CC BY
6DOI 10.31250/2618-860 0-2023-4(22)-139-159 УДК 39:77.03
Музей антропологии и этнографии
Е. Б. Толмачева им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН
Санкт-Петербург, Российская Федерация
ORCID: 0000-0002-8715-359x
E-mail: [email protected]; [email protected]
I Фотоисследование вепсской культуры в 1920-1930-е годы. От научного контекста к идеологической фиксации
АННОТАЦИЯ. В статье рассмотрены две фотоколлекции из фонда МАЭ РАН. Они были созданы в ходе индивидуальной и нескольких комплексных и этнографических экспедиций к вепсам в 1925-1928 и 1938 гг. Исследование 1925-1928 гг. представляет собой монографическое изучение культуры вепсов с планомерным обследованием соседних районов и подробной съемкой различных аспектов традиционного быта для сравнительного изучения и построения классификаций на основе объединения однотипных явлений и выстраивания их во времени и пространстве. Работа, проведенная в 1938 г, значительно отличается от предыдущего проекта поверхностностью подхода, более слабой подготовкой и направленностью на поиск и фиксацию деталей нового советского колхозного строительства, а также вторичным переосмыслением полученного материала. В 1920-1930-е годы наблюдается особый подъем интереса к визуальным искусствам, появляется множество теоретических и прикладных исследований в области фотографии. Фотосъемка этого периода, занимая важное место в этнографических исследованиях, фиксирует как уходящий традиционный быт, так и стремительное строительство нового советского общества. Фотопроекты иллюстрируют модификации и мировоззренческие контексты, которые проявились не в изменении традиционно снимаемых этнографических сюжетов, а в способе подачи материала. Заменяя фиксацию реалий в классическом эволюционистском ключе, исследователи вводят фотоработу в особые тематические рамки, актуальные для молодого Советского государства.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: этнографические исследования, вепсы, фотография, визуальная антропология, источниковедение, музейная коллекция
ДЛЯ ЦИТИРОВАНИЯ: Толмачева Е. Б. Фотоисследование вепсской культуры в 1920-1930-е годы. От научного контекста к идеологической фиксации. Этнография. 2023. 4 (22): 139-159. doi 10.31250/2618-8600-2023-4(22)-139-159
E. Tolmacheva Peter the Great Museum of Anthropology and Ethnography
(Kunstkamera) of the Russian Academy of Sciences St. Petersburg, Russian Federation ORCID: 0000-0002-8715-359x E-mail: [email protected]; [email protected]
I Photographic Study of the Veps Culture in the 1920-1930s: from Scientific Context to Ideological Rigidity
ABSTRACT. The article examines two photographic sets from the collection of the Peter the Great Museum of Anthropology and Ethnography of the Russian Academy of Sciences (MAE RAS). The photos were taken during one individual and several group ethnographic expeditions to the territory populated by the Veps in 1925-1928 and 1938. The research from 1925-1928 was solely dedicated to the study of Veps culture. It contained comprehensive surveys of neighboring areas and detailed photographs of various aspects of traditional life. It aimed to compare and classify analogous cultural phenomena and arrange them along time and space lines. The work carried out in 1938 differs significantly from the project conducted in 1925-1928 in its superficial approach, weaker preparation, re-use of previously shot material, and, finally, its focus on finding and photographing details about the construction of new Soviet collective farms. In the 1920s-1930s, visual arts enjoyed a tremendous surge in interest in the country, and much theoretical and applied research in photography was conducted. Occupying an important place in ethnographic science, photography of this period captured the traditional ways of life that were about to go away and the rapid construction of the new Soviet society. Photo projects of the time indicated a drastic worldview transformation, which manifested itself not so much in the types of ethnographic scenes being filmed but in how the material was presented to the viewer. When filming their subjects, ethnographers replaced the classic evolutionary approach with new thematic frameworks relevant to the young Soviet state.
KEYWORDS: ethnography studies, the Veps, photography, visual anthropology, source criticism, museum collection
FOR CITATION: Tolmacheva E. Photographic Study of the Veps Culture in the 1920s-1930s: from Scientific Context to Ideological Rigidity. Etnografia. 2023. 4 (22): 139-159. (In Russian). doi 10.31250/2618-8600-2023-4(22)-139-159
Культурные, экономические и политические изменения, происходившие в Советском Союзе в 1920-1930-е гг., сильно повлияли и на систему этнографического исследования традиционного быта народов, населяющих государство. Вырос государственный интерес к этой сфере знания, появилось планирование в работах и финансирование крупных многолетних исследовательских проектов. Правительство было заинтересовано в изучении производительных сил страны, и в этом контексте национальные исследования оказались особо актуальны.
До революции комплексного изучения народов, проживавших на территории Российского государства, не проводилось, работы ограничивались личными интересами ученых. Власти проявляли этнографический интерес только к территориям, вновь вошедшим в состав империи, поэтому организовать широкомасштабные систематические работы было довольно трудно.
Рост разноплановых исследовательских проектов по изучению государства в 1920-1930-е гг. поддерживался новой властью, не только желавшей получить знания о народах, которыми необходимо руководить, но и стремившейся наладить новую жизнь, заручившись поддержкой населения в регионах, и представить новый советский уклад в качестве более прогрессивного — в противопоставление прежнему архаичному, связанному с угнетением, нищетой и необразованностью. В течение двух десятилетий было организовано большое количество комплексных многолетних экспедиций, работавших в разных направлениях по всей стране. Исследования проводились как по региональному принципу (изучались целые регионы в плане геологии, зоологии, ботаники, гигиены, этнографии, истории и пр.), так и по национальному (рассматривались национальные районы, комплексно анализировались исторические и археологические памятники, современное экономическое, культурное, гигиеническое и антропологическое состояние населения) (Хирш 2022: 21, 197).
Для 1920-1930-х гг. характерно большое количество визуальных проектов, связанных как с популяризацией знаний о народах страны, так и с научно-исследовательской фиксацией культуры, что отвечало задачам социалистического строительства. Значительное внимание на государственном уровне уделялось киноработам. Наиболее знаменитый проект 1928-1932 гг. — «Киноатлас СССР» — представил зрителям целый ряд фильмов о культуре жителей отдаленных территорий, это стало своего рода кинокартографированием страны. Подобные исследования объединяли известных деятелей науки (таких как В. Г. Богораз-Тан, П. П. Капица и др.), теоретиков и практиков искусства (А. М. Роом, А. А. Литвинов, А. Н. Терской и др.), обогащая новым опытом представителей художественной и научной областей, причем результатом таких исследований становились не только отдельные киноработы — они составляли в дальнейшем теоретическую базу для визуальной репрезентации. В этот же
период на базе различных организаций открывались специальные курсы, знакомящие кинооператоров с этнографической проблематикой (подробнее см.: Головнев 2021).
Во всей совокупности этих масштабных исследований особое значение имела фотосъемка. Она заняла важное место в экспедициях, стала способом фиксации уходящего традиционного быта и стремительных изменений, происходящих в обществе, и таким образом создавала визуальные документы для сравнения двух культурных миров. Однако реалии предвоенных десятилетий наложили определенный отпечаток на содержание научной этнографической фотофиксации, введя их в особые тематические рамки, актуальные для молодого Советского государства.
С середины 1920-х гг. наблюдается подъем интереса к теории и практике фотографии, происходят трансформации в методиках, меняются сюжеты, все более отчетливой становится тенденция к идеологизации фотодокумента. В это же время появляются многочисленные публикации, раскрывающие новые течения в фотоискусстве. В фотографической периодике большое место уделяется рекомендациям — как сделать идейно выверенную фотографию (Боннелл 2009: 185, 206; Стигнеев 2009: 8, 83). Общие тенденции в фотосъемке оказывают значительное влияние на фотосъемку научную. Таким образом, этнографическая фотография оказалась в центре новых направлений. Постепенно происходят изменения в способах визуализации традиционной культуры.
От фотографов требовалось показывать не «отвлеченную красивость, оторванную от действительности», а «отображать действительность, зарисовки людей, типов и быта необъятной страны» (Задачи... 1926: 211). На первый взгляд такая формулировка полностью соответствует тому, что должна фиксировать этнографическая фотография, однако на деле все было иначе. От исследователя, так же как и от любого другого фотографа, требовалось создавать снимки агитационного характера, дабы преодолеть недоверие к коллективным формам хозяйствования, внедрить передовой быт, укрепить представления о преимуществах совместного производства по сравнению с «отстающими единоличниками, которые живут в антисанитарных условиях» (Кудрин 1929: 577-578). Колхозников нужно было снимать ярко и празднично, показывать обилие урожая, радость коллективного труда. Фотография становилась орудием агитпропа и инструментом бытостроительства (Жеребцов 1934; Волков-Ланит 1928; Борисов 1932). Формировались определенные рамки и правила, регламентирующие, как нужно показывать традиционную жизнь. И хотя даже к концу 1930-х гг. при фотофиксации не все исследователи отказались от более привычных для этнографии сюжетов, изменение контекстов проявилось довольно ярко и отразилось в сокращении фиксируемых тем, в способах подачи и описания материала, в однобоких тематических акцентах, в отходе от более ранних этнографических программ, разработанных для
исследования культуры, и в упоре на фиксацию социальных изменений и исчезновения традиционного быта.
Представленные в фонде МАЭ РАН фотоколлекции обсуждаемого периода ярко отражают переход от фотофиксации традиционного быта к съемкам колхозного строительства. Рассмотрим изменения, произошедшие в способах визуализации культуры, на примере двух фотоколлекций МАЭ РАН:
1. Коллекция МАЭ № 77471, которая включает фотоотпечатки и позитивы на стекле (192 ед. хр.). Фотодокументы созданы в ходе исследования вепсов в 1926-1928 гг. группой исследователей под общим руководством Д. А. Золотарева (непосредственного участия в экспедициях он сам не принимал). Коллекция зарегистрирована в МАЭ РАН в 2021 г. автором настоящей статьи на основании письменных и фотодокументов, хранящихся в Российском этнографическом музее2.
2. Коллекция МАЭ И 8923, которая включает фотонегативы на стекле (34 ед. хр.). Фотодокументы созданы в 1938 г., во время экспедиции Н. Н. Волкова к вепсам. В ходе поездки он собирал материалы для статьи о вепсах для справочного издания по народам СССР, которое готовилось в МАЭ РАН (СПбФА РАН. Ф. 142. Оп. 5. Д. 249. Л. 71). Коллекция зарегистрирована в МАЭ РАН в 1939 г. собирателем.
Эти два проекта достаточно показательны, они представляют трансформации в подходах к фотофиксации традиционного быта. При их сравнении очевидны отличия в мировоззренческих основах, повлиявших на методику исследователей (принадлежавших к тому же к разным поколениям и имеющих разную идеологическую подготовку), прослеживается переход от фиксации традиционной этнографии к достижениям советского строительства.
Рассматриваемые коллекции являются результатами экспедиций, проведенных с разницей в десять лет, — фотоисследование культуры вепсов, проживавших компактно и чересполосно с русскими на востоке Ленинградской области (фотодокументы фиксируют население современных Подпорожского, Тихвинского и Бокситогорского районов). Показательно, что вепсы как уникальный народ, по сей день сохраняющий свой язык и самобытность, вошли в сферу интереса ученых довольно поздно,
1 Коллекция представлена в Государственном каталоге РФ.
2 В МАЭ хранятся фотоотпечатки с коллекций негативов, зарегистрированных в Российском этнографическом музее (РЭМ), часть негативов погибла во время Великой Отечественной войны. Коллекции в РЭМ были зарегистрированы сразу же при поступлении по окончании экспедиций. Отпечатки в МАЭ были зарегистрированы лишь спустя более чем 90 лет, несмотря на то что изготовлены они были еще до официальной регистрации негативов.
3 Коллекция представлена в Государственном каталоге Российской Федерации.
и до 1920-х годов ими почти не занимались (Розов 1927: 149-150). Так, например, в РЭМ хранится небольшое количество фотографий, сделанных до революции А. А. Баталиным, и это фактически единственный известный комплекс ранних фотодокументов, помимо отдельных разрозненных материалов. Связано это с тем, что, несмотря на интерес исследователей к финским народам и то, что проживают вепсы недалеко от Санкт-Петербурга (Ленинграда), жили они обособленно, в районе со слаборазвитой инфраструктурой. Часть современных территорий проживания вепсов сохраняет свою малодоступность и сегодня.
Исследования 1920-х гг. проводились в рамках планов Комиссии по изучению племенного состава населения СССР (КИПС) по собиранию коллекций и разноплановому изучению регионов. По планам комиссии весь Север и Северо-Запад входили в сферу разнородного, в том числе и этнографо-антропологического, исследования. Эти проекты совпали с открытием в 1922 г. в этнографическом отделе Русского музея отделения русской и финской этнографии. Ревизия проводившихся исследований и музейных коллекций показала явную нехватку материалов по народам Северо-Западного региона. В связи с этим было организовано широкое исследование населения Петроградской губернии / Ленинградской области и в течение 8-10 лет собраны обширные вещевые коллекции, фотодокументы и полевые записи. В ходе этого проекта впервые было проведено масштабное исследование вепсской культуры. Результаты многих этнографических исследований были опубликованы в сборниках, издававшихся КИПС и Ленинградским обществом изучения местного края (ЛОИМК), и в отдельных изданиях, посвященных определенному проекту (см.: например: Труды Ленинградского общества... 1927; Западно-финский сборник 1930).
Экспедиции по изучению в целом Севера и Северо-Запада России тщательно готовились, предварительно прорабатывался имевшийся материал, проводились разведывательные поездки, работы велись последовательно и методично, осуществлялось подробное изучение небольших районов с постепенным передвижением на соседние территории. Такая методика работы была еще довольно редка, так как для более ранней практики характерны иные методы исследования: 1) организация исследовательских поездок каждый раз в новый район, или 2) объезд в ходе исследования обширных территорий, или 3) работа на местах корреспондентов, которые не проводили столь масштабного монографического исследования, а фотосъемки их, например, как правило, случайны и выборочны (могут детально представлять лишь одну узкую тему). Работы сотрудников КИПС не были сосредоточены только на собирании этнографического материала, осуществлялись естественно-научные проекты и проводились антропологические работы в разных сферах. Именно результаты
антропологических исследований у карел и лопарей (саамов) были наиболее подробно опубликованы Д. А. Золотаревым (1928; 1930).
Монографическое исследование и фотофиксация традиционной культуры вепсов проводились в течение четырех лет, однако в МАЭ оказалась только часть фотодокументов. Наиболее полный комплекс, отражающий эти работы, хранится в РЭМ, фотодокументы 1925 г. находятся в научном фотоархиве Института истории материальной культуры, и ряд тематических подборок фотоотпечатков имеется в научном архиве Русского географического общества. Такой разброс материалов по организациям связан с тем, что в работах КИПС были задействованы сотрудники различных исследовательских учреждений города. Наибольшее количество документов, в том числе и оригинальные негативы, поступило, в РЭМ, так как там работали организатор большинства этнографо-антропологических исследований Д. А. Золотарев, а также непосредственные руководители вепсских исследований — этнограф З. П. Малиновская и антрополог Н. С. Розов (работал в РЭМ по совместительству, основное место работы на период сотрудничества с КИПС — РАИМК и — после переименования — ГАИМК4).
Часть фотодокументов из экспедиций КИПС в Карелию и по Ленинградской области оказалась в МАЭ РАН благодаря работавшим в комиссии М. Д. Торэн и Е. Э. Бломквист, так как непосредственно сотрудники МАЭ, рассматриваемого периода, в описываемых экспедициях не участвовали.
Представления исследователей, работавших в 1920-е гг., сложились в системе дореволюционного понимания этнографии, усилия их были направлены на фиксацию реалий традиционного быта. В течение первого послереволюционного десятилетия эта направленность на исследование существующей и исчезающей культурных традиций сохранялась, что постулировал в начале 1920-х гг. работавший в этнографическом отделе Русского музея (будущий РЭМ) Д. А. Золотарев в объяснительных записках руководству музея при планировании полевых выездов. В 1922 г. он отмечал, что для подготовки открытия отделений русской и финской этнографии в этнографическом отделе Русского музея необходимо собрать коллекции по русскому и финскому населению Петроградской губернии, из которой почти нет этнографических собраний. Поэтому необходимо продолжить наблюдения народной жизни с изменениями общего уклада жизни, чрезвычайно быстро исчезающих остатков народного быта, народных промыслов и искусств. Необходимо спешить с их собиранием, так как многие ценнейшие образцы народного творчества погибают безвозвратно. Обязанность этнографического отдела Золотарев видел в том,
4 В настоящее время Институт истории материальной культуры (ИИМК), с 1919 г. назывался Российская Академия истории материальной культуры (РАИМК), с 1926 г. — Государственная Академия материальной культуры (ГАИМК).
чтобы безотлагательно принять меры к собиранию еще уцелевших памятников народного творчества (АРЭМ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 13. Л. 1).
Материалы фотоколлекции МАЭ № 7747 являются ярким примером комплексной этнографической фотосъемки раннесоветского периода. Они свидетельствуют о том, что до начала 1930-х гг., несмотря на советское строительство и формирование новой идеологии, этнографы, обучавшиеся в дореволюционный период, работали в рамках классического подхода к фиксации традиционной культуры, обращая внимание на уходящие реалии и делая акцент на культурные особенности в концепции эволюционного развития культуры. То, что наиболее активно собирались сведения об уходящей в прошлое традиционной культуре, проводились сравнения явлений во временном и региональном развитии, видно и из публикаций З. П. Малиновской и Н. С. Розова, сделанных по результатам экспедиций в 1926-1928 гг. (Розов 1927; Малиновская 1930; Отчет о деятельности 1930: 40-41).
Рассматриваемые фотодокументы отражают культурную архаичность региона, чему способствовали как отдаленность территории, так и экономическая отсталость, отмечаемая исследователями. Эти факторы тормозили развитие и способствовали консервации исчезающих в других регионах культурных реалий.
Значительное внимание было уделено фотосъемке земледельческих работ, поскольку у вепсов долгое время сохранялось подсечно-огневое земледелие (Розов 1927: 152). В описаниях к фото можно найти подробные комментарии об этой технологии с использованием местных терминов. Изображения показывают различные этапы обработки земли. Имеются сопроводительные материалы, зафиксировавшие одежду работников, моменты отдыха, их оборудование, свидетельствующие об особенностях половозрастного разделения труда, этапах сбора и обработки разного вида культур и пр. Эти фотодокументы оказались особенно важны, так как уже в 1930-е гг. такая система природопользования была запрещена (АМАЭ. Ф. 13. Оп. 1. Д. 10. Л. 2(5)).
Описание в описи (Опись коллекции РЭМ № 5524, предмет № 5524-132):
Отец с тремя сыновьями и невесткой в одежде для полевых работ — пахота,
жнитво, сенокос и т. д. костюмы справа налево:
1) костюм старика домотканый: белые портки, рубаха, кафтан суконный, «балахон» белый поверх кафтана; на голове шапка-ушанка; за поясом сзади — топор;
2) костюм старшего сына: домотканые штаны, балахон типа пиджака, подпоясан кушаком; на голове — шляпа, в руках — серп;
3) костюм второго сына: домотканые штаны, балахон типа фабричного пиджака; подпоясан кожаным ремнем; на голове фуражка; на шее платок завязан узлом;
Рис. 1. Отец с тремя сыновьями и невесткой в одежде для полевых работ. Вепсы. Ленинградская область, 1928 г. Фотопозитив на стекле. МАЭ № 7747-173
Fig. 1. Father with three sons and the daughter-in-law dressed for fieldwork. The Veps. 1928. Leningrad oblast. Photographic print on glass. MAE no. 7747-173
4) костюм младшего сына: штаны из фабричной ткани, пиджак суконный, на голове кепка; подпоясан кожаным ремнем;
5) костюм невестки: домотканый сарафан, передник, балахончик; через плечо мешок с хлебом, в руках корзина.
Подробно фотографировали материальную культуру. Было отснято множество поселений, жилищ, хозяйственных построек, вплоть до самых маленьких: погреба, ямы для хранения, колодцы, водопровод; заготовка строительных материалов, процесс строительства и изготовления печей и пр. При описании нередко давался довольно развернутый комментарий о конструкциях и технологиях. В ряде случаев процессы фиксировались поступательно, так что технологию можно понять и без специального описания.
Фиксация вариативности жилых, нежилых и культовых построек проводилась целенаправленно, в воздухе уже витали распад большой семьи, разорение и уничтожение культовых сооружений. К тому же именно различные постройки становятся одной из основных тем этнографической фиксации, так как долго сохраняют традиционные особенности и являются одним из самых «замечаемых» и очевидных объектов, их невозможно пропустить.
Интересен комплекс репортажных многокадровых съемок религиозных обрядов и деревенских праздников. Снятые сцены выглядят динамично, действие, зафиксированное несколькими кадрами, представляет последовательность происходящего события. Фотограф искал высокие или отдаленные точки (например, отплывал на лодке), чтобы отснять действие широким охватом.
Интересен большой комплекс групповых и семейных снимков, снимки молодежи, фотосвидетельства социальных связей деревенских жителей. Портретные фотодокументы дают представление о составе населения, половозрастных отношениях и социальных институтах: о составе семьи, яслях и садах, семейном уходе за детьми; отражают статусы младших и старших поколений.
Для сравнительного анализа проводилась съемка одних и тех же аспектов быта в разных поселениях, районах и в разные годы. Фиксация проводилась планомерно, то, что не успели зафиксировать в один год, снимали в последующие. Так как экспедиции проводились летом, в фотодокументах подробно представлен летний сельскохозяйственный цикл и детально зафиксирован сезонный одежный комплекс, особенно редкий,
Рис. 2. Прогон скота под воротами с прикрепленными иконами и кропление святой водой в заветный праздник. Вепсы. Ленинградская область, 1927 г. Фотоотпечаток. МАЭ № 7747-89/1
Fig. 2. Driving cattle under a gate decorated with icons and sprinkling them with holy water on a pledge feast day. The Veps. 1927. Leningrad oblast. Photo print. MAE no. 7747-89/1
исчезающий, связанный с определенным родом деятельности или занятия (Розов 1927: 153; Отчет о деятельности 1930: 89). К 1928 г. весь обработанный материал позволял представить трансформацию традиционного костюма начиная с первой четверти XIX в., была изучена последовательность сельскохозяйственных работ, зафиксированы основные типы жилых построек. Собранные сведения позволяли представить картину культурного взаимодействия вепсов с соседним русским населением.
Особое внимание уделялось антропологическому изучению вепсов. Работы проводил Н. С. Розов (Розов 1927: 153-155; НА ИИМК РАН. РО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 14), имевший большой опыт антропологических измерений, медицинских исследований и специальной фотографии. В качестве антрополога он работал также в Карелии и Поволжье, где сам брал кровь и отпечатки пальцев, а также проводил специальные посемейные опросы для установления происхождения и родственных связей, собирал демографические данные и сведения о расселении (НА ИИМК РАН. РО. Ф. 2. Оп. 1. 1928. Д. 106. Л. 5). Фотодокументы по антропологической фиксации вепсов 1925 г. отложились в фотоархиве ИИМК РАН, материалы 1926 г. представлены в коллекции РЭМ. Материалы за 1927 г. работы отложились в коллекциях МАЭ и РЭМ.
Антропометрические портреты представляют значительную часть коллекции МАЭ № 7737. В основном они выполнены однотипно: людей фотографировали парами в фас и профиль в дальнейшем в коллекции МАЭ фас и профиль индивида были объединены на одном кадре, однако сохранилось несколько оригинальных парных портретов. А в коллекции РЭМ эти портреты не были разделены. Нужно отметить, что данные съемки неполностью соответствовали требованиям к антропологической фотофиксации в 1920-х гг. (Синельников 1926): 1) отсутствует профиль в %; 2) нередко людей, как уже упоминалось, снимали парами, однако по правилам каждого следовало снимать отдельно; 3) положение тел сфотографированных не всегда точно выверено в горизонтально-вертикальной плоскости; 4) по инструкции рекомендовалось фиксировать голову голо-водержателем, однако данное условие соблюдено не было. Антропологические исследования были трудоемкими и времязатратными, и поскольку экспедиции были совмещенными, этнографо-антропологическими, можно предполагать, что антропологическим исследованиям уделялось недостаточно времени, отсюда и неполное соответствие имевшимся методикам.
При регистрации фотоколлекций в музейных документах РЭМ весь собранный визуальный материал объединяли в последовательности по темам, а не по географическому признаку или дате фиксации (как чаще обрабатываются фотодокументы сейчас) (АРЭМ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 139; АРЭМ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 199). Это связано с идеями эволюционизма, характерными и для построения музейных экспозиций данного периода, и для методов сбора коллекций. Важно было сравнить культурные объекты
Рис. 3. Поясной портрет Фадеева В. С. (фас и профиль). Вепсы. Ленинградская область, 1927 г. Фотоотпечатки. МАЭ № 7747-160
Fig. 3. Half-length portrait of V. S. Fadeev (face and profile). The Veps. 1927. Leningrad oblast. Photo prints. MAE no. 7747-160
и явления между собой, увидеть их развитие во времени, частотность и широту бытования, понять комплексность фиксации определенной стороны быта. Этот принцип наблюдается как в первоначальных списках, составленных собирателями для передачи предметов в музей, и в отчетах по экспедициям, так и в описях коллекций.
Темы, по которым объединялся материал, традиционны для этнографии. Они соответствуют программам сбора предметов для коллекций, опубликованным Русским музеем, В. И. Тенишевым и аналогичным им (Программа 1903; Тенишев 1898). В этих программах не только выделены этнографические темы для опроса, но и имеются пометки, указывающие, что можно зафиксировать визуальными способами: начертить, зарисовать, сфотографировать. При сравнении представленных в фотоколлекции тем и программ прослеживается интересная связь. В некоторых разделах программ не было пометок о необходимости фотофиксации (например, темы о традиционной еде), и фотографии по этим темам в коллекции отсутствуют. Нет указаний и о фотосъемке семейного быта, и все документы, так или иначе отражавшие эти аспекты культуры, заносились в другие категории. Несмотря на то что большинство этнографических реалий поддаются визуальной фиксации (особенно, разумеется, предметы
материальной культуры), на рекомендации программ конца XIX — начала XX в. ориентировались довольно долго.
Направленность на фиксацию именно традиционного «старого» быта сыграла с исследователями злую шутку. Советской власти прошлое было интересно только в контексте культурной отсталости. Сведения о нем нужны были для того, чтобы на фоне прошлого более ярко представить преобразования, происходящие в стране. Архаические и патриархальные традиции не вписывались в новую идеологию, идеализация и романтизация прошлого рассматривалась как вредительство. Акцент на исследование традиции и уходящих реалий стал одной из причин, приведших к упразднению КИПСи увольнению и аресту ряда ее сотрудников.
Более «правильный» подход к фиксации жизни в сельской местности представлен в небольшой, но очень показательной фотоколлекции Н. Н. Волкова МАЭ И 892. В ней отражены советские преобразования с помощью съемки ряда противопоставленных сюжетов, в нее также входят описания, подчеркивающие модернизацию и коллективизацию.
Коллекция МАЭ И 892 создана Н. Н. Волковым в июле-августе 1938 г. в ходе сбора материалов к статье о вепсах для издания «Народы СССР», которое готовили сотрудники МАЭ. Фотоколлекция Н. Н. Волкова состоит из 34 стеклянных негативов 9^12 см. Документы отражают жизнь нескольких вепсских деревень, входящих в состав современного Радогощинского сельского поселения Бокситогорского района.
Исследования проводились в том же районе, где работали Н. С. Розов и З. П. Малиновская, однако здесь культура вепсов оказалась представлена в совершенно ином ключе. Материалы Н. Н. Волкова не являются результатами монографического изучения и глубокого погружения в культуру, характерного для проекта Н. С. Розова и З. П. Малиновской. В коллекции прослеживается противопоставление между старым, «отсталым» бытом и новой советской жизнью, связанной с культурным строительством и появлением колхозов. Исследователь отчетливо расставляет акценты в фотодокументах и дополняет их специальными названиями/ комментариями. Подготовка и планирование экспедиции не предполагали многолетних исследований. Н. Н. Волков совершил лишь ряд коротких выездов, что позволило лишь поверхностно ознакомиться с культурой и изменениями, произошедшими за последние десять лет. Исследователь был знаком с работами экспедиций Д. А. Золотарева. Фотодокументы Н. С. Розова и З. П. Малиновской по вепсам и другим народам Ленинградской области, поступившие в МАЭ, были частично изъяты из сформированных альбомов и унесены им для работы домой, а впоследствии обнаружились в его архивном фонде (АМАЭ. Ф. 13. Оп. 1. Д. 24-28).
Как исследователь Н. Н. Волков сложился в 1930-е гг., в период, когда в визуальном искусстве уже сформировались новые правила и методы регистрации действительности и выработался актуальный фотостиль.
Изображения должны были быть яркими и праздничными, содержать элементы агитации, требовалось представлять такие темы, как обилие урожая, радость коллективного колхозного труда, культурный быт, повышение уровня образования и борьба с безграмотностью (курсы, кружки, избы-читальни); победы и преодоление препятствий должны были чувствоваться в этих снимках. Исследователь ориентировался на увиденные образцы, которые рождали определенные образы, вытесняя старые, привычные нескольким поколениям стандарты этнографической фиксации.
Коллекция Н. Н. Волкова формировалась во временном движении. Исследователь отмечал, что «культурное состояние вепсов весьма отсталое» (АМАЭ. Ф. 13. Оп. 1. Д. 10. Л. 2(5)), и эта точка зрения накладывает отпечаток не только на выбранные для съемки сюжеты, но и на последующее описание фотоколлекции. Видно, где собиратель фиксирует прошлое/ отсталое, а где новое/советское.
«Сначала представлено прошлое, по порядку регистрации негативов в коллекции: типичные жилые постройки, люди в старой или традиционной одежде, старинный / традиционный способ стирки белья, обрядность Петрова дня». Далее, двигаясь к современности, собиратель представляет на снимках молодежь, живущую уже в новых реалиях. Здесь появляются портреты колхозников и активистов, они же сняты за работой и во время культурного отдыха, одежда их современная и в некоторых случаях довольно открытая, по городской моде. На фотографиях появляются новые колхозные постройки, запечатлены разные достижения (например, колхозный жеребец-производитель). Впрочем, нужно отметить, что фотография колхозных построек всего одна, причем сделана она издалека, а сама постройка не выглядит принципиально отличной от других зафиксированных на фотографиях. Фотографии нового быта, как и снимок, запечатлевший жеребца-производителя, в целом не создают впечатления радости советского строительства.
Важно, что снятые на фото прогрессивные жители деревни, активные общественники и представители интеллигенции в подписях имеют личные имена, между тем рядовые жители/колхозники названы собирательными обозначениями («мужики», «дети», «женщины»), так что все старое и отсталое представляет некую безликую массу без имен и определенного статуса.
В дневниковых записях Н. Н. Волков отмечает свое удивление тем, что по прошествии многих лет борьбы с «пережитками» еще сохраняется, например, обрядность Петрова дня с ритуальным обходом скота и специальной трапезой. Целую серию фотографий исследователь посвятил фиксации этих действий. Нужно отметить, что Н. Н. Волков был активным идеологом советской власти и борцом с «пережитками» и входил в антирелигиозную комиссию. Об этом свидетельствуют и данные его биографии (Решетов 1994), и сохранившиеся авторские рукописи (АМАЭ. Ф. 13.
Рис. 4. Старики-вепсы, ремонтно-дорож-ные рабочие. Вепсы. Ленинградская область, 1938 г. Фотонегатив на стекле. МАЭ И-892-9 Fig. 4. Old Veps men, road repair workers. The Veps. 1938. Leningrad region. Glass plate negative. MAE I-892-9
Рис. 5. Активный общественник, колхозник А. Т. Сорокин с женой и дочерью. Вепсы. Ленинградская область, 1938 г. Фотонегатив на стекле. МАЭ И-892-25 Fig. 6. A.T. Sorokin, social activist and collective farmer with his wife and daughter. The Veps. 1938. Leningrad oblast. Glass plate negative. MAE I-892-25
Оп. 1. Д. 32). Возможно, поэтому и дневник насыщен подобной риторикой. При этом Волков отмечает, что отсталость вепсов во многом связана с неплодородными почвами на территории их проживания: у вепсов в этот период были развиты лишь лесозаготовки, традиционное подсечное земледелие было уже запрещено (АМАЭ. Ф. 13. Оп. 1. Д. 10. Л. 2(5)).
Из-за того, что в культурном плане поменялось немногое и коммунистическое строительство за десять лет незначительно изменило быт района с отсталой экономикой, зафиксировать достижения оказалось проблематично. Поэтому новые прогрессивные детали в быту Н. Н. Волков старается подчеркнуть через краткие агитационные подписи и комментарии, не дающие сведений о контексте сьемки и научной информации. Если сам кадр не прочитывался как представляющий радость счастливой советской жизни, идеологический смысл изображению нередко придавали именно с помощью подписи. Так, указывая изображенных на фото, Н. Н. Волков добавляет указание на статус: «комсомолец»,
«общественник», «колхозник». Эти слова-идентификаторы дают нам понять, что на фотографии изображен не простой человек, а человек советский, трудящийся для общественного блага. Исследователю была важна не этнографическая, а социальная идентификация изображенных.
В этой связи довольно показательны различия в описаниях фотодокументов в дневнике (АМАЭ. Ф. 13. Оп. 1. Д. 10. Л. 97(130)) и музейной описи МАЭ И 892 (Опись коллекции МАЭ И 892). В списке фотодокументов в дневнике указаны в том числе изображения, которые не попали в коллекцию (возможно, кадры не получились, или исследователь решил их не регистрировать, или при регистрации название изменилось и его невозможно идентифицировать с первоначальным вариантом), есть случаи, когда, наоборот, описание отсутствует в дневнике, так что названия предметам (снимкам), вероятно, были даны по памяти (см. табл. 1).
ТАБЛИЦА 1. ВАРИАНТЫ НАЗВАНИЙ ФОТОГРАФИЙ ИЗ КОЛЛЕКЦИИ МАЭ И 892
Название в дневнике Название в описи
Дети — рыболовы-удочники Русские и обрусевшие дети вепсов после рыбной ловли
Головы хозяйств (колхозники) перед обходом скота Колхозники-вепсы перед обходом скота в Петров день
Педагог Константин Викторович Степанов Учитель-комсомолец Костя Степанов
При регистрации некоторые фотодокументы были несколько переосмыслены. Так, главы хозяйств стали колхозниками-вепсами (причем первоначально взятое в скобки «колхозники» вынесено на первое место); «педагог» превратился в «учителя-комсомольца». Расстановка акцентов в названии придает снимкам более яркую идеологическую окраску. Таким образом, значение изображения направляется текстом, описание становится важнее того, что изображено, а само изображение не всегда ясно без комментария. Описания обобщают факты, присваивая изображенным несвойственные (или не вполне свойственные) им категории и направляя зрителя на интересные для автора детали изображения (Edwards 1992: 11).
В 1920-1930-е гг. в течение 10-15 лет происходят значительные изменения в теории, художественных подходах и концепциях фотосъемки не только в СССР, но и во всем мире. Трансформации, повлиявшие на этнографическую фотографию, отразились в смене фокуса исследования, изменилось не столько видение исследователем культуры, сколько способ ее репрезентации. Два рассмотренных проекта по изучению вепсов
иллюстрируют эти модификации, которые проявились прежде всего не в смене традиционно фиксируемых на фото этнографических сюжетов, а в способе подачи материала. От фотофиксации уходящих реалий в классическом эволюционистском ключе перешли к фотосъемке процессов социалистического строительства и акцентам на достижения новой власти. Эти особенности развития этнографической фотографии раннего советского периода будут несколько сглажены уже после 1950-х гг., когда фотосъемка станет более сбалансированно отражать и советские достижения, и традиционный быт без попыток противопоставить их.
Для 1920-х гг. характерны сравнения явлений, выстраивание определенного нарратива, показывающего развитие явления, фотографирование вариаций, а для последующего периода важно противопоставление реалий, необходимость найти крайние точки, показывающие насколько сильно изменилась жизнь. При отсутствии ярко выраженных изменений помогал четко расставляющий необходимые акценты и не допускающий иного прочтения комментарий, часто — агитационного характера.
Традиционные этнографические темы и сюжеты стали встраивать в другие контексты, добавлять новые детали. Так, парный или групповой портрет, который обычно делали на фоне стены, пейзажа, лестницы, переносили на фон агитационных плакатов, информационных стенгазет и пр. В описаниях фотодокументов появились новые клише, маркирующие определения, отчего содержание фото «прочитывалось» современниками в контексте определенных исторических реалий. Ориентированные на идеологические построения, фотодокументы этого периода позволяют понять цели и задачи авторской работы по сравнению с более ранними визуальными материалами, где спектр мотиваций для выбора и репрезентации объекта был более широким.
Описание фотодокумента постепенно становится более персонифицированным. С одной стороны, новая страна — СССР — строится безликими массами, с другой — на первый план выдвигаются личности, что очень хорошо отражено в фотографии 1920-1930-х гг. С обложек журналов этого периода на читателя смотрят портреты строителей коммунизма с указанием имен и социальных статусов. Неудивительно, что те из информантов, кто занимал активную позицию в обществе, так же получали в подписях к фото личные имена. В фотодокументах 19251928 гг. есть некая «уравненность» и обобщение зафиксированных фактов, выделяются только наиболее яркие аспекты традиционной культуры. У объектов нет имен, они представлены общей массой жителей того или иного населенного пункта, этноса, религиозной общины и пр. Имена присутствуют только на антропологических фотографиях. Совершенно иная ситуация наблюдается в исследовании 1938 г.: имена «появляются» здесь у местных активистов, что противопоставляет их общей массе как особенных, стоящих выше простого обывателя.
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
АМАЭ—Архив Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН
АРЭМ — Архив Российского этнографического музея
ГАИМК РАН — Государственная академия истории материальной культуры (с 1926 г., с 1937 г. — ИИМК)
СПбФ РАН — Санкт-Петербургский филиал архива Российской академии наук СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
АМАЭ РАН. Ф. 13. Оп. 1. Д. 10. Н. Н. Волков. О выставке «Происхождение человека». 1936 г.
АМАЭ РАН. Ф. 13. Оп. 1. Д. 32. Н. Н. Волков Рабочая тетрадь для записей материалов — результатов командировки с целью этнографического изучения вепсов. 1938 г.
АМАЭ РАН. Ф. 13. Оп. 1. Д. 24-27. Фотодокументы.
АМАЭ РАН. Ф. 13. Оп. 1. Д. 28. Антропология вепсов. 1938 г.
АРЭМ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 13. План экспедиции сотрудников I отдела под руководством Д. А. Золотарева по этнографии русского и финского населения Петроградской губ. в 1922 г.
АРЭМ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 139. Описи материалов по этнографии карел, вепсов и русских, собранных З. П. Малиновской в Ленинградской и Тверской обл. 1923-1931 гг.
АРЭМ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 199. Переписка с Н. С. Розовым о собирании этнографических материалов в Ленинградской обл., описи материалов и фотографий. 1926-1927 гг.
РЭМ. Опись коллекции РЭМ № 4630.
РЭМ. Опись коллекции РЭМ № 5524.
РЭМ. Опись коллекции РЭМ № 4878.
МАЭ РАН. Опись коллекции МАЭ И 892.
НА ИИМК РАН. РО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 14. О работах разряда этнической антропологии в 1928 г.
НА ИИМК РАН. РО. Ф. 2, Оп. 1 (1928). Д. 106. Переписка 1925-1928 гг.
СПбФА РАН. Ф. 142. Оп. 5. Д. 249. 150 л. Личное дело Н. Н. Волкова.
Боннелл В. Иконография рабочего в советском политическом искусстве // Визуальная антропология: режимы видимости при социализме / под ред. Е. Р. Ярской-Смирновой, П. В. Романова. М.: ООО «Вариант»; ЦСПГИ, 2009. С. 183-214.
Борисов В. Что и как снимать в колхозе. М.: Журн.-газ. объединение, 1932. 48 с.
Волков-Ланит Л. Фата на фото // Новый ЛЕФ. М.: Госиздат, 1928. № 11. С. 28-36.
Головнев И. А. Визуализация этничности в советском кино (опыты ученых и кинематографистов 1920-1930-х годов). СПб.: МАЭ РАН, 2021. 440 с.
Жеребцов Б. Вот она колхозная зажиточная жизнь! // Советское фото. 1934. № 1. С. 24-25.
Задачи нашего фотолюбительства // Советское фото. 1926. № 8. С. 211.
Западнофинский сборник. Труды Комиссии по изучению племенного состава населения СССР и сопредельных стран / ред. В. В. Бартольд. Л.: АН СССР, 1930. № 16. 340 с.
Золотарев Д. А. Карелы СССР. По антропологическим данным автора, статистически обработанным А. К. Штамм. Л.: АН СССР, 1930. 124 с.
Золотарев Д. А. Кольские лопари. Труды лопарской экспедиции русского географического общества по антропологии лопарей и великорусов Кольского полуострова // Материалы комиссии экспедиционных исследований. Серия северная. Л.: АН СССР, 1928. Вып. 9. 208 с.
Кудрин Н. Деревенский фотолюбитель на социалистической стройке // Советское фото. 1929. № 18. С. 577-578.
Малиновская З. П. Из материалов по этнографии вепсов // Западнофинский сборник. Труды Комиссии по изучению племенного состава населения СССР и сопредельных стран / ред. В. В. Бартольд. Л.: АН СССР, 1930. № 16. С. 163-200.
Отчет о деятельности Академии наук Союза Советских Социалистических Республик за 1929 год / сост. С. Ф. Ольденбург (II Отчет о научных командировках и экспедициях). Л.: АН СССР, 1930. 305 с.
Программа для собирания этнографических предметов. 2-е изд. Этнографического отдела Русского музея императора Александра III. СПб.: Этногр. отд. Русского музея, 1903. 51 с.
Решетов А. М. Репрессированная этнография // Кунсткамера. Этнографические тетради. СПб.: МАЭ РАН, 1994. Вып. 5-6. С. 342-368.
Розов Н. С. Работы Ленинградской этнологической экспедиции 1926 г среди вепсов Лодейнопольского уезда // Труды Ленинградского общества изучения местного края / Под ред. проф. Б. А. Федченко. Л.: ЛОИМК, 1927. Т. 1. С. 149-158.
Синельников Н. А. О методах антропологической фотографии // Русский антропологический журнал. 1926. Т. 14. Вып. 3-4. С. 99-102.
СтигнеевВ. Век фотографии. 1894-1994: Очерки истории отечественной фотографии. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009. 392 с.
Тенишев В. Н. Программа этнографических сведений о крестьянах Центральной России, составленная князем В. Н. Тенишевым на основании соображений, изложенных в его книге «Деятельность человека» (СПб., 1897). Смоленск: Губ. тип., 1898. 230 с.
Труды Ленинградского общества изучения местного края / под ред. проф. Б. А. Федченко. Л.: Лоимк, 1927. Т. 1. 286 с.
Хирш Ф. Империя наций: Этнографическое знание и формирование Советского Союза. М.: Новое литературное обозрение, 2022. 472 с.
Edwards E. Introduction // Anthropology and Photography 1860-1920. London: Royal Anthropological Institute, 1992. P. 3-17.
REFERENCES
Bonnell V [The iconography of the worker in Soviet political art]. Vizual'naia antropologiia: rezhimy vidimostipri sotsializme [Visual anthropology: modes of visibility under socialism]. Eds by E. R. Iarskya-Smirnova, P. V. Romanova. Moscow: OOO "Variant"; Tsentr sotsial'noy politiki i gendernykh issledovaniy Publ., 2009, Pp. 183-214. (In Russian).
Borisov V. Chto i kaksnimat'v kolkhoze [What and how to shoot on a collective farm]. Moscow: Zhurnal'no-gazetnoye ob"yedineniye Publ., 1932. (In Russian).
Edwards E. Introduction. Anthropology and Photography 1860-1920. London: Royal Anthropological Institute, 1992, pp. 3-17. (In English).
Golovnev I. A. Vizualizatsiia etnichnosti v sovetskom kino (opyty uchenykh i kinematograf-istov 1920-1930-kh godov) [The Visualisation of Ethnicity in Soviet Cinema (Experiences of Scholars and Cinematographers of the 1920s and 1930s)]. St. Petersburg: MAE RAS Publ., 2021. (In Russian).
Hirsh F. Imperiya natsiy: Etnograficheskoye znaniye i formirovaniye Sovetskogo Soyuza [Empire of nations: ethnographic knowledge and the making of the sovet union]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie Publ., 2022. (In Russian).
Kudrin N. [Village amateur photographer at a socialist construction site]. Sovetskoe foto [Soviet photo], 1929, no. 18, pp. 577-578. (In Russian).
Malinovskaia Z. P. [From materials on Vepsian ethnography]. Zapadnofinskiy sbornik. Trudy Komissii po izucheniyu plemennogo sostava naseleniya Soyuza Sovetskikh Sotsialisticheskikh Respublik i sopredel 'nykh stran [West Finnish articles. Works Commission for the study of the tribal composition of the population of the USSR and neighboring countries]. Ed. by V. V. Bartol'd. Leningrad: AN USSR Publ., 1930, vol. 16, pp. 163-200. (In Russian).
Reshetov A. M. [Repressed ethnography]. Kunstkamera. Etnograficheskie tetradi [Kunstkamera. Ethnographic notebooks], 1994, iss. 5-6, pp. 342-368. (In Russian).
Rozov N. S. [Works of the Leningrad ethnological expedition of 1926 among the Vepsians of the Lodeynopol district]. Trudy Leningradskogo obshchestva izucheniya mestnogo kraya [Proceedings of the Leningrad Society for the Study of the Local Territory]. Ed. by prof. B. A. Fedchenko. Leningrad: Leningradskoe obshchestvo izucheniya mestnogo kraya Publ., 1927, vol. 1, pp. 149-158. (In Russian).
Sinel'nikov N. A. [On the methods of anthropological photography]. Russkiy antropologiches-kiy zhurnal [Russian Journal of Anthropology], 1926, vol. 14, iss. 3-4, pp. 99-102. (In Russian).
Stigneev V. Vek fotografii. 1894-1994: Ocherki istorii otechestvennoy fotografii [A Century of Photography. 1894-1994: Essays on the history of national photography]. Moscow: Knizhnyi dom "Librokov" Publ., 2009. (In Russian).
[Tasks of our amateur photography]. Sovetskoe foto [Soviet photo], 1926, no. 8, p. 211. (In Russian).
Trudy leningradskogo obshchestva izucheniya mestnogo kraya [Proceedings of the Leningrad Society for the Study of the Local Territory]. Ed. by prof. B. A. Fedchenko. Leningrad: Leningradskoe obshchestvo izucheniya mestnogo kraya Publ., 1927, vol. 1. (In Russian).
Volkov-Lanit L. [Veil in the photo]. Novyi Lef [New left front of the arts], 1928, no. 11, pp. 28-36. (In Russian).
Zapadnofinskiy sbornik. Trudy Komissii po izucheniyu plemennogo sostava naseleniya USSR i sopredel'nykh stran [West Finnish articles. Tr. Commission for the study of the tribal composition of the population of the USSR and neighboring countries]. Ed. by V. V. Bartol'd. Leningrad: AN USSR Publ., 1930, no. 16. (In Russian).
Zolotarev D. A. Karely USSR. Po antropologicheskim dannym avtora, statisticheski obrabotan-nym A. K. Shtamm [Karelians of the USSR. According to the anthropological data of the author, statistically processed by A. K. Stamm]. Leningrad: AN USSR Publ., 1930. (In Russian).
Zolotarev D. A. [Kola Lapps. Proceedings of the Lapp Expedition of the Russian Geographical Society on the Anthropology of the Lapps and Great Russians of the Kola Peninsula]. Materialy Komissii ekspeditsionnykh issledovaniy. Seriya severnaya [Materials of the expeditionary research commission. Northern series]. Leningrad: AN USSR Publ., 1928, iss. 9. (In Russian).
Zherebtsov B. [Here it is collective farm prosperous life!]. Sovetskoe foto [Soviet photo], 1934, no. 1, pp. 24-25. (In Russian).
Submitted: 12.07.2022 Accepted: 18.12.2022 Article published: 30.12.2023
