CC BY
48
КУЛЬТУРОЛОГИЯ
УДК 008
О. В. Десяткова
ГЕОПОЭТИЧЕСКИЙ ОБРАЗ РОССИЙСКОЙ ПРОВИНЦИИ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ ВЯТСКИХ ССЫЛЬНЫХ*
Статья посвящена изучению ментальной географии через анализ очерков, мемуаров, стихов вятских ссыльных XIX в. Новизна исследования заключается в систематизации мотивов и образов, из которых складывается геопоэтический образ Вятки. Среди основных выделены фундаментальные для русской культуры мотивы пути, странничества, раскрываются особенности восприятия образов реки, леса, антиномии столицы и провинции.
The article is devoted to studying mental geography through the analysis of sketches, memoirs, poems of Vyatka exiles of the XIX century. The novelty of the research consists in ordering of motives and images that make up the geopoetic image of Vyatka. They are the fundamental motives of Russian culture: those of the road, of wandering, etc. The author reveals some peculiarities of the perception of such images as the river, the wood, characterizes the antinomy of the capital and the provinces in the exiles' works.
Ключевые слова: геопоэтика, провинциальная культура, литературное путешествие, ссылка, А. Герцен, В. Короленко, Я. Райнис.
Keywords: geopoetics, provincial culture, literary travel, reference, A. Herzen, V. Korolenko, Y. Ray-nis.
Культурное бытие всегда было сопряжено с символическим освоением и осмыслением пространств. Изменение ментальных основ мира сопровождается, как правило, переосмыслением его глобальных и локальных образов. В XX в. они выстраивались вокруг конфронтации, имеющей политико-идеологическую окраску. Политическое разделение мира выводило дискурс о культурных смыслах регионов мира и территорий отдельных стран за пределы научных дискуссий. События конца XX - начала XXI в. всё изменили: формирование многополярного мира, информационного общества со специфическими формами культуры, глобализация социокультурного
* Исследование выполнено по гранту Президента РФ для поддержки молодых российских учёных и научных школ.
© Десяткова О. В., 2012
процесса, его ориентация на мультикультурность привлекли внимание к геопоэтике как средству формирования пространственных образов.
В апреле 1996 г. в Ялте состоялась конференция по геопоэтике. Символичен сам выбор места её проведения: если послевоенная Ялтинская конференция структурировала мир середины XX в., опираясь на политическую ситуацию, то в конце века здесь поднимаются вопросы образной географии. По словам участника геопоэтической конференции В. Кулакова, «там, где обычный глаз видит схему метрополитена, транспортные развязки, административные центры краёв и областей, художник и/или культуролог, вообще любой человек, не чуждый искусству, видит имена, даты, стихи, прозу, картины, видит живые, действующие контексты» [1]. В глобальном информационном мире пространственные границы создаются не политиками, а поэтами, её главная задача «в том, чтобы поэты создавали столицы, где захотели». По определению И. Сида, «геопоэтика - это интеллектуальное (ментальное, художественное) освоение человеком географического пространства; совокупность форм и средств этого освоения» [2].
В структуре геопоэтики выделились два уровня. С. Лебенсраум утверждает, что «макрогео-поэтика» - это творческая география, включающая в себя процессы планетарного масштаба, «культурное преобразование географических регионов, городов... Микро-геопоэтика - это... творческая топография, то есть процессы в масштабе. карты отдельного города или района, с живой сетью составляющих её отдельных "культурных точек"» [3].
В этом смысле интересно исследование русской литературы ХУШ-Х1Х вв. в контексте формирования ментальных пространств России, предпринятое А. Балдиным. Особая роль в создании географических образов, доказывает учёный, принадлежит литературному путешествию, имеющему в истории русской культуры богатую историю.
Ещё Н. Карамзин полагал, что путешествие -не только средство познания чужих нравов, но и лучший повод «для самообозрения, для поселения в своей голове философского и исторического... пространства» [4]. Русские литературные путешествия отразили «драму самоидентификации», колебание национального самосознания
между востоком и западом, Европой и Азией, столицей и провинциями необъятной империи.
Особенностями жанра путевых заметок как публицистической формы является «создание целостной картины отображаемой социальной реальности, многосторонность её описания, активная роль автора-путешественника», субъективность авторского подхода [5]. Мотив пути здесь становится символом и поводом для размышлений о смысле жизни: «Я так устал уж, так разбит жизнью, как разбита почтовая лошадь ежечасною ездою по каменистой твёрдой дороге»... «Ужели же я погибну, не живши?» [6] - таковы размышления М. Салтыкова-Щедрина, возвращающегося из Вятки в Петербург. Снега, покрывающие окрестности, напоминают белый саван, «и кажется утомлённому путнику, что вот-вот встанет мертвец из-под савана». Мысли писателя полны противоречивых чувств - это и тоска по прожитым в Крутогорске (Вятке) годам, сопровождаемая музыкой пасторальной сонаты Бетховена, ощущение того, что здесь оставлена частица души, и одновременно страх перед грядущими переменами. Над всем господствует мотив похоронной процессии, увиденной путешественником во сне: жители Крутогорска хоронят «прошлые времена».
Стихи Я. Райниса, написанные под впечатлением от речного пути ссыльного из вятского города Слободского, напротив, проникнуты радостным настроением. Поэт описывает красоту «мутно-синих волн» Камы, в туманных далях которой остаются былые страдания [7]; прощается со спящей Волгой как символом страданий в предчувствии безмятежного сухопутного путешествия: «Дальше, без опаски! // Поезд нас из края в край // Будет мчать в вагонной тряске» [8].
Таким образом, произведения литературы, мемуары, письма направлены не столько на внешнее познание пространства, сколько созидают его образы, запечатлеваемые на геопоэтической карте страны. Произведения русских писателей богаты образами, рождающимися в путешествии ссыльного, движущегося из столицы в глубь российской провинции и обратно. Ссыльный при этом ощущает себя изгнанником, скитальцем , так рождается восприятие путешествия как духовного странничества и страдания в поисках истины.
На характеристики пространственных образов сильно повлияло самосознание русской интеллигенции второй половины XIX в., сближающееся по своим качествам с религиозной верой. Идея народного счастья требовала самоотверженности, стремления пострадать за народное счастье. По словам Г. Федотова, это была этически окрашенная святость, «с изгнанием всех иррациональных, мистических. основ религии» [9], светский интеллигент примерял роль мученика за веру
в социальный идеал, отсюда особое отношение народников и народовольцев к мученикам раскола далёкой провинции. Так, ссыльного В. Короленко впечатляет рассказ, услышанный им по дороге через вологодские леса от провожатого, о разорении местной администрацией келий лесных скитников. В этот момент сам писатель ощутил общность с судьбой отшельников. О своих дорожных размышлениях В. Короленко пишет: «Может быть, и теперь в этих чащах теплятся огоньки перед иконами, и таинственные старцы, удалившиеся от грешного мира, молятся, вздыхая о правде» [10].
В 1863 г. в соответствии с указом Александра II Вятская губерния наряду с другими глухими российскими губерниями была назначена местом массовой политической ссылки. Путь А. Герцена, пребывавшего в вятской ссылке с 1835 по 1837 г., пролегал из Москвы через Казань и Пермь в Вятку. В ощущениях ссыльного вектор его движения направлен вниз по вертикали. Адская граница совпадает с преддверием сибирского тракта: «Через меня идут в город скорби, через меня идут в вечную муку» [11] - эти строки рождаются у писателя на Владимирской дороге. Именно здесь находится граница между столичным московским миром и тёмным миром русской провинции, которому всецело принадлежит Вятка, неотделяемая писателем от Сибири. К середине XIX в. закрепляется образ Сибири как края страданий. Не случайно и В. Короленко отмечает границу, отделяющую «Сибирь от России». У него она пролегла между Пермской и Тобольской губерниями: «У всех зашевелилось в душе особое чувство, как будто эта грань резко пролегла по каждому сердцу. Кое-кто захватывал "горсточку родной земли." [12]
Воспоминания А. Герцена структурируют пространство через ощущения ссыльного, вынужденного совершить путешествие в северо-восточную провинцию России, где Вятка оказывается географическим пределом. Город Манилов лежит «не в круге света, а в сторону от него (оттого там вечные сумерки)» [13]. С одной стороны, он страшится дальнейшего нисхождения, пространственным символом которого являются уездные города Кай, Царёвосанчурск, Глазов. С другой - даже небольшое продвижение в сторону Москвы, во Владимир, воспринимается как «географическое улучшение».
Метагеография северо-восточной провинции раскрывается в мифологемах «край земли», «край света», «край в версте от ада», «место гибели», страданий, что конкретизируется историческими реалиями - место ссылки, каторги, мучений и гибели. В «Губернских очерках» М. Салтыкова-Щедрина Крутогорск - угол России, «безмятежное захолустье», дикая, языческая, лесная
страна, где «нога человеческая никогда не бывала» и по улицам «ходят дикие звери». «Из этого города даже дороги дальше никуда нет, как будто здесь конец миру» [14].
Во многом эти впечатления являются следствием социальных реалий. Северо-восточная окраина Вятской губернии - Березовские Починки Бисеровской волости, куда был сослан В. Короленко, - описывается как территория вне действия государственного закона: «Ни один губернатор никогда не бывал в этой волости, ни один исправник. не бывал даже ни один становой» [15]. Местные жители подчиняются естественным законам, правилам общины, а образ их жизни близок первобытному.
В самосознании русской интеллигенции XIX в. сформировались специфические образы, с помощью которых осмысливалась пространственная антиномия «столица - провинция». Это выразилось в противопоставлении столичного города как имперского пространства-льдины, плавающей в бездне моря - русского бунта и языческой стихии. А. Балдин пишет: «Большая часть России -это. "море", с обширной областью христианской "суши" в европейской части страны и бескрайним "водным" полем на востоке» [16]. Образованное столичное общество боится леса, «провинциального русского моря», спасается от него в городе, в сельских усадьбах. В герценовских «Записках одного молодого человека», якобы найденных автором в Вятке, предстаёт образ окружённого лесами, черемисами, болотами, вотяками края [17]. Двигаясь из Москвы, молодой человек пересекает Оку, за которой и открывается бесконечное водное пространство: «река была каким-то олицетворением препятствий и их возрастания, рубежей и их непреодолимости, семи тяжёлых замков, которыми запирается всё милое», пересекая Волгу, герой «чуть не потонул» [18].
В пространственном контексте северо-восточной России образ моря по своей семантике тождествен образу леса. «Таких лесов я после никогда не видел, - вспоминает А. Герцен о дороге из Вятки во Владимир, - они идут таким образом, не прерываясь, до Архангельска» [19]. Возвращение А. Герцена отмечено географическими точками: Волга, пересечь которую означает покинуть народную стихию и финский мир, - это граница между тёмным миром северных провинций и городами центральной России. Станция в восьмидесяти верстах от Нижнего Новгорода соединяется в сознании писателя с хронологической точкой, Новым годом: «Тогда въезжал я на почтовых в 1838 г. - в лучший, в самый светлый год моей жизни» [20].
Интересны и частные образы вятского текста, описывающие восприятие столицы и про-
винции как бы изнутри провинциальной жизни: столица - одновременно и мечта, недосягаемый идеал, и бездушный мир, провинция - уютная жизненная среда. М. Салтыков-Щедрин пишет: «В устах всех Петербург представляется чем-то вроде жениха, приходящего в полуночи» [21]. Однако реальное знакомство с шумным, лицемерным Петербургом оборачивается восхищением добрым, тихим Крутогорском. «Там и людей-то нет, а так, знаешь, что-то холодное, ослизлое. Провинциальное простодушие смотрит на эту толкотню: вот, мол, деловой-то город!» [22]
С середины 1870-х в среде народнической интеллигенции образ провинции подвергается некоторому переосмыслению. Она представлялась промежуточной ступенью между деревней и городом, именно здесь, как им казалось, следует искать народные истоки. Стремление к провинциальной жизни становится своеобразной заменой, или вариантом «хождения в народ» [23]. Страх перед народной стихией в это время сменяется желанием окунуться в неё, отсюда изменениям подвергаются и географические образы. Так, к примеру, Волга продолжает ассоциироваться с миром русской вольницы [24], однако под влиянием исторических преданий о Стеньке Разине и Пугачёве, «Бурлаков» И. Репина этот пространственный образ находит положительные отклики в душе русского интеллигента. Далёкие северные земли взрастили духовно сильного человека. У В. Короленко появляется образ «измождённого богатыря», духовно близкого «гонимому человеку». Позже в вятской ссылке этот образ ещё более конкретизируется: «Мне казалось, что над всем этим пейзажем, с его лесными далями. встаёт и складывается. какой-то ощутимый в душе образ, олицетворение северной природы и северного народа. Он был загадочен, немного иконописен, немного архаичен, на старинный славянский лад» [25]. Ссылка в далёкую провинцию есть Фиваида, дающая возможность искупить вину перед народом, пострадать за правду вместе с ним. В. Короленко, вспоминая впечатления о пути в вятскую ссылку (г. Глазов) пишет: «.нас встречали и провожали не враждебные, а скорее любопытно-сочувственные взгляды» [26].
Метагеографический образ Вятки отражён в очерках, посвящённых местам, где писатели отбывали ссылку, наполненных социальными, этнографическими, бытовыми подробностями. Как отмечают исследователи, популярное место ссылки, Вятский край, в русской литературе «изображался не просто непоэтически, а с подчеркнутым сарказмом. все в нем воспринималось как знакомое, но гипертрофированное в своем безобразии» [27].
В очерке В. Короленко «Ненастоящий город» предстаёт уездный Глазов. «Недели две назад, -пишет В. Короленко, название этого города было для меня лишь отвлеченным географическим термином. Кружок на карте на одном из притоков Вятки. Воображение прибавляло тусклое небо, леса, туманное лето, суровую зиму.» [28] Иллюзорность города заключается в отсутствии атрибутов настоящей городской жизни и причастность его в большей степени миру деревни -это преимущественно деревянные постройки, отсутствие подлинного купечества, ремесленников, торговли, фабрик и заводов. Первое впечатление от города - ощущение тишины в противоположность городскому шуму: «.здесь стояла действительная тишина. непробудная, вековая, стихийная. Ветер качал жидкие берёзки на берегу быстрой речки, которая крутой излучиной врезалась в обширную площадь, к самому центру города.» [29] Символом «незаконченности» стала полуразрушенная церковка, около которой стояло недостроенное здание нового храма. «Огромная колокольня высилась вроде вавилонской башни, кидая на окружающую мелкоту тень.., пока ей не надоело и она рухнула» [30].
Городская атмосфера сформировала особый тип человека, склонного к бродяжничеству, поскольку «ненастоящее существование рождает постоянное тяготение куда-то вдаль», для взрослых это «неведомые "прочие места", для юношества - деревня, дальние излучины реки, неведомые чащи густых лесов. Взрослых тянет неведомое будущее, детей - деревенское прошлое» [31].
Подобный образ вятского города рождается и у Я. Райниса, отбывавшего ссылку в г. Слободском: «Это гнёздышко поменьше Поневежа, но садов и каменных домов больше, две улицы начали мостить булыжником (который тем не менее выглядит непристойней, чем лужи)» [32]. В одном из своих писем к Аспазии он сообщает: «Подолгу сижу на крутом берегу реки. Берега очень напоминают берега Волги, высокие, поросшие лесом» [33]. С Кропачевской горы поэт любовался голубыми далями заречья, лесами, пил из протекающего здесь родника. Растущие здесь деревья сегодня известны как «сосны Райниса», более молодые из них привлекают внимание своей необычной формой. Такие деревья с искривлёнными стволами обычно встречаются на морских берегах. Окружающий пейзаж, отражённый в воспоминаниях, письмах, стихах, также является важнейшим источником геопоэтических образов. Сумеречная синева вечера на вятском берегу, его тишина, позволяющая услышать каждый звук, подсказала название одного из поэтических сборников Я. Райниса. Аспазия, приехавшая в то время в ссылку к мужу, писала: «Нам пришло в голову объединить обе особенности
этого вечера в названии книги: "Далёкие отзвуки в синем вечере"» [34].
Дореволюционные ссыльные, среди которых было множество выдающихся деятелей культуры, внесли огромный вклад в социокультурное развитие отдалённых российских провинций, не менее важно и то, что они стали подлинными «гениями места», знаковыми личностями, имена которых определили символику культурного ландшафта.
Примечания
1. Кулаков В. Геопоэтика как модус поэтологии // От геополитики к геопоэтике. Москва, Крымский геопоэтический клуб. 24.04.1996. URL: http://www.liter.net/ geopoetics/kulak.html# (дата обращения 15.10.2012)
2. Сид И. Основной вопрос геопоэтики // И. Сид и группа «Полуостров». От геополитики к геопоэтике. Москва, Крымский геопоэтический клуб. 24.04.1996. URL: http://www.liter.net/geopoetics/penin.html (дата обращения 15.10.2012)
3. Лебенсраум С. Простор для молодой фантазии // От геополитики к геопоэтике. Москва, Крымский геопоэтический клуб. 24.04.1996. URL: http:// www.liter.net/geopoetics/lebensr.html (дата обращения 15.10.2012)
4. Балдин А. Протяжение точки. М.: Эксмо, 2009. С. 38.
5. Маслова Н. М. Путевые записки как публицистическая форма. М.: Изд. Моск. ун-та, 1977. С. 5.
6. Салтыков-Щедрин М. Н. Губернские очерки. М.: Правда, 1985. С. 293.
7. Райнис Я. Избранные произведения: в 2 т. Т. 1. Стихи / пер. с латыш. М.: Худож. лит., 1990. С. 387.
8. Там же. С. 390.
9. Федотов Г. В. Трагедия интеллигенции // Федотов Г. В. Избранные труды. М.: РОССПЭН, 2010. С. 59.
10. Короленко В. Г. История моего современника // Короленко В. Г. Собр. соч.: в 6 т. Т. 6. М.: Худож. лит., 1954. С. 105.
11. Герцен А. Былое и думы. М.: ООО «МедиаКни-га», 2001. С. 188.
12. Короленко В. Г. История моего современника // Короленко В. Г. Собр. соч.: в 6 т. Т. 6. М.: Худож. лит., 1954. С. 154.
13. Герцен А. Записки одного молодого человека. М.: Правда, 1988. С. 15.
14. Салтыков-Щедрин М. Н. Губернские очерки. М.: Правда, 1985. С. 27.
15. Короленко В. Г. История моего современника // Короленко В. Г. Собр. соч.: в 6 т. Т. 6. М.: Худож. лит., 1954. С. 156.
16. Балдин А. Протяжение точки. М.: Эксмо, 2009. С. 203.
17. Герцен А. Записки одного молодого человека. М.: Правда, 1988. С. 23.
18. Там же. С. 25.
19. Герцен А. Былое и думы. М.: ООО «МедиаКни-га», 2001. С. 203.
20. Там же. С. 224
21. Салтыков-Щедрин М. Н. Губернские очерки. М.: Правда, 1985. С. 30.
22. Там же.
23. Закирова Н. Н. «Ненастоящий город» или «богоспасаемый град». URL: http://www.uglitskih.ru/ critycs/zakirova%208.htm (дата обращения: 28.07.2012)
24. Короленко В. Г. История моего современника // Короленко В. Г. Собр. соч.: в 6 т. Т. 6. М.: Худож. лит., 1954. С. 256.
25. Короленко В. Г. История моего современника.
26. Там же. С. 259.
27. Закирова Н. Н. Указ. соч.
28. Короленко В. Г. Ненастоящий город // В. Г. Короленко. Полное собр. соч. СПб.: Изд. Т-ва А. Ф. Маркс, 1914. Т. 2. URL: http://leb.nlr.ru (дата обращения 14.05.2012)
29. Там же.
30. Там же.
31. Там же.
32. Короленко В. Г. Ненастоящий город.
33. Там же.
34. Малых Ю. П. Сплетение судеб. Киров: Вят-ка-Инфо, 2006. С. 129.
УДК 821
Я. И. Пахомова
МИСТИЧЕСКОЕ СВОЕОБРАЗИЕ ХУДОЖЕСТВЕННОГО МИРА Н. В. ГОГОЛЯ В ИНТЕРПРЕТАЦИИ ПЕРМСКОГО ТЕАТРА «У МОСТА»
Статья посвящена творчеству драматурга Н. В. Гоголя и анализу спектаклей по его произведениям в пермском театре «У Моста». Творчество драматурга многогранное и неоднозначное, вследствие этого в статье систематизированы литературоведческие характеристики драматургии Н. В. Гоголя и на их основе выделены особенности его художественного «мира». Анализ спектаклей пермского театра «У Моста» построен на применении фе-номенолого-герменевтической методологии, основанной на процессе восприятия театрального действия, посредством постепенного разгадывания кодов и интерпретаций.
The article deals with the dramatic works of Nikolai. V. Gogol and their stage versions made by "U Mosta" Theatre. As works of this author are complex and controversial, the article classifies different literary criticisms of his dramas and outlines the traits of his creative work. The analysis of "U Mosta" performances employs phenomenological and hermeneutical methods based on perception of a theatrical performance as a process of progressive deci phering of codes and interpretations.
Ключевые слова: М. Мак-Донах, театр «У Моста», спектакли.
Keywords: N.V. Gogol, "U Mosta" Theatre, performances.
Творчество H. В. Гоголя было неоднозначно оценено его современниками. Одни обвиняли его в неправдоподобности, безнравственности, грубости языка, в нарушении канонов драматургии классицизма. Другие воспринимали его творчество с энтузиазмом, находили его своеобразным
© Пахомова Я. И., 2012
и оригинальным. Современники Н. В. Гоголя не смогли в полной мере воспринять и прочувствовать своеобразие поэтики его художественного слова. Этот недостаток в полной мере был исправлен последующими столетиями. Н. В. Гоголь очень любим в театре XX-XXI вв. В XX в. творчество Н. В. Гоголя стало востребовано гораздо сильнее, чем в предшествующем столетии. Маяковский, Булгаков, Малевич, Шагал, Кандинский многое почерпнули из его художественного мира. Персонажи Н. В. Гоголя - гротескные, парадоксальные, склонные в поведении к иррациональному. Они стали архетипами и вошли в нашу картину мира.
Исследованию художественного «мира» Н. В. Гоголя посвящено большое количество работ. Суммируя имеющиеся в литературоведении XX в. характеристики драматургии Н. В. Гоголя, мы можем выделить следующие особенности его художественного «мира»:
1. Параллельная актуальность проблематики - «вечное» попадание в контекст времени и культуры
А. Чепуров замечал следующее: «Н. В. Гоголь -это сейсмически отзывчивый на время драматург. В каждую историческую эпоху он активно отзывается на современность» [1]. В. Фокин высказал мысль том, что «"Ревизор" Н. В. Гоголя - всегда попадает в контекст времени и культуры» [2].
2. Соединение реальности с потусторонним миром, сочетание быта и мистики
Писатель во многом опередил свое время. Начало XIX в. - время расцвета сентиментализма и романтизма. На первый план писатели выводят героя-индивидуалиста, способного тонко прочувствовать происходящее вокруг. Романтизм нацелен на раскрытие духовно-творческого потенциала личности, на отображение чувств, страстей, самого естества человека. А критический реализм, как известно, выражается в правде жизни, в создании типичного героя, который находится в типичных обстоятельствах, в воплощении социально-бытовых конфликтов. И как будто бы Н. В. Гоголь, в свойственной ему сатирической манере, изображает собирательные образы людей (чиновников, дворян, купцов и т. д.), эти образы узнаваемы, они являются отображением жизни, ценностей и мира, который их породил. Но не смотря на это реализм Н. В. Гоголя - мистический. Мистика всюду: в судьбе писателя, в его творчестве и даже в его смерти. В творчестве Н. В. Гоголя мистика заключается в самих героях, в их диалогах, в атмосфере происходящего действия.
Мы можем также согласиться с мнением Н. Степанова о многостороннем влиянии творчества Н. В. Гоголя на развитие мировой драматургии [3].
