CC BY
25
КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
Габдуллина В.И. «Блудные дети, двести лет не бывшие дома»: Евангельская притча в авторском дискурсе Ф.М. Достоевского : монография. - Барнаул : Концепт, 2008. - 304 с.
В последнее десятилетие прошлого века и начале нынешнего в литературоведении наметился устойчивый интерес к вопросам духовного содержания произведений русской классической литературы, что, в свою очередь, актуализировало «проблему автора» и форм воплощения авторского сознания в тексте. Как справедливо отмечается в первой главе анализируемой монографии, вопрос о форме присутствия автора в произведениях Ф.М. Достоевского связан «с различными сферами функционирования авторского сознания, изучение которых невозможно без обращения к проблемам психологии и философии, поэтики и нарратологии» (с. 14). Книга В.И. Габдуллиной интересна прежде всего реализованным в ней подходом к биографии и творчеству Ф.М. Достоевского как единому тексту, организованному движущейся и развивающейся авторской точкой зрения на мир. Значимым и продуктивным представляется сделанный в монографии акцент на духовной составляющей позиции Достоевского, проявляющейся в совпадении авторского императива с евангельской истиной.
Вынесенная в заглавие книги В.И. Габдуллиной цитата из «Дневника писателя», содержащая собирательную характеристику русских людей, принадлежащих к типу «русского бездомного скитальца», прекрасно задает тон исследования, магистральную линию которого определяет логика формирования почвеннической концепции Достоевского, в своем метафизическом плане ориентированной на содержание евангельской притчи о блудном сыне.
В первой главе монографии представлена подробная историография вопроса, вводятся и теоретически обосновываются такие понятия, как «авторский дискурс», «притчевая стратегия авторского дискурса», которые становятся ключевыми в процессе анализа имплицитных форм авторского присутствия и функционирования евангельской притчи в тексте Достоевского. При определении своего подхода к исследованию авторского дискурса Достоевского автору монографии неизбежно приходится вести полемику, представляющуюся убедительной и обоснованной, с целым рядом своих предшественников. Прежде всего это М.М. Бахтин, выдвинувший идею равноправия голосов автора и героя в структуре полифонического романа Достоевского и снявший тем самым вопрос о формах воплощения в нем авторской интенции, а также и современные исследователи, утверждающие, например, что «автор как интендирующее “я”, как господствующая и контрольная инстанция, как свободно распоряжающийся своим текстом хозяин лишен власти» (В. Шмид) и что в романе Достоевского «нет места для высшей точки зрения, независимой от героев» (Г. Померанц). Вопреки подобным высказываниям, верной и глубоко обоснованной всем последующим исследованием и соответствующей духу творчества Достоевского представляется сформулированная в монографии идея: «Достоевский как личность не берет на себя право утверждать, что ему известна “окончательная истина”, но как автор он является носителем положительной идеи, которую он может противопоставить нравственным заблуждениям своих героев» (с. 49). Эта, казалось бы, очевидная мысль действительно нуждается в серьезном обосновании, как это ни парадоксально, - в контексте современного постмодернистски ориентированного литературоведения именно Достоевскому, христианскому мыслителю, отказывающего в праве иметь собственную авторскую концепцию жизни, в праве на проповедь своих идей в художественных текстах. Стремление «лишить власти» автора как творца своих произведений, опирающееся на бахтинский «полифонизм», подвергнуто в книге В.И. Габдуллиной серьезной критике.
В двух следующих главах монографического исследования текст Достоевского (биографический, публицистический и художественный), говоря языком автора, декодируется с помощью биографического и евангельского кодов. В качестве сквозного рассматривается мотив блудного сына, участвующий в организации текста Достоевского в единую художественную систему. Изучение произведений Достоевского подчинено хронологическому принципу, что позволяет проследить динамику формирования и функционирования авторской притчевой стратегии от произведений писателя 40-х годов к его последнему роману «Братья Карамазовы». В этой части монографии много интересных наблюдений над эпистолярными, публицистическими и художественными текстами, предлагаются самобытные и новые интерпретации известных фактов биографии и творчества писателя. Особого внимания заслуживает, на мой взгляд, анализ писем и стихотворных посланий Достоевского из ссылки, позволяющий по-новому взглянуть на «патриотические оды», адресованные царствующим особам, как на факт полной драматизма духовной биографии писателя. Стихотворные послания из ссылки интерпретируются автором монографии как произведения, отразившие один из сложнейших этапов духовных и творческих исканий Достоевского.
Использование евангельского кода в исследовании публицистики Достоевского позволило В.И. Габдуллиной вскрыть евангельский подтекст его почвеннической теории. Убедительным выглядит вывод: «Собственно,
почвенничество Достоевского - это публицистический вариант авторского алломотива, где “блудный сын” - русская интеллигенция, покинувшая свой Дом - “почву” и “расточившая имение свое” - духовное наследие нации, хранимое “почвой” - русским народом» (с. 115). Логическим завершением исследования форм взаимодействия авторского сознания и «евангельского текста» стала интерпретация типа «русского бездомного скитальца» как современного «блудного сына», к которому автор Речи о Пушкине обращается с призывом потрудиться «на родной ниве».
Формирование притчевой стратегии в творчестве Ф.М. Достоевского рассмотрено и на материале его романов. В анализе их художественных концепций позиция доверия к автору как творцу и полновластному «властителю» своего текста, которой придерживается В.И. Габдуллина, в полной мере проявляет свою плодотворность. Так, говоря о романе
«Преступление и наказание», в котором, по мнению автора, своеобразно представлены «все фазы архетипического сюжета блудного сына» (с. 182), автор обращается к проблеме соотношения первоначального замысла, изложенного в многократно цитируемом висбаденском письме Достоевского, и окончательного варианта. Мнению о том, что название романа есть «рудимент» начального этапа и «препятствует» адекватному пониманию произведения как романа-трагедии, автор монографии противопоставляет мысль о том, что название, неразрывно связанное с самим ядром замысла 1865 года, выражает важнейшую мысль писателя о принужденности героя Божией правдой и земным законом, вопреки всей его рассудочной логике, принять наказание за преступление. Это очень важно, ведь начиная с Д.С. Мережковского постоянно предпринимаются попытки размыть само понятие «преступления» и опровергнуть возможность финального «воскресения». Автор монографии не следует общей тенденции в отношении к Раскольникову - не превозносит его «гениальность», но, вслед за Достоевским, подчеркивает его «шатость в понятиях» и «недоконченность» идеи. Анализ романа «Преступление и наказание» в связи с его евангельским подтекстом позволяет сделать ряд существенных выводов, например, о том, что в сюжетной ситуации воскресения Лазаря Раскольников соотнесен не с Лазарем воскресшим и, конечно, не с Христом, а с «неверующими иудеями».
Особое место занимает в монографии последняя глава - предметом исследования в ней становится понимание Достоевским личности писателя как «учителя общества», как пророка. В этой главе читатель найдет само основание методологии, примененной в исследовании, - в опоре на методологию Достоевского, выступающего в роли критика, выявляющего авторскую позицию в творениях собратьев по перу, безусловно исходящего из того, что автор в своем произведении выражает «весь свой взгляд» на действительность. Так что против Бахтина и его однолинейных последователей, отрицающих в тексте Достоевского наличие авторской главенствующей позиции, выступает здесь сам Достоевский в своих критических суждениях об идеях писателей-современников (Л.Н. Толстого, И.С. Тургенева, Н.А. Некрасова), а также в своих «автокомментариях». Одно из достоинств монографии в целом заключается в том, что в ней творчество писателя анализируется в соответствии с законами, им самим для себя созданными. И единственное пожелание (не претендующее на бесспорность), с которым можно обратиться к автору, - следовать не только духу творчества Достоевского, но и его терминологии, его словесному стилю, живому и человечному, в отличие от нарочитой искусственности современного научного слога.
Монография В.И. Габдуллиной «“Блудные дети, двести лет не бывшие дома”: Евангельская притча в авторском дискурсе Ф.М. Достоевского», безусловно, будет интересна как специалистам, так и определенному кругу читателей, интересующихся проблемами истории русской литературы.
Т.А. Кошемчук
