CC BY
76
ний, а также частиц, союзов, вводных слов. Прове- них селькупских родов - СишиГСага, сиЗеЫ’егк, денный анализ позволил выявить несколько древ- 17есаг. Их названия не переводятся.
Сокращения
вас. - васюганский диалект; ел. - елогуйский го- об. Ч - обские говоры Чумылькуп; таз. - тазовский вор; об. - говоры обского ареала; об. С - обские го- диалект; тур. - туруханский говор. воры Сюсюкум; об. Ш - обские говоры Шёшкуп;
Литература
1. Анисимов А.Ф. Космологические представления народов Севера. М.-Л., 1959.
2. Ашихмина Л.И. Реконструкция представлений о мировом древе у населения северного Приуралья в эпоху бронзы и раннего железа. Сыктывкар, 1992.
3. Василевич Г.М. Эвенкийско-русский словарь. М., 1958.
4. Василевич Г.М. Эвенки. Л., 1969.
5. Долгих Б.О. Родовая экзогамия у нганасан и энцев. СЭС IV. М., 1962.
6. Ким А.А. Очерки по селькупской культовой лексике. Томск, 1997.
7. Ковалев Г.Ф. Этнос и имя. Воронеж, 2003..
8. Пелих Г.И. Происхождение селькупов. Томск, 1972.
9. Пелих Г.И. Селькупы XVII века. Очерки социально-экономической истории. Новосибирск, 1981.
10. Прокофьева Е.Д. Представления селькупских шаманов о мире // СМАЭ, т. XX. Л., 1961.
11. Токмашев Д.М. Антропонимы в шорском героичеком эпосе (сравнительно-исторический аспект). Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. Новокузнецк, 2005.
12. Чемякин Ю.П. «Кулайцы» - обские угры или самодийцы?» // Самодийцы. Материалы IV Сибирского симпозиума «Культурное наследие народов Западной Сибири (10-12 декабря 2002 г., Тобольск)». Тобольск - Омск, 2001.
13. Чиндина Л.А. Дары горы Кулайки // Земля чаинская. Томск, 2001.
А.Ю. Фильченко
ФУНКЦИОНАЛЬНО-ПРАГМАТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ПАДЕЖНОГО ОФОРМЛЕНИЯ АРГУМЕНТОВ ПРЕДЛОЖЕНИЯ В ВОСТОЧНО-ХАНТЫЙСКОМ
Томский государственный педагогический университет
В статье рассматривается опыт анализа дискурсно-прагматических функций и пропозиционально-семантического содержания восточно-хантыйских конструкций с косвенно-падежным оформлением аргумента в семантической роли агенса: т.е. в пассивной и так называемой «эргативной» конструкциях в сравнении с активной прямой конструкцией предложения. Методология включает контрастивный морфосинтаксический и контекстуальный анализ с учетом информационной структуры предложения в рамках общего когнитивно-функционального подхода. Эмпирической базой исследования служит корпус текстов восточно-хантыйских диалектов, созданный в результате полевых экспе-
диционных проектов в период с 2000 по 2005 гг. и ранее опубликованных. Анализ естественного текстового дискурса рассматривается как наиболее эффективный метод для наблюдения упомянутых конструкций и других системных черт диалектов восточных ханты.
Простое предложение
Хантыйский язык имеет типичный порядок следования элементов простого нейтрального немаркированного предложения БОУ. Активное переходное предложение формально маркирует как переходность предиката, так и прагматический статус аргумента в грамматическом отношении О1 с се-
1 Дифференцируются грамматические отношения [1]: Б - непереходный субъект; А - переходный субъект; О - переходный несубъект), семантические роли аргументов пропозиций (семантические роли в соответствии со степенью их участия, вовлеченности, степени воздействия и т.д. в ситуации: агенс, пациенс) и прагматический статус дискурсных референтов (первичный топик, вторичный топик, фокус).
мантической ролью пациенса при помощи выбора субъектного или объектного спряжения, т.е. лично-числовой флексии поссесивной этимологии на глагольном предикате (1) и (2).
Известно [2, 3, 4], что согласование между аргументом в грамматическом отношении О и переходным предикатом (объектное спряжение) определяется прагматическими свойствами данного аргумента, вторичного топика - его прагматической определяемости, идентифицируемости, высокой степенью активации в момент речи в дискурсной сфере собеседников. В контекстном плане данный референт типично или недавно упомянут, или очевиден ситуативно (когнитивно доступен собеседникам), о чем обычно говорит и прагматический контекст предложений. Так, например, в предложениях, где новый или неидентифицируемый пациен-сный референт аргумента в отношении О вводится в дискурс в той части пропозиции, в которой содержится новая информация (аргумент О=фокус), таких как связки «вопрос-ответ», в ответе отсутствует согласование О-У (объектное спряжение). Прагматические свойства согласованного аргумента О (объектное спряжение) соотносятся и с его синтаксическими свойствами в тексте: синтаксическая свобода (Зб), формальная невыраженность (Зв), в то время как несогласованный аргумент О (субъектное спряжение) типично эксплицитен и фиксирован в порядке БОУ (За).
При согласовании О-У (объектном спряжении) корреляция синтаксической подвижности, контроля рефлексивизации, прагматической идентифицируемости и активации через отношение поссесив-ности к уже активному референту и др. соотносятся с общей высокой дискурс-прагматической значимостью аргумента О, его статусом вторичного то-
пика [5]. С другой стороны, при отсутствии согласования O-V (субъектном спряжении) синтаксическая фиксированность аргумента О, его обязательная эксплицитность, неспособность контролировать рефлексивизацию коррелирует с новизной, прагматической неидентифицируемостью, функцией фокуса этого референта в дискурсе [6, 3, 7].
Суммируя основные свойства организации информационной структуры восточно-хантыйского предложения, можно отметить, что наиболее частотным способом введения нового референта в дискурс является его выражение полной именной фразой или свободным местоимением в предложениях, относящихся к так называемым вводным (thetic) (3а, б). Референт, будучи, таким образом, активированным и идентифицируемым в дискурсном плане, далее типично маркируется эксплицитным пропуском и кореферентной местоименной флексией глагольного предиката (3в).
Идентифицируемый референт, имея высокую степень активации в дискурсном поле собеседников (interlocutors ’ discourse universe), может быть подвержен временной или окончательной деактивации в результате введения на сцену пропозиции нового, альтернативного активного дискурсного референта.
В обсуждении текстового функционирования конструкций центральное значение имеют такие понятия, как дискурс-прагматический статус референтов, прагматическая активация, идентифицируемость, их прагматический статус (топик). В определении этих понятий мы опираемся на терминологию К. Ламбрехта [6] и определяем прагматический статус топика на основе сочетания ряда свойств, таких как принадлежность референта к исходной части пропозиции, предполагающей старую информа-
(1) ша wajaY wel-s-эm
1ед. ч. зверь добыть-прош2-1ед. ч.
«Я добыл зверя (какого-то)»
V V I
(2) ша (11) wajaY wel-s-im
1ед. ч. (этот) зверь добыть-прош2-ед. ч./1ед. ч.
«Я (того самого) зверя добыл»
(За) ша ди1 wel-s-эm, э11э
1ед. ч. рыба добыть-прош2-1ед. ч. большой «Я рыбу добыл большую»
(Зб) э11э ди1 шап-пэ ^бП^-1ш
большой рыба 1ед.ч.-Ьос обработать-прош2-ед. ч./1ед. ч.
«(Эту) большую рыбу я обработал»
(Зв) 1егка^-т 1’№эз-пэ
жарить-прош2-ед. ч./1ед. ч. тяпсы-Ьос
«(Я ее) на тяпсах пожарил»
Морфологическое кодирование
NP (+согласование) ----------->- местоим. (+согласование) ------->-ноль (+согласование)
(-) -<------------------------ прагм. центр/активация ----------------------------►(+)
Рис. 1.
цию; его контекстную доступность и активирован-ность; в результате дислокационных тестов («касательно» и «относительно») этот референт должен производить исходное предложение [8, 9, 5]; обычно он лишен фразового ударения; и вся пропозиция находится в отношении описательности к данному референту (relation of aboutness).
Так, мы можем констатировать, что аргумент в грамматическом отношении S/A типично имеет высокую степень активации - является прагматическим центром пропозиции (обладает высокой степенью топикальности) и часто соответствует семантической роли агенса. Этим подтверждается универсальная корреляция прагматического статуса референта и его формального выражения [6], адаптированная к грамматическим средствам хантыйского языка (рис. 1).
Эти наблюдения вполне соотносятся с известными описаниями топикальности, где релевантный прошлый опыт подвигает слушающего интерпретировать последовательные высказывания как относящиеся к той же теме, в то время как намерение разделить или развести высказывания должно быть эксплицитно выражено [10]. То же высказывалось и О. Далем в отношении коммуникативных максим: «Отмечается эксплицитно лишь новизна или изменение, в то время как status quo или отсутствие изменений не выражается» [11]. И наконец, в перспективе восприятия нормальным ожиданием в процессе построения и интерпретации дискурса является то, что говорящий все еще говорит о том же, «старом» месте, времени, участниках ситуации и теме, пока не происходит формально выраженных изменений и эксплицитной демонстрации непосредственной релевантости нового кон-теста для предшествующего [12].
Пассивная конструкция
Агентная пассивная конструкция свидетельствует
о повышении статуса пациенсного референта до грамматического отношения S и понижении его у агенсного референта до маркированного местным падежом отношения O [13]. Этим знаменуется изменение прагматического статуса референтов пропозиции при использовании финитной глагольной формы для выражения действия неактивного с точки зрения аргумента S в семантической роли пациенса (4).
Основные дискурс-прагматические черты агентных пассивных конструкций в восточно-хантыйских текстах следующие:
- средняя частотность конструкций в тексте
~ 14 %;
- отклонение от канонической активной модели: референт в семантической роли пациенса проецирован на грамматическое отношение S и контролирует согласование предиката S-V, типично реализован полной NP или свободным местоимением в номинативном падеже;
- семантическая роль агенса проецирована на грамматическое отношение О, типично реализованное полной NP или свободным местоимением, маркированными местным падежом;
- статус агентивности аргумента S (с семантикой пациенса) относительно ниже, чем аргумента О (с семантикой агенса);
- демонстрирует доминанту ассоциации <прагматическая функция = грамматическое отношение> над ассоциацией <прагматическая функция = семантическая роль> и над ассоциацией <семантическая роль = грамматическое отношение>. Другими словами, каноническое соответствие <топик = агенс = S/A> активной конструкции меняется в пассивной конструкции на соответствие <топик/повышение = пациенс = S>.
(5а), (5б), (5в), (5г).
Контекстный анализ показывает, что референт с семантической ролью агенса, будучи пониженным в пассиве с грамматического отношения S/A до отношения О, сохраняет в большой мере набор прагматических свойств, который позволяет ему вновь появляться в статусе топика в последующем дискурсе без каких-либо специальных прагматических приемов, т.е. выраженным пропуском и глагольным согласованием - предпочтительной актуализацией топика. Таким образом, общая дискурсная центральность агенса оказывается сохранена на протяжении пассивной конструкции.
Такого рода «остаточная топикальность» агенс-ного референта в пассивной конструкции также коррелирует с сохранением им некоторых грамматических черт, типично приписываемых аргументам в грамматическом отношении S/A, таких, например, как субъектность (subjecthood [14]). Отмечается некоторое распределение свойств, характерных для отношения S/A (субъектных) между повышенным пациенсным референтом, с одной стороны, и пониженным косвенно-падежно-маркированным агенсом - с другой. Следуя определению субъекта как элемента пропозиции, обладаю-
(4) шт 1е1-эш-па1 э) jaqqэ1-am-nэ т1ета1;-1 wej-ojшэn
1мн.ч брат-посс1ед.ч.-Сош 1 родители-посс1мн.-Ьос интернат-Ьа1 брать-пс.1дв.
«Родители забрали меня и моего младшего брата из интерната»
(5 а) э) ріуг-зш-пз ригап поуЫ рапэ 8аг-паш шэп
1 муж-посс.1ед. ч. буран дернуть-пс.Зед. ч. и вперед-ЬаИ ехать-Зед. ч
«Мой муж завел буран и вперед поехал...»
(5 б) os ma awat-a anta iml-am
еще 1ед. ч. нарты-Lat3 отр. сесть-1ед. ч.
«... а я в нарточки сесть не успела...»
(5в)
(5г)
aj ашр-зіі ша-пэ диг-узі-і даА-і
маленький собака-Оіш їЬд. ч.-Ьое нога-дв.ч.-Ьаі держать-1ед.ч.
«.. .я в нарты сесть не успела и, держа собачку за ноги, ...»
pana puran pir-i ti
и буран зад-Lat так
«...бежала за бураном»
quyt-am
бежать-1ед.ч.
(6) ригап ріг-і доі-ш-аш-пз п’ау^эш іад-ш-аш-а
буран зад-Ьаі бежать-РР-1ед. ч.-Ьое смеяться-1ед. ч. входить-РР-1ед. ч.-Ьаі
«Пока за бураном бежала, (я) смеялась, а когда во двор заехали,...»
imat sar-nam n’ay-ta jay-am
еще вперед-Lat смеяться-INF стать-1ед. ч.
«...(я) еще сильнее смеялась»
щего набором так называемых субъектных свойств [15], таких как: контроль кореферентного согласования в сочиненных и подчиненных предложениях; контроль инфинитных придаточных оборотов; контроль рефлексивизации, мы можем отметить, что в восточно-хантыйских нарративах, в пассивных конструкциях с эксплицитным агенсом эти свойства характеризуют пониженный падежно-маркированный агенсный аргумент в не меньшей мере, чем они характерны для повышенного паци-енса в грамматическом отношении S (5в-г). Так, хотя контроль глагольного согласования в пассивных конструкциях осуществляется повышенным пациенсом в отношении S, контроль над нефинитными придаточными оборотами зачастую осуществляется пониженным падежно-маркированным агенсом (6).
В терминологии теории дискурсного центра (centering framework) [16] восточно-хантыйский агентный пассив типично отражает ситуацию с несколькими референтами с конкурирующим высоким статусом активации и дискурсной центральности (топикальности): первый - пониженный первичный топик заднего плана Cf1, часто соотносящийся с Cb(n-1), имеет семантическую роль агенса, реализованного Loc-маркированным грамматическим отношением O (типично местоимением), и часто об-
наруживает черты субъектности [15]. Он типично соответствует первичному топику в последующей клаузе Cb[n+1]. То есть в пассивной конструкции референт в грамматическом отношении О типично выражен местоимением, имеет семантическую роль агенса, некоторые из грамматических черт субъекта, наиболее вероятно кореферентен с последующим первичным топиком (референтная неизменность [7]) и с предыдущим первичным топиком, что позволяет оценить его прагматическую функцию временно пониженного первичного топика: O=Prn(typical)=Agent=Subjecthood(+/_)=Cf[n+1]=Cf1= =Center[pnme/backgmd]. Второй же референт - это повышенный вторичный центр (топик) переднего плана Cf2 с ролью пациенса, реализованный грамматическим отношением S, типично полной NP или местоимением, также обнаруживающий некоторые черты субъектности (контроль согласования предиката S-V), который маловероятен в качестве топика последующей клаузы: Cb(n+1), тх. S=NPfull=Target=Cb2=
=Cb[n+1]=Subjectho°d(-/+)=Center[secnd/foregmd].
Таким образом выявляется отношение сохранения центра (center-retaining relation), доминирующее в агентных пассивах, так как агентные пассивы почти никогда линейно не превышают одного предложения и являются лишь кратковременным отклонением в прагматической структуре. Это соотно-
сится с типологически универсальным языковым предпочтением в естественном дискурсе последовательного продолжения одного центра (топикаль-ности) (center-continuation sequencing preference).
Основываясь на дискурсном анализе, можно отметить, что пассивные конструкции с эксплицитным агенсом описывают ситуации, где агенсный референт релевантен для однозначной интерпретации события. То есть агенсный референт в этих пассивных конструкциях подразумевает динамику/ изменение, а также воздействие на пациенсный референт, чья перспектива, согласно преобладающим определениям, доминирует в пассивных конструкциях [13]. Это согласуется с организацией информационной структуры, выявленной выше, т.е. морфологический минимум - эксплицитный пропуск соответствует «известному»/топику, в то время как морфологическая сложность и эксплицитность -«новизне»/изменению/динамике.
Таким образом, в восточно-хантыйских пассивных конструкциях имеется своеобразное распределение грамматических свойств, типично приписываемых субъекту, и прагматических свойств, типично приписываемых топику, между пониженным падежно-маркированным агенсом и повышенным немаркированным пациенсом. В связи с этим, вероятно, имеются основания говорить о континууме прагматической центральности или топикальнос-ти, определенной динамике переднего и заднего планов. При такой динамичности в пассивной конструкции пациенс в грамматическом отношении S временно занимает передний план активного дискурса на фоне пониженного агенса.
В связи с вышесказанным имеются основания провести корреляцию между прагматическим континуумом топикальности (передний план<->задний план или первичный<->вторичный топик) и определенным формально-грамматическим континуумом в смысле понимания различных родственных форм как «пассивных в той мере, в коей им свойственны качества прототипа пассива», распределяя все конструкции «...вдоль континуума между пассивом и активом» [13]. Такого рода недискретное восприятие имеющихся формальных возможностей позволяет определенную гибкость и динамичность - типичную для языка как системы, согласующуюся с «текущими изменениями», демонстрируемыми языковыми формами, которые «дискретный анализ грамматической структуры не в силах адекватно регистрировать» [13].
«Эргативное» предложение
Так называемая восточно-хантыйская «эргативная» [17, 19] или «эргативообразная» [18] конструкция демонстрирует такие черты, как маркиро-
вание местным падежом агенсного референта. Глагольная морфология остается при этом «активной», демонстрируя обычную парадигму согласования.
«Эргативный» - возможно, не самый точный терминологический выбор для обозначения данного вида конструкций. Здесь мы будем придерживаться обозначения конструкция с местно-падежным маркированием S/A. Примеры этой конструкции частотны (69) и (70а).
На первый взгляд эти конструкции демонстрируют структурную схожесть с канонической активной конструкцией, вероятно, с тем отличием, что аргумент S/A всегда эксплицитен, выражен полной именной фразой или свободным местоимением, всегда маркированный местным падежом. Это местно-падежное маркирование агенсного аргумента -явление типологически неуникальное, но все же достаточно редкое. Более полный очерк формальных свойств этой конструкции выглядит следующим образом:
(i) агенсный аргумент эксплицитно выражен и маркирован местным падежом;
(ii) агенсный аргумент проецирован на грамматическое отношение S/A, контролируя кореферент-ное согласование предиката;
(iii) глагольный предикат типично в перфектной форме с неочевидной степенью воздействия на па-циенсный референт;
(v) второй, центральный, аргумент пропозиции с семантической ролью пациенса, если представлен, типично выражен падежно немаркированной полной именной фразой или свободным местоимением в аккузативе.
На первый взгляд очевидно, что ничто в формальной грамматике пропозиций не ограничивает использование канонической активной конструкции для выражения того же семантического наполнения/содержания. Вопрос в том, чем мотивирован выбор именно этой неканонической конструкции? С тем, чтобы ответить на этот вопрос, мы обратимся к детальному рассмотрению примеров этих конструкций в их дискурсной среде. Мы основываемся на гипотезе, что функциональной мотивацией этих конструкций, отличающейся как от так называемого дейктического сплита (NP-split), так и от аспектуального сплита (TAM-split), является временный сдвиг топикальности в пропозиции с пониженной транзитивностью, где на передний план выдвигается второстепенный агенс, отличный от основного дискурсного агенса-топика [20].
В тексте более чем один дискурсный референт способен иметь высокий прагматический статус (7-8), демонстрируя ситуацию с близко ассоциированными участниками пропозиции, одновременно представленными на дискурсной сцене. Эти референты могут сменять друг друга в грамматическом
(У) pestatil tom toy-am-al pelk-a
быстро там идти-PP-пос.3ед.пч. сторона-Lat «Он плыл на другую сторону... и кричал»
(Ва) man-na ajo ... joyo-ta anta
1ед. ч.-Loc еще стрелять-INF отр
«Я даже выстрелить не успел...»
(Вб) tjera noroy-wal.
так плыть-наст.З ед. ч.
«...так быстро плывет»
отношении S/A при сочинительных и подчинительных предложениях, будучи выраженными в виде пропуска и соответственным согласованием предиката. В таких случаях каждая смена прагматического центра (первичного топика) сигнализируется эксплицитным выражением в отношении S/A, контролирующим согласование предиката.
(У), (Ва), (Вб).
(8a) временно вводит новый центральный референт - местоименный агенс в отношении S/A, маркированный местным падежом на фоне предшествующего активного (У) и последующего активного (ВЬ) с центральным дискурсным референтом (топиком), выраженным пропуском и S/A-V согласованием.
Тем самым основные черты «эргативной» конструкции следующие:
- Агенс = S/A, контроль согласования S/A-V, эксплицитен, подвижен, маркирован Loc, означает сдвиг прагматического статуса референтов.
- Предикат: низкая поверхностная транзитивность, воздействие на пациенс неопределенно.
- Пациенс = полная NP, обычно активен, идентифицируем.
- Временный сдвиг дискурсного центра, выдвижение другого (еще одного) референта-топика, выраженного маркированым (Loc) аргументом S/A.
- Старый (первичный) топик возобновляется в предпочтительном выражении без специальных средств топикализации (опущен + согласование S/ A-V).
Местно-падежное маркирование агенса
В качестве обобщения относительно дискурсного использования конструкций с местно-падежным маркированием аргумента в грамматическом отношении S/A можно отметить, что правомерно то, что во всех случаях центральный дискурсный референт предшествующего активного контекста, отодвинутый на задний план в конструкции с местно-падежным маркированием агенса (как в агентном пассиве, так и в «эргативе»), вновь появляется выраженный референтным нулем и глагольным согласованием, сохраняя свою прагматическую функцию топика в последующем активном дискурсе.
noroy-wal. i tjel-wal
плыть-наст.Зед. ч. и кричать-наст.Зед. ч.
uspet’ wer-s-am ...
успеть делать-прош 2-1 ед. ч.
Как отмечалось выше, восточно-хантыйское местно-падежное маркирование агенса демонстрирует набор черт типичных как для субъекта, так и для несубъектных аргументов. Наряду с такими агенсными чертами, как высокая сравнительная агентивность/одушевленность и управление глагольным согласованием, такая черта, как маркирование его местным падежом, формально ставит его в один ряд с пространственными атрибутами пропозиций со значением движения/положения/состояния - неперeходными по своей природе. Это в целом коррелирует с общетипологическими наблюдениями относительно неканонически маркированных аргументов S/A (non-canonically marked S/A arguments) [21], а именно тем фактом, что «среди предикатов, сочетающихся с косвенно-падежным маркированием аргументов, те, что выражают неконтролируемую деятельность, преобладают» [21]. В то же время имеются общетипологические наблюдения относительно того, что «неканоническое, косвенно-падежное маркирование центральных аргументов пропозиции отражает пониженную переходность всей конструкции» [21], что обусловлено рядом многоуровневых факторов, таких как: валентность предиката; референтный статус именных фраз; временной, аспектуальный и модальный статус пропозиции; полярность; собирательность, и др. в их взаимодействии [22]. Эти тенденции можно представить адаптацией континуума [21] (рис. 2).
В ранних исследованиях подобные конструкции описывались как «логически безличные предложения» со «скрытым субъектом», где события концептуализируются говорящим как вызванные другими - мистическими силами - ‘действительными агентами’. Человек лишь означает то место, где происходит действие, в то время как выявляется каузативный смысл внешних сил, а агенс - лишь по-луответственный исполнитель акта [23].
В связи с вышеописанным можно сделать следующие наблюдения относительно информационной структуры предложений. То, что центрально в дискурсе (топикальность), оказывается вопросом
(+) субъектность агенса (+) (контроль/намеренность)
(+) Переходность пропозиции/ситуации Именительный
(-) субъектность агенса (-) (контроль/намеренность)
(+) Переходность пропозиции/ситуации Местный
(+) канон
(-) канон
Рис. 2.
степени, нежели чем дискретной дихотомии. Центральный элемент на отрезке дискурса является последовательным центром в цепочке высказываний. Дискурсный центр или топик - это многофакторный феномен, контролируемый взаимодействием прагматических, семантических и синтаксических характеристик. Восточно-хантыйские агентнопассивная и «эргативная» конструкции демонстрируют, что: 1) для языка действительно более предпочтительно продолжение/возобновление дискурсного центра (center continuation sequencing), чем удержание/сохранение (center retention sequencing); 2) продолжающийся центр (топик) заднего плана, анафорный Cb , прочно ассоциирован с начальным положением в клаузе и прономинализа-цей, что подтверждает общетипологическую корреляцию низкой морфологической сложности с высокой прагматической центральностью; 3) ассоциация прагматического центра Cb с субъектнос-тью и грамматическим отношением S сильна, но не неприступна для проникающего воздействия таких факторов, как речепрагматические интенции и адаптации говорящего, например, желание скрывать ответственность/контроль; 4) грамматическое отношение S действительно прочно связано с высокой степенью дискурсной центральности, топи-кальности, но в неканонических конструкциях грамматикализуется связь этих грамматических средств с вторичным, временно повышенным то-
пиком, на фоне временно пониженного, но продолжающегося первичного дискурсного центра; 5) в цепочке высказываний может одновременно наличествовать более чем один референт с высоким дискурсным статусом; 6) выбор средств выражения определяется взаимодействием речевых интенций говорящего и доминант языковой системы: порядок слов, начальное положение прагматического центра в клаузе, предпочтительная ассоциация семантической роли (агенс) - грамматического отношения (S/A) - и грамматической функции
(Su).
К предварительным выводам можно отнести то, что:
- выбор конструкций с местно-падежным агенсом мотивирован дискурс-прагматическими факторами;
- необходимость определять, поддерживать или менять прагматическую функцию и взаимоотношения референтов дискурса ведет к выбору структурных средств и грамматических ресурсов, наличествующих в системе восточного ханты, реализованному в этом случае местно-падежным маркированием агенса.
Комплексный анализ набора функциональнопрагматических, семантичеких и структурных черт участников пропозиции в их взаимодействии в тексте с анализом культурного контекста видится наиболее продуктивным.
Литература
1. Dixon R.M.W. Ergativity. Cambridge: Cambridge, 1994.
2. Терешкин Н.И. Очерки диалектов хантыйского языка. Ваховский диалект. Л. 1961.
3. Nikolaeva I. Ostyak. 1_апсот Europa. 1999.
4. Соловар В. Структурно-семантические типы простого предложения в хантыйском языке. Дисс. к. филол. н. Новосибирск, 1991.
5. Nikolaeva I. Secondary Topic as a Relation in Information Structure. Linguistics 39-1, Walter de Gruyter. 2001.
6. Lambrecht K. Information Structure and Sentence From. Cambridge, 1994.
7. Givon T. Syntax. An Introduction. Amsterdam/Philadelphia, 2001.
8. Kuno S. Functional sentence perspective. Linguistic Inquiry 3. 1972.
9. Gundel J.K. Topic-comment structure and the use of toze and takze. Slavic and East European Journal 19. 1976.
10. Brown G., Yule G. Discourse Analysis. Cambridge, 1983.
11. Dahl O. «What is new information?» in N. E. Enkvist & V. Kohonen (eds.) Reports on Text Linguistics: Approaches to Word Order. Abo (Finland),
1976.
12. Grice H.P. Logic and Conversation. In P. Cole and J. Morgan: Speech Acts, Syntax and Semantics. V-III. NY, 1975.
13. Shibatani M. Passives and Related Constructions. Language. V-61, № 4. 1985.
Н.В. Полякова. Концепт «дом» и особенности его репрезентации в селькупском...
14. Subject and Topic. Ed. C.Li. London, 1977.
15. Keenan E. The Logical Diversity of Natural Languages. in S. Harnard, H. Steklis and J. Lancaster. Annals of the New York Academy of Science 280. 1976.
16. Grosz B., Joshi A., Weinstein Sc. Centering: A framework for modeling the local coherence of discourse. Computational Linguistics 21. 1995.
17. Kulonen U-M. The Passive in Ob-Ugrian. Helsinki, 1989.
18. Comrie B. Subject and Direct Object. In Uralic languages: A functional explanation of case-marking systems. Etudes Finn-Ougriennes 12:5-17.
1977.
19. Gulya J. Aktiv, Ergative und Passiv im Vakh-Ostjakischen. 1970.
20. Du Bois J.J. Discourse basis of ergativity. Language 63. 1987.
21. Aikhenvald A.Y., Dixon R.M.W., Onishi M. Non-canonical marking of subjects and objects. Amsterdam/Philadelphia, 2001.
22. Shibatani M., Aikhenvald A.Y., Dixon R.M.W., Onishi M. Non-canonical marking of subjects and objects. Amsterdam / Philadelphia, 2001.
23. Баландин А.Н. Обско-угорские конструкции глагольного предлoжения со «скрытым субъектом» // Жирмунский. «Эргативная конструкция предложения в языках различных типов». 1967.
Н.В. Полякова
КОНЦЕПТ «ДОМ» И ОСОБЕННОСТИ ЕГО РЕПРЕЗЕНТАЦИИ В СЕЛЬКУПСКОМ И РУССКОМ ЯЗЫКАХ
Томский государственный педагогический университет
В фольклорной модели мира как селькупов, так и русских «дом» рассматривается как пространство своего, среднего, ограниченного, замкнутого, защищенного, как место обитания субъекта, центра мироздания.
«Дом» для селькупов и русских является фокусной точкой, одним из главных ориентиров в окружающем мире. Устройство дома является, по языковым данным, достаточно сложным. В его структуре выделяются элементы, наиболее значимые для представителей селькупского и русского этносов. Все эти элементы объективируются в языке, что позволяет считать, что в структуре концепта «дом» может быть выделен ряд сегментов.
Дом принадлежит человеку, является его вторым «я». Интересна в этой связи точка зрения Н.А. Тучковой: «Дом - это очень близкое к человеку пространство, фактически не отделимое от него самого» [1, с. 5].
Дом является для представителей селькупского этноса одним из ориентиров в земном пространстве. Судя по фольклорным источникам, дом оказал существенное влияние на формирование оппозиции «внутренний/внешний». Поскольку дом образует самостоятельное замкнутое пространство (объем) в пространстве, он начинает восприниматься сам как внутренность пространства. На лексическом уровне это отражается, в частности, в том, что оппозиция «внутри/снаружи» заменяется оппозицией «дома/вне дома (на улице)». В селькупском языке существуют наречия, которые определяют направление движения вокруг чума (дома): pone
‘наружу, на улицу’; mogone ‘назад (в результате семантического переосмысления наречие приобретает в обских говорах и кетском диалекте значение “домой”)’, Фарк. motti, Ив. mat, matti ‘в дом, домой’, sundine ‘внутрь’ [2, с. 159]. Ср.: Awit tabit kwidimbis i pond nampedet tab ip, eWalgwa: „Stob tastip lozla kwandnend!“ ‘Мать на нее сердилась, на улицу выгнала, говорит: «Чтоб тебя черти взяли!»’ [3, с. 69]. Azit - awit qwanbay, a tabistija (nedi) Tel morponat kurtpay ‘Отец - мать уехали, они (дочери) весь день на улице бегали’ [3, с. 77]. Pond cannimba, TurLe kuralba qulan ‘На улицу вышла, плача побежала к людям’ [3, с. 80].
Дом служит связующим звеном между человеком и космосом. С одной стороны, дом принадлежит человеку, олицетворяя вещный мир человека. С другой стороны, дом связывает человека с внешним миром, «являясь в определенном смысле репликой внешнего мира, уменьшенной до размеров человека. В нем сосуществуют человек и Вселенная. Именно поэтому столь обычны перекодировки между частями человеческого тела, элементами космоса и деталями дома» [4, с. 11].
М. Джонсон справедливо полагает, что люди понимают мир, главным образом, на основании физического, телесного опыта. Физический опыт, основанный на пяти чувствах, является тем, что человек понимает буквально (это включает двигательный опыт - ощущение телесного положения и движения) [5]. Например, понимание одной области через призму другой, в данном случае восприятие деталей дома через призму человеческого тела, что и подразумевает когнитивная метафора. В когни-
