CC BY
44
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 12. ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ. 2014. № 3
Эдуард Геннадьевич Соловьев,
кандидат политических наук, заведующий сектором теории политики Института мировой экономики и международных отношений РАН (Россия), e-mail: [email protected]
ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЕ СДВИГИ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ В ЗЕРКАЛЕ ЭВОЛЮЦИИ КОНЦЕПЦИИ СУВЕРЕНИТЕТА1
Статья посвящена исследованию противоречий современной мировой политики, связанных с переходом от однополярного мира к полицентрично-му. «Однополярный момент» уходит в прошлое, а нормы, сгенерированные в его недрах и обеспечивавшие в его рамках относительную стабильность (принципы «ограниченного суверенитета», «избирательной легитимности», практики интервенционизма и т.п.), остаются в силе и продолжают активно продвигаться группой стран Запада. В контексте становления полицентрич-ного мира все эти нормы, как ни парадоксально, могут выступить фактором дестабилизации системы международных отношений.
Ключевые слова: геополитика, мировая политика, миропорядок, суверенитет, безопасность, международные нормы, однополярность, полицен-тричный мир, ответственность по защите, права человека, смена режима, гуманитарная интервенция.
Eduard Gennadevich Solovyov,
Candidate in political science, Head of the Theory of Politics Section at the Institute of World Economy and International Relations (IMEMO) (Russia), e-mail: [email protected]
GEOPOLITICAL SHIFTS IN THE MODERN WORLD IN THE CONTEXT OF THE EVOLUTION OF THE CONCEPT OF SOVEREIGNTY
This article examines contradictions in contemporary worldpolitics associated with the transition from a unipolar to apolycentric world. The author holds that the "unipolar moment" is fading into the past, though the norms generated by it and maintained within the framework of its relative stability — the principles of"limited sovereignty", "electoral legitimacy", the practice of interventionism, etc. — remain in force and continue to be actively advanced by a group of Western countries. Yet
1 Статья подготовлена при поддержке РГНФ, проект № 12-03-00611 «Метаморфозы геополитики в условиях новой фазы глобализации».
in the formation process of a polycentric world, all these norms may, paradoxically, serve as a destabilizing factor in international relations.
Key words: geopolitics, global politics, world order, sovereignty, security, international norms, unipolarity, polycentric world, responsibility for the protection of human rights, regime change, humanitarian intervention.
В связи с событиями вокруг Украины западные авторы, в том числе представители экспертного сообщества, довольно часто обращают внимание на нарушения международного права со стороны России. Из их критики следует, что Москва не просто нанесла неспровоцированный удар по соседней стране, но и подорвала краеугольные принципы мировой политики: суверенитета, равенства всех государств, их территориальной целостности и невмешательства извне во внутренние дела. Этим вызваны эмоциональные выступления против «нового Мюнхена» перед лицом российской агрессии, попытки изолировать Москву на международной арене и стремление нанести ей наибольший ущерб (режимы санкций, проекты превращения непризнанного Западом в составе России Крыма в черную дыру российской экономики, ослабляющую ее внешнюю торговлю и инвестиции и истощающую российские ресурсы и т.п.)
При пристальном рассмотрении нарисованная яркими красками драматичная картина оказывается далека от реальности. В особенности миф об уникальности и беспрецедентности действий российской политической элиты. Если бы проблема заключалась только в поведении Москвы на международной арене, это было бы еще полбеды. Ведь именно маневры западных стран и их элит на протяжении последних 20 лет создали ситуацию, когда нарушение суверенитета и вмешательство во внутренние дела невозможно уже рассматривать как нечто чрезвычайное. Налет чрезвычайности воссоединению Крыма с Россией придает только то обстоятельство, что вся военно-политическая операция (причем практически без жертв и при активной или, по меньшей мере, молчаливой поддержке местного населения) была проведена без согласования с ведущими странами Запада. Но к обеспокоенности по поводу «попрания основополагающих принципов» это уже не имеет никакого отношения.
Дебаты вокруг суверенитета
Один из глобальных трендов при анализе международных отношений последних десятилетий — обострение политических дебатов вокруг положения о «вестфальском» суверенитете государств. В рамках научных дискуссий циркулируют вопросы о возможности внешнего воздействия на внутриполитические ситуации в тех или
иных странах, его целях, средствах, пределах и т.п. Понятно, что абсолютного суверенитета в современных условиях, где любое государство функционирует в условиях существенных внутренних и внешних ограничений и обязательств, где процессы глобализации способствуют существенному перераспределению ресурсов власти от правительств к иным субъектам мировой политики (ТНК, НГО и др.), быть не может. Но сомнительными представляются и утверждения о том, что суверенитет государств является неким рудиментом старой, постепенно подвергающейся все более серьезной политической и правовой эрозии Вестфальской системы организации международных отношений, что «традиционные концепции суверенитета» якобы оказались неспособными отразить всю сложность современных международных отношений2. Как известно, «новое — это лишь хорошо забытое старое». Когда мы сталкиваемся с утверждениями относительно несовместимости «устаревшего» суверенитета и гуманитарных принципов современного мироустройства, как не вспомнить мнение одного из отцов-основателей теории международных отношений Э. Карра, высказанное более полувека тому назад: «Неуместность государственного суверенитета — идеология доминирующих держав, которые рассматривают суверенитет других государств как препятствие для использования своего собственного преобладающего положения»3.
Понятие суверенитета довольно поздно пришло в общественно-политическую мысль. Термин был введен только в XVI в. видным французским мыслителем Ж. Боденом. При этом концепция суверенитета фактически формировалась и развивалась вместе с идеей современного (национального) государства. Согласно представлениям, широко распространившимся и закрепленным в международном праве после Вестфальского мира 1648 г., каждое государство должно обладать внутренним и внешним суверенитетом. Внутренний суверенитет непосредственно связан с ключевым для мира политики понятием власти. Значимость внутреннего суверенитета состоит прежде всего в том, что государству принадлежит верховная власть над всей территорией, на которую распространяется его юрисдикция. Внешний суверенитет заключается в свободе поведения государств на международной арене в процессе реализации своих интересов и целей, ограниченной только действиями других участников международных отношений, и отсутствии некой «вышестоящей» силы над
2 Keating M. Plurinational Democracy: Stateless Nations in a Post-Sovereignty Era. Oxford, N.Y.: Oxford University Press, 2002; Slaughter A.-M. A New World Order. Princeton and Oxford: Princeton University Press, 2004.
3 Carr E. The Twenty Years' Crisis 1919-1939. An Introduction to the Study of International Relations. L.: Macmillan, 1939. P. 18.
суверенным государством и таким образом хорошо коррелируется с представлениями об анархичности (в смысле отсутствия верховного арбитра и неотвратимых санкций за нарушение правил поведения) системы международных отношений. Отсюда вытекает и краеугольный принцип современного международного права — принцип суверенного равенства государств.
В условиях перехода от феодальной анархии к более упорядоченным формам политической организации эпохи Нового времени доктрина суверенитета сыграла очевидно позитивную роль, утвердив право суверена на всю полноту власти в границах государства и его независимость от других суверенов. Таким образом, суверенитет, способствуя упорядочению отношений между отдельными государствами, выступил мощным организующим фактором международных отношений в целом. При этом представления о суверенитете постепенно включили в себя набор основополагающих принципов международного права. Прежде всего принципы территориальной целостности, нерушимости границ, невмешательства во внутренние дела государств. Именно поэтому он оказался не только политическим концептом или отвлеченной философской конструкцией, но фактически был положен в основание всей системы современного международного права.
В политической науке суверенитет никогда не был однозначным понятием. На протяжении вот уже нескольких столетий ведется полемика вокруг проблемы делимости суверенитета (по крайней мере со времен Г. Еллинека, П. Лабанда, В. Уиллоуби и Дж. Кэлхуна). Применительно к проблематике многосоставных политических сообществ и федеративных государств возникал вопрос о носителе и субъекте суверенитета (носителем суверенитета выступает государство как единое целое или его составные части (штаты, земли и т.д.)). Со времен Дж. Локка и Ж. Руссо не утихают философские диспуты по поводу носителя суверенитета (народ, большинство народа и т.д.) и его субъектности. Однако в последние десятилетия фокус исследований и научных и политических дискуссий сместился в несколько иную плоскость.
Принцип невмешательства во внутренние дела государств на протяжении Х1Х-ХХ вв. неизменно выступал в качестве основополагающего принципа отношений между государствами. Однако в последнее время смысловое наполнение суверенитета меняется. Конец XX — начало XXI в. ознаменованы стремительным развитием процессов глобализации и существенными изменениями правил игры в мировой политике и глобальной экономике. «Традиционные концепции суверенитета не способны выразить сложность современных международных отношений» — утверждает целый ряд
западных авторов4. По меньшей мере со времени появления работ Дж. Ная и Р. Кохейна получила широкое распространение точка зрения, согласно которой процессы глобализации способствуют существенному перераспределению ресурсов власти от правительств к иным субъектам мировой политики. С институтами государства конкурируют транснациональные корпорации, обеспечивающие экономическое благополучие целых регионов, массовые движения, оказывающие определяющее воздействие на формирование идентичности значительных групп населения, транснациональные политические сети, все более явно воздействующие на формирование международной повестки дня, и иные формы социальной и политической организации. Одновременно в глобализирующемся мире все более отчетливо проявляет себя тенденция роста взаимозависимости государств. Растет значение конкуренции за эффективную «включенность» в международное разделение труда. Происходит переворот в классической теории власти и господства, где силовое воздействие выступало суверенным правом государств и крайней формой воздействия на оппонента. В качестве средства принуждения чаще выступает не угроза вторжения, а угрожающее «невторжение» (в терминологии У. Бека5) инвесторов или угроза их ухода из той или иной страны. Кроме того, система международной безопасности с трудом адаптируется к распространению новых типов угроз и новых форм конфликтов. В совокупности отмеченные тенденции ведут к размыванию ряда ключевых понятий и принципов организации системы международных отношений, в том числе к попыткам переформулирования проблемы государственного суверенитета.
Сегодня не менее очевидно, что и процессы демодернизации способны, как ни парадоксально, поддерживать тенденцию размывания суверенитета. По окончании процесса деколонизации и особенно после слабо контролируемого распада СССР и ряда стран Восточного блока система межгосударственных отношений стала включать в себя слабо структурированные и непрочные образования («несостоявшиеся», «новые» и т.п. независимые государства), чей суверенитет проблематичен, чьи территориальные границы недостаточно четко определены (в целом ряде случаев просто не делимитированы или активно оспариваются соседями), и чья «мощь» фактически раздроблена между конкурирующими кланами или частными субъектами. Как неоднократно отмечали в этой связи многие западные исследователи, внешний правовой суверенитет далеко
4 Slaughter A.-M. Op. cit. P. 267.
5 См.: Бек У. Власть и ее оппоненты в эпоху глобализма. Новая всемирно-политическая экономия. М.: Прогресс-Традиция, 2007. С. 89.
не всегда оказывается связан с внутренним. И это обстоятельство обусловливает политические деформации международной системы, в которой слабые, распадающиеся (failing, fragile) или неудавшиеся (failed) государства, не способные контролировать свою территорию и обеспечить элементарное воспроизводство социальной жизни, сохраняют внешний правовой суверенитет, членство в международных организациях и международную правосубъектность. Подобная ситуация представляется им абсурдной. В этой связи постулируется утверждение о том, что зафиксированное в международном праве и подкрепленное практикой поведения государств соотношение между внутренним и внешним суверенитетом нельзя считать закрепленным навечно. Оно отражает реалии уходящей «вестфальской» эпохи и будет эволюционировать в будущем. С этой точки зрения в эру нарастающей взаимозависимости суверенное государство постепенно утрачивает монополию не только на поддержание отношений с внешним миром, но и на контроль за процессами, происходящими внутри государства.
Вопрос о характере и тенденциях эволюции концепции суверенитета является дискуссионной проблемой. Разумеется, и ранее в истории неоднократно имела место трансформация ключевых для функционирования мировой системы норм. Происходило полное отмирание таких формирующих международную среду абсолютно легитимных основных принципов и институтов, как, например, династический принцип передачи власти или институт колониализма. Одновременно осуществлялась реинтерпретация других важных принципов и понятий: так, в XVII-XVIII вв. с рынком прежде всего была связана доктрина меркантилизма; последние полтора века мы ассоциируем с рынком принцип свободы торговли. Иными словами, в самом факте трансформации концепта суверенитет нет ничего необычного.
Проблема состоит в том, что роль интерпретатора и законодателя принципов и институтов пытается взять на себя ограниченная группа стран (стран Запада, что собственно и выступает эквивалентом права сильного и проявлением «программирующего лидерства» в условиях современной мировой политики). На наших глазах происходит, по выражению С.Краснера, инструментализация суверенитета, означающая манипулирование международным правовым признанием, угрозой гуманитарной интервенции для достижения практических целей и интересов определенных государств.
Новые, генерируемые в странах Запада принципы и ценности в обозримой перспективе будут явно сталкиваться со старыми, приводя к новым международным кризисам и конфликтам. Попытки универсализации прав наций на самоопределение будут явно
подрывать принцип территориальной целостности и суверенного равенства государств. Признание широкой современной редакции прав человека и механизмов контроля их соблюдения (в рамках поддержанных ООН инициатив типа Responsibility to Protect) во многом обесценит положения международного права, не предполагающего законных возможностей для вмешательства в дела государств, исходя из гуманитарных оснований.
На протяжении столетий имплицитно подразумевалось, что ценность и значимость суверенитета могли подвергать сомнению либо откровенные маргиналы (марксисты конца XIX в., предрекавшие крах института государственности и отрицавшие значение суверенитета для международной солидарности трудящихся), либо явные идеалисты (к числу которых относились, например, сторонники концепций Соединенных Штатов Европы в начале XX в.). Ныне ситуация существенно изменилась. Большинство аналитиков склонны к констатации неизбежности «корректировки» классического суверенитета, адаптации его к новым реалиям. При этом довольно сложно определить границы его эволюции. Современное межгосударственное соперничество ограничено структурой признанных международными нормами суверенных прав и в этом смысле основано на верховенстве международного права. Суверенитет представляется «несущей конструкцией» современной политики, выполняющей важную функцию минимизации межгосударственного насилия. Причем среди причин почти повсеместного соблюдения суверенитета, возможно, не играет главной роли угроза применения силы противостоящей стороной или общее принуждение. Превалируют рациональные соображения взаимной выгоды и фактор легитимности действий (коррекции поведения перед лицом легитимных требований). Стоит поколебать этот фундамент мировой политики (разрушить господствующие в дискурсе о международных отношениях «доминантные политические установки»), подорвать значимость этого одного из важнейших, «первичных» в терминологии английской школы, институтов (primary institutions)6 и избежать предсказанного рядом авторов в конце XX в. грядущего длительного периода Нового средневековья будет отнюдь непросто. Неслучайно поэтому термин «ограниченный суверенитет» пока не получил широкого признания даже на Западе. Отсюда огромное количество эвфемизмов типа «многослойный» (layered)7, «дисагре-
6 WendtA. Social Theory of International Politics. Cambridge: Cambridge University Press, 1999; Buzan B. From international to World Society? English school theory and the social structure of globalization. Cambridge: Cambridge University Press, 2004; и др.
7 Buzan B., Little R. International Systems in World History. Remaking the Study of International Relations. Oxford: Oxford University Press, 2000.
гированный» (disaggregated), «мягкий» (softened) и тому подобный суверенитет8.
Новые трактовки и высокая эластичность в интерпретации понятия суверенитет были во многом связаны со спецификой ситуации в международных отношениях конца XX — начала XXI в.
Однополярность и новый мировой порядок
Период после окончания холодной войны обладал рядом специфических черт. Прежде всего на протяжении почти двух десятилетий никем не оспаривалось глобальное лидерство США (большое число аналитиков и экспертов открыто говорили об американской гегемонии, о «гипердержаве» и т.д.). Совокупная мощь США действительно впечатляла. На них приходилось более 20% мирового ВВП, почти половина мировых военных расходов. Соединенные Штаты оставались мировым инновационным центром и глобальным технологическим лидером. Попытки закрепления американского доминирования в мировых политических и экономических процессах, в принятии ключевых решений глобального масштаба рассматривались в этом контексте как обоснованные, а американское политическое лидерство — как de facto вполне легитимное.
Еще в ходе биполярного противостояния США приняли активное участие в создании системы международных норм, которая служила бы их интересам и поддерживала и развивала продвигаемые ими ценности. К моменту падения Берлинской стены США добились невероятного успеха в легитимации и институционализации собственных притязаний на власть и влияние — прежде всего за счет подтверждения жизнеспособности собственной либеральной модели политической и экономической организации (Вашингтонский консенсус), включавшей свободную рыночную экономику и развитие демократических институтов. Либеральная идеология стала настолько доминирующей (причем доминирующей по почти всеобщему признанию), что в пору было вести речь о «конце истории».
В контексте торжества либеральной идеологической парадигмы утверждалось как аксиома, что либерализация необходима для обеспечения всеобщего мира и безопасности и может быть достигнута в самых разных странах мира. Также как аксиома утверждалось, что нелиберальные государства в большей мере склонны проявлять агрессию и пытаться наращивать военную мощь. Либеральные же режимы, напротив, более миролюбивы. Соответственно уровень угрозы в международных отношениях зависит от соотношения либе-
8 Ungoverned Spaces: Alternatives to State Authority in an Era of Softened Sovereignty / Ed. A. Clunan and H. Trinkunas. Stanford: Stanford University Press, 2010; Walled States, Waning Sovereignty. N.Y.: Zone Books, 2010.
ральных и нелиберальных режимов. В этом контексте смена режима, демократизация («распространение демократии») выступала уже не очевидным нарушением международного права и вторжением во внутренние дела тех или иных стран, но вполне оправданной обстоятельствами и наиболее предпочтительной стратегией обеспечения глобальной стабильности. Равно как и собственной безопасности и собственного морального и политического лидерства со стороны старых либеральных демократий. При этом либералы предпочитали концентрировать внимание на проблемах экономической взаимозависимости (особенно среди государств с рыночной экономикой) и роли международных институтов в создании более мирной и кооперативной международной среды, подчеркивали, что либерализм универсален, применим вне зависимости от национальных и культурных различий.
Страны-лидеры в системе международных отношений в самые разные эпохи неизменно выступали с инициативами по формулированию и формированию комплекса ценностей и норм поведения на международной арене. Подобный тренд объясняется довольно просто. Политика лидирующей державы, не обладающей достаточной легитимностью, неизбежно сталкивается с сопротивлением (активным или пассивным). Продвижение собственной политической линии в таких условиях возможно, но требует дополнительных ресурсов и усилий. А степень взаимного доверия основных политических субъектов на мировой арене в подобном контексте обычно колеблется в районе очень низких значений. Лидерство (или тем более гегемония), не опирающееся на международную легитимность, оказывается в конечном счете слишком обременительным делом.
По мнению западных экспертов и значительной части политического класса, для того чтобы снизить уровень издержек на осуществление лидерства, необходимо продвижение общих норм и ценностей, которые смогут привести не только к поддержке проводимого лидирующей державой политической линии, но и собственно легитимировать ее преобладающее положение. В этом смысле трансформация старых и формирование новых международных норм, ценностей и режимов может иметь для лидирующей державы принципиальное значение, обеспечивая необходимую международную поддержку и гарантируя тем самым эффективность проекции собственных мощи и влияния. Однако при этом доминирующие державы не должны сами избегать определенных ограничений собственной активности посредством решений международных институтов, следования принятым нормам и правилам.
Вот этой способности к самоограничению западные страны и, прежде всего США, проявить так и не смогли. В результате, как
ни парадоксально, в период «однополярного момента» стало труднее создавать и поддерживать международные режимы в сфере безопасности, контроля различных пространств (космоса, Арктики и т.д.), соблюдения экологических норм. Двойные стандарты или стандарты действий ad hoc, по конкретной ситуации или в соответствии с имеющимся прецедентом, стали частью формировавшейся США и их ближайшими союзниками модели мирорегулирования. Было бы не вполне справедливо утверждать, что только США и их ближайшие союзники выступали бенефициарами ситуации общей нормативной неопределенности. Произвольное конструирование норм единоличным мировым лидером устраивало до последнего времени и целый ряд средних и даже малых стран, которые в этих условиях получали возможность выбора ситуативных (или долговременных — вступление в НАТО, например) коалиций в целях укрепления своих региональных политических и/или глобальных экономических позиций. Именно это обстоятельство и обеспечивало определенную устойчивость системе, выстраиваемой на весьма шатких нормативных основаниях.
Продвижение демократических норм и ценностей, насыщение гуманистической и гуманитарной риторикой современного политического дискурса также вызывало немало вопросов. Поскольку трансформация риторики сопровождалась активными попытками размывания ключевых норм международного права, введением в оборот понятий «ограниченного суверенитета», «смены режимов», «гуманитарных интервенций» и т.д.
В рамках четко проявившего себя к началу XXI в. «униполярного момента» страны Запада, как и сто, и двести лет назад в рамках Вестфальской системы международных отношений, пытались по-прежнему играть роль авангарда, проецирующего (в том числе принудительно) свои ценности и институты (рынок, права человека, демократию) на другие общества, которые (пусть и в различной степени) готовы были оказать этому сопротивление и которые, как ни парадоксально, отстаивают ныне совокупность институтов и норм, навязанных им Западом ранее (суверенитет, территориальная целостность, дипломатия как основная форма взаимодействия на международной арене и т.д.)9 В этом смысле система международных отношений по-прежнему являет собой картину центр-периферийных отношений, в которых роль генератора и распространителя новых ценностей и норм принадлежит исключительно странам Запада. Успешность миссии внедрения новых норм во многом зависит от возможности поддержания единства западного сообщества (как
9 Buzan B. From international to World Society? P. 237.
общества, располагающего общим набором целей и приоритетов, а не только норм и правил поведения) и усилий по их проекции на другие страны мира.
Проявившаяся в последние полтора десятилетия склонность американского политического класса к простым (как правило, силовым) решениям международных проблем становится частью американского политического дискурса10. И хотя именно американцы ввели в оборот понятия «мягкой» и «умной» силы, отказа Вашингтона от приверженности традиционному инструментарию жесткой силы это отнюдь не предполагает. Соединенные Штаты продолжают политику, основанную на поддержании глобального военного присутствия, проецировании своего влияния в ключевых регионах мира11. В условиях, когда формирование униполярной тенденции в мировой политике считалось чем-то само собой разумеющемся, в этом был смысл. Но все более отчетливо проявляющиеся в последние годы тенденции полицентричности несколько меняют общую картину.
Как отмечают некоторые американские эксперты, «Соединенным Штатам нужно приветствовать многообразие не только внутри собственной страны, но и во всем мире, а также согласиться с тем, что либеральная демократия должна конкурировать на рынке идей с другими типами политического устройства, не умаляя их достоинств. В действительности терпимость к различным типам политического устройства гораздо больше отвечает интересам США, чем высокомерие неоконсерваторов или недалекий идеализм современных либералов. Уважительное отношение к ответственным правительствам, терпимость к политическому и культурному многообразию, баланс между глобальным управлением и передачей полномочий региональным властям, а также более умеренный подход к глобализации — вот принципы, которые, вероятнее всего, должны лечь в основу будущего мироустройства»12. Раздаются призывы к экономии ресурсов, к ограничению масштабов международной деятельности, к взаимодействию с другими державами или передаче им полномочий по решению проблем их региональных подсистем13.
Однако рассчитывать на рациональное самоограничение США и осмысленную кооперативную стратегию поведения со стороны
10 Friedman G. Next 100 Years. A Forecast for 21 Century. N.Y.: Doubleday, 2010. P. 39-41.
11 Bacevich A. Washington Rules. America's Path to Permanent War. N.Y.: Metropolitan Books, 2010. P. 14-16.
12 Капчан Ч., Маунт А. Автономное управление // Россия в глобальной политике. 2009. № 3. URL: http://www.globalaffairs.ru/print/number/n_13203
13 Mandelbaum M. The Frugal Superpower: America's Global Leadership in a Cash-Strapped Era. N.Y.: PublicAffairs, 2010; Basevich A.J. The Limits of Power. The End of American Exceptionalism. N.Y.: Holt Paperbacks, 2009; и др.
американской политической элиты довольно трудно. Ни один крупный американский политик (кроме разве что Р. Пола) не выступает в пользу самоустранения от глобального регулирования и за отказ от планов по формированию гомогенного в политическом смысле «демократического мира» (что автоматически означает готовность к «распространению демократии» и смене режимов в самых разных странах мира). Проблема видится лишь сквозь призму поисков эффективных инструментов и релевантных идей, способных консолидировать американо- и западоцентричный миропорядок. США остаются державой с глобальными интересами и чувством миссии, отказываться от которой они не намерены. Основные задачи по обеспечению американского лидерства сводятся правящими демократами к процветающей экономике, недосягаемой военной мощи и приверженности политике распространения «универсальных ценностей»14. Задача США, учитывая некоторые экономические сложности в среднесрочной перспективе, состоит в том, чтобы подвигнуть иные державы внести более весомый вклад в «глобальные публичные блага» поддержания новых международных норм и институтов, урегулирования конфликтов в различных регионах мира на условиях Запада.
«Дивный новый мир»
Финансово-экономический кризис 2008-2010 гг. подстегнул процессы перераспределения влияния и способствовал росту потенциала ряда незападных центров силы (Китай, Индия, Бразилия, Россия), у каждого из которых проявились свои сильные стороны и растущее региональное и глобальное влияние. Но главное — кризис наглядно продемонстрировал неспособность узкого круга западных стран, ответственных за глобальное регулирование на протяжении последних десятилетий (а в более широком смысле — и всего XX в.), осуществлять эффективное глобальное управление, справляться с вызовами эпохи. Возникла острая потребность в расширении круга стран, участвующих в принятии ключевых решений. Это стало побудительным мотивом для возникновения новых институтов глобального регулирования (Группа 20). Однако законодателями норм и принципов мирорегулирования по инерции продолжают оставаться страны Запада.
Отсюда очевидное противоречие сегодняшней переходной ситуации в мировой политике. «Однополярный момент» уходит в прошлое, а нормы, сгенерированные в его недрах и способные обеспечить стабильность, но крайне дестабилизирующие ситуацию в
14 Moving America Forward. 2012 Democratic National Platform. URL: www. democraticconvention2012.com
полицентричном мире (типа принципов «ограниченного суверенитета», «избирательной легитимности», практики интервенционизма и т.д.), остаются в силе и продолжают активно продвигаться группой стран Запада.
Иными словами, когда в рамках однополярной системы международных отношений страны Запада постулировали необходимость ограничения традиционного вестфальского суверенитета, было понятно, что именно они собираются этим воспользоваться, проецируя на других участников международных отношений собственное влияние, легитимируя или наоборот делегитимируя те или иные политические практики. Государства, пытающиеся вести себя несистемно, все время находились под угрозой санкций или даже военной интервенции — и это обстоятельство дисциплинировало всех участников мировой политики (как государственных, так и негосударственных акторов) и создавало ощущение контролируемости конфликтных ситуаций, равно как и понятные «правила игры». Имплицитно подразумевалось, что ограничения (в том числе суверенитета) в любом случае не будут распространяться на лидеров униполярной системы. Объектом делегитимизации собственного суверенного статуса и потенциальной жертвой интервенции все время были аутсайдеры и маргиналы, а субъектом — США и страны Запада. Возможность конфликтов между крупными государствами рассматривалась при этом как абсолютно нереалистичная опция.
Растущее количество «несостоявшихся государств» в 1990-х гг., нарушение прав человека, феномен беженцев и главное, как тогда казалось, всерьез и надолго формирующаяся однополярная структура миропорядка создали предпосылки для зарождения идеи о том, что в международное право следовало включить право на вмешательство во внутренние дела. В гуманистической интерпретации, озвученной западными авторами и политиками, это было нужно для разрешения серьезных гуманитарных кризисов. Мировое сообщество должно было стать солидаристским, т.е. готовым применять силу для защиты прав отдельных индивидов. Нельзя сказать, что западные политики и тем более западные исследователи намеренно игнорировали трудности, возникающие на пути продвижения принципов «избирательной легитимности», «гуманитарной интервенции» и тем более концепции смены режимов. Но они в нормативном и даже императивном ключе настаивали на том, что в фокусе внимания мировой политики должны находиться люди. Интервенция при этом рассматривалась как подходящий (в условиях полного военно-технического превосходства Запада не только технически эффективный, но и минимизирующий «побочный ущерб») инструмент воздействия на ситуацию и как важный способ продвижения мирового порядка.
Против солидаризма было приведено множество самых разных аргументов как в отечественной, так и в зарубежной литературе. Например, чисто рационалистическая точка зрения, согласно которой страны, совершающие интервенцию, могут быть не готовы к долгосрочным затратам на восстановление несостоявшихся государств. Аргумент о том, что совершающие интервенцию страны могут быть вовлечены в борьбу за власть между различными политическими группировками в подвергаемых интервенции странах с непредсказуемыми последствиями. Довод о том, что их деятельность может подвергнуться осуждению за попытку осуществления политики «гуманитарного империализма» и т.д. Важнее другое — готовность применить силу и последующая военная оккупация державой или группой государств некой страны, внешнее управление этой страной на протяжении определенного периода времени способны вызвать взаимные подозрения и ожесточить конкуренцию среди ведущих мировых держав. Иными словами, внедрение принципа «гуманитарного вмешательства» в международное право, может быть, и способно спасти некоторое количество людей в слаборазвитых странах, но совсем не исключает взаимную эскалацию напряженности и усиление подозрительности в отношениях ведущих мировых держав, а также прямо подразумевает большие политические риски и финансовые расходы в долгосрочной перспективе. Но главное, на чем настаивали критики концепции, — это констатация возможности ослабления только утвердившихся в практике международных отношений запретов на применение силы.
Утверждение принципов ограниченного суверенитета, превен-тивности действий, избирательной легитимности, интервенционизма не только не дает приращения управляемости в рамках мировой политики, но и возвращает на международную арену чувство неопределенности. Так, известный французский эксперт по проблемам конфликтов и теории международных отношений Пьер Асснер отмечает, что «нынешняя ситуация даже опаснее ситуации холодной войны, [поскольку] тогда действовали определенные правила, позволявшие вести сдержанный диалог, [и] одностороннее превентивное вмешательство в дела другого государства было немыслимо»15. Ноты авантюризма и безответственности, все более заметные в политике ведущих современных государств, размывают принципы международного сотрудничества и формируют атмосферу политической непредсказуемости и неопределенности.
Укрепление тенденции к формированию полицентричного миропорядка меняет общую картину. Действующие поныне нормы и принципы международного права (включая невмешательство во
15 Асснер П. «Великие державы должны иметь таких соседей, какой была Финляндия в годы холодной войны...» // Свободная мысль. 2008. № 9. С. 63.
внутренние дела, неприменение силы и угрозы силой, принципы внутреннего и внешнего суверенитета и нерушимости границ) во многом были нацелены как раз на минимизацию межгосударственных конфликтов в полицентричной системе международных отношений. Их игнорирование становится опасным уже в ближайшей перспективе. В формирующемся полицентричном мире нормами, созданными «для себя» США и странами Запада, со временем могут воспользоваться быстро растущие центры силы. И вот тогда вместо иллюзии управляемости и контроля сторонники активного продвижения новых норм и принципов современной мировой политики могут получить довольно хаотичную картину международных отношений, если не полную их дестабилизацию. В этой связи можно уверенно прогнозировать нарастание системных рисков по мере того, как все новые быстро растущие державы будут предъявлять претензии на более активное участие в формировании правил игры и все более ясно обозначать «красные черты» в отношении различных аспектов их внутренней и внешней политики.
Мировая политика (по меньшей мере в последние столетия) функционирует на основе рациональных ожиданий. Однако очевидно, что на обозримую перспективу в ней сохранится противоборство двух разнонаправленных тенденций — к укреплению суверенитета, с одной стороны, и к его ограничению — с другой. Притом что эти тенденции нередко одновременно будут воплощаются в политике одного государства или группы государств (укрепление собственного суверенитета ведущих мировых держав будет соседствовать с попытками ограничения суверенитета других). А противоречие между тенденциями к суверенизации и десуверенизации государств будет служить перманентным источником международной напряженности.
Есть надежда, что сегодняшний кризис в отношениях России и стран Запада на фоне ситуации на Украине несколько отрезвит организаторов «нового мирового порядка» и подтолкнет если не политический истэблишмент, то экспертное сообщество в США и Европе к поиску более инклюзивных стратегий и к выработке равноправных подходов к формированию норм и правил в современной мировой политике, причем не только связанных с проблематикой суверенитета. Как представляется, этому просто нет альтернативы. Во всяком случае увлечение созданием прецедентов и стремление навязать остальному миру собственные правила игры (с возможностью произвольной реинтерпретации этих правил в качестве дополнительной лидерской опции) не способны в условиях формирующейся полицентричности создать основу для предсказуемого и управляемого развития международных процессов и чреваты новыми крупными международными кризисами.
ЛИТЕРАТУРА
Астер П. «Великие державы должны иметь таких соседей, какой была Финляндия в годы холодной войны...» // Свободная мысль. 2008. № 9. С. 55-67.
Бек У. Власть и ее оппоненты в эпоху глобализма. Новая всемирно-политическая экономия. М.: Прогресс-Традиция, 2007.
Капчан Ч., Маунт А. Автономное управление // Россия в глобальной политике. 2009. № 3. URL: http://www.globalaffairs.ru/print/number/n_13203
Bacevich A. Washington Rules. America's Path to Permanent War. N.Y.: Metropolitan Books, 2010.
Basevich A.J. The Limits of Power. The End of American Exceptionalism. N.Y.: Holt Paperbacks, 2009
Buzan B. From international to World Society? English school theory and the social structure of globalization. Cambridge: Cambridge University Press, 2004
Buzan B., Little R. International Systems in World History. Remaking the Study of International Relations. Oxford: Oxford University Press, 2000.
Carr E. The Twenty Years' Crisis 1919-1939. An Introduction to the Study of International Relations. L.: Macmillan, 1939.
Friedman G. Next 100 Years. A Forecast for 21 Century. N.Y.: Doubleday,
2010.
Keating M. Plurinational Democracy: Stateless Nations in a Post-Sovereignty Era. Oxford, N.Y.: Oxford University Press, 2002.
Mandelbaum M. The Frugal Superpower: America's Global Leadership in a Cash-Strapped Era. N.Y.: PublicAffairs, 2010.
Slaughter A.-M. A New World Order. Princeton and Oxford: Princeton University Press, 2004.
Ungoverned Spaces: Alternatives to State Authority in an Era of Softened Sovereignty / Ed. A. Clunan and H. Trinkunas. Stanford: Stanford University Press, 2010.
Walled States, Waning Sovereignty. N.Y.: Zone Books, 2010.
Wendt A. Social Theory of International Politics. Cambridge: Cambridge University Press, 1999.
REFERENCES
Ascner P. «Velikie derzhavy dolzhny imet' takikh sosedei, kakoi byla Finly-andiya v gody kholodnoi voiny...» // Svobodnaya mysl'. 2008. № 9. S. 55-67.
Bek U. Vlast' i ee opponenty v epokhu globalizma. Novaya vsemirno-polit-icheskaya ekonomiya. M.: Progress-Traditsiya, 2007.
Kapchan Ch., MauntA. Avtonomnoe upravlenie // Rossiya v global'noi politike. 2009. № 3. URL: http://www.globalaffairs.ru/print/number/n_13203
America's Path to Permanent War. N.Y.: Metropolitan Books, 2010.
Basevich A.J. The Limits of Power. The End of American Exceptionalism. N.Y.: Holt Paperbacks, 2009
Buzan B. From international to World Society? English school theory and the social structure of globalization. Cambridge: Cambridge University Press, 2004
Buzan B., Little R. International Systems in World History. Remaking the Study of International Relations. Oxford: Oxford University Press, 2000.
Carr E. The Twenty Years' Crisis 1919-1939. An Introduction to the Study of International Relations. L.: Macmillan, 1939.
Friedman G. Next 100 Years. A Forecast for 21 Century. N.Y.: Doubleday,
2010.
Keating M. Plurinational Democracy: Stateless Nations in a Post-Sovereignty Era. Oxford, N.Y.: Oxford University Press, 2002.
Mandelbaum M. The Frugal Superpower: America's Global Leadership in a Cash-Strapped Era. N.Y.: PublicAffairs, 2010.
Slaughter A.-M. A New World Order. Princeton and Oxford: Princeton University Press, 2004.
Ungoverned Spaces: Alternatives to State Authority in an Era of Softened Sovereignty / Ed. A. Clunan and H. Trinkunas. Stanford: Stanford University Press, 2010.
Walled States, Waning Sovereignty. N.Y.: Zone Books, 2010. Wendt A. Social Theory of International Politics. Cambridge: Cambridge University Press, 1999.
