CC BY
318
УДК 82:123.1(47+57) ББК 83.3:87.2(2)
ГРАНИ СВОБОДЫ В ТВОРЧЕСТВЕ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
Е.Б. ЕРИНА
Государственный морской университет им. адмирала Ф.Ф. Ушакова пр. Ленина, 93, г. Новороссийск, 353918, Российская Федерация E-mail: 27erina17@rambler.ru
Рассматривается решение проблемы свободы в творчестве Ф.М. Достоевского: ее направленность, внутренние противоречия, проявления в жизни человека, условия и причины самоуничтожения. Излагаются точки зрения на значимость решения проблемы Достоевским для развития русской и мировой культуры как русских философов начала ХХ века, так и современных авторов: Н.А. Бердяева, Л. Шестова, Б.П. Вышеславцева, В.К. Кантора, Ю.Н. Давыдова, И.И. Евлампиева и других.
Утверждается, что все многообразие свободы находится между двумя полюсами. Обосновывается положение о том, что Достоевский рассматривает внутренние противоречия, присущие самой свободе, раскрывает ширину диапазона этих противоречий, крайние точки которого представлены в произведениях «Записки из подполья» и «Легенда о Великом инквизиторе», показывая разные грани свободы, Достоевский исследует также разные способы уничтожения человеком своей свободы: эгоизм, гордыню, корысть, абсолютизацию разума. Утверждается, что Достоевский основное противоречие свободы видит в том, что она приводит к рабству: человек становится рабом своего выбора, его заложником, если в основе выбора не лежит вера.
Сделан вывод, что основными условиями сохранения свободы, по мнению Достоевского, является вера и любовь, благодаря которым человек остается свободным и способным творить самого себя.
Ключевые слова: свобода, творчество Ф.М. Достоевского, вера, рациональная свобода, любовь, нравственность, внутренняя свобода, противоречия свободы, произвол, рабство.
FREEDOM VERGES IN F. M. DOSTOEVSKY'S CREATIVE WORKS
E.B. ERINA
State Naval University named after Admiral F F Ushakov, 93, Lenin av., Novorossiysk, 353918, Russian Federation E-mail: 27erina17@rambler.ru
The article is devoted to the solution of freedom issue in the works of Dostoevsky: its direction, internal contradictions, its reflection in the person life, conditions and causes of freedom self-elimination. The author considers the point of views of Russian philosophers (the beginning of the XX century) as well as the positions of the modern authors like N.A. Berdyaev, L. Shestov, B.P. Vysheslavtsev, V.K. Cantor, U.N. Davidov, I.I. Evlampiev and others. They consider the value of problem solutions by Dostoevsky for development of Russian and world culture. Different sides of freedom, shown by Dostoevsky, are considered.
It is proved that the variety of freedom is between two poles. The author describes the fact that Dostoevsky considers the internal contradictions, which are typical to freedom itself, he spreads the range of these contradictions in the stories «Notes from underground» and «Legends about the great
inquisitor». Having shown the different ways of freedom, Dostoevsky investigates different ways of eliminating by the person his own freedom: egoism, pride, cupidity, absolutization of mind. It is proved that Dostoevsky considers the main contradiction in the fact, that it causes slavery: a man becomes a slave of his own choice, his hostage if there is no belief in the base of choice.
The author concludes that the main conditions of freedom preservation, in Dostoevsky's opinion, are belief and love, due to which a man is free and capable to create himself.
Key words: freedom, F. M. Dostoevskiy's creative works, belief, intellect freedom, love, morality, internal freedom, contradictions of freedom, lawlessness, slavery.
Свобода - одна из основных содержательных категорий, определяющих художественные построения Ф.М. Достоевского. Она выражает самую суть мировоззрения писателя, основу его религиозно-нравственных убеждений. По признанию самого писателя, главным вопросом, которым он мучился сознательно всю свою жизнь, был вопрос о существовании Божием. Но вопрос этот предполагает и вопрос о человеке. Не только Бог, но и человек во всей глубине его противоречий был главной проблемой в исканиях Достоевского. Стержнем, связующим эти вопросы, является проблема свободы. По мнению Н.А. Бердяева, «Достоевский раскрывает Христа в глубине человека, через страдальческий путь человека, через свободу», пафос творчества писателя заключается в «небывалой религии свободы и свободной любви» [1, с. 41].
Ф.М. Достоевский исследует сущность свободы так глубоко и всесторонне, как никто другой. Он как бы закладывает основы ее исследования дает пищу для размышлений многим поколениям. Каждому народу, каждому поколению и каждому человеку свобода поворачивается своей особой гранью, поэтому интерес к творчеству Достоевского не иссякнет никогда, он будет существовать до тех пор, пока будет человек и человек будет от Бога. Трудно назвать философа, не только в России, но и за рубежом, который не обращался бы к творчеству Достоевского, пытаясь найти ответы на вопросы своего времени.
Ф.М. Достоевский, как ученый-экспериментатор, в своих романах ставит героев в заранее заданные условия и исследует их поведение. Каждый роман -это особая лаборатория. Одна из основных «проблем», волнующих писателя, -проблема свободы, степень ее осознания человеком, ее направленность, связь с нравственным самоощущением личности, ее источники и последствия, т.е. различные грани свободы.
Уже в ранних своих романах писатель показал себя как глубокий мыслитель. Но в полную силу его талант проявился в произведениях, написанных после каторги. Принципиальным в плане формирования понимания свободы в мировоззрении Достоевского стал жизненный опыт, полученный писателем на каторге, вынесенный им из несвободы «мертвого дома». Этот опыт привел его к разочарованию в прежних убеждениях, к пониманию невозможности установления социальной гармонии с помощью общественного переустройства, к осознанию того, что невозможно человеку жить в отсутствии свободы или хотя бы надежды не нее.
В «Записках из Мертвого дома» Ф.М. Достоевский исследует человека в условиях насильственного лишения свободы, в тяжелейших условиях жизни на каторге. Здесь он говорит пока только об отсутствии внешней свободы, об условиях,
в которые человека поставили вынужденно, анализ внутреннего ощущения свободы еще только намечается. Так, Достоевский отмечает, что даже в условиях каторги у человека остается «кусочек» свободы: личные вещи, деньги - его собственность, то, чем он может сам распоряжаться, и этим он бесконечно дорожит.
Самыми мучительными испытаниями в этих условиях писатель считает необходимость вынужденного общего сожительства и бесполезный труд. Если первое еще можно было вынести, то второе лишает человека цели и стремления, превращает его в чудовище. И то и другое испытание связано с лишением свободы, в первом случае - от посторонних взоров, во втором - в самом существенном проявлении человека - в его самоутверждении.
Рассматривает Достоевский и противоположное отсутствию свободы состояние - безграничную власть, которая, по его утверждению, разлагает, развращает человека и делает невозможным его возвращение к нормальному человеческому состоянию: деспот не чувствует своих собственных границ, как личность он растворяется в собственном самоуправстве. Главный вред такой власти, по мнению писателя, даже не в том, что она разрушает личность, а в том, что она соблазнительна, она представляет собой искушение для других людей, лишенных свободы, уповающих в своих мечтах на то, что и для них возможно достижение такой же свободы и власти.
В условиях каторги это стремление принимает отвратительные формы, когда человек пытается избавиться от оков хотя бы на мгновение, даже понимая, что это мнимое освобождение, пускается в кутеж, представляющий собой по сути такое же растворение в собственном самоуправстве. Арестант, так сильно жаждавший свободы, с таким трудом собиравший ничтожные ее заменители в виде денег или вещей, принадлежавших только ему, так дороживший этими эрзацами свободы, тратит их на кутеж, который Достоевский называет призраком свободы. Кутеж, по выражению писателя, - это судорожное проявление личности, тоска человека по самому себе [2, с. 195]. Это противоречие: безграничная власть у немногих и отсутствие свободы у большинства, - проявляется, как это не парадоксально, одинаково и в одинаково безобразных формах. И деспотов и арестантов это приводит к кутежам, прожиганию жизни, безудержному своеволию, с разницей только в том, что у первых это становится обычным образом жизни, а у вторых проявляется только время от времени. Родовой грех своеволия, по мнению Ф.М. Достоевского, передается от поколения к поколению, он присущ многим его современникам.
Противопоставление внешней несвободы и полного произвола, зависимости арестантов и безграничной власти охранников показывает два полюса отношения к свободе в обществе, два полюса, которые взаимно обусловливают друг друга и одинаково уничтожают все человеческое в человеке.
В наибольшей степени талант Достоевского проявился в анализе внутренней свободы. В ней - ядро человека, его подлинная суть. В душе человека заложена потребность внутренней свободы, жажда и возможность индивидуального самоутверждения. Никто глубже Достоевского не заглядывал в тайну этой свободы, никто ярче не вскрывал все ее многообразие, болезненную противоречивость ее для человека.
Как отмечает В.К. Кантор, «Достоевский опустился к истоку появления духовной личности и увидел, где и как в христианстве дух начинал дышать» [3, с. 96]. Глубина анализа свободы у Достоевского обусловлена тем, что он рассматривал не антиномию свободы и необходимости, а противоречия, присущие самой свободе, ее внутренние противоречия. На этот факт обращают внимание Б.П. Вышеславцев [4, с. 92-94] и Н.А. Бердяев [1, с. 58]. Свобода у Достоевского много-векторна, она может быть направлена как на совершение зла, так и на совершение добра, свобода выступает как самоцель. По мнению М.И. Ненашева, «герои Достоевского как раз и оказываются носителями свободы в качестве самоцели» [5, с. 69], что и приводит их к трагическим тупикам.
Есть два произведения, в которых решения вопроса о внутренней свободе кажутся диаметрально противоположными, - это «Записки из подполья» и «Легенда о Великом инквизиторе». В первом герой отстаивает свою свободу во всех проявлениях жизни: от самых ничтожных до существенных. Никакие блага мира не нужны ему, если это нарушит его свободу. Во втором Великий инквизитор лишает людей свободы и считает, что только это является условием их счастья. Достоевский исследует разные грани свободы, но все многообразие их находится между полюсами, обозначенными в этих двух произведениях.
В «Записках из подполья» Достоевский экспериментирует над совершенно свободным человеком, свободным даже от природы. Подпольный человек -это естественный человек, освободившийся от всяких традиций и условностей. Он ощущает себя настолько свободным, что не может действовать, он может только говорить: «болтовня есть единственное назначение всякого умного человека» [6, с. 299], - утверждает подпольный человек. Однако эта свобода у него только в мыслях, она парализует волю, способность его к действию. Чтобы действовать, надо на чем-то остановиться, что-то взять за основу, найти определенную цель, а значит, предпочесть ее другим целям, т.е. сознательно ограничить свою свободу.
Человек из подполья не может решиться начать действовать, потому что он видит относительность любой цели, любой причины. Он проявляет свою свободу только в своеволии, потому что к своеволию ничто не принуждает, он считает, что «глупый каприз ...сохраняет нашу личность и индивидуальность» [6, с. 377]. По его убеждению, единственная цель человека «в том и состоит, чтобы поминутно доказывать себе, что он человек, а не штифтик» [6, с. 309]. Подпольный человек не стремится к созиданию, он стремится только к разрушению, потому что инстинктивно боится достигнуть цели и довершить созидаемое здание, так как это может ограничить его свободу, и он вынужден будет действовать в соответствии с созданными законами, в соответствии с требованиями цивилизации. Достоинство цивилизации, по мнению подпольного человека, только в том, что она «вырабатывает в человеке многосторонность ощущений» [6, с. 303], но не облагораживает его, не воспитывает, ведь «самые жестокие кровопивцы - самые цивилизованные господа». Отрицание позитивного проявления свободы подпольным человеком приводит его к абсолютизации негативной свободы. Он утверждает, что самая главная выгода для человека - «нам опять по своей глупой воле пожить» [6, с. 305].
Кто же он такой, подпольный человек? Подпольным его называет Достоевский потому, что вся жизнь у него внутри, в мыслях и мечтах, где он совершенно свободен, где благодаря этой свободе он не может найти ни одной последней причины, которая побудила бы его выйти на поверхность, стать деятельным человеком. Он говорит, что слишком умен для этого, что его слишком мучает сознание. Любую каменную стену он ставит под сомнение и находит причины считать ее ничтожной, то есть, по его мнению, нет таких причин, которые могли бы оправдать действия человека или его бездействие, поэтому он живет по инерции. Нет причины, побуждающей что-то делать, любая причина, любой мотив не выдерживают испытания сомнением. «А попробуй, увлекись своим чувством слепо, без рассуждений, без первоначальной причины, отгоняя сознание хоть на это время; возненавидь или полюби, чтоб только не сидеть, сложа руки. Послезавтра, это уж самый последний срок, самого себя презирать начнешь за то, что самого себя заз-намо надул. В результате: мыльный пузырь и инерция» [6, с. 299]. Мы видим, что у подпольного человека, который не может действовать из-за ощущения своей полной свободы, наверх из подполья выходят те же «судорожные движения», судорожные проявления индивидуальности, как и в случае отсутствия свободы у каторжников. Противоположности опять приводят к одинаковому результату.
Даже благородные порывы, появляющиеся иногда у подпольного человека, проявляются в уродливой форме. Во второй главе «Записок из подполья» подпольному человеку противопоставляется девушка Лиза. Вначале мы видим в ней человека, совершенно смирившегося со своей судьбой, человека, ощущающего свою подневольность и не имеющего сил противостоять судьбе. Она не делает никаких усилий, чтобы измениться, ей все безразлично. Однако постепенно наш герой пробуждает в ней веру и надежду на возможность иной жизни. Эта надежда становится для нее той опорой, благодаря которой она начинает действовать. И, несмотря на то, что подпольный человек оскорбляет ее, пытаясь уничтожить то, что сам же и зародил - веру в возможность иной жизни, у читателя остается надежда на ее перерождение, о чем говорит не принятая ею пятирублевая бумажка.
Разговор героя с Лизой раскрывает читателю источник своеволия подпольного человека - им оказывается бескрайний эгоизм: «Мне надо спокойствия. Да я за то, чтобы меня не беспокоили, весь свет сейчас же за копейку продам. Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне всегда чай пить» [6, с. 370].
Тема подпольного человека в творчестве Достоевского не ограничивается «Записками из подполья». Ее развитие мы видим в небольшом рассказе «Сон смешного человека». Герой рассказа дошел до такого понимания бессмысленности существования, такого ощущения независимости от чего бы то ни было, что ему стало все равно, и он задумал самоубийство. Его остановил только сон, который подсказал ему смысл существования - любовь: «Главное - люби других, как себя, вот что главное, и это все, больше ровно ничего не надо: тотчас найдешь, как устроиться» [7, с. 443].
Мы опять видим два полюса, с одной стороны - ощущение полной свободы, которую невозможно променять ни на какие сокровища, с другой - невозмож-
ность никакого действия, так как любое действие ограничит свободу. Полная свобода оборачивается полной зависимостью, уже не от своего каприза даже, а от нежелания поступиться возможностью его осуществления. Подневольный человек не может свободно действовать по принуждению, а подпольный человек не может действовать, потому что не может остановиться в выборе мотива действия, все мотивы или цели кажутся ему относительными, к тому же они обязательно приведут к какому-то результату, который подчинит себе человека. Осознание свободы парализует действия человека. Получается парадокс - свобода закабаляет. Однако закабаляет все же не свобода, а абсолютизация идеи свободы, что лишает человека внутренней опоры, опустошает и обезволивает его.
Многие русские философы, обращаясь к творчеству Достоевского, отмечали, что «Записки из подполья» занимают особое место в ряду других его произведений. Л. Шестов говорит о том, что в «Записках из Мертвого дома» Достоевский еще верит, что свобода существует там, за стенами тюрьмы, что там еще есть идеалы. В «Записках из подполья» автор уже понимает, что везде только «давящий горизонт, нет идеалов, возносящих горе, есть только цепи, хотя и невидимые, но связывающие еще более прочно, чем тюремные кандалы» [8, с. 32]. Не кандалы, а принципы и законы, придуманные обществом для человека, ограничивают его. Именно поэтому человек уходит в подполье, в одиночество от «всемства». Л. Шестов проводит аналогию между подпольем Достоевского и пещерой Платона. Различие он видит в том, что из пещеры человек стремится уйти, уйти от самоочевидности, от «нормальных» людей, а в подполье человек скрывается от той же самоочевидности, которая давит и гнетет человека больше, чем тюрьма. Самой мучительной из этих самоочевидностей является, по мнению Л. Шестова, власть разума, ставящего пределы, которые всеми принимаются безоговорочно, эти пределы раздавливают человека, отбирая у него свободу, и ему остается каприз, своеволие и безумие. Подпольный человек сам не знает, чего он хочет, он во всем сомневается, он весь в поиске. Единственно, что он может сказать определенно, что ни за что не уступит никому свое право на каприз, это дороже жизни. Однако различие между человеком из подполья и человеком из пещеры не только в направлении их движения, но и в том влиянии, которое оказали на них их открытия. Человек у Платона действует, он пытается донести истину, открытую им, другим людям, а подпольный человек Достоевского не способен действовать, он парализован. Человек из пещеры обрел свободу, обрел смысл, а подпольный человек только думает о свободе, когда же он начинает действовать, то выходит только «корявое» своеволие.
По мнению Н.А. Бердяева, в «Записках из подполья» впервые четко прозвучала мысль о том, что «у человека есть неискоренимая потребность в иррациональном, в безумной свободе» [1, с. 48]. Он отмечает, что свобода у Достоевского выше благополучия, выше разума, неизмеримо выше выгоды, «она влечет его за грани, поставленные человеку. Эта безмерная свобода мучит человека, толкает его к гибели. Но человек дорожит этой свободой и этой гибелью» [1, с. 48].
Любит ли человек страдание? Сам Достоевский положительно отвечал на этот вопрос. На это обращает внимание и Бердяев, подчеркивая мысль писателя о том, что только страдание делает возможным сознание. Однако герои
романов Достоевского любят не столько само страдание, сколько свободу, вернее, собственное своеволие, которое неизбежно приводит к страданию. Не о любви к страданию говорит подпольный человек, а о том, что «человеку надо одного только самостоятельного хотения, чего бы эта самостоятельность не стоила и к чему бы ни привела» [6, с. 305]. Н.А. Бердяев отмечает, что подпольный человек есть момент трагического пути человека, пути изживания свободы и испытания свободы.
В своих романах Достоевский исследует феномен своеволия, доказывая, что оно приводит к истреблению свободы и к разложению личности, но писатель показывает также, что никогда человек не откажется даже и от своеволия. Путь свободы ведет не только к Богочеловечеству, спасению и утверждению человеком своего образа, но и к человекобожеству, в котором человек находит свой конец и свою погибель.
Свобода иррациональна, ее источником является не только и не столько разум, сколько душа человека. По этому поводу подпольный человек рассуждает так: «Рассудок, господа, есть вещь хорошая, это бесспорно, но рассудок есть только рассудок и удовлетворяет только рассудочной способности человека, а хотенье есть проявление всей жизни, то есть всей человеческой жизни, и с рассудком, и со всеми почесываниями» [6, с. 307]. Свобода у Достоевского осуществляется в процессе выбора между добром и злом. Добро ведет к обретению смысла и утверждению свободы, зло - к своеволию, разрушению личности, потере свободы.
В «Записках из подполья» герой только бунтует, утверждая идею свободы, но не действует, не осуществляет свою свободу. Другие герои Достоевского более активны, они пытаются реализовать свою свободу. Путь этот часто лежит через своеволие, которое приводит к страданию, а через страдание человек может обрести свободу.
Раскольников, герой «Преступления и наказания», тоже человек из подполья, но решившийся действовать, проверить на деле свою теорию о собственной значимости: тварь ли он дрожащая или право имеет, свободен он или раб. Вопрос о свободе возникает как реакция героя на несправедливость и лживость окружающей жизни. Не желая жить по инерции, Раскольников пытается самоутвердиться через преступление, хотя это решение и дается ему с трудом. Достоевский показывает, как его герой то спокойно рассуждает, как он совершит преступление, то приходит в ужас и не понимает, как это вообще могло ему прийти в голову. Писатель говорит о врожденной доброте героя романа, его способности переживать, способности к состраданию. Раскольников мечется между идеей о Наполеоне и Евангелием, между собственным эгоизмом и любовью к родным, но побеждает, все же, идея о возможности преступления ради последующего блага.
Раскольников оправдывает преступление. Ему кажется, что убийство можно искупить тысячами добрых дел, что жизнь старухи-процентщицы - ничто, по сравнению с судьбами сотен людей, которых можно спасти добытыми деньгами. Этот конфликт приводит к таким нравственным мучениям, которые не дают Раскольникову перевоплотиться в Наполеона.
О противоречивости характера Раскольникова пишет исследователь творчества Достоевского М.И. Туган-Барановский: «Эта борьба бессознательной
воли, протестующей против пролитой крови, и разума, оправдывающего кровь, и составляет душевную драму Раскольникова после преступления» [9, с. 134]. Раскольников свободно решается на преступление, следуя только логике, рациональному расчету, он предполагает, что можно оправдать пролитие крови. Однако непонятный ему самому нравственный инстинкт побеждает его рациональное решение, ему кажется, что он потерпел поражение, не смог подобно великим людям переступить нравственный закон.
Долгое время и на каторге Раскольников не чувствовал никакого раскаяния. Достоевский, описывая душевное состояние своего героя, использует, казалось бы, несовместимые понятия: «Но теперь уже в остроге, на свободе, он вновь обсудил и обдумал все прежние свои поступки» [10, с. 552]. Какая может быть свобода в остроге, от чего свобода? В это время Раскольников еще не осознал ложность идеи, приведшей его к преступлению, не освободился от ее влияния, но он уже освободил идею от себя, считая, что он не способен переступить через совесть, через свои привязанности, хотя идею считал правильной.
Г. Померанц называл романы Достоевского романами идей, в которых идеи борются, а автор как бы следит за этой борьбой. Раскольников не только старушек убил, считает Померанц, он убил идею «все дозволено», открывшись тем самым для восприятия других идей [11, с. 83]. Однако в романе Раскольников все же сначала убивает себя для идеи, освобождает идею от себя, разочаровывается в себе, что едва не приводит его к самоубийству. В остроге Раскольников оказался в состоянии духовной пустоты: с одной стороны, прежняя идея оказалась для него невыполнимой, с другой стороны, он не мог ее осудить, а следовательно, был закрыт для другой идеи. Уже гораздо позднее, во время болезни, в полумистической форме он не столько понял, сколько прочувствовал ложность и губительность этой идеи, и только тогда он освободился от нее окончательно, почувствовав в себе новые силы и новую любовь.
Достоевский показал борьбу, происходящую в душе Раскольникова, который не понимал, что борется его свободный разум и его же свободная совесть. Он принимал за свободу только рациональные рассуждения. Победа совести воспринимается им первоначально как собственная слабость, принуждение, природа которого ему долго не была понятна. Любовь к Соне активизирует позитивные стороны его души. Он понимает, что причиной преступления стали не внешние события, не стремление помочь сестре и матери, а собственный эгоизм, гордыня. Для него самого стали открытием мотивы его поступка: «Не для того я убил, чтобы, получив средства и власть стать благодетелем человечества. Вздор! Я просто убил; для себя убил, для себя одного. <.> Мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек?» [10, с. 435].
Особое место в раскрытии понятия свободы занимает роман «Бесы», где эта проблема становится стержневой, формирующей философско-художествен-ный смысл романа. В «Бесах» представлены все главные аспекты интерпретации понятия свободы, но преимущественно в отрицательном значении и, прежде всего, в контексте полемики с идеями социализма и атеизма, революционно-анархическими идеями «безграничной свободы», иллюзиями устройства социальной гармонии на «рациональных» началах. Источником этих идей писатель считает
попытку человека устроиться без Бога, по собственному разумению. В бытии «без Бога» фактически для всех героев романа идеалом преклонения оказывается Ставрогин, о чем свидетельствуют высказывания многих персонажей.
Ставрогин - это тоже человек из подполья, человек, ставящий свою свободу превыше всего и осуществляющий ее. Однако свобода у него вырождается в своеволие. В его действиях как бы и нет однозначной направленности на зло, нет определенного смысла, он действует от скуки, по принципу: а что будет, если сделаю так, он как бы исследует разные возможности, воплощает разные капризы, его не сдерживают никакие нравственные принципы, он находится «по ту сторону добра и зла». Ставрогин искушает других героев романа, кого-то привлекая добром, кого-то злом. Но и добро и зло его было полуправдой, следовательно, приводило к одинаковому результату - разочарованию и безверию. С.Н. Булгаков, характеризуя Ставрогина, подчеркивал: «Ставрогин головой отлично знает, где спасение, но она отделена у него от сердца, и от этого знания не родится духовного плода» [12, с. 209].
Ставрогин постоянно подчеркивает тот факт, что в любой момент может прекратить свои действия, в нем нет одержимости, которая могла бы ограничить его свободу, уменьшить долю ответственности: «.. .все так же, как и всегда прежде, могу пожелать сделать доброе дело и ощущаю от того удовольствие, рядом желаю и злого и тоже чувствую удовольствие. Но и то и другое чувство по-прежнему, как всегда, слишком мелко, а очень никогда не бывает» [13, с. 618].
Ставрогин совершает безнравственные поступки, надеясь удивить окружающих, развлечь себя, преодолеть скуку. Однако людей трудно удивить этим, и последний его вызов обществу, его шокирующее признание, остается нереализованным, а сам он, разочаровавшись во всем, завершает свою жизнь самоубийством. Такой финал закономерен. Но все же, остается вопрос, что движет этим человеком? Если это не эгоизм, не желание зла, должно же быть что-то такое, что толкало его к действию. Недоумение звучит в словах старца Тихона: «.меня ужаснула великая праздная сила, ушедшая нарочито в мерзость» [13, с. 643], но он не понимает, какова природа этой силы. Ставрогин ненависти людской не боится, он даже жаждет ее: «.я их вызываю грубостью моей исповеди, если вы уж заметили вызов? Я заставлю их еще более ненавидеть меня, вот и только. Так ведь мне же будет легче.» [13, с. 644].
Тихон находит, все же, слабое место Ставрогина, который более всего боится, что его преступление покажется «некрасиво, гадливо, стыдно и смешно» [13, с. 647]. Несмотря на уверения Ставрогина в письме к Даше, что он «смешного не может испугаться», на деле именно возможность выглядеть смешным не дает ему выполнить свое намерение - широко обнародовать свои ужасные признания. И становится понятно, что этим человеком двигала гордыня и жажда власти: в злых или в добрых делах он всегда жаждал поклонения и получал его. Он привык властвовать над людьми, используя для усиления этой власти даже свое унижение, ненависть людей упрочила бы его власть, а смех ее уничтожит.
Ставрогин говорит о том, что он хочет всего, но «очень никогда не бывает», очень не бывает ни для добра, ни для зла. Однако появляется человек, настроенность которого на зло даже для Ставрогина оказывается неприемле-
мой, и он с гневом отвергает предложение Петра Верховенского. Незаметно для самого себя Ставрогин оказывается во власти Верховенского, который решает использовать Ставрогина в интересах своего собственного дела. Попытка опубликовать записи была для Ставрогина соломинкой, которая помогла бы ему освободиться от влияния Верховенского и снова утвердиться в своей власти над людьми, хотя бы даже снискав их ненависть. Однако и здесь Тихон разочаровал его, уверив, что не ненавидеть его будут, а смеяться. Единственный возможный выход, который предлагает ему Тихон, - полное покаяние и смирение, для него неприемлем. Парадоксально, что Тихон говорит Ставроги-ну, всю жизнь считавшему себя свободным, что, только победив гордость свою, «свободы достигнете», потому что гордыня приводит к своеволию. Отказавшись от гордыни Ставрогин мог бы стать свободным.
По мнению Ю.Н. Давыдова, Ставрогин «олицетворяет здесь для философа (имеется в виду Ницше) феномен нигилизма, взятый в его психологическом разрезе» [14, с. 432]. Но если для Ницше путь нигилизма - это путь к сверхчеловеку, то Достоевский убедительно показывает, что это путь в никуда. Отрицание бытия должно закончиться только отрицанием себя как частицы бытия» [14, с. 438].
Почему же Верховенский оказался сильнее Ставрогина? Они оба безнравственны, для них не существует никаких принципов и запретов. Однако Ставро-гин встал на этот путь, если можно так сказать, бескорыстно, так как не предполагал никаких выгод для себя, кроме развлечения от скуки. Верховенский же строит планы переустройства общества, надеясь в новых условиях управлять людьми, как шахматными фигурами. Достоевский не говорит нам о будущем таких людей, как Верховенский, он только предупреждает об опасности. Сочетание полной безнравственности, безбожности с фанатическим стремлением достижения собственных корыстных целей гибельно для общества. Во времена Достоевского еще трудно было разглядеть границы такого сочетания свободы, безнравственности и корысти. Свобода приводит Петра Верховенского к одержимости своей идеей, а одержимость ослепляет, ограничивает человека. Однако эта же одержимость делает его сильнее Ставрогина. Ставрогин сам не знает, чего хочет, его личность распадается на мелкие желания и утехи, Верховенский не разменивается, у него все подчинено единой цели, любая малость должна сыграть свою роль в затеянном им деле. Ставрогина свобода приводит к своеволию, разрушая его личность, а доведенная до логического конца свобода Верховенс-кого разрушает общество, уничтожая человеческое в человеке.
Один из немногих представителей революционного поколения в романе, вызывающий симпатию, - это Кириллов. Он не испытывает потребности преклониться перед Ставрогиным. Кириллова можно назвать страдальцем от свободы. Заявленная им свобода от общепризнанных ценностей приводит к размышлениям о Боге. На первый взгляд кажется, что он отрицает Бога и обожествляет самого себя, а в конечном счете каждого человека, кажется, что он проповедует идею замещения Богочеловека человекобогом, заявляет своеволие как высшее проявление своей непокорности и самости. Однако нельзя не заметить, что такое понимание этого персонажа противоречиво. Он в Бога не верит, но лампадку зажигает, хочет застрелиться, но любит жизнь и детей. Кириллов и
пострадать хочет ради людей, чтобы показать им истинную дорогу к спасению и бессмертию. Для этого надо совсем немного. Но как парадоксально звучит это условие: «Я заявляю своеволие, я обязан уверовать, что не верую» [13, с. 568].
Как убедительно показал И.И. Евлампиев, Кириллов страдает не от неверия, а от своих сомнений в вере. Вера, вообще, не бывает без сомнений, она содержит сомнение в самой своей сущности. «Сама суть человеческой личности -это свобода, вера человека также должна быть свободной верой, т.е. предполагать постоянное усилие веры» [15, с. 27]. Причина того, что Кириллов провозгласил самоубийство как свою цель, по мнению Евлампиева, не в том, что он ставит себя на место Бога, а в том, что для него невыносимо состояние веры-сомнения, он обращается к самоубийству как к наиболее радикальному средству избавления от этого мучения сомнением: «Он принадлежит к ряду тех наиболее сложных и близких автору героев, которые являются глубоко верующими людьми, убеждены в необходимости присутствия в мире некоторого абсолютного основания, опираясь на которое, человек может бороться с абсурдом и нелепицей мира за безусловный смысл. Как и многие другие герои Достоевского, Кириллов лишь не приемлет веры, навязываемой традицией или авторитетом, он хочет оставаться свободным человеком в самой вере» [16, с. 105-106]. Можно добавить, что хочет, но все-таки не может.
Традиционное понимание этого образа противоречиво еще и потому, что сам факт самоубийства неочевиден. Да, Кириллов застрелился, но по принуждению. Провозгласив самоубийство ради идеи своей целью, он сделался заложником своего решения. Эта идея была использована Верховенским для осуществления своих корыстных целей. Кириллов стреляет в себя все-таки под давлением. Однако силу этого давления, как беса, он вызвал сам, и сам же оказался ее заложником.
Диалектику свободы и деспотизма Достоевский раскрывает через образ главного идеолога революционеров - Шигалева, который приходит к конечному результату «безграничной свободы»: «Я запутался в собственных данных, и мое заключение находится в прямом противоречии с начальной идеей, из которой я выхожу. Выходя из бескрайней свободы, я заключаю безграничным деспотизмом. Прибавлю, все ж, что, не считая моего разрешения публичной формулы, не может быть никакого» [13, с. 377-378]. Парадоксальное признание - абсолютная свобода, свобода от всех ценностей приводит к отрицанию и самой свободы как ценности.
Достоевский приводит к такому выводу многих своих героев. Человек лишает себя способности выбора, его каприз и своеволие становятся препятствием для его свободы. Так было и в случае с Кирилловым: отстаивая «главную и ужасную свободу свою», он обнаруживает себя в мелочной зависимости от «времен и сроков», поставленных ему Верховенским. В конечном счете, он действует по необходимости, выполняя чужую волю. Таким образом, своеволие на деле заканчивается лишением свободы и жизни.
В романе «Братья Карамазовы» Достоевский продолжает свое исследование сущности свободы, ее проявления в жизни людей. Здесь он раскрывает грани свободы, обусловленные противоречиями между чувственным и рациональным восприятием мира.
Глава семейства Федор Павлович Карамазов - это цельная личность, однако цельность его имеет животную природу. Он всегда знает, чего он хочет, не испытывая ни проблемы с выбором, ни мучений совести за содеянное зло. Он подчиняется только животному сладострастию. И если бы не его ум, то он и не поднялся бы над животным существованием. Однако наличие ума говорит о его дееспособности. Это даже нельзя назвать свободой, поскольку свобода предполагает хотя бы минимум рефлексии. Им движет только грубый эгоизм. Федор Карамазов не считается с окружающими, которых он воспринимает как средство удовлетворения своих желаний. Он попирает нравственные нормы, даже не задумываясь о различении добра и зла.
Дмитрий Карамазов, напротив, олицетворяет борьбу добра со злом. Эта борьба проходит через душу Дмитрия. Однако добро, так же как и зло, носит у Дмитрия непосредственно-чувственный характер. Как отмечает С.И. Гессен, в душе Дмитрия зло, подобно добру, «гнездится в естественных, полуинстинктивных чувствах, именно чувствах любострастия и ярости, или гнева, которые без всякого умысла и до всякой рефлексии охватывают душу» [17, с. 355]. Свобода у Дмитрия проявляется как чувственное, импульсивное начало, лишенное рациональной осмысленности. Именно поэтому он мечется от замыслов самых страшных - об убийстве отца до пронзительной жалости о плачущем ребенке. Прокурор в обвинительном слове охарактеризовал Дмитрия как натуру, способную «вмещать всевозможные противоположности и разом созерцать обе бездны, бездну над нами, бездну высших идеалов, и бездну под нами, бездну самого низшего и зловонного падения» [18, с. 751]. Однако Митя верит в Бога и остается при этой вере, вырастающей у него из чувства благоговения. Возможно, вера спасает его от самого последнего шага до преступления.
В образе Ивана Карамазова, напротив, преобладает рациональное начало. Иван, как он сам утверждает, верит в Бога, он пытается понять и оправдать мир, созданный Богом, но в конце концов разочаровывается и приходит к выводу о том, что весь мир во зле лежит, следовательно, принять такой мир невозможно. Иван живет под давлением противоречия, порожденного попыткой логического объяснения мира. Однако не только мир, но даже и его собственные действия, приведшие к убийству отца, не подвластны его разуму. Он не может объяснить их, хотя делал все свободно и сознательно. Чувствами Иван Бога принимает, а разум его отвергает дело Бога. Противоречие между чувствами и разумом приводит Раскольникова к преступлению, Ивана Карамазова к сумасшествию.
В «Легенде о Великом инквизиторе» Достоевский как бы подводит итоги своего исследования свободы. Иван Карамазов рассказывает Алеше сочиненную им историю о встрече Христа, сошедшего на землю в самое страшное время инквизиции, с великим инквизитором. Христос являет себя людям, беседует с ними, воскрешает умершую девочку. Люди видят и верят, что это действительно Христос, однако подчиняются воле инквизитора и заключают Христа в тюрьму. Последовавший за этим монолог великого инквизитора содержит приговор человеческой свободе и вместе с тем Христу, давшему человеку свободу.
Эта встреча кажется зеркальным отражением другой встречи - Ставро-гина и Тихона. Ставрогин пришел с исповедью к старцу, почти святому, инкви-
зитор пришел к Христу. И Ставрогин и инквизитор полны гордыни, стремятся покорить людей, хотя цели ставят себе разные. Тихон и Христос слушают своих визави со смирением, не осуждая и не гневаясь. Даже причины, побудившие Ставрогина и инквизитора совершать свои преступления, одинаковы - отсутствие веры в незыблемость высших ценностей. Они открыто становятся на позиции зла, хотя некоторые проявления совести присущи и им: Ставрогину приходит призрак обиженной им Матреши, а инквизитор самим фактом своей исповеди показывает сомнения. Судьбу Ставрогина мы знаем, а судьба инквизитора нам неизвестна, однако в своей исповеди он сам ее предрекает: «.. .природа человеческая не выносит богохульства и, в конце концов, сама же себе всегда и отомстит за него» [18, с. 279].
Зеркальность этой встречи проявляется еще и в том, что инквизитор своей речью достигает обратного эффекта: как в зеркале, как будто бы то же самое, но наоборот - хочет обвинить Христа, а получается прославление, хочет похвалиться своими победами, а получается саморазоблачение. Не зря Алеша Карамазов в конце рассказа замечает: «Поэма твоя есть хвала Иисусу, а не хула ему» [18, с. 283].
Одним из главных вопросов, поставленных Достоевским, является вопрос о природе веры. Внутренняя свобода - это прежде всего свобода веры, которая является основой любой другой свободы, потому что с помощью веры человек творит самого себя. Для самоопределения человека весьма важным является свободное решение сердца и ответственность, которую он берет на себя за это решение. Вера не дает человеку успокоения, она связана с сомнениями. В вере человек постоянно вопрошает. Поэтому трудно найти человека, который бы абсолютно не верил, равнодушно не верил. Достоевский противопоставляет уверенность и веру. Уверенность основана на доказательствах, на свидетельствах чувств или разума, а вера безосновна. Инквизитор дает людям уверенность, а Иисус пришел только с обетом свободы, ничего кроме не обещая человеку, а только призывая к вере.
В «Легенде» Достоевский подвел итог и своим размышлениям о возможности счастливого устройства общества. Все революционеры, которые мнили себя такими устроителями, главное препятствие видели в наличии свободы, следовательно, их главной целью было уничтожение свободы. Инквизитор рассуждает так же, он противопоставляет счастье и свободу. Как говорит Иван, «Он именно ставит в заслугу себе и своим, что наконец-то они побороли свободу и сделали так для того, чтобы сделать людей счастливыми» [18, с. 273]. Об этом же говорит и сам инквизитор: «Человек был устроен бунтовщиком; разве бунтовщики могут быть счастливы?» Инквизитор раскрывает Христу свои грандиозные планы по устройству жизни людей, он чувствует себя победителем, укоряя Христа за то, что тот не воспользовался возможностями, которые давал ему искуситель, и сам не устроил счастливую жизнь людей, жизнь без свободы.
Инквизитор говорит о своих достижениях, но проговаривается о том, что не все так гладко, как он хотел бы думать. Он встретил Христа на следующий день после казни ста еретиков. Это были люди, которые, несмотря на все усилия, прилагаемые инквизитором, не покорились ему, не пошли за ним, не отказались от своей свободы. Кроме того, было ведь 15 веков ожидания Бога, когда люди ве-
рили, что он придет, а инквизитор начал осуществлять свой план сравнительно недавно. И наконец, оговорка инквизитора о том, что истина человеку дороже даже, чем то, что он дал ему, дороже авторитета, чуда, хлеба. Бросив свои хлебы, человек бросится за тем, кто поманит его истиной. Инквизитор оговаривается, что человек «повсеместно бунтует против нашей власти и гордится, что он бунтует» [18, с. 279].
Понятие свободы проясняется у Достоевского через понятие любви. Инквизитор говорит о том, что он любит людей, сострадая им. Именно поэтому он дает им хлебы, чудо, авторитет, освобождает от совести. Он считает людей малосильными, порочными, ничтожными и бунтовщиками - слабыми и подлыми. Укоряя Иисуса, он говорит: «Столь уважая его (народ), ты поступил, как бы перестав ему сострадать, потому что слишком много от него и потребовал. <...> Уважая его менее, менее бы от него и потребовал, а это было бы ближе к любви, ибо легче была бы ноша его» [18, с. 278]. Любовь-сострадание, любовь-жалость и любовь-требовательность, любовь-уважение, любовь равных - чего достоин человек? Это вопрос не только произведений Достоевского, это вопрос, который задает история.
В конце концов инквизитор разоблачает себя, признаваясь: «Мы взяли от него Рим и меч кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными. <.> Мы достигнем и будем кесарями и тогда уже помыслим о счастье людей» [18, с. 280]. Таким образом, главная цель инквизитора заключается не в том, чтобы дать счастье человеку, а в том, чтобы достичь собственной власти, построить собственное царство. Это ему, жалкому и ничтожному, Христос сострадает, и последний поцелуй Его был поцелуем сострадания. Таким образом, говорить о победе Великого Инквизитора рано, это всего лишь один эпизод борьбы за душу человека.
Анализ граней свободы в творчестве Достоевского будет неполным без положительных образов, хотя у Достоевского и нет чисто положительных или отрицательных персонажей. Как отмечает И.И. Евлампиев, для Достоевского характерно «понимание человеческой личности как парадоксального антиномического единства противоположных этических и онтологических определений» [20, с. 8]. Бог у Достоевского является частью человеческой души, так же как и Дьявол, поэтому деление на положительных и отрицательных может быть только условным.
В романе «Братья Карамазовы» такими условно положительными героями можно назвать Алешу Карамазова и старца Зосиму. Многие исследователи считали, что эти образы получились у Достоевского более бледными и невыразительными, чем образы отрицательные. Они как будто и выбора не делают, а просто подчиняются правилам, не ими придуманным. Но это только на первый взгляд. Положительные герои Достоевского не менее противоречивы, чем отрицательные. Без них понимание свободы у Достоевского будет неполным.
Старец Зосима рассказывает о том, как он в молодости едва не совершил преступление из ревности, однако удержался. Вот это удержание от зла в минуты искушения и есть проявление положительной свободы, свободы в вере. Немало таких искушений показывает Достоевский и в жизни Алеши. И даже зло, вернее
его преодоление, способствует проявлению положительной свободы человека, как мы видели в образе Раскольникова и Сони. Зосима учит Алешу, что только в любви человек должен проявлять свою свободу, только любовь, ответственность за себя и других дает человеку силы для преодоления зла. Свобода без любви, ответственности превращается в свою противоположность - своеволие.
Ф.М. Достоевского многие исследователи называют выдающимся антропологом, открывшим двойственность человеческой души, ее бесконечность. Достоевский писал о величайшей красоте человека, величайшей чистоте его. Он верил в естество человека, в его скрытую святыню, но в то же время раскрывал противоречивость человека, двусмысленность красоты, трагизм свободы, приводящей человека к преступлению. Двойственность, полярность скрыта в самой глубине души человека, именно там, откуда берет начало его свобода. Достоевский вскрыл многие противоречия человеческого бытия: свобода и своеволие, своеволие и зло, добро и зло, свобода и счастье.
Писатель показал, как свобода переходит в своеволие, своеволие ведет к злу, зло к преступлению. В преступлении человек преступает свои границы. Преступление ведет к наказанию. Наказание к страданию. Страдание искупает зло. Только через страдание человек поднимается вверх. Страдание есть показатель глубины человеческой души. Но основой этого восхождения является свобода. Единственный, кто может лишить человека внутренней свободы, - это сам человек, обращаясь к недостойным целям, давая волю эгоизму, гордыне, отказываясь от веры. Герои Достоевского убедительно показывают, что ложные цели, к которым обращается человек, закабаляют его, превращают в раба страстей или идей. Только отказавшись от этих целей, человек может снова обрести свободу, обрести смысл. Свобода ведет как к добру, так и к злу, но в этом-то и заключается ее ценность, ибо преодоление зла дает человеку духовную силу. Если же зло не преодолевается, оно закабаляет человека.
Список литературы
1. Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского // Н.А. Бердяев о русской философии. Свердловск: изд-во Уральского университета, 1991. С. 26-149.
2. Достоевский Ф.М. Записки из Мертвого дома // Достоевский Ф.М. Рассказы. М.: Современник, 1983. С. 22-298.
3. Кантор В.К. Исповедь и теодицея в творчестве Достоевского // Вопросы философии. 2011. № 4. С. 96-103.
4. Вышеславцев Б.П. Этика преображенного Эроса. М.: Республика, 1994. С. 14-153.
5. Ненашев И.И. Соловьев и Достоевский об антиномиях человеческой свободы // Со-ловьёвские исследования: период. сб. науч. тр. / отв. ред. М.В. Максимов. Иваново, 2003. Вып. 2 (7). С. 67-76.
6. Достоевский Ф.М. Записки из подполья // Достоевский Ф.М. Повести и рассказы: в 2 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1979. С. 287-386.
7. Достоевский Ф.М. Сон смешного человека // Достоевский Ф.М. Повести и рассказы: в 2 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1979. С. 425-443.
8. Шестов Л. На весах Иова // Шестов Л. Соч. в 2 т. Т. 2. М.: Наука, 1993. 560 с.
9. Туган-Барановский М.И. Нравственное мировоззрение Достоевского // О Достоевском. М.: Книга, 1990. С. 128-142.
10. Достоевский Ф.М. Преступление и наказание. Ленинград.: Худож. лит., 1976. 558 с.
11. Померанц Г. Открытость бездне: Встречи с Достоевским. М.: Сов. писатель, 1990. 384 с.
12. Булгаков С.Н. Русская трагедия // О Достоевском. М.: Книга, 1990. С. 193-214.
13. Достоевский Ф.М. Бесы. СПб.: Каравелла, 1994. 672 с.
14. Давыдов Ю.Н. Этика любви и метафизика своеволия // Давыдов Ю.Н. Любовь и свобода. Избр. соч. М.: Астрель, 2008. С. 291-543.
15. Евлампиев И.И. Кириллов и Христос // Вопросы философии. 1998. № 3. С. 18-34.
16. Евлампиев И.И. Достоевский и Ницше: на пути к новой метафизике человека // Вопросы философии. 2002. № 2. С. 102-118.
17. Гессен С.И. Трагедия добра в «Братьях Карамазовых» Достоевского // О Достоевском. М.: Книга, 1990. С. 352-373.
18. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. СПб.: Каравелла, 1993. 848 с.
19. Евлампиев И.И. Ф. Достоевский и Вл. Соловьев о соотношении человека и Бога // Соловьёвские исследования: период. сб. науч. тр. // отв. ред. М.В. Максимов. Иваново, 2008. Вып. 1 (16). С. 5-16.
References
1. Berdyaev, N.A Berdyaev o russkoy filosofii [N.A Berdyaev about Russian philosophy], Sverdlovsk, 1991, pp. 26-149.
2. Dostoevskiy, FM. Zapiski iz mertvogo doma [Notes from dead house], Moscow, 1983, pp. 22-298.
3. Kantor, VK. Voprosy filosofii, 2011, no. 4, pp. 96-103.
4. Vysheslavtsev, B.P Etika preobrazhennogo Erosa [Ethics of transfigures Eros], Moscow, 1994, pp. 14-153.
5. Nenashev, I.I. Solov'evskie issledovaniya, 2003, 2 (7), pp. 67-76.
6. Dostoevskiy, FM. Zapiski iz podpol'ya [Notes from underground], in Povesti i rasskazy v 2 t., t. 2 [Novels and stories in 2 vol.], Moscow, 1979, pp. 287-386.
7. Dostoevskiy, FM. Son smeshnogo cheloveka [Dream of funny man], in Povesti i rasskazy v 2 t., t. 2 [Novels and stories in 2 vol.], Moscow, 1979, pp. 425-443.
8. Shestov, L. Na vesakh Iova [On the Iov's scale], in Sochineniya v2 t, t. 2 [Works in 2 v., vol 2], Moscow: Наука, 560 p.
9. Tugan-Baranovskiy, M.I. O Dostoevskom [About Dostoevsky], Moscow, 1990, p. 128-142.
10. Dostoevskiy, FM. Prestuplenie i nakazanie [Crime and punishment], Leningrad, 1976, 558 p.
11. Pomerants, G.S. Otkrytost' bezdne: Vstrechi s Dostoevskim [Openness to Chasm: Meetings with Dostoevsky], Moscow, 1990, 384 p.
12. Bulgakov, S.N. O Dostoevskom [About Dostoevsky], Moscow, 1990, pp. 193-214.
13. Dostoevskiy, FM. Besy [Demons], Saint-Petersburg, 1994, 672 p.
14. Davydov, Yu.N. Lyubov' i svoboda [Love and freedom], Moscow, 2008, pp. 291-543.
15. Evlamriev, I.I. Voprosy filosofii, 1998, no. 3, pp. 18-34.
16. Evlampiev I.I. Voprosy filosofii, 2002, no. 2, pp. 102-118.
17. Gessen, S.I. O Dostoevskom [About Dostoevsky], Moscow, 1990, pp. 352-373.
18. Dostoevskiy, F.M. Brat'ya Karamazovy [Karamazov's brothers], Saint-Petersburg, 1993, 848 p.
19. Evlampiev, I.I. Solov'evskie issledovaniya, 2008, 1(16), pp. 5-16.
