жизни, и в этих условиях его существова-
ние становится настолько невыносимым, что у него нет иного выхода, как покончить с собой. 1ёрой констатирует, что не может избежать вывода о самоубийстве, он не может найти никаких логических оснований отклонить этот вывод, и он «приговаривает» самого себя к смерти.
Описав историю этого «логического самоубийцы» в выпуске «Дневника писателя» за октябрь 1876 г., Достоевский получил множество писем от читателей, они высказывали свое непонимание смысла рассказа. Писатель был вынужден вернуться к этой истории и в выпуске за декабрь 1876 г. более прямо сформулировал тот смысл, который он пытался через нее выразить. Он поясняет, что в рассказе попытался с помощью «доказательства от противного» продемонстрировать наличие абсолютного смысла в нашей жизни. Если глубокие люди, способные размышлять о смысле своей жизни подобно тому, как это делает герой рассказа, не кончают жизнь самоубийством, значит, они приходят к выводу о том, что их жизнь имеет безусловный смысл. Но такой безусловный смысл возможен только при условии, что их существование и их дела не уничтожаются смертью, что смерть не абсолютна; признать жизнь осмысленной можно только обладая (хотя бы бессознательно) пониманием своего бессмертия. Именно это и является главным итогом рассуждения Достоевского о причинах бессмысленных самоубийств: «Статья моя "Приговор" касается основной и самой высшей идеи человеческого бытия - необходимости и неизбежности убеждения в бессмертии души человеческой. Подкладка этой исповеди погибающего "от логического самоубийства" человека - это необходимость тут же, сейчас же вывода: что без веры в свою душу и в ее бессмертие бытие человека неестественно, немыслимо и невыносимо» [5, с. 46]. И дальше писатель еще раз подчеркивает, что все самые главные идеи человечества втекают из идеи бессмертия: «Без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация. А высшая же идея на земле лишь одна и именно - идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные "высшие" идеи жизни, которыми может быть жив человек, лишь из нее одной вытекают» [5, с. 48].
Вспомним, что историю «логического самоубийцы» Достоевский придумал в контексте размышлений о том, кто такие «лучшие люди» («высшие типы»). Это означает, по мысли Достоевского, что выйти из круга обычных людей, «живущих животной жизнью», личность может только задумавшись о бессмысленности своей жизни и придя к мысли о самоубийстве. Причем единственным способом избежать самоубийства в этой ситуации является принятие веры в бессмертие. Получается, что все люди, согласно Достоевскому, делятся на три категории: первая - это господствующее большинство «обычных людей», никогда не задумывающихся над смыслом своей жизни; вторая - это ряд людей с трагической судьбой - задумавшись над смыслом своей жизни, они не находят этот смысл и поэтому заканчивают жизнь самоубийством; и наконец, третья категория - это «маленькая кучка» личностей, которые пришли к мысли о самоубийстве, но преодолели ее, приняв идею бессмертия. Именно последние и являются истинными «лучшими людьми», которые способны радикально влиять на общество и историю.
Приведенные рассуждения Достоевского не остались незамеченными в последующем развитии философии, в частности, они оказали огромное влияние на Альбера Камю. В своей работе «Миф о Сизифе. Эссе об абсурде» Камю упоминает рассказ «Приговор» и утверждает, что рассуждения героя этого рассказа, точно так же как и рассуждения еще одного «идейного» самоубийцы Достоевского - Кириллова из романа «Бесы», есть универсальная форма осознания человеком главной философской мысли - мысли об абсурдности своего существования: «Несомненно, что никому, кроме Достоевского, не удавалось передать всю близость и всю пытку абсурдного мира» [6, с. 84].
Однако Камю считает, что в своем окончательном ответе на вопрос об абсурдности мира и жизни человека Достоевский отклоняется от выстроенной им самим логики. Согласно Камю, вывод о необходимости принятия идеи бессмертия ради осмысленности жизни возвращает Достоевского к устаревшим способам понимания бытия человека. «Вопросы о самоубийстве и безумии исчезают. С какой стати им появляться у того, кто уверен в бессмертии и его радостях? Человек обменял божественность на счастье ...» - констатирует Камю [6, с. 85]. Здесь он, безусловно, искажает мысль Достоевского. Камю считает, что вывод о необходимости идеи бессмертия как «высшей» идеи жизни не вытекает из рассуждений «логического самоубийцы» и искусственно присоединен к ним. Однако каждый, кто внимательно прочитает тексты Достоевского, поймет, что писатель с самого начала, в своих собственных рассуждениях и в рассуждениях героя, имеет в виду именно мысль о необходимости идеи бессмертия для каждого человека.
Означает ли это, что Достоевский возвращается к старым религиозным представлениям о человеке, как полагает Камю? Вовсе не означает. Достоевский само бессмертие понимает необычным образом, совершенно не так, как это было принято в христианской традиции. И именно это необычное понимание идеи бессмертия делает его представления о человеке вполне современными и актуальными. Чтобы понять, какой смысл он вкладывает в идею бессмертия, необходимо рассмотреть еще один рассказ из «Дневника писателя», героем которого является самоубийца. Это рассказ «Сон смешного человека» из выпуска «Дневника писателя» за май 1877 г. По поводу смысла этого рассказа высказывались самые фантастические предположения, на деле же его замысел вполне понятен и прост: он завершает размышления Достоевского о причинах самоубийств и о том пути, по которому человек может подняться из «низшего типа» людей, не задумывающихся над «высшими» идеями жизни, к «высшему типу», главным и единственным признаком которого является обладание идеей бессмертия в ее подлинном, т. е. недогматическом, содержании.
Прежде всего нужно признать, что этот рассказ идейно и сюжетно связан с более ранним рассказом «Приговор». По сути, эти два рассказа повествуют об одном и том же - о том, как думающий и ищущий человек поднимается над «животным» состоянием, в котором пребывает большинство, и осознает, что его существование не имеет смысла и твердого основания. Это ведет обоих героев к мысли о самоубийстве, но вот только результаты переживаемого ими кризиса оказываются разными: «логический самоубийца» так и не находит смыс-
ла в своей жизни и действительно кончает с собой; «смешной человек» останавливается на последней грани (именно поэтому его самоубийство происходит во сне), он как бы заглядывает по ту сторону смерти и понимает, что его ждет там, и в результате обретает подлинную идею бессмертия и остается жить, причем его жизнь становится не просто осмысленной в отношении каких-то личных целей, он подчиняет ее своему пророческому призванию, тому, чтобы донести до людей обретенную им истину. Он становится наглядным примером тех «высших типов», о которых Достоевский столь эмоционально говорил в декабрьском выпуске «Дневника писателя» за 1876 г.
1ёрой рассказа «Сон смешного человека» не имеет имени (как и герой рассказа «Приговор»), и это, вероятно, означает, что его история имеет значение для всех, что в каждом человека есть чувства и способности, аналогичные тем, которые демонстрирует герой. Главное его определение в глазах большинства - смешной - показывает, что он с самого начала был не как все, был предназначен к какой-то более высокой доле, чем окружающие. Начав размышлять о смысле жизни, он проходит тот же самый путь и приходит к тому же самому итогу, что и «логический самоубийца», только выражает этот итог в более тонкой и, можно сказать, более метафизической форме. В его душе поселяется «страшная тоска», вызванная пришедшим к нему убеждением, что «на свете везде всё равно». Он продолжает свои рассуждения таким образом: «Я вдруг почувствовал, что мне всё равно было бы, существовал ли бы мир или если б нигде ничего не было. Я стал слышать и чувствовать всем существом моим, что ничего при мне не было. Сначала мне всё казалось, что зато было многое прежде, но потом я догадался, что и прежде ничего тоже не было, а только почему-то казалось. Мало-помалу я убедился, что и никогда ничего не будет. Тогда я вдруг перестал сердиться на людей и почти стал не примечать их» [7, с. 105]. Это рассуждение может показаться странным и непонятным, но оно имеет очень ясное философское содержание. Здесь абсолютно точно описана ситуация нигилизма, потери всех ценностей, которые придают какой-то смысл событиям нашей жизни и направляют нашу деятельность. Нигилизм приобретает в данном случае онтологический характер, он ведет к пониманию мира как иллюзии.
Отметим, что описание «страшной тоски» героя чрезвычайно похоже на то, как М. Хайдеггер описывает экзистенциалы «тоски» и «ужаса» в своей философии. В работе «Что такое метафизика?» он пишет: «Глубокая тоска, бродящая в безднах нашего бытия, словно глухой туман, смещает все вещи, людей и тебя самого вместе с ними в одну массу какого-то странного безразличия. Этой тоской приоткрывается сущее в целом. <...> Проседание сущего в целом наседает на нас при ужасе, подавляет нас. Не остается ничего для опоры. Остается и захлестывает нас - среди ускользания сущего - только это "ничто"» [8, с. 20-21].
Не в силах вынести такое состояние «смешной человек» решает покончить с собой. Однако, в отличие от рассказа «Приговор», здесь самоубийство оказывается мнимым, герой совершает его во сне. Это свидетельствует о том, что герой идет к позитивному разрешению жизненного кризиса, к преодоле-
нию мысли о самоубийстве. Однако изображение мнимого самоубийства было необходимо писателю также по чисто художественным соображениям: ведь главная часть рассказа показывает, что видел герой после самоубийства, как бы «на том свете»; понятно, что изобразить возвращение героя в нашу реальность после настоящего самоубийства было бы невозможно с достаточным правдоподобием.
Итак, герой во сне кончает с собой, и оказывается, что за смертью следует новое бытие, а вовсе не ничто, как ему казалось. Далее Достоевский показывает две полярных формы бытия, которые возможны для человека после смерти: одна - это жуткое существование в виде разлагающегося трупа в гробу (при этом обладающего сознанием), другая - это существование в реальности, подобной нашей земной, но достигшей совершенства. Видимо, здесь писатель намекает на то, что не какая-то внешняя сила определяет судьбу человека, а он сам предназначает себя к большему или меньшему совершенству в посмертном существовании.
Совершенная посмертная реальность предстает смешному человеку на далекой звезде (куда его переносит неизвестное «темное существо»), т.е. внутри нашей вселенной, а не в какой-то потусторонней сфере. Не останавливаясь на подробном описании общества совершенных людей, в которое попал смешной человек, подчеркнем только, что этот совершенный мир не является метафорой рая, что неоднократно утверждалось в исследовательской литературе, начиная с Льва Шестова. Ведь люди совершенного общества болеют и умирают, как и мы. Их совершенство относительно, а не абсолютно в отношении нашего земного мира; их мир - это именно преображенный земной мир, а не христианский рай. Такое понимание совершенства объясняет, почему смешной человек сумел «развратить» общество совершенных людей, «заразив» их эгоизмом и злом; в «развращенном» состоянии это общество стало полностью подобным земному обществу: совершенство, созданное усилиями самих людей, может быть легко утрачено.
Проснувшись, т. е. вернувшись в обычную жизнь, смешной человек осознает, что он обрел истину и высший смысл жизни, он отталкивает от себя пистолет, поскольку для него теперь отвратительна мысль о самоубийстве. Это, по логике, выстроенной Достоевским, означает, что он обрел «высшую» идею жизни - идею бессмертия, причем именно как представление о продолжении существования человека после смерти в земной реальности, но в более совершенной форме. Точно так же понимает бессмертие еще один важный герой Достоевского - Кириллов (роман «Бесы»). На вопрос Ставрогина: «Вы стали веровать в будущую вечную жизнь?» - Кириллов отвечает: «Нет, не в будущую вечную, а в здешнюю вечную» [9, с. 188]. Он верит, что после смерти обретет не какое-то сверхземное бытие, совершенно непохожее на земное, но некоторое подобие земной реальности, как бы продолжение земной жизни в новой форме. Мы не сомневаемся, что Достоевский для того и написал в поздние годы рассказ «Сон смешного человека», чтобы сделать ясным и наглядным именно это необычное представление о посмертном существовании каждого человека.
Однако вернемся к рассказу. После того как герой вернулся «с того света», он стал совершенно другим человеком, хотя окружающие не заметили этого: он остался смешон людям, более того, теперь они считают его сумасшедшим. Но это только подтверждает тот факт, что он стал высшей личностью, «высшим типом», в смысле более раннего суждения Достоевского. Если раньше такое отношение к нему людей вызывало в нем отчуждение и безразличие, то теперь он любит людей. «Но теперь уж я не сержусь, теперь они все мне милы, и даже когда они смеются надо мной - и тогда чем-то даже особенно милы», -так передает герой рассказа свое новое отношение к людям. - «Я бы сам смеялся с ними, - не то что над собой, а их любя, если б мне не было так грустно, на них глядя. Грустно потому, что они не знают истины, а я знаю истину. Ох как тяжело одному знать истину!» [7, с. 104].
Обретя истину, герой не может просто наслаждаться своим новым состоянием, он всю свою жизнь подчиняет тому, чтобы донести обретенную им истину до людей. Люди смеются и прогоняют его, а он все равно проповедует им истину: «Да, жизнь, и - проповедь! О проповеди я порешил в ту же минуту и, уж конечно, на всю жизнь! Я иду проповедовать, я хочу проповедовать, - что? Истину, ибо я видел ее, видел своими глазами, видел всю ее славу!» [7, с. 118]. И далее он разъясняет содержание обретенной им истины, в которой отвергается традиционное религиозное упование на «потустороннее» совершенство: «.я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способность жить на земле. <.> Главное - люби других как себя, вот что главное, и это все, больше ничего не надо: тотчас найдешь как устроиться» [7, с. 118-119]. При этом нужно помнить, что высказанная им истина не является чисто моральной, она связана с парадоксальной метафизикой нашего существования - с пониманием жизни подобной сну и с признанием смерти относительной границей между разными формами земной жизни. Отвечая на ироничные замечания окружающих людей, что все, что он видел и принял за истину, есть лишь сон, герой задает риторический вопрос: «Сон? что такое сон? А наша-то жизнь не сон?» [7, с. 118].
Заметим, что смысл «высшей» идеи, идеи бессмертия, Достоевский впервые выразил устами своего героя задолго до рассказа «Сон смешного человека», причем эта идея имела тот же самый смысл - она означала продолжение существования в земном мире или в некотором «параллельном» мире, отделенном от земного условной границей. Об этом говорит Свидригайлов в беседе с Раскольниковым (роман «Преступление и наказание»). Рассказав о том, что ему являются призраки, Свидригайлов развертывает свою «теорию» призраков: Приведения - это, так сказать, клочки и обрывки других миров, их начало. Здоровому человеку, разумеется, их незачем видеть, потому что здоровый человек есть наиболее земной человек, а стало быть, должен жить одною здешнею жизнью, для полноты и для порядка. Ну а чуть заболел, чуть нарушился нормальный земной порядок в организме, тотчас и начинает сказываться возможность другого мира, и чем больше болен, тем и соприкосновений с другим миром больше, так что когда умрет совсем человек, то прямо и перейдет в другой мир [10, с. 221].
Несмотря на то что такое представление о бессмертии кажется уникальным для европейской философии (оно напоминает типичную для восточной философии идею метемпсихоза)2, оно получило оригинальное продолжение после Достоевского: мы имеем в виду концепцию Ф. Ницше о вечном возвращении. При определенном способе интерпретации ее можно понять как представление о бессмертном, вечном существовании человека в земном мире. Именно такую интерпретацию вечного возвращения дает М. Хайдеггер в своем курсе лекций о Ницше; он очень точно называет концепцию вечного возвращения основой «посюсторонней» религии Ницше: «.мысль о вечном возвращении того же самого есть выражение чистой "посюсторонней" религии Ницше, и поэтому она религиозна, а не философична» [12, с. 332]. Этот термин можно считать абсолютно точно подходящим и для характеристики религиозности Ф. Достоевского.
Идея «высших» личностей («высших типов») Достоевского может быть сопоставлена с известной идеей Ницше - идеей сверхчеловека. У Достоевского «высшая» личность отличается тем, что она осознала идею бессмертия, т. е. поняла, что будет существовать вечно в бесконечной последовательности миров, подобных нашему земному миру; и это заставляет ее более ответственно относиться к жизни и непрерывно стремиться своими поступками изменить мир, сделать его более совершенным. Именно осознание своей абсолютности, своего бесконечного существования позволяет человеку понять, что он способен изменить мир, и он действительно изменяет его - возможно, лишь незначительно, в своей отдельной жизни, но все больше и больше - в бесконечной последовательности жизней. Точно так же и в философии Ницше, идея сверхчеловека оказывается связанной с идеей вечного возвращения. Постепенное рождение сверхчеловека из нынешнего человека означает, что человек все больше и больше способен изменять «закон» вечного возвращения и сделать его избирательным, т.е. изменять его, чтобы в нем повторялось не все то, что было, а только то, что является высшим и совершенным в нашей жизни. Об этом говорил и Хайдеггер: «Эта мысль <о вечном возвращении - И.Е.> осмысляет сущее таким образом, что из него до нас доносится непрестанный зов, заставляющий выбирать: или мы хотим, чтобы нас просто влекло вперед, или хотим стать творцами, то есть, в первую очередь, хотим средств и условий, позволяющих снова ими стать» [12, с. 377]. «Стать творцами» в этом высказывании Хайдеггера - это обрести такую способность влиять на реальность, которая делает эту реальность более совершенной и удовлетворяющей человека.
2 На самом деле традиция такого понимания бессмертия не так уж необычна для европейской философии. Впервые его совершенно определенно высказывает Дж. Бруно (и это было одним из пунктов его обвинения инквизицией); в совершенно явной форме его выражает И.Г Фихте в своем позднем религиозно-философском учении, выраженном в циклах лекций «Основные черты современной эпохи» и «Наставление к блаженной жизни». Достоевский, скорее всего, позаимствовал такую концепцию бессмертия именно у Фихте (см. об этом подробнее: Евлампиев И.И. Философия человека в творчестве Ф. Достоевского (от ранних произведений к «Братьям Карамазовым»). СПб., 2012. С. 435-490 [11]).
Но именно это же утверждает Достоевский, когда говорит, что «высшие типы» (люди, принявшие идею бессмертия) «царят на земле», т. е. определяют движение общества к более гармоничному состоянию.
Список литературы
1. Достоевский Ф.М. Петербургские сновидения в стихах и прозе // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30 т. Л., 1971-1990. Т. 19. С. 67-85.
2. Шекспир В. Буря // Шекспир В. Полн. собр. соч. В 5 т. СПб., 1902-1905. Т. 4. С. 433-494.
3. Достоевский Ф.М. Игрок // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30 т. Л., 1971-1990 годы. Т. 5. С. 208-318.
4. Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1876 год (май-октябрь) // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30 т. Л., 1971-1990 годы. Т. 23. С. 5-162.
5. Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1876 год (ноябрь-декабрь) // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30 т. Л., 1971-1990 годы. Т. 24. С. 5-65.
6. Камю А. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде // Камю. А. Бунтующий человек. М., 1990. С. 23-100.
7. Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1877 год (январь-август) // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30 т. Л., 1971-1990 годы. Т. 25. С. 5-223.
8. Хайдеггер М. Что такое метафизика? // Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993. С. 16-27
9. Достоевский Ф.М. Бесы // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30 т. Л., 1971-1990 годы. Т. 10. - 520 с.
10. Достоевский Ф.М. Преступление и наказание // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30 т. Л., 1971-1990 годы. Т. 6. 424 с.
11. Евлампиев И.И. Философия человека в творчестве Ф. Достоевского (от ранних произведений к «Братьям Карамазовым»). СПб., 2012. 585 с.
12. Хайдеггер М. Ницше. В 2 т. СПб., 2006. Т. 1. 604 с.
Reference
1. Dostoevskiy, FM. Peterburgskie snovideniya v stikhakh i proze [St. Petersburg Dreams in Poems and Prose], in Dostoevskiy, FM. Polnoesobraniesochineniy v301., 1.19 [Complete collection of works in 30 vol., vol. 19], Leningrad, 1971-1990, pp. 67-85.
2. Shekspir, V Burya [Tempest], in Shekspir, V Polnoe sobranie sochineniy v51., t. 4 [Complete collection of works in 5 vol., vol. 4], Saint-Petersburg, 1902-1905, pp. 433-494.
3. Dostoevskiy, FM. Igrok [Gambler], in Dostoevskiy, FM. Polnoe sobranie sochineniy v 30 t., t. 5 [Complete collection of works in 30 vol., vol. 5], Leningrad, 1971-1990, pp. 208-318.
4. Dostoevskiy, FM. Dnevnik pisatelya za 1876 god (may-oktyabr') [Diary of Writer. 1876 (May-October)], in Dostoevskiy, FM. Polnoe sobranie sochineniy v301., t. 23 [Complete collection of works in 30 vol., vol. 23], Leningrad, 1971-1990, pp. 5-162.
5. Dostoevskiy, FM. Dnevnik pisatelya za 1876 god (noyabr'-dekabr') [Diary of Writer. 1876 (November-December)], in Dostoevskiy, FM. Polnoe sobranie sochineniy v 30 t., t. 24 [Complete collection of works in 30 vol., vol. 24], Leningrad, 1971-1990, pp. 5-65.
6. Kamyu, A. Mif o Sizife. Esse ob absurde [The Myth of Sisyphus], in Kamyu, A. Buntuyushchiy chelovek [The Rebel man], Moscow, 1990, pp. 23-100.
7. Dostoevskiy, FM. Dnevnik pisatelya za 1877 god (yanvar'-avgust) [Diary of Writer. 1877 (January-August)], in Dostoevskiy, FM. Polnoe sobranie sochineniy v301., t. 25 [Complete collection of works in 30 vol., vol. 25], Leningrad, 1971-1990, pp. 5-223.
8. Khaydegger, M. Chto takoe metafizika? [What is Metaphysics?], in Khaydegger, M. Vremya i bytie [Time and Being], Moscow, 1993, pp. 16-27
9. Dostoevskiy, FM. Besy [Demons], in Dostoevskiy, FM. Polnoe sobranie sochineniy v 30 t., t.10 [Complete collection of works in 30 vol., vol. 10], Leningrad, 1971-1990. 520 p.
10. Dostoevskiy, FM. Prestuplenie i nakazanie [Crime and Punishment], in Dostoevskiy, EM. Polnoe sobranie sochineniy v301., t. 6 [Complete collection of works in 30 vol., vol. 6], Leningrad, 1971-1990. 424 p.
11. Evlampiev, I.I. Filosofiya cheloveka v tvorchestve F. Dostoevskogo (ot rannikhproizvedeniy k «Brat'yam Karamazovym») [Philosophy of Man in Dostoevsky's Works (from the early works to «The Brothers Karamazov»], Saint-Petersburg, 2012. 585 p.
12. Khaydegger, M. Nitsshe v 2 t., 1.1 [Nietzsche in 2 vol., vol. 1], Saint-Petersburg, 2006. 604 p.
УДК 82:130.2(47) ББК 83.3,43:87.3(2)
ВОЗВРАЩЕНИЕ К РОССИИ: ТЮТЧЕВ И ДОСТОЕВСКИЙ
А. САКАНИВА, И. ЕВЛАМПИЕВ
Университет Васэда, Тояма 1-24-1, Синдзюку-ку, Токио, 1628644, Япония E-mail: [email protected] Санкт-Петербургский государственный университет, Менделеевская линия, д. 5, г. Санкт-Петербург, 199034, Российская Федерация E-mail: [email protected]
Рассматривается проблема возможного отражения в образе Версилова, героя романа Ф.М. Достоевского «Подросток», личности и взглядов Федора Тютчева. Критически оценивается точка зрения Анастасии Гачевой, согласно которой во взглядах Версилова Достоевский отразил идеи Тютчева об историческом предназначении России. Анализ понятия «русского европейца», вводимого Достоевским в романе «Подросток» и в «Дневнике писателя», показывает, что писатель вкладывает в это понятие как позитивный, так негативный смысл. Доказано, что позитивный смысл заключается в том, что «русский европеец» является настоящим, истинным европейцем в отличие от французов, немцев и других европейских наций. Выяснено, что это связано с тем, что «русский европеец» с наибольшей полнотой осуществляет главную идею Европы, составляющую ее сущность, - идею культуры, культурного творчества, преодолевающего все национальные различия. Показано, что позитивный смысл понятия «русский европеец» в весьма малой степени может быть отнесен к Тютчеву, поскольку он видел сущность Европы и ее будущее не в единстве культур, а в политическом и религиозном единстве - в единстве христианской Империи. Делается вывод о том, что в Тютчеве в большей степени можно увидеть черты отрицательного образа «русского европейца», который Достоевский иногда изображает в «Дневнике писателя»: «русский европеец» не знает русского народа и не верит в его способность выполнить свое историческое предназначение (создать всемирную Империю). В результате в статье установлено, что при всей близости идейного содержания образа Версилова к мировоззрению Тютчева, Достоевский наряду с этим явно подчеркивает также наглядное различие между Версиловым и Тютчевым. Подчеркивается наглядное различие между Версиловым и Тютчевым.
Ключевые слова: образ Версилова в романе «Подросток», русский европеец, общеевропейская культура, христианская Империя.
