CC BY
74
ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
УДК 82.0 Го Сун Ми
ГИСЪЯНИЗМ В ТАТАРСКОЙ ПОЭЗИИ НАЧАЛА ХХ ВЕКА:
ПРОЕКЦИЯ В КОРЕЙСКУЮ ПОЭЗИЮ 1920-30-х ГОДОВ
Рассматриваются проявления модернизма в татарской поэзии начала ХХ в. и корейской поэзии 1920-30-х гг. В это время на базе романтизма начинают складываться признаки модернистского искусства. Доказывается, что представленная в творчестве Хонг Са Ёнг картина мира типологически сходна с неклассической картиной мира в татарской поэзии начала ХХ в.
Ключевые слова: корейская поэзия, татарская поэзия, модернизм, гисъянизм, лирический герой.
В рамках модернизма в татарской поэзии начала XX в. формируется поэтическое течение -гисъянизм (слово «гыйсъян», взятое из арабского языка, означает бунт, мятеж, протест, неповиновение). Своими корнями оно уходит в средневековую мусульманскую культуру, прежде всего, по мнению М.Т.Степанянц, к таким концептуальным философским высказываниям, как «Я есть истина!» (Мансура аль-Халладжа) или «Я - божественная тайна!» (Ибн Араби) [8. С. 15-26]. Аннемари Шим-мель, изучившая жизнь и творчество аль-Халладжа, рассматривает его тезис «Ана аль-хак» («Я есть истина!») как утверждение единства Аллаха и человека, как стремление человека к познанию частицы божественного в себе [11. С. 57-64].
Элементы гисъянизма появляются в восточных литературах, начиная с IX в. [11. С. 63-67]. С данным художественно-эстетическим феноменом традиционно связывают поэтическое творчество Маари, Хайяма, Хафиза, Насими и др. «Их мировоззрению был свойствен дуализм: с одной стороны, все они чистосердечно верили в единственность и истинность Аллаха, с другой - считали человека мерой всех вещей, центром Вселенной» [3. С. 121].
В татарской литературе гисъянизм как целостное идейно-эстетическое образование определяет содержание и поэтику целого ряда произведений Г. Тукая, С. Рамиева, М. Гафури, Ш. Бабича, Н. Дума-ви - крупных поэтов начала ХХ в. В основе гисъянизма в татарской литературе, как и в мусульманских литературах средневековья, - самовозвеличивание лирического героя, способного не только распоряжаться своей судьбой, но и вершить судьбы вселенной. Герой отвергает окружающий мир в его социальной (общественное устройство) и метафизической (божественный миропорядок) ипостасях.
Однако гисъянизм в татарской литературе сформировался в иных условиях. По мнению Д.Ф. Загидуллиной, этот процесс происходил под влиянием секуляризации и философии «Смерти Бога», ницшеанства, а также поэтики экспрессионизма [4. С. 137]. Но если экспрессионизм использует «подчеркнутую гротескность образов и культ деформации в самых разных ее проявлениях», отказываясь от требований изображать действительность правдоподобно [9. С. 1223], то для гисъянизма гротескность - средство абсолютизации человеческой свободы. Для гисъянизма в татарской поэзии характерно наличие особого типа героя - это активная личность, которая восстает против земных и небесных правил и законов, любых проявлений несправедливости, темного начала в людях, отвергает прошлое и черпает духовную силу в себе самой.
Гисъянизм как одно из проявлений неклассической картины мира возник в татарской поэзии в то время, когда интерес к свободе личности и национальному прогрессу достиг невиданных масштабов. Становление неклассической картины мира - процесс, характерный не только для татарской, но и для европейских, и для восточных литератур. Поэтому возможны параллели и с корейской литературой 1920-30-х гг., когда на базе романтизма начинают складываться признаки модернистского искусства. Ярким примером могут служить произведения Хонг Са Ёнг. Представленная в его творчестве картина мира типологически сходна с неклассической картиной мира в татарской поэзии начала ХХ в.
Стихотворение Хонг Са Ёнг «Я - царь» является философским. Лирический герой воссоздает картину бытия, эволюции и трансформации восприятия мира посредством изображения собственных представлений и воспоминаний. Вот первая часть произведения:
Я - царь. Я - царь. Я - самый любимый сын матери, я - царь.
Сын самого бедного крестьянина...
Но я - царь слёз, изгнанный из храма.
Если спросит меня мать: «Что в первую очередь я дала тебе?».
«В первую очередь, я получил от матери любовь, но это были слезы», - отвечу я.
Конечно, многое другое тоже....
Если спросит меня мать: «Что в первую очередь ты сказал мне?».
«В первую очередь, я сказал матери “накорми меня”, но это был плач», - отвечу я.
(Подстрочник наш)
Парадоксальные утверждения: «я - царь» и «сын самого бедного крестьянина»; «я - царь» и «царь слёз, изгнанный из храма»; любовь матери, приравненная к слезам, плачу - коррелируют с сущностью лирического героя. Он - «человек, который может господствовать над всем», и «человек, который желает господствовать над всем». Неоднократно утверждая то, что он - царь, лирический субъект открыто выражает свои сущностные желания и потребности. Тот же мотив проявляется в стихотворении С. Рамиева «Миру» (1909), когда лирический герой восклицает: «Предал бы огню землю и воды, И разгромил бы небеса. Но нет такой силы в душе, Она мала, она слаба» [7. С. 34].
В стихотворении С. Рамиева образ «последней капли слезы», с которой «уйдет жизнь» лирического героя, ассоциируется с образом слез корейского поэта. Возникает новая интерпретация параллели «материнская любовь - слезы»: материнская любовь - слезы - жизнь.
Во второй части произведения появляется другой мотив, являющийся основным в гисъянизме, - мотив неверия в разумность и гармоничность бытия. С образом матери, осознавшей бессмысленность жизни, связан трагический пафос. Ее слезы, ее безмолвие - результат боли, возникшей из-за понимания того, что ее кровиночка не может стать счастливой: все люди обречены на несчастье:
Это слова, которые мать всегда говорила царю.
Когда царь впервые появился в этом мире, на нем была кровь матери.
В тот день все старики и молодые задавали глупый вопрос: «Кто он?»
Но мать ничего не отвечала, а только проливала слезы.
И я, маленький царь без одежды, рыдал вслед за слезами матери.
Луна в ту ночь была такой же, как и сегодня,
Тусклый месяц был на небе и далеко на холме кричала сова,
Мать, рассказывая грустную старую историю, глубоко вздохнула и поникла лицом.
У царя на глазах навернулись слезы, и он грустно заплакал,
Совершенно не осознавая причину плача.
Когда матери было хорошо, плакал только один царь.
Когда слезы матери падали на лицо царя, который пил ее молоко,
Царь тоже плакал вслед за ней.
Данный мотив присутствует во многих стихотворениях С. Рамиева и других татарских поэтов начала ХХ в. Обладающий устойчивой семантической структурой образ-символ слез указывает на то, что мир враждебен человеку и обрекает его на страдания. В стихотворении «Миру», о котором мы говорили выше, используется прием гиперболизации: «захлебнется, разбухнет мир от выпитых слез». Таким образом, масштаб изображения более чем общечеловеческий - космический.
Мотив смерти, представление смерти как возможности уйти от действительности, от бед и горестей, присутствующий уже в романтизме, особенно ярко проявляется в модернистских произведениях. Этот мотив и сопутствующие ему традиционные образы - пропасть, тень, луна - символизируют неприятие жизни, желание уйти, оставив все враждебное, в том числе «жестоких друзей»:
В тот год, когда царю исполнилось 11 лет, ночью 14 января он пошел к пропасти,
Чтобы узнать: длинна или коротка жизнь и увидеть свою тень.
Друзья царя дразнили его. Говорили, что он - обезглавленная тень.
Царь закричал и расплакался. Он боялся, что умрет, и мать его услышит.
Я пошел вслед за песней дровосека1 и впервые услышал грустную песню гробовщика, шедшего на
противоположную гору.
По той дороге я пошел к колодцу и на колючем розовом кусте увидел грустно поющую синюю птицу. Я, неразумный маленький царь, считавший их своими друзьями, следовал за ними, но споткнулся о
камень и, держась за коленку, заплакал.
Следующая строфа посвящена «друзьям», которых лирический герой называет «озорниками». Обвинительная часть стихотворения созвучна с монологом поэта из лирической прозы Ш.Ахмадеева «Поэт грустит» (1913): «.Вот его друзья, с которыми он был не разлей вода. он никому из них не подает руку. В них он видит двуличие, черное сердце, обманчивый взгляд. Они замышляют черное дело: задумали погубить его. Он хочет с болью и горечью крикнуть: “О хитрые, коварные друзья! Я знаю о ваших помыслах, я вижу вас насквозь. Зачем вы покрываете свое черное нутро белым полотном. Что вы хотите от меня? ...”» [1. С. 255].
Именно друзья послужили причиной возникновения мыслей о смерти у лирического героя Хонга Са Ёнг: и эта часть приводит читателя к заключению о том, что человек, по сути, одинок, он не может быть полностью понят и принят. Единственная нить, связующая человека с миром людей, -это его мать. Этот вывод созвучен раздумьям лирического героя Габдуллы Тукая в стихотворении «Разбитая надежда» (1912):
С той поры, как мы расстались, стража грозная любви Сына твоего от двери каждой яростно гнала.
Всех сердец теплей и мягче надмогильный камень твой,
Самой сладостной и горькой омочу его слезой [10. С. 233].
(Пер. А.Ахматовой)
Далее описывается «переломный момент» в судьбе лирического героя Хонг Са Ёнг:
Утром в день Хансик, чтобы посадить цветы перед могилой бабушки,
Мать надела на царя белую одежду.
Крепко заплела волосы и сказала:
«С сегодняшнего дня больше не плачь».
И с тех пор царь слёз Втайне от матери и от других привык один беззвучно и глубоко в душе плакать.
Иду по горной тропе, заросшей желтым дубом, следуя за упадшим сигнальным огнем, и пою песню,
Под скалой спокойно сидит каменный Будда.
Облака, каждый день спящие на скале за холмом, как много раз забирали с собой слезы царя.
Этот момент разделяет две стадии человеческой жизни: детство и зрелость. Зрелость - пора, когда «втайне от матери и от других привык один беззвучно и глубоко в душе плакать». Образ «каменного Будды», спокойного и грустного, и облака - символы божественного - свидетельствуют о перемене, произошедшей в человеке. Сходные образы «заблудившихся облаков», поющей птицы (соловья) присутствуют в произведении Ш. Ахмадеева «Поэт грустит». Жизненные невзгоды, боль и негодование, слезы и громкие крики приносят мудрость и спокойствие. Элементы божественного присутствуют в особых эмоциональных состояниях и ценностных категориях - в спокойствии и осознании своего места в этом мире, которое поэт называет «местом печали», осознании того, что человек -царь! На это указывают последние строки стихотворения:
Я - царь. Единственный сын матери - такой я царь.
Но, однако же, я царь слёз! Земля печали, где бы ни была в этом мире, все это - страна царя.
1 Существует два вида национальной корейской песни - Апсан Тарён и Твитсан Тарён, выраженных в двух формах - Кёнги и Содо, характеризующихся динамичным и живым ритмом.
В целом движение мысли и чувств, смена настроений и мотивов в стихотворении «Я - царь» напоминают другое произведение Ш. Ахмадеева, написанное в жанре нэсер, - «Человек» (1913). Татарский писатель обожествляет человека и воспевает его как хозяина вселенной: «Только в нем - бескрайняя сила: что он захочет - все свершится, потому что он - сила; если он злится - наступает ад, весь мир трясется от его гнева; если улыбнется - наступает рай, свет, любовь. Вселенная дышит спокойно» [2. С. 259]. Однако мысль о том, что человек не может достичь того идеала, к которому он стремится, порождает глубокую печаль, определяющую доминирующую эмоциональную тональность сопоставляемых произведений корейского поэта и татарского писателя.
В корейском литературоведении данное стихотворение рассматривается как автобиографическое, утверждается, что многие моменты в стихотворении «Я - царь» совпадают с реальными фактами из жизни поэта. Известно, что Хонг Са Ёнг после того, как ему исполнилось 100 дней с момента рождения, жил в Сеуле со своим отцом до 8 лет. Поэт с раннего детства рос в состоятельной среде: его семья владела большим количеством земель и была очень богата. Поэтому при анализе данного произведения вряд ли можно проводить прямые биографические параллели и аналогии, отождествлять мать поэта и образ, созданный в стихотворении. Источники указывают и на то, что жизнь поэта не была столь трагичной, чтобы он помышлял о смерти. Каковы же истоки выраженного в произведении трагического осознания бессмысленности бытия, мыслей о смерти? Профессор Ким Юн Сик объясняет сиротское сознание Хонг Са Ёнг особенностями мировосприятия человека 1920-х гг. [4. С. 461]. По его мнению, поэтический образ матери, широко использовавшийся в поэзии этого периода, соотносится с ситуацией потери «отца» в условиях колониальной действительности и потери государственности, мотивируется идеологемами эпохи.
Существует и иная интерпретация стихотворения «Я - царь», ориентированная на мифопоэтические аспекты художественного текста, описание и анализ семантики и структурных возможностей представленных в нем архетипических моделей. Составляющая философско-аксиологическую доминанту стихотворения интенция лирического «я» достичь единства с миром корреспондирует с нарциссизмом (Нарцисс, пытаясь поймать свое отражение в воде, упал в воду и утонул) - стремлением воссоединиться с природой, миром в целом посредством смерти [5. С. 71].
В поэтике стихотворений корейского поэта Хонг Са Ёнг и представителей гисъянизма в татарской поэзии начала ХХ в. очевиден не только параллелизм в эстетическом соответствии отдельных мотивов, но и сходные конститутивные моменты художественного творчества, присущие модернистским произведениям в разных национальных литературах. При этом стихотворение Хонг Са Ёнг, усложненное символами и ассоциативными связями, отражающее размышления о месте человека в мире, отношениях субъекта и объекта, типично для корейской поэзии 1920-х гг.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Ахмадеев Ш. Поэт грустит // Татарские рассказы начала ХХ века (на татарском языке). Казань: Магариф, 2007. С. 254, 255.
2. Ахмадеев Ш. Человек // Татарские рассказы начала ХХ века (на татарском языке). Казань: Магариф, 2007.
С. 256-259.
3. Ганиева Р.К. Гисъянизм // Татарская энциклопедия. Т.2. Казань: Институт Татарской энциклопедии, 2005. С. 121.
4. Загидуллина Д.Ф. Трансформация картины мира в татарской литературе начала ХХ века: на материале философских произведений (на татарском языке). Казань: Магариф, 2006. 191 с.
5. Ким Хег Хе. Современная поэзия. Сеул: Лето, 1994. 321 с.
6. Ким Юн Сик. Исследование современной корейской литературы. Сеул: Изд-во Ильчжиса, 1983. 244 с.
7. Рамиев С. Миру // Рамиев С.Л., Бабич Ш.М. Произведения (на тат. яз.). Казань: Магариф, 2005. С. 34.
8. Степанянц М. Т. Философские аспекты суфизма. М.: Наука, 1987. 192 с.
9. Терехина В.Н. Экспрессионизм //Литературная энциклопедия терминов и понятий / гл. ред.и сост. А.Н. Ни-колюкин. М.: НПК «Интелвак», 2001. С. 1221-1227.
10. Тукай Г. Фаэтон весны. Москва; Казань, 2011. 400 с.
11. Шиммель А. Мир исламского мистицизма. М.: Алетейя, Энигма, 2000. 416 с.
Поступила в редакцию 01.07.11
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
Kuo Sung Mi
Gisyanizm in Tatar Poetry of the Early Twentieth Century: The Projection of Korean Poetry of 1920-30-ies
The article deals with manifestations of modernism in Tatar poetry of the early twentieth century and in Korean poetry of 1920-30-ies. Observations lead to the conclusion that in that period the symptoms of modernist art start to develop based on the romanticism. It is proved that the work of Hong Sa Yong pictures the world, which is typologically similar to the non-classical view of the world in Tatar poetry of the early twentieth century.
Keywords: Korean poetry, Tatar poetry, modernism, gisyanizm, the lyrical hero.
Г о Сун Ми, аспирант
ФГ АОУ ВПО «Казанский (Приволжский)
федеральный университет»
420108, Россия, г. Казань, ул. Кремлевская, 18 E-mail: frontierchoi@mail.ru
Kuo Sung Mi, postgraduate student Kazan (Volga region) Federal University 420108, Russia, Kazan, Kremlyevskaya st., 18 E-mail: frontierchoi@mail.ru
