28DOI 10.31250/2618-8619-2021-2(12)-104-122 УДК 0008:39
Евгений Владимирович Кадук
Российская академия народного хозяйства и государственной службы
при Президенте Российской Федерации Москва, Российская Федерация ORCID 0000-0003-1617-6433 E-mail: [email protected]
Алексей Владимирович Кадук
независимый исследователь Москва, Российская Федерация ORCID 0000-0002-4615-4342 E-mail: [email protected]
Полевые дневники Тунгусской экспедиции 1927-1928 гг. М. Г. Левина и Б. А. Куфтина: методология сбора и описания материала*
АННОТАЦИЯ. Анализируются методы этнографической работы участников Тунгусской экспедиции, включая методы ведения полевой и музееведческой работы, которые в представлении Б. А. Куфтина и его учеников являются важнейшими составляющими работы этнографа. Источниками для анализа послужили записи полевых дневников руководителя Тунгусской экспедиции Б. А. Куфтина и его ученика М. Г. Левина, сделанные в 1927-1928 гг., а также стенограмма совещания этнографов Москвы и Ленинграда 1929 г. Б. А. Куфтин и М. Г. Левин были яркими представителями так называемой московской школы этнографии. Обширная география Тунгусской экспедиции и разнообразие изучаемых участниками экспедиции вопросов во многом вытекают из теоретических установок представителей московской школы. Значительная часть собранных в Тунгусской экспедиции материалов посвящена теме религии. В своей работе участники экспедиции задействовали широкий спектр методов, которые требуют осмысления в контексте науки 1920-х годов и современной проблематизации полевой работы.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: Тунгусская экспедиция, московская этнографическая школа, полевая этнография, музееведение, экспедиционный метод, шаманизм, рисунок
ДЛЯ ЦИТИРОВАНИЯ: Кадук Е. В., Кадук А. В. Полевые дневники Тунгусской экспедиции 1927-1928 гг. М. Г. Левина и Б. А. Куфтина: методология сбора и описания материала. Кунсткамера. 2021. 2(12): 104-122. doi 10.31250/2618-8619-2021-2(12)-104-122
* Исследование проведено при финансовой поддержке РФФИ (проект № 18-09-00537).
Evgeniy Kaduk
Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration
Moscow, Russian Federation ORCID 0000-0003-1617-6433 E-mail: [email protected]
Aleksey Kaduk
Independent researcher Moscow, Russian Federation ORCID 0000-0002-4615-4342 E-mail: [email protected]
Field Diaries of the 1927-1928 Tungus Expedition of M. G. Levin and B. A. Kuftin: The Methodology of Collecting and Describing the Materials
ABSTRACT. The publication analyzes the methods of ethnographic work employed by the participants of the 1927-1928 Tungus expedition, including the methods of conducting field and museological work, which, according to B. A. Kuftin and his students, were essential components of an ethnographer's work. The analysis is based on the records from the field diaries of the head of the Tungus expedition B. A. Kuftin and his student M. G. Levin dating back to 1927-28, as well as a transcript of a meeting of ethnographers from Moscow and Leningrad in 1929. B. A. Kuftin and M. G. Levin were prominent representatives of the so-called Moscow school in ethnography, and the vast geography of the Tungus expedition and the variety of issues studied by its members largely stem from the theoretical attitudes of this school. A significant part of the materials collected during the Tungus expedition is devoted to the topic of religion. In their work, the expedition participants used a wide range of methods that require a reflection in the context of academic history in the 1920s and modern problematization of fieldwork.
KEYWORDS: Tungus expedition, Moscow ethnographic school, field ethnography, museology, expeditionary method, shamanism, drawing
FOR CITATION: Kaduk E., Kaduk A. Field Diaries of the 1927-1928 Tungus Expedition of M. G. Levin and B. A. Kuftin: The Methodology of Collecting and Describing the Materials. Kunstkamera. 2021. 2(12): 104-122. (In Russian). doi 10.31250/2618-8619-2021-2(12)-104-122
КУНСТКАМЕРА | KUNSTKAMERA № 2 (12) ■ 2021 ВВЕДЕНИЕ
Тунгусская экспедиция 1927-1928 гг. под руководством Б. А. Куфтина была организована Центральным музеем народоведения (ЦМН) в Москве и Антропологическим институтом Московского государственного университета. В ходе экспедиции был собран объемный материал: предметы бытовой и религиозной жизни эвенков, орочей, ороков, ульчей, негидальцев, нанайцев, удэгейцев, нивхов для формирования будущей экспозиции Музея народоведения, этнографические и антропологические фотографии, портреты, рисунки, черепа, археологические материалы неолитических стоянок Прибайкалья. Кроме того, участниками экспедиции было написано внушительное количество дневников. При этом до недавнего времени собранные в экспедиции полевые материалы и коллекции не обрабатывались, не изучались комплексно, да и сами участники экспедиции не опубликовали заметных работ по ее материалам (Давыдов, Сирина 2017: 39-43; Сирина 2019: 206-207).
В докладе на совещании этнографов Куфтин представил свой взгляд на задачи и методы полевой работы, на связь полевой работы этнографа с музееведением, этнографической науки — с историей, антропологией и археологией. Стенограмма совещания этнографов с комментариями Куфтина и Левина — важный источник, который в сопоставлении с дневниками дает более полное понимание методологии работы Тунгусской экспедиции. В то же время изучение дневников показывает, что многое о методах, подходах, характере полевой работы Тунгусской экспедиции осталось не отрефлексированным ее участниками в публичных дискуссиях и опубликованных работах. Характер и структура дневниковых записей, объекты внимания исследователей, зафиксированные в дневниках, и записи, раскрывающие контекст полевой работы и сбора материала для музейных коллекций, представляют исключительную ценность для понимания методов и подходов, применяемых в Тунгусской экспедиции.
На совещании этнографов Москвы и Ленинграда М. Г. Левин, отстаивая экспедиционный метод работы, сделал следующее замечание о важности Тунгусской экспедиции и существовавших до нее знаниях о тунгусах или каком-либо народе Нижнего Амура и Сахалина: «Что мы знали до экспедиции Московского центрального музея <...>? До сих пор в литературе пришлось ограничиться Шренком» (От классиков к марксизму 2014: 292). Очевидно, Левин недооценил масштаб изученности одного из народов региона, где работала Тунгусская экспедиция. Данное замечание не уменьшает важности последней, однако кратко стоит описать работу ее предшественников среди тунгусо-маньчжурских народов и народов Приамурья и Сахалина.
Первые упоминания о тунгусах в российских источниках относятся к XVI в. (Василевич 1969: 3). Но эти сведения были крайне скудными, так как на государственном уровне в то время не стояло задачи изучения народов Сибири и Дальнего Востока и регион осваивался в основном государственными чиновниками и торговцами. Более систематические описания тунгусов появляются в XVIII в., когда состоялись первые научные экспедиции, целью которых было всестороннее изучение Сибири и Дальнего Востока, в том числе населявших его народов. Отправной точкой для российской этнографии и формирования научного знания о народах Сибири можно считать Вторую Камчатскую экспедицию 1733-1743 гг., в составе которой работал академический отряд под руководством Г. Ф. Миллера и И. Г. Гмелина. Многие полученные материалы не были опубликованы при жизни ее участников. В экспедиции собирались материалы по всем народам Сибири. Г. Ф. Миллер рассматривал описания народов как часть исторической науки, предлагал собирать информацию о народах по отдельным разделам и применять ее для «исправления нравов» (Миллер 2009: 40-41). Миллером была составлена программа изучения Сибири (из 1287 пунктов), включая подробные инструкции по сбору этнографического материала. Также Миллер уделял внимание сбору этнографических коллекций, изучению археологических памятников, архивных материалов (Миллер 2009: 12-14).
В 1768-1774 гг. на территории Поволжья, Урала и Сибири проходила комплексная научная экспедиция под руководством П. С. Палласа. Этнографические материалы, собранные в экспедиции
ее участником И. Г. Георги, послужили основой для его книги «Описание всех в Российском государстве обитающих народов, также их житейских обрядов, вер, обыкновений, жилищ, одежд и прочих достопамятностей». Это трехтомный труд, изданный в 1776-1777 гг., — первое сводное этнографическое описание народов России. Георги побывал среди байкальских, верхнеангарских, баргузинских, верхневитимских и нерчинских (даурских) групп тунгусов (Титова 1989: 602). Главы книги посвящены отдельным народам, есть глава и о тунгусах.
Значительная часть территорий проживания народов Нижнего Амура и Сахалина вошли в состав Российской империи по Айгунскому договору 1858 г. с Китаем, но российские исследователи начали изучать этот регион на несколько лет раньше. В 1842-1845 гг. проходила экспедиция А. Ф. Миддендорфа, маршрут которой охватывал полуостров Таймыр, Якутию, Охотское побережье и район Амура. Миддендорф занимался в основном естественно-научными исследованиями, но попутно собирал материалы и по этнографии проживавших в регионе народов. Этнографические материалы, собранные Миддендорфом в экспедиции, вошли отдельным разделом в его двухтомный труд «Путешествие на север и восток Сибири» (Миддендорф 1878). Две главы в работе Миддендорфа посвящены различным группам тунгусов и негидальцев.
Среди ранних исследователей народов Нижнего Амура и Сахалина стоит отметить также Л. И. Шренка, который проводил этнографические и естественно-научные исследования в 18541857 гг. Этнографические материалы из дневников Шренка стали основой для трехтомного труда «Об инородцах Амурского края» (Шренк 1883; 1899; 1903). В труде собраны исторические, антропологические и этнографические сведения о следующих народах: гиляки, айны, ороки, орочи, ольчи, гольды, негидальцы, самагирцы, кили, бирары, манегирцы, орочоны, солоны, дауры, маньчжуры. По замечанию исследователя, в большей степени ему удалось изучить гиляков, ольчей и гольдов (Шренк 1883: 5). Разделы книги посвящены не отдельным народам, а тематическим блокам, в которых приводятся сведения по каждому народу. Текст книги дополнен рисунками, выполненными в большинстве случаев профессиональным художником В. П. Поливановым, который сопровождал исследователя по распоряжению Академии наук (Шренк 1883: 8-9). Шренк негативно оценивал влияние цивилизации на «инородцев» и был сторонником теории, что столкновение последних с цивилизацией в конечном счете приводит к их вымиранию. В работе, по замечанию автора, зафиксирован быт народов Амура до начала их активного взаимодействия с русским населением (Шренк 1883: 1-4).
В 1889-1897 гг. на Сахалине отбывал ссылку Л. Я. Штернберг, который увлекся изучением проживавших там народов и стал впоследствии известным ученым. Значительное внимание Штернберг уделял изучению религиозной жизни. Он выдвинул гипотезу о сексуальном избранничестве в шаманстве, согласно которой шаман связан сексуальными отношениями с духами (Штернберг 1927). Статьи Л. Я. Штернберга разных лет на тему религии и его лекции, прочитанные в 1925-1927 гг., вышли отдельной книгой в 1936 г. (Штернберг 1936). Л. Я. Штернберг вместе с В. Г. Богоразом стоял у истоков ленинградской этнографической школы. Они читали лекции по этнографии на Географическом факультете Ленинградского государственного университета, готовили студентов к полевой этнографической работе и разрабатывали программы полевых этнографических исследований. По мнению Д. В. Арзютова, «представление программы по собиранию материала для формирования научного метода и собственно этнографии как научной дисциплины одним из первых предпринял Л. Я. Штернберг» (Арзютов 2012: 241). Штернберг и Богораз придавали большое значение знанию языка изучаемого народа (Арзютов, Кан 2013: 50-51).
В 1912-1917 гг. С. М. Широкогоров проводил полевые этнографические исследования среди тунгусов и маньчжуров в Забайкалье, Амурской области и Северной Маньчжурии. Впоследствии он издал ряд работ по тунгусо-маньчжурским народам, в которых детально разрабатывал темы социальной организации, шаманизма и психоментального комплекса. В отличие от многих предшественников и советских администраторов 1920-х годов, относившихся к шаманам как к шарла-
танам, пользующимся доверчивостью населения в корыстных целях, Широкогоров позитивно оценивал деятельность шаманов. Исследователь рассматривал шамана в качестве предохранительного клапана, защищающего род от психических заболеваний. Согласно С. М. Широкогорову, с помощью шаманства регулировалась психическая сфера людей, что имело огромное биологическое значение (Широкогоров 1919: 48-50).
МЕТОДЫ И ПОДХОДЫ ТУНГУССКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ
В рамках Тунгусской экспедиции силами двух отрядов были осуществлены два летне-осенних полевых сезона в 1927-1928 гг. продолжительностью 3-4 месяца каждый. Маршруты экспедиции были выстроены таким образом, чтобы охватить самые западные и самые восточные географические районы проживания тунгусо-маньчжурских народов. В 1927 г. отряд в составе аспирантов Антропологического института МГУ Я. Я. Рогинского и М. Г. Левина работал в Северном Прибайкалье, отряд в составе сотрудника ЦМН Б. А. Васильева и студента А. Н. Покровского — в Приморской области. Руководитель экспедиции Б. А. Куфтин попеременно работал в составе каждого из отрядов (Сирина 2019: 207; АМАЭ РАН 1. Д. 51. Л. 1-3). В 1928 г. отряд в составе Б. А. Васильева, А. Н. Покровского и студента А. М. Пришвина проводил исследования на Сахалине, а второй отряд в составе Б. А. Куфтина, В. Н. Стешенко-Куфтиной и художника В. А. Ватагина — в Приморье (Давыдов, Сирина 2017: 42). По неизвестным причинам изначальный план был изменен. По разработанному проекту экспедиции на 1928 г. предполагалось, что один из отрядов под руководством М. Г. Левина будет работать среди енисейской группы эвенков на Подкаменной Тунгуске (АМАЭ РАН 2. Л. 2). В итоге Левин не участвовал в полевом сезоне 1928 г., а исследования среди енисейской группы тунгусов не проводились. Исследования осуществлялись по единой программе, как написано в дневнике Куфтина, названном автором кратким эпизодическим: «Единство работы обеспечивалось тем, что все участники являлись учениками одной антропологической кафедры и, в частности, моими, а кроме того, хотя и непродолжительной совместной проработкой планов маршрутов и программ исследования» (АМАЭ РАН 1. Д. 51. Л. 2; Сирина 2019: 207-208). Единство исследовательской программы проявляется также в структуре составления дневниковых записей, в первую очередь написанных лично Куфтиным.
Участники Тунгусской экспедиции во главе с Куфтиным были представителями историко-культурной школы в этнологии, в русле которой самое широкое применение получил сравнительно-исторический подход к изучению культур. Применение сравнительно-исторического подхода прослеживается по дневниковым записям Куфтина, в которых названия различных предметов, атрибутов шаманского костюма, явлений и действий, как правило, приводятся на языке народа, среди которого проводились исследование и фиксация конкретного материала, а также на языках других тунгусо-маньчжурских и соседних народов. В докладе «Задачи и методы полевой этнографии», сделанном на совещании этнографов Москвы и Ленинграда в 1929 г., Куфтин использует понятие культурно-исторических провинций, по замечанию докладчика, отчасти сопоставимого с культурными кругами немецкого этнографа-диффузиониста Ф. Гребнера (От классиков к марксизму 2014: 273). Интерес к выделению культурно-исторических провинций во многом объясняет способ фиксации полевого материала в дневниках, где большое внимание уделяется сравнениям терминологии и истории предметов и явлений среди различных народов. Стремление этнографов московской школы к классификации выделенных элементов культуры и нанесению их на карту вписывается в общий контекст мировой науки первой половины XX в. и перекликается с классифицированием элементов культуры Францем Боасом и Джорджем Мердоком (Арзютов, Кан 2013: 54; От классиков к марксизму 2014: 56). Спустя время тема картографирования элементов культуры, разрабатываемая Куфтиным совместно с учениками, была доведена до логического завершения в теории хозяйственно-культурных типов и историко-этнографических областей М. Г. Левина и Н. Н. Чебоксарова (Решетов 2003: 161-168).
В вышеупомянутом докладе Б. А. Куфтин также подчеркнул историчность этнологии: «Изучая различные стороны, вернее различные проявления общественного развития, этнология восстанавливает историю человечества как бы ретроспективно, исходя из тех проявлений исторического процесса, который мы, этнологи, наблюдаем в настоящий момент. Этнология в этом смысле формально отличается от социологии, так как она изучает конкретные формы проявления более общих законов общественного развития». Затем Куфтин разъяснил, что объектом этнологии в представлении этнографов московской школы являются не статические элементы или метафизически созданные понятия об этносе, а этногенетический процесс. Помимо связи с историей, этнология как наука, по мнению Куфтина, соединяется с антропологией, что должно приводить к социоло-гизации последней, и также тесно связана с археологией, которая «изучает в сущности тот же процесс» (От классиков к марксизму 2014: 267-272). Куфтин, таким образом, в точности следовал за своим учителем Д. Н. Анучиным, который стремился совмещать исследования в этнографии, антропологии и археологии (Токарев 1966: 359-360).
Как уже отмечали А. А. Сирина и В. Н. Давыдов, в истории науки относительно хорошо представлена ленинградская этнографическая школа во главе с В. Г. Богоразом-Таном и Л. Я. Штернбергом, отличительными особенностями которой принято считать приверженность стационарной полевой работе, обязательное изучение языков исследуемых народов, музееведческая составляющая. В то же время история и методология московской антропологической и этнографической школы, к которой можно отнести участников Тунгусской экспедиции, исследованы гораздо меньше, и она во многом противопоставляется ленинградской. По мнению А. А. Сириной и В. Н. Давыдова, рассмотрение московской и ленинградской школ в качестве антиподов, как и само представление о подобном делении российской и раннесоветской этнографии, по инерции и (или) искусственно поддерживалось и воспроизводилось в дискурсе истории российской науки (Давыдов, Сирина 2017: 41). Работа с материалами Тунгусской экспедиции позволяет иначе взглянуть на историю науки и вклад участников экспедиции в российскую этнографию.
Судя по докладу Б. А. Куфтина и высказываниям М. Г. Левина на совещании этнографов 1929 г., оба исследователя не возражали против длительной стационарной полевой работы, которую отстаивал Богораз и его ленинградские коллеги как единственно правильный метод работы этнографа, но подчеркивали, что экспедиционный метод также может быть эффективен для решения конкретных поставленных задач и тесно связан с музееведческой работой. Б. А. Куфтин прямо высказался о необходимости обоих методов ведения полевой работы: «Стационарная работа исследователя <...> не может исчерпать ни теоретически, ни практически (в настоящих условиях) задач этнологического изучения этнически и культурно сложной страны <...> Поэтому наряду с краеведным и стационарным изучением с полным усвоением языка необходима организация изучения этнокультурных и расовых формаций на основе сравнительной этнологии соответствующими специалистами, пребывание которых на месте работ ограничивается сроком выполнения поставленных задач и подготовка которых находится в тесной связи с работой музеев» (От классиков к марксизму 2014: 275-276).
Итак, Куфтин и его ученики стремились выйти на качественно новый уровень музейной работы, с которой прежде всего связывали экспедиционную полевую работу. В процессе экспедиции не просто осуществляется сбор музейных коллекций, но и фиксируются их названия на разных языках и делаются детальные описания предметов, включая их применение, происхождение: «Каждый предмет должен быть снабжен необходимым количеством дат и легенд, выражающих местное название его и его частей, время и процесс изготовления и использование его на месте с определенной целью (по возможности описание должно вестись по отношению не к категории вообще, а к данному объекту, как бы быть его биографией)» (От классиков к марксизму 2014: 276-277). Такое внимание Куфтина к конкретным предметам с фиксацией своего рода биографий предметов в определенной степени предвосхищает возросший интерес к материальности в зарубежной антропологии 1980-х годов. В 1986 г. была издана коллективная работа "Social Life of Things" под редакцией
А. Аппадураи, продемонстрировавшая возможности изучения предметов через концепты социальной жизни вещей, их культурной биографии (Appadurai 1986: 3-6; Коруо!Т 1986: 66).
В дневниках Куфтина есть краткие истории конкретных предметов, которые были собраны в экспедиции для музейной коллекции либо только сфотографированы, зарисованы. Например, в дневнике по материальной культуре и шаманизму удэгейцев рассказывается история шаманского столба ту у устья реки Копи со слов ороча Прокопия Намунко и милиционера Советско-Гаванского района С. Тарперова:
По его же словам шаманский столб «ту» у устья реки Копи (см. фот. Андр. Покровского) поставил Ванюшка Бисанка в 1916 году <...> По письменному сообщению милиционера Сов. Гав. района С. Тарперова, переславшего столб в Москву от 27 окт. 1927 г., столб был поставлен 14 лет назад шаманом Иваном Бисанка в момент, когда он в первый раз начал шаманить. Называют его орочи «ту-у», и таких столбов по р. Копи насчитывается 4-5 штук. По верованию ороч этот столб срубать нельзя до тех пор, пока шаман, его поставивший, жив, т.к. последний будет этим рассержен. Столб же умершего шамана срубить русским можно (АМАЭ РАН 3. Л. 49).
Куфтин и Левин принципиально разошлись с Богоразом во взглядах на статус объектов материальной культуры в этнографической науке (Баранов 2016: 28; От классиков к марксизму 2014: 258-293). По мнению Богораза, «статические элементы материальной культуры, как пища, жилище, одежда, не могут являться главным предметом изучения» (От классиков к марксизму 2014: 258). Также Богораз критически высказывался о коротких музейных экспедициях «для собирания вещей», в которых собираются «разрозненные предметы материальной культуры» (От классиков к марксизму 2014: 260). Впрочем, с последним утверждением Левин и Куфтин были согласны, оспаривая лишь статус объектов материальной культуры в этнографии. Говоря об изучении объектов материальной культуры, Куфтин подчеркивал их преимущество для сравнительной этнологии: «Преимущественное изучение таких явлений вытекает из самого существа сравнительной этнологии, так как даже сложный факт социальной жизни, закрепленной в материальном объекте, становится легко фиксируемым и достоверным. Смысл явления не исчерпывается, как известно, точкой зрения на него племенной группы, у которой оно бытует» (От классиков к марксизму 2014: 276). По мнению Куфтина, сравнительная этнология не может обходиться без существования этнологических музеев, которые являются хранителями «объектов культуры» (От классиков к марксизму 2014: 275). Полемизируя с Богоразом про объекты материальной культуры, Левин заявил, что «только через музейные объекты мы можем подойти к таким сложным явлениям, как те, что Владимир Германович называет духовной культурой или религией» (От классиков к марксизму 2014: 292).
В качестве еще одной особенности исследовательского метода Куфтина и его учеников можно назвать использование рисунков в дневниковых записях. Наиболее активно использовал рисунки для фиксации предметов, их деталей, орнаментов и даже конкретных действий непосредственно руководитель экспедиции Куфтин, тогда как Левин делал в дневнике преимущественно схематичные рисунки без прорисовки деталей, за исключением рисунка костюма шамана. Надо заметить, что широкое применение практики рисования было характерно в целом для российской этнографии начала XX в. Хорошо известны многочисленные рисунки, сделанные в дневниковых записях этнографом и антропологом Н. Н. Миклухо-Маклаем во время полевых исследований на Новой Гвинее в 1870-1880-х годах. Рисунки Н. Н. Миклухо-Маклая недавно привлекли внимание исследователей как форма диалогического познания культуры (Туторский, Говор, Баллард 2019: 110). Несмотря на то что применение рисунков во время полевой работы не было отрефлекси-ровано участниками Тунгусской экспедиции и не рассматривалось детально в докладе Куфтина на совещании этнографов 1929 г., его можно рассматривать как этнографический метод, самостоятельный или вспомогательный, о чем еще будет сказано ниже.
ОБОСНОВАНИЕ И ОСОБЕННОСТИ ЭКСПЕДИЦИОННОГО МЕТОДА ИССЛЕДОВАНИЯ
Применение экспедиционного метода работы наряду с длительным стационарным обосновывается Куфтиным и Левиным практической необходимостью изучить огромную культурно сложную страну при ограниченных ресурсах и сроках. Комментарий М. Г. Левина, сделанный на совещании этнографов 1929 г., хорошо проясняет этот момент: «Мы присутствуем при полном исчезновении тех этнических групп, которые уничтожаются под влиянием проникновения к ним культуры. Они у нас совершенно не зарегистрированы в наших музеях и в наших объектах, и экспедиционная работа эти пробелы должна восполнить. Насколько музейные объекты являются важными, об этом, по-моему, говорить не приходится» (От классиков к марксизму 2014: 292).
Вероятно, под культурой в данном случае Левин имеет в виду культуру модерна — советскую культуру, которая несет потенциал революционных преобразований для аборигенных народов Севера. В высказывании Левина воспроизводится широко распространенное в российской этнографии конца XIX — начала XX в. представление о вымирании малых народов Сибири (Шренк 1883: 1-3), и вместе с тем подчеркивается (как и в высказываниях Куфтина) ретроспективный характер этнографической науки, нацеленной в первую очередь на реконструкцию истории народов, а не на фиксацию современных этнических и культурных процессов. Необходимость фиксации культур исчезающих народов является апологией музейной работы, которая видится Куфтину и Левину как важнейшая для ученого-этнографа, о чем уже было сказано выше. Подобное понимание задач этнографии Куфтиным и его учениками явно перекликается с видением задач антропологии американским антропологом Францом Боасом, который также отдавал приоритет фиксации исчезающих культур перед изучением существующих обществ с целью реконструкции истории миграций и диффузий, а также создания архивов из собранных материалов (Гупта, Фергюсон 2013: 19).
Очевидно, что религия и деятельность шаманов в контексте объявленной советской властью борьбы с шаманами представляется средоточием культурных элементов и явлений на грани их исчезновения, что объясняет большое внимание к религии и шаманизму в дневниковых записях Куфтина и Левина. Так как участники Тунгусской экспедиции ни до ни после нее не писали каких-либо обобщающих теоретических работ по религии и шаманизму, в частности тунгусо-маньчжурских народов, то затруднительно судить о том, была ли у Куфтина и его учеников какая-либо стройная теория о религии изучаемых народов, подобно стадиальной теории религии, разработанной В. Г. Богоразом на основе собственного полевого материала по чукчам (Богораз 2011: 1-4), или концепции тунгусского шаманизма у Широкогорова. Вероятно, у участников экспедиции были определенные наработки по этнографии религии и также вероятно, что теорию по религии предполагалось разработать в будущем, а во время экспедиции делался акцент на скрупулезном сборе полевого материала и музейных коллекций по заданной заранее структуре.
Куфтин и другие московские этнографы, в отличие от В. Г. Богораза, на совещании этнографов 1929 г. довольно скептично и резко высказались по поводу возможности совмещения научной исследовательской работы с административной работой в роли чиновника или иного проводника государственной политики. По замечаниям московских ученых, административная работа затрудняет сближение исследователя с исследуемым народом, ставя его в особое положение и, кроме того, «лишает материал объективной ценности». По замечанию Куфтина, «особенно ясно это проявляется при изучении религиозной идеологии, последователями которой являются лица и классы, с которыми ведется административная борьба (например, шаманы, ламы и др.)» (От классиков к марксизму 2014: 275). Следует сказать, что в 1930 г. Куфтин был репрессирован, а Левин в 1930-1932 гг. совмещал сбор этнографического материала с различной административной работой (организация выборов в местные Советы, коллективизация и др.) в Ольском и Северо-Эвенском районах на побережье Охотского моря (Кадук, Сирина 2018: 117). Из письма
Левина в Комитет Севера (АИЭА РАН 1), в котором он сообщает о проделанной работе за время пребывания в этом регионе, следует, что административная работа помешала ему провести запланированное исследование в полном объеме: «Как уже указывалось, работа наша сложилась так, что мы были использованы на месте в качестве практических работников. Это не могло не сказаться на характере и собранных материалов» (АИЭА РАН 1). У Левина фактически не было возможности отказаться от административной работы в пользу исследовательской. Административная работа, очевидно, была для него вынужденной платой за возможность находиться в поле.
Важной составляющей полевой экспедиционной работы для участников Тунгусской экспедиции было ведение полевых дневников, которые сегодня являются для нас основным источником по работе экспедиции. Содержание полевых дневников участников экспедиции дает представление о методиках их ведения и методах работы этнографа в поле, круге разрабатываемых им вопросов, контексте исследования и взаимодействиях с информантами.
СТРУКТУРА И МЕТОДИКА ВЕДЕНИЯ ПОЛЕВЫХ ДНЕВНИКОВ
В архивных материалах Тунгусской экспедиции представлены два типа дневников за авторством Куфтина. Один из них, датированный 1927 г., назван самим автором кратким эпизодическим. Вероятно, эпизодический дневник велся и во второй год экспедиции, но впоследствии затерялся (в архиве его не обнаружено). Такой дневник представляет большую ценность для оценки методов полевой работы экспедиции при сопоставлении с иными источниками. В дневнике все записи датированы календарными датами и размещены в хронологическом порядке, они проясняют маршрут и планы экспедиции, встречи и различные события в процессе экспедиции, контекст полевой работы и рефлексию автора (Сирина 2019: 209). Другой тип дневников, которые вел Куфтин, назван им полевой записной книжкой. В них записи классифицированы по тематическим блокам, а текст содержит точно зафиксированные термины, краткие описания предметов и явлений. Стилистически текст записных книжек практически лишен эмоций и авторской рефлексии. Записи в них размещены не в хронологическом порядке, редко содержат указание на конкретную дату, но лишь на год и место (наименование реки) фиксации полевого материала. Кроме того, в дневниках с заданной структурой содержится много рисунков, которых совсем нет в эпизодическом дневнике. Таких дневников с авторством Куфтина несколько, как правило, каждый посвящен отдельному исследуемому народу. Тематическая структура дневников Куфтина по разным народам схожа и дает представление о круге вопросов, разрабатываемых ученым.
Например, дневник Куфтина по материальной культуре и шаманизму удэгейцев (АМАЭ РАН 3) структурно включает следующие разделы: «Самоименование и названия соседей», «Жилище», «Одежда», «Орнамент», «Средства передвижения», «Охота», «Пища, утварь», «Воспитание детей», «Семья и род», «Природа», «Верование», «Культ двойников», «Почитание тигра и медведя», «Погребение», «Шаманство», «Шаманское камлание». Разделы по религии занимают примерно половину объема дневника, а два раздела по шаманству — около 40 %. Каждый из подразделов разбит на записи с указанием года и места фиксации материала (река). Так, разделы «Верование», «Культ двойников», «Почитание тигра и медведя» включают записи на реке Самарга от 1927 г. и на реке Хор от 1928 г. Раздел «Погребение» содержит записи на реках Онюй, Самарга и Нельма от 1927 г. и на реке Хор от 1928 г. Разделы «Шаманство» и «Шаманское камлание» — записи на реках Онюй и Самарга от 1927 г. и на реке Хор от 1928 г. Записи о шаманском камлании в указанном дневнике не снабжены шаманскими текстами, тогда как в дневниках Куфтина по орочам приводятся выдержки шаманских текстов (АМАЭ РАН 4)1. Вероятно, исследователям не всегда успешно удавалось привлечь к работе переводчика.
1 Дневники Б. А. Куфтина цитируются по набору текста дневников, осуществленному А. А. Сириной и Н. А. Греля.
Как уже отмечалось, дневниковые записи Тунгусской экспедиции хорошо раскрывают применение сравнительно-исторического подхода: названия изучаемых предметов и явлений фиксируются на языке изучаемого народа и сопоставляются с названиями из других тунгусо-маньчжурских языков и языков соседних народов. Впоследствии, вероятно, такое языковое сопоставление могло быть использовано в вопросах выявления культурных влияний и заимствований. Другая важная особенность полевых дневников — четкая структурированность записей по занятиям, явлениям, функциональности объектов материальной культуры. При сравнении дневников Куфтина прослеживается, что материал всегда укладывается в стандартный набор разрабатываемых научных вопросов. Дневники и смета экспедиции также свидетельствуют о том, что для фиксации терминов и шаманских текстов на языке информантов привлекался труд переводчиков (Сирина 2019: 208, 210; АМАЭ РАН 2. Л. 3).
Методика ведения Куфтиным тематических дневников с заданной структурой оставляет много вопросов. По всей видимости, полевые дневники все-таки переписывались с черновых записей, сделанных в поле, спустя некоторое время (Сирина, Давыдов 2020: 9). При просматривании дневников обнаруживается многослойность сделанных записей: остатки вырезанных страниц, исправления нумерации страниц, пустые страницы без текста (вероятно, дневники заполнялись не последовательно постранично, а каким-то иным образом), вклеенные рисунки, которые были вырезаны из других документов (вероятно, из черновых записей, отдельных листов). Косвенными свидетельствами переписывания и создания дневников после окончания полевых сезонов экспедиции выступают упоминания о передаче предметов в коллекцию ЦМН как совершенное действие (в прошедшем времени), вклеенные рисунки, нарушение хронологии записей в тематических разделах (АМАЭ РАН 3; АМАЭ РАН 4).
Эпизодический дневник раскрывает контекст и некоторые особенности метода сбора полевого материала Куфтиным. Так, описаны конкретные случаи сбора музейных коллекций, фотографирования и выполнения зарисовок предметов: «Т.к. были уже сумерки, я решил сюда прийти рано утром, чтобы в отсутствие Василия осмотреть его амбарчик. <...> Встал рано утром и отправился к «ту» Василия. Амбарчик оказался заперт на гвоздь. Я вырвал гвоздик, отворил дверку и сделал краткую опись всего, что там находилось». Впоследствии Куфтин побывал у амбарчика уже вместе с Василием и, применив хитрость, вынудил хозяина показать содержимое амбарчика, а также позволить сфотографировать, зарисовать и сделать опись. В амбарчике хранились охотничьи божества. В итоге Куфтин добился желаемого, но не получил расположения шамана, который затем ложно отправил его в другое поселение, чтобы скрыть готовившийся обряд камлания (АМАЭ РАН 1. Д. 52. Л. 31-33). В дневниках Куфтина отражены и другие особенности полевой работы, которые в современной антропологии рассматривались бы как этические проблемы для исследователя: осмотр святилищ без уведомления и разрешения хозяев, сбор вещей с заброшенных святилищ и могил для пополнения музейных коллекций, покупка священных предметов, не одобренная большинством жителей (Сирина 2019: 209).
В дневниках зафиксированы также случаи вмешательства со стороны исследователей, повлекшие незапланированные события. Так, в дневнике по материальной культуре и шаманизму удэгейцев описан случай шаманского камлания, выполненного по просьбе исследователей: «Только перед нашим приездом на р. Хор закончилось "грандиозное" празднество "унм", устроенное в виду того, что почти все туземное население р. Хора сосредоточилось в одном месте на низу реки недалеко от сел. Бичевая. Однако, когда мы предложили шаману на свой счет приобрести для жертвоприношения двух петухов и дать денег на угощение населения, шаман Могиля Кемонджига согласился для нашего благополучия продолжить праздник жертвоприношения с камланием в полном облачении» (АМАЭ РАН 3. Л. 63). Схожий метод сбора полевого материала и коммуникации с изучаемым населением (хотя и в более грубой форме) практиковался российскими исследователями еще во время Второй Камчатской экспедиции, если опираться на слова И. Г. Гмелина: «Во всех деревнях, где мы останавливались, профессор Миллер велел приводить к нам шаманов
и заставлял их камлать. Причем некоторые не хотели этим заниматься и всячески хитрили» (Титова 1989: 378).
Из полевых записей Левина по Тунгусской экспедиции сохранился один дневник (АИЭА РАН 2). В заглавии написано «Тетрадь № 2». Судя по тому, что в дневнике нет ни описания прибытия в поле, ни описания отъезда или какой-то завершенности, были предшествующие и последующие тетради. Дневник имеет 104 пронумерованных листа. Записи не упорядочены по отдельным разделам и содержат описания происходивших событий и объектов материальной культуры, термины по различной тематике, рисунки автора дневника и информантов (преимущественно детей). Рисунки в основном носят схематический характер и не отличаются прорисован-ностью, как рисунки в дневниках Куфтина. Большинство записей в дневнике Левина имеют указание даты, когда они были сделаны. Самая ранняя запись в дневнике сделана 10 июля 1927 г., а самая поздняя — 28 июля 1927 г. В дневнике описаны три шаманских камлания, свидетелем которых стал Левин. Все материалы по шаманству в дневнике Левина составляют около половины его объема. Стоит отдельно сказать о методе фиксации информации. В дневнике после одного из описаний камлания, сделанного 20 июля, идет запись слов шаманки и подпевавших ей людей во время этого камлания на эвенкийском языке, но сделанная позже — 22 июля. Эвенкийский текст не имеет перевода на русский и неизвестно, был ли он сделан впоследствии. Вероятно, из-за недостаточных знаний эвенкийского языка Левиным и русского языка информантами это было затруднительно сделать на месте. После эвенкийского текст Левин делает следующий комментарий: «Текст шаманского камлания и сказки прочитаны в юртах Талбуконовых, Черных и 2-м другим тунгусам и всецело одобрены. Каждая фраза повторялась, вносились изменения, после чего записи удовлетворили все» (АИЭА РАН 2. Л. 28). Таким образом, эвенкийский текст в значительной степени продукт коллективного творчества, и неизвестно, какое участие в его создании принимала сама шаманка.
РИСУНОК КАК МЕТОД ПОЛЕВОГО ИССЛЕДОВАНИЯ: ФИКСАЦИЯ ЗНАНИЯ И КОММУНИКАЦИЯ
По мнению А. В. Головнёва, визуальность имела ключевое значение в становлении и развитии науки о народах (Головнёв 2019). Первый опубликованный полновесный этнографический труд в российской науке «Описание всех обитающих в Российском государстве народов, их житейских обрядов, обыкновений, одежд, жилищ, упражнений, забав, вероисповеданий и других достопамятностей», написанный И. Г. Георги и изданный в 1776-1780 гг., предшествовал выходу журнала гравюр костюмов народов России «Открываяемая Россия». Гравюры из этого журнала перешли в книгу И. Г. Георги (Головнёв 2019: 75-76). Рисунки применялись этнографами для фиксации увиденного и в дальнейшем. Прежде всего нужно вспомнить рисунки в полевых записях Н. Н. Миклухо-Маклая, которые можно считать ключевым элементом наследия ученого (Туторский 2019: 110-111). Рисунок активно применялся и многими другими российскими (советскими) этнографами, так что к моменту проведения Тунгусской экспедиции использование рисунков вошло в исследовательский канон этнографов. Однако в целом использование рисунков в этнографии мало осмысливалось учеными.
На совещании этнографов Москвы и Ленинграда в 1929 г. В. Г. Богораз называет применение рисунков, фотографий и чертежей необходимым важным действием исследователя во время участия в трудовых процессах изучаемого населения (От классиков к марксизму 2014: 264). Нужно заметить, что многочисленными рисунками, технически довольно сложными и хорошо проработанными, снабжена книга Богораза «Чукчи» 1906 г. (Богораз 2011). Куфтин также называет рисунки частью этнографической работы, при этом на первое место в работе этнографа фактически ставит сбор музейных коллекций из материальных культурных предметов, а этнологические музеи рассматривает в качестве важнейших научно-исследовательских центров: «Широкое этнологиче-
ское исследование страны тесно связано с деятельностью этнологических музеев и невозможно без них, так как сравнительный анализ и сопоставление фактов культуры дают достаточно прочные результаты, если исследуются и сравниваются сами объекты культуры, то есть подлинные памятники, а не только их фотографии, рисунки модели, а тем более описания, которые, как показывает опыт, почти (л. 258) всегда оказываются недостаточными» (От классиков к марксизму 2014: 275).
В полевом дневнике Левина 1927 г. рисунков сравнительно немного. Большая часть из них выполнена схематично в виде чертежей (например, план устройства чума), есть также рисунки, сделанные детьми и взрослыми информантами, и только один авторский рисунок шаманского костюма с подписями лучше проработан в деталях (рис. 1). Куфтин более активно использовал рисунки в дневниковых записях, и они более разнообразны по сравнению с рисунками Левина: помимо зарисовок отдельных предметов и элементов декора шаманской атрибутики, встречаются также планы расположения рек, ландшафтные композиции (захоронение, подготовленная площадка «торо» для проведения шаманского ритуала с жертвоприношением), а также динамичные композиции, демонстрирующие, например, действия и движения шамана во время процесса камлания (АМАЭ РАН 3; АМАЭ РАН 4. Д. 49). Часть рисунков Куфтин делал на отдельных листах, и некоторые из них вклеены, например, в дневник по орочам (рис. 2) (АМАЭ РАН 4. Д. 49). Также известно, что во второй год экспедиции вместе с Куфтиным в поле работал профессиональный художник В. А. Ватагин. Движения шамана, положение бубна в руках шамана и различных частей тела шамана во время разных стадий камлания точно фиксировались в рисунках прежде всего с целью последующего воссоздания сцен камлания в музейной экспозиции. Как было отмечено В. Н. Давыдовым, визуальный этнографический метод позволял создавать будущую выставочную экспозицию непосредственно в поле, при этом задачей выставки ставилась презентация «этнографического настоящего». Выставка была неотделима от полевой работы, являясь стратегией фиксации современности (Давыдов 2019: 222).
Наряду с рисунками Куфтиным и другими участниками экспедиции применялся еще одним способ визуальной фиксации материала — фотография. В Тунгусской экспедиции были собраны масштабные фотоколлекции, которые в настоящее время хранятся в МАЭ РАН и РЭМ, состоят из отпечатков и стеклянных негативов (Давыдов 2019: 219). На часть архивных фотографий есть ссылки в дневниковых записях, в которых представлены их краткие описания. Судя по записям эпизодического дневника Куфтина некоторые предметы, пейзажи, люди одновременно и фотографировались, и зарисовывались исследователем. Рисунок, вероятно, позволял исследователю фиксировать действия в процессе шаманского камлания, когда фотографирование было затруднительно (рис. 3). Очевидно, рисунок по сравнению с фотографией 1920-х годов был более надежным и доступным способом фиксации материала для исследователя.
Можно выделить и другие уникальные особенности рисунка. Ряд современных зарубежных авторов концептуализировали природу рисунка и рисования как процесса, в том числе в ходе этнографической полевой работы. К. Баллард рассматривает рисование на примере портретной живописи в дневниках Н. Н. Миклухо-Маклая как принципиально диалогическую деятельность: «В межкультурных контекстах рисование приобретает дополнительную ценность как относительно прозрачное и невербальное средство коммуникации — акт рисования не требует пояснений, а его продукт обычно понятен» (Ballard 2013: 139). Для Миклухо-Маклая рисунки стали не только центральным компонентом его технологии наблюдений, но и жизненно важной стратегией в его взаимодействии с принимающими сообществами и участниками его набросков. Посредством рисунка преодолевалось дистанцирование камеры (Миклухо-Маклай также делал фотографии), и участники рисунков преднамеренно вовлекались в диалог, в результате которого рисунки дополнялись аннотациями в дневниковых записях. Баллард, кроме того, лично применил стратегию рисунка как диалога применительно к современному населению о-ва Лелепа Республики Вануату, продемонстрировав рисунки Миклухо-Маклая, некогда сделанные в этих же самых местах: местное население проявило живой интерес к рисункам материальных предметов, так что в итоге
Рис. 1. Шаманский костюм самасшек кафтан. АИЭА РАН. Д. 117. Л. 89 Fig. 1. A shaman costume
по рисункам была восстановлена забытая техника резьбы по дереву и изготовления щелевых барабанов (Ballard 2013: 137-45).
В дневниковых полевых записях Левина и Куфтина мы находим подтверждение того, что диалог между исследователями и изучаемым населением осуществлялся в том числе посредством рисунков. В дневнике Левина есть рисунки, выполненные не исследователем, а другими людьми (в основном детьми) по его просьбе (АИЭА РАН 2). В эпизодическом дневнике Куфтина также встречаются записи, свидетельствующие о коммуникации исследователя с информантами через рисунки:
Рис. 2. Шаманка Марья во время камлания. Описание действий шаманки в дневнике: «Без четверти в 8 шаманка уже оставила бубен и взяла в руки погремки «джöббi» начав с ними приплясывать кругом очага ("xopali")». АМАЭ РАН 4. Д. 49. Л. 38
Fig. 2. Shaman Mar'ia during a shamanic ritual. The shaman's actions are described in the diary as follows: "At 8:00 a.m. the shamaness left the tambourine and took the"'djöbb"' rattles in her hands and began to dance around the hearth ("xopal"')"
Когда я подошел к его стану, я заметил, что все его шаманские облачения проветриваются на солнце <... > Я сейчас же, не заходя в дом, воспользовался этим счастливым обстоятельством и приступил к их зарисовке <...> Найджя, видимо, был смущен моим неожиданным приходом. <...> Тогда я его позвал. Он, видимо нехотя, подошел. Я стал его расспрашивать, и ему не оставалось ничего, как отвечать. Он вскоре заинтересовался моими рисунками и стал рассказывать охотнее, но все-таки держался сдержанно (АМАЭ РАН 1. Д. 52. Л. 6).
Вероятно, фиксация движений шамана с помощью рисунков была также важна не только в качестве этапа создания музейной экспозиции, но и в качестве предлога последующей коммуникации с шаманом.
Австралийский антрополог Майкл Тауссиг в работе "What do drawings want?" замечает, что многие антропологи использовали в дневниковых записях рисунки, но при этом в научных публикациях антропологов «рисование не получает должного внимания из-за неловкости в отношении того, чего именно хотят изображения» (Taussig 2009: 266). М. Тауссиг подчеркивает близкую ему мысль писателя Джона Бёрджера о том, что фотография останавливает время, тогда как рисунок заключает в себе время. По мнению М. Тауссига, приближение к ответу на вопрос, поставленный им в заглавии публикации, достигается путем соединения мыслей двух исследователей — пред-
Рис. 3. Сценки шаманского камлания. В предшествующем рисунку тексте дневника есть описание действий шамана и его помощника: «Хвост его держит кто-либо из молодежи.
Порой шаман быстро поворачивается вокруг себя и тогда держащий хвост перекладывает его через голову наклонившегося в вращении шамана». АМАЭ РАН. Д. 42. Л. 55
Fig. 3. Scenes of a shamanic ritual. In the diary text preceding the drawing, there is a description of the actions of the shaman and his assistant: "His tail is held by one of the youth. Sometimes the shaman quickly turns around himself and then the one holding the tail puts it over the head of the shaman bent over in the rotation"
ставление Джеймса Фрэзера о cимпатической магии в отношении рисунка, который может изменять отражаемую им реальность, и осмысление рисунка Жоржем Батаем как результата чувства необходимости засвидетельствовать что-либо (Taussing 2009: 271).
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Для участников Тунгусской экспедиции Б. А. Куфтина и М. Г. Левина исследовательская работа в поле была неразрывно связана со сбором музейных коллекций, а деятельность музеев воспринималась как преимущественно научная. В этом была специфика их работы как представителей московской этнографической школы и сотрудников ЦМН. Куфтин и Левин рассматривали каждую вещь как этнографический факт, который требуется лишь дополнить собранными в экспедиции описаниями, историями конкретных вещей, т. е. поместить в определенный контекст. Такой подход к вещи представителей московской этнографической школы расходился с пониманием места вещи
в этнографическом исследовании представителей ленинградской этнографической школы, для которых вещь занимала вторичное место по отношению к исследованию социальных и экономических отношений. В вопросах же методов полевой этнографии между московскими и ленинградскими этнографами было много общего, о чем свидетельствует совещание этнографов 1929 г.
Приверженность сравнительно-историческому подходу к изучению культур и ограниченность по времени и ресурсам, отведенным на сбор полевого материала, во многом определили приоритет экспедиционного метода над стационарным для участников Тунгусской экспедиции. Судя по дневникам Левина и Куфтина, шаманизм и верования тунгусских народов были центральными темами исследовательской работы. На примере записей о шаманизме и культовых предметах мы лучше понимаем методологию работы Тунгусской экспедиции. В дневниках исследователей зафиксированы действия шамана, контекст и причины шаманских камланий, шаманские тексты, произносимые во время камлания. В дневниках Куфтина, кроме того, текстовые описания сопровождаются многочисленными авторскими рисунками. Детальные описания шаманской атрибутики, культовых предметов и действий шамана во время камлания подтверждают направленность экспедиции на подготовку масштабной выставки в ЦМН. Содержание и характер дневниковых записей дают представление о структурировании полевого материала и многослойности работы Куфтина с дневниковыми записями. Меж тем дневники авторов при отсутствии последующих авторских публикаций о шаманизме и религии тунгусских народов оставляют открытым вопрос о разработанности и концептуализации темы религии московскими этнографами.
Дневники исследователей также свидетельствует о том, что визуальные методы (фотография, рисунки) занимали важное место в полевой работе. Применение рисунков во время исследования выполняло, помимо прочего, коммуникативную функцию. По предположению антрополога Тима Ингольда, отношения рисования могут служить более продуктивной моделью для антропологии в целом, соединяя описание и анализ, а также этнографов и их собеседников в момент взаимодействия (1^оЫ 2011: 220-226).
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
АМАЭ РАН — Архив Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) Российской академии наук
АИЭА РАН — Архив Института этнологии и антропологии Н. Н. Миклухо-Маклая Российской академии наук
ЦМН — Центральный музей народоведения
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
АИЭА РАН 1 — АИЭА РАН. Ф. 49. Оп. 1. П. 3. Д. 21.
АИЭА РАН 2 — АИЭА РАН. Ф. 49. Оп. 2. П. 28. Д. 117.
АМАЭ РАН 1 — АМАЭ РАН. Ф. 12. Оп. 1. Д. 51-52. Куфтин Б. А. Краткий эпизодический дневник Тунгусской экспедиции Антропологического института московского госуниверситета и Исторического музея народоведения». Северное Прибайкалье, Приморская обл. 1927.
АМАЭ РАН 2 — АМАЭ РАН. Ф. 12. Оп. 1. Д. 129. Куфтин Б. А. Проект экспедиции Центрального музея народоведения по Сибирскому отделу на 1928 год. 1928.
АМАЭ РАН 3 — АМАЭ РАН. Ф. 12. Оп. 1. Д. 42. Куфтин Б. А. О материальной культуре, шаманизме удэге. Побережье Татарского пролива, р. Амура. 1927-1928.
АМАЭ РАН 4 — АМАЭ РАН. Ф. 12. Оп. 1. Д. 48-49. Куфтин Б. А. О материальной культуре, шаманизме орочей. Побережье Татарского пролива. 1927.
Арзютов Д. В. Полевые программы Штернберга и Богораза: от концепции поля к категоризации этнич-ности // Лев Штернберг — ученый, гражданин и человек (к 150-летию со дня рождения) / под ред. Е. А. Резвана. СПб.: МАЭ РАН, 2012. С. 240-247.
Арзютов Д. В., Кан С. А. Концепция поля и полевой работы в ранней советской этнографии // Этнографическое обозрение. 2013. № 6. С. 45-68.
Баранов Д. А. О чем молчат вещи // Этнографическое обозрение. 2016. № 5. С. 25-39.
Богораз В. Г. Чукчи. М.: URSS, 2011.
Василевич Г. М. Эвенки. Историко-этнографические очерки (XVIII — начало XX в.). Л.: Наука, 1969.
Георги И. Г. Описание всех в Российском государстве обитающих народов, также их житейских обрядов, обыкновений, жилищ, одежд, упражнений, забав, вероисповеданий и других достопримечательностей. Ч. III. СПб.: Вольная Типография Вейтбрехта и Шнора, 1777.
Головнёв А. В. Визуализация этничности: музейные проекции // Уральский исторический вестник. 2019. № 4 (65). С. 72-81.
Гупта А., ФергюсонДж. Дисциплина и практика: «поле» как место, метод и локальность в антропологии / пер. с англ. С. В. Соколовского, О. А. Поворознюк // Этнографическое обозрение. 2013. № 6. С. 3-44.
Гурвич И. С. Культура северных якутов-оленеводов. М.: Наука, 1977.
Давыдов В. Н. Северобайкальский отряд Тунгусской экспедиции 1927-1928 гг: участники, методы, полевые материалы // Эхо арктической Одиссеи: судьбы этнических культур в исследованиях ученых-северо-ведов. Якутск: Электронное издательство НБ РС(Я), 2019. С. 217-223.
Давыдов В. Н., Сирина А. А. Тунгусская экспедиция 1927-1928 гг. и еe место в истории московской этнографической школы // Поле как жизнь. К 60-летию Северной экспедиции ИЭА РАН. М.; СПб.: Нестор-История, 2017. С. 39-49.
Кадук А. В., Сирина А. А. М. Г. Левин и его материалы по шаманству 1920-1930-х годов из архива Института этнологии и антропологии РАН // Труды IV Конгресса российских исследователей религии «Религия как фактор взаимодействия цивилизаций». Благовещенск: Изд-во Амурского госуниверситета, 2018. С. 115-121.
Миддендорф А. Ф. Путешествие на север и восток Сибири: Север и Восток Сибири в естественно-историческом отношении. Ч. 2. Север и восток Сибири в естественно-историческом отношении. Отд. 6. Коренные жители Сибири. (Окончание всего сочинения). СПб.: Изд-во Имп. акад. наук, 1878.
Миллер Г. Ф. Описание сибирских народов. М.: Памятники исторической мысли, 2009.
От классиков к марксизму: совещание этнографов Москвы и Ленинграда (5-11 апреля 1929 г.) / под ред. Д. В. Арзютова, С. С. Алымова, Д. Дж. Андерсона. СПб.: МАЭ РАН, 2014.
Решетов А. М. Хозяйственно-культурные типы и историко-этнографические области: формирование и перспективы развития концепции // Российская наука о человеке: вчера, сегодня, завтра / отв. ред. Ю. К. Чистов, В. А. Тишков. СПб.: МАЭ РАН, 2003. С. 161-168.
Сирина А. А. Орочи в полевых дневниках Б. А. Куфтина (по материалам тунгусской экспедиции 192829 гг.) // Социальные взаимодействия, языки и ландшафты в Сибири и в Китае (эвенки, эвены, орочоны и другие группы). Благовещенск: Одеон, 2019. С. 205-212.
Титова З. Д. Источники XVIII в. на западноевропейских языках по изучению коренных народов Сибири и Северо-Востока: дис. ... д-ра ист. наук. АН СССР. Ин-т истории СССР. Ленингр. отд-ние. Ленинград, 1989.
Токарев А. С. История русской этнографии. М.: Наука, 1966.
Туторский А. В., ГоворЕ. В., Баллард К. Изучения наследия Н.Н. Миклухо-Маклая русско- и англоязычными исследователями в 1992-2017 годах // Археология, этнография и антропология Евразии. 2019. Т. 47, № 2. С. 103-112.
Широкогоров С. М. Опыт исследования основ шаманства у тунгусов. Владивосток: тип. Областной земской управы, 1919.
Шренк Л. И. Об инородцах Амурского края. Т. 1. Части географическо-историческая и антропоэтноло-гическая. СПб.: Изд. Императорской Академии наук, 1883.
Шренк Л. И. Об инородцах Амурского края. Т. 2. Этнографическая часть. Первая половина: главныя условия и явления внешнего быта. СПб.: Изд. Императорской Академии наук, 1899.
Шренк Л. И. Об инородцах Амурского края. Т. 2. Этнографическая часть. Вторая половина: основные черты семейной, общественной и внутренней жизни. СПб.: Изд. Императорской Академии наук, 1903.
Штернберг Л. Я. Избранничество в религии // Этнография. 1927. № 1. С. 1-56.
Штернберг Л. Я. Первобытная религия в свете этнографии. Исследования, статьи, лекции. Л.: Институт народов севера, 1936.
Appadurai A. (ed.). The Social Life of Things: Commodities in Cultural Perspective. Cambridge University Press, 1986.
Ballard C. The Return of the Past: On Drawing and Dialogic History // The Asia Pacific Journal of Anthropology. 2013. Vol. 14, no. 2. P. 136-148.
IngoldT. Drawing Together, Doing, Observing, Describing // In Being Alive: Essays on Movement, Knowledge and Description. London: Routledge, 2011. P. 220-226.
Kopytoff I. The Cultural Biography of Things: Commoditization as Process // The Social Life of Things: Commodities in Cultural Perspective. Cambridge University Press, 1986. P. 70-73.
TaussigM. What Do Drawings Want? // Culture, Theory and Critique. 2009. Vol. 50, no. 3/4. P. 263-274.
REFERENCES
Appadurai A. (ed.). The Social Life of Things: Commodities in Cultural Perspective. Cambridge University Press, 1986.
Arzyutov D. V. Polevye programmy Shternberga i Bogoraza: ot kontseptsii polia k kategorizatsii etnichnosti [Field Programs of Shternberg and Bogoraz: From the Concept of the Field to the Categorization of Ethnicity]. Lev Shternberg — uchenyi, grazhdanin i chelovek (k 150-letiiu so dnia rozhdeniia) [Lev Shternberg, a Scientist, Citizen and Person (on the occasion of his 150th anniversary)]. Ed. by E. A. Rezvan. St. Petersburg: MAE RAN, 2012, pp. 240-247. (In Russian)
Arzyutov D. V., Kan S. A. Kontseptsiia polia i polevoi raboty v rannei sovetskoi etnografii [The Concept of Field and Fieldwork in Early Soviet Ethnography]. Etnograficheskoe obozrenie, 2013, no. 6, pp. 45-68. (In Russian)
Ballard C. The Return of the Past: On Drawing and Dialogic History. The Asia Pacific Journal of Anthropology, 2013, vol. 14, no. 2, pp. 136-148.
Baranov D. A. O chem molchat veshchi [What Things are Silent About]. Etnograficheskoe obozrenie, 2016, no. 5, pp. 25-39. (In Russian)
Bogoraz V. G. Chukchi. Moscow: URSS, 2011. (In Russian)
Davydov V. N. Severobaikal'skii otriad Tungusskoi ekspeditsii 1927-1928 gg.: uchastniki, metody, polevye materialy [Severobaikal Detachment of the 1927-1928 Tungus Expedition: Participants, Methods, Field Materials]. Ekho arkticheskoi Odissei: sud'by etnicheskikh kul'tur v issledovaniiakh uchenykh-severovedov [Echoes of the Arctic Odysseus: The Fates of Ethnic Cultures in Research by Northern Scholars]. Yakutsk: elektronnoe izdatel'stvo RS(IA), 2019, pp. 217-223. (In Russian)
Davydov V. N., Sirina A. A. Tungusskaia ekspeditsiia 1927-1928 gg. i ee mesto v istorii moskovskoi etnograficheskoi shkoly [1927-1928 Tungus Expedition and its Place in the History of the Moscow Ethnographic School]. Pole kak zhizn'. K 60-letiiu Severnoi ekspeditsii IEA RAN. [Field as Life: On the Occasion of the 60th Anniversary of the Northern Expedition of IEA RAN]. Moscow, St Petersburg: Nestor-Istoriia, 2017, pp. 39-49. (In Russian)
Georgi I. G. Opisanie vsekh v Rossiiskom gosudarstve obitaiushchikh narodov, takzhe ikh zhiteiskikh obriadov, obyknovenii, zhilishch, odezhd, uprazhnenii, zabav, veroispovedanii i drugikh dostoprimechatel'nostei [Description of All the Peoples Living in the Russian State, also Their Everyday Rituals, Customs, Dwellings, Clothes, Exercises, Amusements, Religions and Other Attractions]. Pt. III. St. Petersburg: vol'naia tipografiia Veitbrekhta i Shnora, 1777. (In Russian)
GolovnevA. V. Vizualizatsiia etnichnosti: muzeinye proektsii [Visualization ofEthnicity: Museum Projections]. Ural'skii istoricheskii vestnik, 2019, no. 4 (65), pp. 72-81. (In Russian)
Gupta A., Ferguson D. Distsiplina i praktika: "pole" kak mesto, metod i lokal'nost' v antropologii [Discipline and Practice: "The Field" as a Site, Method and Location in Anthropology]. Transl. S. V. Sokolovskii, O. A. Povo-rozniuk. Etnograficheskoe obozrenie, 2013, no. 6, pp. 3-44. (In Russian)
Gurvich I. S. Kul'tura severnykh iakutov-olenevodov. [The Culture of the Northern Yakut Reindeer Herders]. Moscow: Nauka, 1977. (In Russian)
Ingold T. Drawing Together, Doing, Observing, Describing. In Being Alive: Essays on Movement, Knowledge and Description. London: Routledge, 2011, pp. 220-226.
Kaduk A. V., Sirina A. A. M. G. Levin i ego materialy po shamanstvu 1920-1930-kh godov iz arkhiva Instituta etnologii i antropologii RAN [M. G. Levin and His Materials on Shamanism of the the 1920s and 1930s from the Archive of the Institute of Ethnology and Anthropology of the Russian Academy of Sciences]. Trudy IV Kongressa rossiiskikh issledovatelei religii "Religiia kak faktor vzaimodeistviia tsivilizatsii" [Proceedings of the Fourth Congress of Russian Researchers of Religion Entitled "Religion as a Factor in the Interaction of Civilizations"]. Blagoveschensk: izdatel'stvo Amurskogo universiteta, 2018, pp. 115-121. (In Russian)
Kopytoff I. The Cultural Biography of Things: Commoditization as Process. The Social Life of Things: Commodities in Cultural Perspective. Ed. by A. Appadurai. Cambridge University Press, 1986, pp. 70-73.
Middendorf A. F. Puteshestvie na Sever i Vostok Sibiri: Sever i Vostok Sibiri v estestvenno-istoricheskom otnoshenii. Pt. 2. Otdelenie 6: Korennye zhiteli Sibiri. (Okonchanie vsego sochineniia) [Journey to the North and East of Siberia: North and East of Siberia in a Natural-Historical Sense. Part 2. North and East of Siberia in a Natural-Historical Sense. Dept. 6. Indigenous People of Siberia. (End of the Entire Work)]. St. Petersburg: Izdatel'stvo Imperatorskoi Akademii, 1878. (In Russian)
Miller G. F. Opisanie sibirskikh narodov [Description of Siberian Peoples]. Moscow: Pamiatniki istoricheskoi mysli, 2009. (In Russian)
Ot klassikov k marksizmu: soveshchanie etnografov Moskvy i Leningrada (5-11 aprelia 1929 g.). [From Classics to Marxism: A Meeting of Ethnographers from Moscow and Leningrad]. Ed. by Arziutov D. V., Alymov S. S., Anderson D. St. Petersburg: MAE RAN, 2014. (In Russian)
Reshetov A. M. Khoziaistvenno-kul'turnye tipy i istoriko-etnograficheskie oblasti: formirovanie i perspektivy razvitiia kontseptsii [Economic and Cultural Types and Historical and Ethnographic Areas: Formation and Development Prospects of the Concept]. Rossiiskaia nauka o cheloveke: vchera, segodnia, zavtra [Russian Human Science: Yesterday, Today, Tomorrow]. Ed. Yu. K. Chistov, V. A. Tishkov. St. Petersburg: MAE RAN, 2003, pp. 161168. (In Russian)
Sirina A. A. Orochi v polevykh dnevnikakh B. A. Kuftina (po materialam tungusskoi ekspeditsii 1928-29 gg.) [Orochi in the Field Diaries of V. A. Kuftin (According to the Materials of the 1928-29 Tungus Expedition)]. Sotsial'nye vzaimodeistviia, iazyki i landshafty v Sibiri i v Kitae (evenki, eveny, orochony i drugie gruppy) [Social Interactions, Languages and Landscapes in Siberia and China (Evenks, Evens, Orochons and Other Groups)]. Blagoveschensk: Odeon, 2019, pp. 205-212. (In Russian)
Taussig M. What Do Drawings Want? Culture, Theory and Critique, 2009, vol. 50, no. 3/4, pp. 263-274. Titova Z. D. Istochniki XVIII v. na zapadnoevropeiskikh iazykakh po izucheniiu korennykh narodov Sibiri i Severo-Vostoka [Eighteen-Century Western European Sources on the Indigenous Peoples of Siberia and the NorthEast]. PhD diss. AN SSSR. In-t istorii SSSR. Leningr. otd-nie. Leningrad, 1989. (In Russian)
Tokarev A. S. Istoriia russkoi etnografii [A History of Russian Ethnography]. Moscow: Nauka, 1966. (In Russian)
Tutorskii A. V., Govor E. V., Ballard K. Izucheniia naslediia N.N. Miklukho-Maklaia russko- i angloiazychnymi issledovateliami v 1992-2017 godakh [Studies of the Legacy of N.N. Miklouho-Maclay by Russian and English-Speaking Researchers in 1992-2017]. Arkheologiia, etnografiia i antropologiia Evrazii, 2019, vol. 47, no. 2, pp. 103-112. (In Russian)
Shirokogorov S. M. Opyt issledovaniia osnov shamanstva u tungusov [An Attempt of Researching the Foundations of Shamanism Among the Tungus]. Vladivostok, 1919. (In Russian)
Shrenk L. I. Ob inorodtsakh Amurskogo kraia. Vol. 1. Chasti geografichesko-istoricheskaia i antropo-etnologicheskaia [About the Foreigners of the Amur Region. Geographic-Historical and Antropological-Ethnological Part]. St. Petersburg: Izdanie Imperatorskoi Akademii nauk, 1883. (In Russian)
Shrenk L. I. Ob inorodtsakh Amurskogo kraia. Vol. 2. Etnograficheskaia chast'. Pervaia polovina: glavnyia usloviia i iavleniia vneshnego byta [About the Foreigners of the Amur Region. Ethnographic Part. First Half: The Major Conditions and Everyday Phenomena]. St. Petersburg: Izdanie Imperatorskoi Akademii nauk, 1899. (In Russian)
Shrenk L. I. Ob inorodtsakh Amurskogo kraia. Vol. 2. Etnograficheskaia chast'. Vtoraia polovina: osnovnye cherty semeinoi, obshchestvennoi i vnutrennei zhizni [About the Foreigners of the Amur Region. Ethnographic Part. Second Half: The Major Features of Family, Social and Internal Life]. St. Petersburg: Izdanie Imperatorskoi Akademii nauk, 1903. (In Russian)
Shternberg L. Ya. Izbrannichestvo v religii [Chosenness in Religion]. Etnografiia, 1927, no. 1, pp. 1-56. (In Russian)
Shternberg L. Ya. Pervobytnaia religiia v svete etnografii. Issledovaniia, stat'i, lektsii. [Primitive Religion in the Light of Ethnography. Research, Articles, Lectures]. Leningrad: Institut narodov severa, 1936. (In Russian)
Vasilevich G. M. Evenki. Istoriko-etnograficheskie ocherki (XVIII — nachalo XX v.). [Historical and Ethnographic Essays (Eighteenth — Early Twentieth Century)]. Leningrad: Nauka, 1969. (In Russian)
Submitted: 15.12.2020 Accepted: 30.01.2021 Published: 01.07.2021
