CC BY
83
УДК 821.111
А. А. Аствацатуров
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2012. Вып. 1
ГЕНРИ МИЛЛЕР И УОЛТ УИТМЕН
В настоящей статье мы сделаем попытку сопоставить два мировидения, два чувства жизни, двух американских авторов: Генри Миллера (1891-1980) и Уолта Уитмена (1819-1892) — и проследить, какое влияние автор «Листьев травы» оказал на создателя скандально знаменитых «Тропиков». Г. Миллер, как мы попытаемся показать, принадлежит к числу писателей ХХ в., работавших в уитменовской традиции и обогащавших ее новыми открытиями. С самого начала творческого пути он увлекается текстами Уолта Уитмена, постоянно возвращается к ним, регулярно перечитывает их и размышляет над ними. Влияние У Уитмена [1, с. 158-159] подтверждается постоянным упоминанием его имени почти во всех без исключения миллеровских текстах: в романах парижской трилогии, в переписке и трактатах. Кроме того, Г. Миллер посвящает У Уитмену более 20 страниц работы «Книги в моей жизни» (Гл. XII, «Письмо Пьеру Ледену») [2, с. 252-275], где проводит крайне любопытное сопоставление У Уитмена и Ф. Достоевского.
Генри Миллер проявляет интерес к У. Уитмену уже в 1910-е годы: он восхищается автором «Листьев травы» как поэтом, и как мыслителем [3, р. 38], и, что самое существенное, как личностью, открывшей собственный путь самоосуществления. С годами эти интерес и восхищение усилятся до такой степени, что в 1940-1950-е годы Г. Миллер, чтобы лучше понять фигуру У Уитмена, обратится к литературе, посвященной его жизни и творчеству, работам Р. М. Баки [2, с. 258, 259, 262], П. Жамати [2, с. 256, 257, 269], Д. Г. Лоуренса [2, с. 267-268], Ц. Г. Миллера [2, с. 270], Л. Базальметта [2, с. 271], О. Карджилла [2, с. 273], к которым он неоднократно в сборнике «Книги в моей жизни» отсылает читателя.
В У Уитмене Г. Миллера привлекала, так же как в Г. Торо, Ф. Ницше и восточных мудрецах, несводимость его к образу «автора», «литератора», «философа». Он видел в нем нечто большее — Человека, вставшего на Путь поиска основания своего «я» и жизни, игнорировавшего конвенции искусства, здорового (в ницшевском понимании этого слова), т. е. свободного от бремени внеположных идеалов и стереотипов, европейских по духу. «Ни в одном из европейских языков, — пишет Г. Миллер в романе „Тропик Рака", — нет слов, чтобы передать американский дух, который Уитмен сделал бессмертным. Европа набита искусством, в ее земле схоронено множество великих мертвецов, и ее музеи ломятся от краденых сокровищ. Но никогда она не знала ЧЕЛОВЕКА, чей дух был свободен и здоров» [4, с. 270].
У. Уитмен, обладая романтическим инстинктом, был в первую очередь мистиком, строителем собственной жизни, а затем уже литератором. Литературное сочинительство включалось им как важный элемент в процесс самопостроения личности и являлось свидетельством и следствием этого самопостроения, пророчеством, иероглифическими письменами, оставленными самой жизнью. Обращаясь к художественным произведениям, созданным другими, У. Уитмен сосредоточивался не на самих текстах, а на генерировавшем их жизненном инстинкте, укорененном в личности автора [5, с. 21].
© А. А. Аствацатуров, 2012
В «Книгах в моей жизни» Г. Миллер безошибочно угадывает в У Уитмене родственную фигуру, личность, вставшую на путь самовозрастания. Подобно У Уитмену, рассуждавшему о Р. Бернсе и П. Б. Шелли не как о поэтах, а как о личностях, Г. Миллер почти не касается текстов У. Уитмена и пишет о нем как о человеке, точнее о жизненной воле, воплотившейся в его личности. Он описывает фотографии У Уитмена, приводит примеры из его биографии, размышляет о чертах его характера. Г. Миллер неоднократно подчеркивает, что У Уитмен больше, чем просто поэт: «...Уитмен более велик, чем просто поэт» [2, с. 252]; «Они (речь идет об У Уитмене и Ф. М. Достоевском. — А. А.) были уже не „литераторами" и даже не художниками, а освободителями» [2, с. 277]. Это же отношение к У Уитмену угадывается в редких упоминаниях автора «Листьев травы» в романах парижской трилогии [6, с. 544].
Разговор об У Уитмене позволяет Г. Миллеру сделать важное обобщение, к которому он приходит уже в 1930-е годы. В «Тропике Рака» он пишет: «Все, что есть в Америке стоящего, Уитмен сумел уловить и передать в своих стихах» [4, с. 283]. Позднее в эссе, вошедшем в сборник «Книги моей жизни», Г. Миллер последовательно развивает эту мысль. Он солидаризируется с высказыванием У. Уитмена в отношении американского народа, «взращенного в здоровых природных условиях» [2, с. 261], который получает стимул «просто жить» [2, с. 261], ежесекундно наслаждаясь всяким проявлением этого мира. Строго говоря, эту идею еще до У Уитмена высказал Р. У Эмерсон в трактате «Доверие к себе».
Возможность «просто жить», быть «на стороне жизни», проживать именно свою жизнь, а не навязанную интеллектуальную схему, У. Уитмен и Г. Миллер неразрывно связывают с Америкой. «Быть может американский писатель, — высказывает Г. Миллер предположение, — находится ближе к корням и более восприимчив к тому, что называется жизненным опытом» [2, с. 251]. Сам Г. Миллер, стремившийся на протяжении всего своего пути «просто жить», именно благодаря этому в 1950 г. включает себя в американскую культурную традицию, прежде всего, в особую традицию мысли, неотделимую от практики, представленную в первую очередь фигурами Р. У. Эмерсона, Г. Торо и У Уитмена. Бегство Г. Миллера из Америки в Европу (в Париж, затем в Грецию, а после на калифорнийское побережье) было чисто американским проектом. Осознание собственной «американскости» в этом непреодолимом инстинкте «просто жить» пришло к Г. Миллеру лишь в Биг-Суре. Процитировав У. Уитмена, Г. Миллер пафосно признается в собственном патриотизме [2, с. 261].
Ориентация на жизнетворчество, опыт, объединяющий двух американцев, У Уитмена и Г. Миллера, предполагает наличие еще одной черты — отсутствия интеллектуальной дисциплины, неумения или, скорее, нежелания излагать последовательно, логически мировоззренческую позицию. Читая У Уитмена, легко почувствовать, что его прозрения противятся линейному развертыванию. У. Уитмен, отождествлявший философию и религию [7, р. 22], не доверял полностью абстрактной мудрости, интеллектуальному познанию [7, р. 41-42]. Он стремился сохранить единичность своего уникального опыта, многосмысленность интуиций в письме, которое Жиль Делез назвал «отрывочным» [8, с. 81-82]. Г. Миллер, как и У Уитмен, Г. Торо и Р. У Эмерсон, не склонен полагаться на книжную мудрость, философские схемы, о чем он никогда не устает напоминать своим читателям. Мы уже отмечали, что даже в философских отступлениях художественных текстов и в эссеистике Г. Миллер намеренно не стремится последовательно логически развивать высказанную им мысль. Он, подобно У. Уитмену,
уклоняется от окончательной определенности, от доведения интуиции до абстракции и уходит с территории безличного «общего знания» к единичному образному воплощению идеи.
И все же антиинтеллектуализм Г. Миллера лишь одной своей стороной связывает его с американской традицией, в частности с У Уитменом. Здесь, на наш взгляд, мы имеем дело не только с сугубо американским инстинктом, но, скорее, с самоотрицанием духа, которое было свойственно уже европейским мыслителям конца XIX — начала ХХ в. И Г. Миллер в этом отношении — последователь как У Уитмена, так и Ф. Ницше, и А. Бергсона, и О. Шпенглера.
Г. Миллер и У. Уитмен поразительно едины в понимании Бога. Мистик и пантеист У. Уитмен, как и впоследствии Г. Миллер, разрывает с традицией христианского трансцендентного Бога, отделенного от своего творения. С Богом У Уитмен и Г. Миллер общаются почти на равных [7, p. 36-37]. Говоря об У Уитмене, Г. Миллер имеет в виду и себя: «Мы знаем, что проблемой Достоевского был Бог. Но никогда Бог не был проблемой для Уитмена. Он был вместе с Богом, как слово было вместе с Богом с начала времен» [2, с. 252]. Это глубоко справедливое замечание подчеркивает неоязыческий характер религиозности обоих американских авторов. Бог для У Уитмена и для Г. Миллера есть сущность мира, его духовное основание, неотделимое от человеческой души. Г. Миллер замечает по этому поводу: «Достоевский, просветленный из самых глубин, должен был очеловечить Бога в себе. Уитмен, награжденный просветлением извне, должен был обожествить в себе человека» [2, с. 275; 9, с. 209]. Бог У Уитмена и Г. Миллера есть проекция человеческого духа, притом несовершенная [5, с. 42]. Г. Миллер, понимая Бога как порождение человека, как неотделимый от человека идеал, творимый им самим, следует не только У Уитмену, но и Ф. Ницше. Впрочем, Г. Миллер идет дальше Уитмена, полагая, что человек, обретший себя и свою сущность, станет равным Богу.
Отрицая трансцендентный характер Бога и всевластие отчужденного от жизни интеллекта, У. Уитмен и Г. Миллер тем самым утверждают идею целостности жизни и нерасторжимости духовного и телесного [5, с. 35]. Тело человека и тело мира оказываются в центре их поисков и художественных интересов. У Уитмен и Г. Миллер одинаково любуются человеческим телом (см., например: "Su^ verses for my Body let us write, for we are one", «В такие строки воплотим меня (ведь с плотью мы одно)» [9, с. 50-51]; «Физиологию с головы до пят я пою, / Не только лицо человеческое и не только рассудок достойны / Музы, но все Тело еще более достойно ее, / Женское наравне с мужским я пою» [9, с. 55]; «Я поэт Тела, и я поэт Души» [9, с. 99]) и даже сакрализируют его («Если что-нибудь священно, то тело людей священно», — пишет У Уитмен [9, с. 163]). Г. Миллер, характеризуя У Уитмена и цитируя «Листья Травы», пишет в романе «Тропик Рака»: «Уитмен был поэтом Тела и поэтом Души» [4, с. 283]. Тело становится для них источником мудрости, дарит человеку ощущение собственной самотождественности. Тело, по мнению Г. Миллера и У Уитмена, отнюдь не сосуд греха. Оно пребывает в единстве с телом Вселенной и дает человеку возможность чувствовать себя формой жизни. Его инстинкты следует принять, ибо они являются проявлением самой жизни, здоровья. Поэтому подлинная поэзия жизни разрывает с культурными табу и, с точки зрения традиционной морали, оценивается как непристойная: обоих американских авторов, как мы знаем, упрекали в непристойности. Г. Миллер пишет в этой связи об У. Уитмене, учитывая и собственный опыт: «Я говорю о здоровье и жизненной силе, которые исходят от его языка, а стало быть, от его внутренней сущности. Делая на этом упор,
я хочу показать, что именно свобода от культурных обязательств, отсутствие интереса к раздражающим проблемам культуры, вероятно, во многом способствовали этому тонизирующему свойству его поэзии» [2, с. 254].
Впрочем, представления У. Уитмена о теле и соответственно о характере Вселенной пережили некоторую эволюцию [7, р. 27-31]. Физическая реальность распадается в его глазах, и Вселенная превращается из материального тела в не-материальное. Как отмечает известный исследователь творчества У Уитмена, автор «Листьев травы» с 1860 г. эволюционировал от материализма, окрашенного спиритуализмом, к спиритуализму, соединенному с материализмом, что сказалось и на принципах его письма [7, р. 31].
Г. Миллер прошел несколько иную эволюцию: он больше близок позднему У. Уитмену. В его концепции различимы идеи даосизма, А. Бергсона и Ф. Ницше. Материя для Г. Миллера не первичное начало жизни, а форма, проявление бестелесной энергии, препятствующая ее свободному движению.
У. Уитмен и Г. Миллер близки и в понимании природы человеческого «я». Оба они мыслили человека изначально свободным, недетерминированным внешними обстоятельствами, и полагали, что источник освобождения человека следует искать не вне его «я», а в нем самом. Политику они не рассматривали как сколько-нибудь пригодный способ изменения общества [5, с. 17]. У Уитмен, как известно, участвовал в важнейших политических событиях своего времени, но разочаровался в действенности политики. Г. Миллер, несмотря на весь свой интерес к анархизму (заметим, чисто теоретический!), был изначально вызывающе аполитичен: в отличие от Г. Торо и У Уитмена, он не имел «гражданского опыта» и откликался на общественные катаклизмы лишь в тех редких случаях, когда они задевали его личные интересы. В У. Уитмене Г. Миллер видел подобного себе мудреца, дистанцировавшегося от общественных проблем: «Уитмена, прочно укорененного в вечном настоящем, в водовороте вечного потока, почти не волнуют судьбы мира... В глубине души он уверен, что в мире все хорошо. Он знает и больше. Он знает: если с миром что-то неладно, то суетиться бесполезно. Он знает: единственный способ наставить мир на истинный путь, если можно так выразиться, состоит в том, чтобы каждый живущий сначала сам встал на истинный путь» [2, с. 253]. «Уитмен, казалось, не замечал бедствий своего времени. Он жил не в какую-то определенную эпоху, а в состоянии духовной полноты» [2, с. 253].
Перенесение внимания с общества на индивида вовсе не означает, что У. Уитмен и Г. Миллер защищают позицию крайнего индивидуализма. У Уитмен, отстаивавший демократические ценности, вслед за Р. У Эмерсоном мыслит человека одновременно и как отдельного индивида, и как воплощение всеобщего духа, народа, почвы, природы — таким выглядит персонаж его поэмы «На Бруклинском перевозе». Обретя свое «я», став индивидуальным, субъект открывает в себе всеобщее, абсолютное. Его частная биография становится коллективной [8, с. 81]. Подобное понимание соотношения индивидуального и коллективного характерно и для Г. Миллера. Оно является стержневой идеей его мировидения и отражает интерес автора к концепциям даосов, П. Кропоткина, О. Ранка и О. Шпенглера. Для Г. Миллера человек становится индивидуальным, когда обнаруживает ядро своего «я», т. е. всеобщее начало в своей личности, волю, приводящую в движение мир, судьбу культуры и народа, к которому человек принадлежит.
У. Уитмена и Г. Миллера объединяет доктрина «доверия к себе», восходящая к трансценденталистам. Оба они утверждали необходимость принятия человеком сво-
ей природы, своей сущности, своего глубинного «я», т. е. совпадения личности с собой. В работе «Книги в моей жизни» Г. Миллер цитирует Д. Г. Лоуренса, уловившего этот импульс «уитменовского послания»: «Это отпущенная на свободу душа — душа, доверившаяся собственной судьбе и смутным очертаниям большой дороги» [2, с. 267]. У Уитмен для Г. Миллера — образец самотождественности, предельно цельная личность, микрокосм, вобравший в себя вселенную. Поэтому автор «Листьев травы», по мысли Г. Миллера, смог бы выдержать одиночество, которое идеализировал и абсолютизировал Г. Торо: «Достоевский не смог бы жить один — независимо от того, сколь совершенна его жизнь или жизнь мира. Тогда как Уитмен, думаю, смог бы» [2, с. 255].
Фигуру У Уитмена, реализовавшего идею «доверия к себе» и пролагавшего собственный путь без оглядки на стереотипы, Г. Миллер, как нам представляется, трактует в духе Ф. Ницше. Ницше, а вслед за ним и Г. Миллер, осуждали в человеке и в культуре реактивность, ориентацию на другого. У. Уитмен, по мнению Г. Миллера, наделен способностью утверждать жизнь, а не отрицать ее: «В Уитмене есть одна особенность, которую я недостаточно подчеркнул, хотя для меня она чрезвычайно поучительна: я имею в виду то, как спокойно, упорно и невозмутимо он добивался поставленной цели. <.. .> При этом он никогда не тратил времени на борьбу с врагами. Он шел вперед решительно, уверенно, непоколебимо. Его прямой взгляд врагов просто не замечал» [2, с. 271]. У Уитмен «.никогда не прибегал к языку отрицания, не презирал, не поносил и не оскорбил ни одно человеческое существо.» [2, с. 272]. Г. Миллеру, по всей видимости, представляется, что У Уитмен реализовывал ницшеанский идеал. Сам он стремился к его осуществлению, к подобной самотождественности, к творческому утверждению. Отрицание, борьба с противником, бунт, революция — все это Г. Миллер расценивал как невротическую реакцию, как неспособность человека быть собой, как жалкую потребность в другом. Таковы некоторые персонажи «парижской трилогии»; таковым подчас выступает и сам Г. Миллер, как действующее лицо, находящийся лишь в начале поиска себя, когда всеобщая воля в нем еще только пробуждается.
Г. Миллер принимает идею У Уитмена, полагавшего, как и Генри Торо, что человек обретает свое «я», воссоединившись с природой [5, с. 28], оказавшись в ее средоточии, почувствовав себя одной из ее многочисленных форм, которые существуют наравне с ним. В природе У Уитмен и Г. Торо видят гармонию, целесообразность, естественный закон [5, с. 31]. Для пантеиста и мистика У Уитмена она поток, волна, непрерывное становление, не имеющее ни начала, ни конца. Для Г. Миллера парижского периода (1930-е годы) не природа, а сама жизнь обладает теми свойствами, которые Г. Торо и У Уитмен приписывали исключительно естественному миру.
Однако данное различие не представляется нам столь уж существенным. Генри Миллер, как мы попытались показать, сохраняет приверженность тем же самым принципам, на которых основывалась философии жизни Уолта Уитмена.
Литература
1. Зверев А. М. Модернизм в литературе США. Формирование, эволюция, кризис. М.: Наука, 1979. 318 с.
2. Миллер Г. Книги в моей жизни: эссе: пер. с англ. / сост. и коммент. А. М. Зверева. М.: Б. С. Г. -ПРЕСС, 2001. 540 с.
3. Ferguson R. Henry Miller. A Life. New York; London: Hutchinson, 1993. 397 p.
4. Миллер Г. Тропик Рака. СПб.: Азбука, 2000. 448 с.
5. Венедиктова Т. Д. Поэзия Уолта Уитмена. М.: Изд-во МГУ, 1982. 128 с.
6. Миллер Г. Тропик Козерога. СПб.: Азбука, 2000. 544 с.
7. Asselineau R. The Evolution of Walt Whitman. The Creation of a Book. Cambridge: Cambridge University Press, 1962. 392 p.
8. Делез Ж. Критика и клиника / пер. с фр. О. Е. Волчек, С. Л. Фокина. СПб.: Machina, 2002. 240 c.
9. Уитмен У. Листья травы. СПб.: Азбука-классика, 2005. 448 с.
Статья поступила в редакцию 19 декабря 2011 г.
