CC BY
21
речи // Русский язык в его функционировании. Коммуникативно-прагматический аспект. М.: Наука, 1993. С. 90-136.
Кавинкина И. Н. Проявление гендера в речевом поведении носителей русского языка. Гродно: Изд-во ГрГУ, 2007. 153 с.
Крысин Л. П. Некоторые принципы словарного описания русской разговорной речи (Постановка задачи) // Русский язык в научном освещении. № 2 (16) 2008. М.: Изд-во «Языки славянской культуры», 2008. С. 110-118.
Скляревская Г. Н. Русский язык конца XX века: версия лексикографического описания // Словарь. Грамматика. Текст: Сб. ст. / отв. ред. Ю. Н. Караулов, М. В. Ляпон. М.: Ин-т рус. яз., 1996. С. 463-472.
Словарь русского языка в четырех томах. Том I. А-И / гл. ред. четвертого издания А. П. Евге-ньева. М.: Рус. яз.; Полиграфресурсы, 1999. 702 с.
Черняк В. Д. Современная лексикография как зеркало социальной жизни современной
России // Современная русская речь: состояние и функционирование. Сборник аналитических материалов / под ред. C. И. Бoг-дaнoвa, Л. А. Вepбuцкoй, Л. В. Mocкoвкuнa, E. E. Юpкoвa. СПб.: Издат. дом «МИРС», 2004. С. 131-155.
Чуйт В. M. О четырех степенях естественности устной спонтанной речи (данные аудиторского эксперимента) // Материалы XL международной филологической конференции. Вып. 24. Полевая лингвистика. Интегральное моделирование звуковой формы естественных языков. 23-25 марта 2011 г. Санкт-Петербург / отв. ред. А. C. А^тв^т, науч. ред. H. В. Бoгдaнoвa. СПб.: Изд-во Фил. факта СПбГУ, 2011. С. 222-229.
Meyer C. F. English Corpus Linguistics: An Introduction. Cambridge: Cambridge University Press, 2004. 168 p.
Oldfield R. C. Things, Words, and the Brain // Quarterly Journal of Experimental Psychology. Psychology Press, 1966. Vol. 18. P. 340-353.
УДК 811.512.37’271.2 + 811.111’271.2
ББК Ш100.3 (2 Рос.Калм) + Ш164.3-5 + Ш143.21-5
ГЕНДЕР И РОДСТВО В КАЛМЫЦКОЙ ЛИНГВОКУЛЬТУРНОЙ ТРАДИЦИИ В СОПОСТАВЛЕНИИ С АНГЛИЙСКОЙ
А. В. Paдuoнoв
Ряд культурологов отмечает, что язык в современном языкознании служит не только объектом изучения и освоения, но и «носителем», «зеркалом» культуры [Гендер 2011: 6]. В фокусе зрения лингвокульту-рологов лежат элементы культуры, которые отражают, формируют информацию при помощи языка. Одним из таких элементов является гендер — социокультурный конструкт, аккумулирующий представления о мужественности и женственности, характерные для общества в определенный период его развития.
Эдвин и Ширли Арденер писали: «В любом обществе существуют господствующие (dominant) способы выражения, создаваемые доминирующими в нем структурами. В любой ситуации “слушают” и “слышат” лишь доминирующий способ выражения,
лишенная голоса группа (muted group) в любом контексте должна выражать себя в терминах доминирующего способа, а не той модели выражения, которую она могла бы создать сама» [Гендер 2011: 9]. Очевидно, что под лишенной голоса группой следует понимать женщин. С 70-х гг. прошлого столетия, что совпало со временем зарождения гендерной лингвистики, была предпринята серия попыток предоставить слабому полу голос в языке, а иногда и изменить сам язык. В частности, можно привести один пример крайней интерпретации теории Арденеров, отраженной в работе представительницы радикальной гендерной лингвистики Мери Дэйли, которая призывала отказаться от слова history в пользу herstory из-за якобы включения в состав первого гендерно маркированного элемента his «его». Кроме ча-
стичного упоминания в прессе в 1980-х гг. и появления ряда интернет-сайтов, данная этимологически необоснованная лексема дальнейшего распространения не получила.
Дейл Спенсер, автор книги «Man Made Language» (название которой можно перевести двояко — «Язык, созданный человеком» или «Мужчина создал язык»), в своем труде утверждает, что язык стал средством манипуляции реальностью для мужчины, и приводит несколько примеров: слово «материнство» в патриархальной традиции имеет исключительно позитивную дефиницию, так что другие стороны женского опыта, связанные с этим понятием, не могут быть выражены в языке: happy motherhood («счастливое материнство»), но не *unhappy motherhood [Spencer 1990: 31-40].
Принимая позицию Спенсера и других видных ученых, в настоящей работе мы попытаемся раскрыть асимметричность представления мужчин и женщин на примере некоторых терминов, выражающих семейно-родственные отношения в калмыцком и английском языках. Наша рабочая гипотеза заключается в следующем: объем семантики, заключенный в наименованиях родства, а также их функционирование внутри и за пределами семейного дискурса обусловлены ментально-культурными и национальноисторическими особенностями развития, зафиксированными в языке и сознании этих народов, а также традиционным распределением гендерных ролей в социуме.
Введение термина «гендер» в языкознание повлекло за собой необходимость четкого разграничения его от понятия «пол». Отечественные исследователи раскрывают сущность этих категорий через их взаимную корреляцию (Пушкарев 1998; Воронина 2001; Шведова 2000; Лорбер 1999; Зиммерман, Уэст 1999). Приводя несколько упрощенное определение, можно сказать, что сказать, что «пол - это биологические данные, а гендер — социальное приобретение» [Miller 1977: 51].
Общим для калмыцкого и английского языков является факт флективно-маркированного гендерного различения, т. е. род как грамматическая категория в известной степени нерелевантен. Р. Квирк все же выделяет девять моделей применения гендера, называя их «смысловым родом» (notional, covert) в отличие от «грамматического» (grammatical, overt), характерного, например, для русского языка [Quirk 1985: 314].
Нас интересует класс гендерно маркированных и немаркированных одушевленных существительных, в разряд которых попадают все термины родства: эцк ‘отец’ / эк ‘мать’, аав ‘дедушка’ / ээщ ‘бабушка’, кввун ‘сын’ / куукн ‘дочь’; bachelor / spinster, father / mother, Mr / Mrs, Miss, Ms.
К гендерно маркированным парам в английском языке относятся: bridegroom жених/ bride невеста, widower вдовец/ widow вдова. Интересно отметить, что с графической точки зрения это редкие случаи более длинных слов мужского рода. В калмыцком грамматические маркеры применяются для дифференциации животных: нунн цар ‘трехлетний вол’ / нунщн укр ‘трехлетняя корова’. Для обозначения одушевленных лиц существуют следующие лексемы: эр ‘мужчина’, эм ‘женщина’, куукн ‘девочка’, ах ‘старший’, ду ‘младший’, эгч ‘старшая сестра’. Так, отдельно употребляющийся термин ду означает младшего брата, а с добавлением элемента куукн — младшую сестру [Грамматика калмыцкого языка 1983: 95-97].
Для калмыцкого языка важен компонент нанц, представляющий группу родственников со стороны матери: нанц ах / нанцх ‘дядя, брат матери’, нанц эгч ‘тетя, сестра матери’, нанц ээщ ‘бабушка по матери’. Групповой термин нанцнр применяется по отношению ко всем матрилинейным родственникам. Ц. К. Корсункиев верно заметил, что элемент нанц выражает отношения родства детей и потомков по дочери к ее родителям и родственникам мужского пола, вторые элементы репрезентируют отношения дочери к ее родственникам мужского пола, соотнесенные с ее потомками [Пюр-беев 1996: 170]. Нанц относится к классификационным терминам, распространенным в алтайских языках, и отражает патрилокаль-ность и патрилинейный счет родства. Для современного английского языка подобные классификационные термины нехарактерны.
Английским лексемам с дуальным (общим) родом (dual gender) — siblings ‘братья или сестры’, parents ‘родители’, grandparents ‘родители родителей’, spouse ‘супруг’
— соответствуют калмыцкие парные слова: ах-ду (братья — от ах ‘старший брат’ и ду ‘младший брат’), эк-эцк (родители — от эк ‘мать’ и эцк ‘отец’), аав-ээщ ‘дедушка и бабушка’, а также словосочетание залу гергн хойр (досл. ‘муж и жена’). Проф. П.
Экерт в своем труде «Язык и гендер» полагает, что порядок следования гендерно маркированных единиц в сочетаниях (gender order) конвенционален, закреплен в сознании носителей языка. Mr. and Mrs. Smith, husband and wife, Adam and Eve — все это примеры данной конвенции, идеологии, отмеченные грамматистами XVI в., которые утверждали, что такой порядок следования отражает естественное биологическое превосходство мужчины над женщиной [Eckert 2003: 34]. Вышеприведенные примеры парных слов из калмыцкого языка полностью соответствуют данному положению. Исключение эк-эцк можно объяснить либо фонологическим принципом (инициальную позицию занимают элементы, стоящие впереди согласно алфавиту), либо, что нам кажется более правдоподобным, отголоском матриархата.
Брак порождает не только новые отношения между семьями, но и генерирует целую сеть новых наименований, которые принято называть терминами свойства. Так как отношения строятся по модели родственных, то неслучайно при назывании родственников супруга используют термины родства с прибавлением элементов: в калмыцком это стоящий в препозиции элемент хадм: хадм эк’теща, свекровь’ / хадм эцк ‘тесть, свекор’; в английском языке — постпозиционный элемент in-law: mother-in-law /father-in-law. Все термины свойства в обоих языках по структуре сложные или составные, исключая лексемы, эксплицирующие понятия «муж», «жена»: husband / wife; аваль ‘законный (первый) муж’, залу ‘муж’/ ан; аваль ‘законная (первая) супруга’, гергн ‘жена’, хатн ‘супруга [выс. стиль]’ [Монраев 2002: 14-15]. Большее количество данных терминов в калмыцком языке подтверждает возможность существования полигинии у калмыков, унаследованной от ойратов [Батмаев 2008: 46]. Многоженство существовало вплоть до конца XIX в., но было крайне редким явлением. Основная причина появления второй жены хввт гергн — отсутствие детей (т. е. наследников) у первой аваль, которая в свою очередь не имела права противиться воле мужа. Это положение отражено в народной мудрости, что можно проиллюстрировать на примере пословиц: Хввт гергн хввнэ махнас эмтэхн ‘Вторая жена слаще баранины’. Нуунэ гисн нутг — увлзц болдг, хэрулнэ гисн гергн — аваль болдг ‘Кочевье, которое собирался
покинуть, становится зимним; жена, с которой собирался развестись, становится первой женой’.
По данным этнографических описаний рубежа XIX-XX вв., положение жены в калмыцком обществе в определенных случаях было сложным и неустойчивым: не могли себя уверенно чувствовать вдовы (белвсн эм, куукд кун), имеющие пасынков, овдовевшие жены нойонов и зайсангов, но особенно бездетные вдовы; по законам и обычаям знатные женщины, как и простолюдинки, были лишены наследственноимущественных прав, часто подвергались побоям [Батмаев 2008: 76-79]. В народе даже появилась пословица: Утхан булудсн залу — иддг, келэн булудсн гергн — маля уздг ‘Мужчина, который точит нож, будет есть, женщина, которая точит язык, отведает плеть’. Если согласно И. В. Бентковско-му у калмыков Большедербетовского улуса развод был без формальностей и муж всегда мог прогнать жену [Батмаев 2008: 105], то И. А. Житецкий писал, что у астраханских калмыков процесс развода был унизительным, позорным для жены и соответственно редким. Для разведенной женщины у калмыков существует специальное наименование хэрсн куукн (от хэрх ‘возвращаться’), которое хорошо иллюстрируется пословицей: Хэрсн куукн халулсн цэ мет ‘Дочь, вернувшаяся к родителям после развода, подобна подогретому чаю’. Нелишним будет заметить, что женщина после развода (саллнн) не имела даже прав на детей. Это связано с патриархальным обычаем, проявлявшемся в представлении о том, что ребенок принадлежал только роду мужа: к примеру, в случае преждевременных родов в доме родителей жены роды принимали под наскоро сооруженным навесом [Батма-ев 2008: 134].
Для английских жен рубежа XIX-XX веков было характерно более низкое положение в обществе по сравнению с мужчинами: они не имели права выйти на улицу без сопровождения, могли подвергнуться наказаниям в воспитательных целях (пример пословицы: A woman, a dog, and a walnut-tree, the more you beat them, the better they be ‘Женщина, собака и ореховое дерево — чем больше их бьешь, тем лучше они становятся), процесс развода ограничивался церковью. Символически отношение муж / жена прослеживается в обращениях при корреспонденции: муж
использовал пренебрежительный апелля-тив «Dear Child» (‘дорогое дитя’), жена же подписывала письма «your faithful and obedient wife” (искренне ваша покорная жена). Если в XVII-XVIII вв. было принято называть жену «Mistress», т. е. управляющая делами по дому, слугами, то в начале XX в. к ней стали обращаться через титульный термин «Mrs.» с добавлением фамилии мужа [Mintz]. Отметим, что полигиния встречалась в английской семейной традиции, что подтверждается пословицей: The first wife is matrimony, the second company, the third heresy ‘Первая жена — это супруга, вторая
— подруга, третья — ересь’.
В пословичном фонде рассматриваемых языков можно выделить несколько групп, отрицательно изображающих жен и женщин, для которых объединяющими являются следующие идеи:
1. «Их приходится терпеть»:
Татвр уга куукд ку буулнхин ормд, уктлэн белвсн йовсн деер ‘Чем жениться на неряшливой женщине, лучше всю жизнь оставаться холостым’. He that loses his wife and sixpence, has lost a tester ‘Тот, кто лишился жены и шести пенсов, потерял лишь шесть пенсов’.
2. «С ними лучше не делиться секрета-
ми, ибо они болтливы»:
Яамни куутэ битгэ уурл, эмдэн унн битгэ кел ‘Не дружи с высокопоставленным человеком [чиновником], не говори правду жене’. A woman’s sword is her tongue, and she does not let it rust ‘Меч женщины — это ее язык, и она не дает ему ржаветь’.
3. «Они жадные»:
Ховдг гергтэ кун хорнта швл уудг уга ‘У кого жадная жена, тому не есть жирного супа’. Mills and wife are ever wanting ‘Мельницы и жена ненасытны’.
Гендерные роли в семье традиционно в калмыцкой и английской лингвокульту-рах распределялись так: мужчина — добытчик, обеспечивает семью, в ответе за жену и детей (долги жены, к примеру, переходили мужу); за женой закреплялись работа по дому, воспитание детей, забота о супруге. Изменения в гендерных ролях во второй половине XX в. из-за эгалитарных, социальных и экономических причин от-
разились в словарном составе английского языка, но в меньшей степени в калмыцком. Традиционный термин housewife ‘домохозяйка’ (досл. ‘домашняя жена’) уже не удовлетворял потребности современного общества, в котором все чаще женщина имела возможность работать вне дома и строить карьеру, так что обязанности по дому распределялись более равномерно между супругами. Позже применялся ген-дерно не маркированный термин homemaker как более предпочтительный. Однако с начала 80-х гг. прошлого века произошли изменения в американской нуклеарной семье, в которой добытчиком стала жена business lady, career woman, муж же выполнял традиционные женские обязанности (редакторы журнала «Marie Claire» нашли подходящие термины alpha mom и beta husband). Следующий ряд терминов применяют относительно мужа, который занимается обязанностями по дому и воспитанием детей: stay-at-home dad, stay at home father, house dad, SAHD, househus-band, house-spouse, stay-at-home pop. С выходом фильма «Mr. Mom» и одноименной песни группы «Lonestar» популярным стало и данное сочетание. Общим для них является пейоративная стилистическая окраска — видимо, социуму еще нужно время, чтобы свыкнуться с мыслью об изменении гендерных ролей в семье, что нашло отражение в языке. Тем не менее, по данным Бюро статистики труда за 2009 г., 7,4 % мужей являлись stay-at-home dads, и их число растет.
В заключение отметим, что в целом в калмыцком и английском языках актуализировано и вербализовано доминирующее положение мужчины в семье. Этнографические данные из работ ученых рубежа XIX-XX вв., примеры пословиц и поговорок, фиксированный порядок следования элементов сложных слов и словосочетаний (gender order), а также пейоративно-окрашенные термины типа хэрсн куукн в калмыцком (негативно репрезентирующий разведенную женщину в традиционном обществе) и stay-at-home dad в английском (эксплицирующий негативное отношение к изменению традиционных гендерных ролей в современной семье) среди прочих подтверждают высказанное положение.
Литература
Батмаев М. М. Семья и брак в традициях калмыков. Элиста: Издат. дом «Герел», 2009. 256 с. Гендер в британской и американской лингво-культурах: монография / Е. С. Гриценко, М. В. Сергеева, А. О. Лалетина, А. А. Бодрова, Л. Г. Дуняшева; отв. ред. Е. С. Гриценко. М.: Наука, 2011. 224 с.
Монраев М. У. Хальмг келнэ синонимсин толь. Словарь синонимов калмыцкого языка. Элиста: АПП «Джангар», 2002. 208 с. Пюрбеев Г. Ц. Толковый словарь традиционного быта калмыков. Элиста: Калм. кн. изд-во, 1996. 176 с.
Грамматика калмыцкого языка. Элиста: Калм. кн. изд-во, 1983. 335 с.
Eckert P., McConnell-Ginet S. Language and gender. Cambridge: Cambridge University Press, 2003. 366 p.
Miller C., Swift K. Words and Women. New York: Anchor Press, 1977. 244 p.
Mintz S. Mothers and Fathers in America: Looking Backward, Looking Forward [Электронный ресурс] // URL: http://www.digitalhistory. uh.edu/historyonline/mothersfathers.cfm (дата обращения: 25.01.2012).
Quirk R., Greenbaum S., Leech G., Svartvik J. A comprehensive grammar of the English language. New York: Longman Inc., 1985. 1779 p.
Spencer D. Man made language. Ontario: Pandora Press, 1990. 272 p.
УДК 811.512.37 ББК 81.2(2Рос.-Калм.)
ПРОБЛЕМЫ ТЕКСТООБРАЗОВАНИЯ В ФОЛЬКЛОРНОМ ДИСКУРСЕ: ЖАНР КАЛМЫЦКОЙ ПЕСНИ В СВЕТЕ ЛЕКСИКОГРАФИЧЕСКОГО И КОРПУСНОГО ПОДХОДОВ *
Э. У. Омакаева
Калмыцкая песня — уникальное явление в традиционной культуре народа, музыкально-поэтический феномен, являвшийся важной составляющей жизни кочевника. Жанр песни выделяется по своей массовости и социальной значимости. Песня отражает потребность человека в словесно-поэтическом выражении своих чувств, в эмоциональном переживании наиболее важных событий и значимых моментов жизни в их образно-символическом эстетическом представлении.
Целесообразно активнее использовать калмыцкие песни в качестве учебного материала при обучении языку в силу их высокого креативного потенциала и сильного эмоционального воздействия на адресата, ибо во время слушания и разучивания лаконичных по форме и в то же время емких по содержанию песенных текстов действуют психологические механизмы непроизвольного запоминания. Структурная и смысловая многослойность, многомерность фольклорного текста отражаются в механизме его восприятия и постижения.
Адекватное представление о песенном фольклоре как полифункциональном явлении калмыцкой народной культуры может обеспечить лишь многоаспектное исследование, включая типологический и коммуникативный аспекты [Неклюдов 2002]. Только через речь, текст языковая система и ее единицы выполняют свое коммуникативное назначение.
Любой связный текст имеет коммуникативную установку, воплощает в себе определенную цель коммуникации. Песня в своем реальном бытовании всегда есть речевой акт, высказывание. Но для осуществления фольклорной коммуникации необходимо не только наличие говорящего и слушающего, но и их взаимная ориентированность, «настроенность» друг на друга: в фольклорном тексте «реализуется процесс общения говорящего и воспринимающего, их взаимная активность» [Чистов 2005: 157].
Важность изучения языка фольклорных текстов обусловливается растущим интересом исследователей к проблеме взаимодействия языка, культуры и человека как
* Работа выполнена при финансовой поддержке Программы фундаментальных исследований Президиума РАН «Корпусная лингвистика» (проект «Национальный корпус калмыцкого языка»)
