19DOI 10.31250/2618-8619-2021-2(12)-123-137 УДК 39
Вероника Геннадьевна Целищева
Санкт-Петербургский государственный университет промышленных технологий и дизайна
Санкт-Петербург, Российская Федерация ORCID: 0000-0002-7909-4825 E-mail: nics3@yandex.ru
Линзы времени. Коренное население Нижнего Амура и Сахалина 1930-х гг. в визуальном комплексе этнографии*
АННОТАЦИЯ. Этнографические фотографии, путевые зарисовки, экспозиции и коллекции музеев, документальные фильмы не только хранят память о запечатленном времени, но и содержат информацию о логике создававших их людей, о влиянии социального контекста на научное знание, и наоборот. Учитывая коммуникативное значение визуального комплекса (ВК), постараемся не только «прочесть» информацию, но и определить закономерности, понять логику и контекст его создания. Объект исследования — визуальный материал о коренном населении Нижнего Амура и Сахалина, созданный в первой трети XX в. и хранящийся в музейных коллекциях, фондах, архивах и т.д. Особое внимание будет уделено фотоколлекции восточного отряда, работавшего в 1927-1928 гг на Нижнем Амуре и Сахалине в составе Тунгусской экспедиции, возглавляемой Б. А. Куфтиным. Интерес к материалу обусловлен значительными переменами, происходившими в то время не только в жизни коренного населения региона, но и в научных подходах этнографии, поскольку, как известно, при смене парадигм обнажаются многие скрытые конкурирующие смыслы.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: коренные народы Нижнего Амура и Сахалина, визуальная культура, традиционная культура, история этнографии, темпоральность
ДЛЯ ЦИТИРОВАНИЯ: Целищева В. Г. Линзы времени. Коренное население Нижнего Амура и Сахалина 1930-х годов в визуальном комплексе этнографии. Кунсткамера. 2021. 2(12): 123-137. doi 10.31250/2618-8619-2021-2(12)-123-137
* Работа выполнена при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований, проект № 18-09-00537 «Исследования народов Сибири и московская этнографическая школа: методология, материалы и коллекции Тунгусской экспедиции 1927-1928 гг.» (рук. В. Н. Давыдов).
Veronika Tselishcheva
Saint Petersburg State University of Industrial Technologies and Design
Saint Petersburg, Russian Federation ORCID: 0000-0002-7909-4825 E-mail: nics3@yandex.ru
The Lenses of Time. The Indigenous Peoples of the Lower Amur and Sakhalin in the Visual Complex of Ethnography
ABSTRACT. Ethnographic photographs, museum displays, applied art exhibitions, and documentaries create a visual complex of ethnography, which not only preserves the memory of the captured time, but also bears evidence of the logic of the people who created it, as well as their academic ideas and social contexts. This study analyzes a visual complex of cultures of the indigenous population of the Lower Amur and Sakhalin. These materials were collected in the first third of the twentieth century and are found in museum collections and storages, archives, etc. The author focuses on the photo collection of the Eastern detachment of the Tungus expedition, which worked in 1927 and 1928 under the leadership of B. A. Kuftin in the Lower Amur region and Sakhalin. The interest to this expedition has been generated by the sharp changes that happened in the second half of the twentieth century. It was a time of big changes not only in the life of the indigenous population, but also in the field of academic approaches to ethnography. Considering the visual complex as a text (given its communicative significance) having its specific features, the author attempts not only to "read" the information, but also to determine the patterns and understand the logic of its creation.
KEYWORDS: indigenous peoples of the Lower Amur and Sakhalin, visual culture, traditional culture, history of ethnography, logic of temporality
FOR CITATION: Tselishcheva V. The Lenses of Time. The Indigenous Peoples of the Lower Amur and Sakhalin in the Visual Complex of Ethnography. Kunstkamera. 2021. 2(12): 123-137. (In Russian). doi 10.31250/2618-8619-2021-2(12)-123-137
Несколько слов о людях и культурах, отраженных в рассматриваемом визуальном комплексе. «Коренные народы Нижнего Амура и Сахалина» — понятие, исторически сложившееся в отечественной этнографии, характеризующее условную территориальную общность. Данное объединение не только условно, но и динамично. За период изучения менялись его демографические очертания, официальные названия народов (гольды — нанайцы, гиляки — нивхи, ороки/ороче-ны — уйльта и т.д.), а также степень научного интереса к отдельным народам, входящим в эту группу. По современной классификации к коренным народам Нижнего Амура и Сахалина (примерно 30 тысяч человек, или 1 % от всего населения региона) принято относить нанайцев, эвенков, ульчей, удэгейцев, эвенов, орочей, негидальцев (Хабаровский и Приморский края), нивхов и уйльта (Сахалинская область). Основной чертой территории их проживания является разнообразие — ландшафтное, климатическое, биоресурсное, наконец, социокультурное. Отличительные особенности объединены, подобно разноцветным бусинам, единой транспортно-ресурсной нитью р. Амур. Народы, населяющие берега Амура и впадающих в него рек, материковое и сахалинское побережья Охотского и Японского морей, исторически связаны целым комплексом взаимодействий. Этнокультурное разнообразие было более стимулом, чем препятствием для межэтнических контактов. Например, отличия в проведении медвежьего праздника у двух приамурских народов служили основой экономических отношений — нанайцы использовали для проведения ритуала медведя, убитого во время охоты, а пойманных в тайге медвежат продавали ульчам, которые выращивали жертвенное животное в стойбище.
Разнообразие проявлялось и на визуальном уровне. Узоры, покрывающие традиционную одежду, домашнюю утварь, орудия охоты и сакральные предметы, не только удовлетворяли эстетические потребности, но и несли информацию о внутригрупповых взаимодействиях и контактах с внешним сообществом. Вышитый халат, аналогичный китайскому по крою, отражал род занятий, семейное положение, социальный статус, принадлежность к возрастной, гендерной, этнической, территориальной и родовой группам. Материалы, техника, стиль орнамента свидетельствовали о межэтнических контактах и культурных заимствованиях. Ткани русского и китайского производства, включая дорогостоящий шелк, нитки для вышивки, бисер и монеты для украшения были составляющей экономических отношений.
Современные маятниковые процессы актуализации или нивелирования культурных различий зависят от множества социальных причин, однако в них прослеживаются исторические корни: дружили или враждовали народы (отдельные рода), были связаны брачными или экономическими отношениями. Информация о прошлом черпается не только из нарративов, но и из этнографических источников, экспозиций городских, сельских, школьных этнографических музеев. Посредством документальных источников историческое прошлое включается во взаимодействия настоящего времени.
Оценить роль визуального комплекса (ВК) этнографии (фотографий, рисунков, музейных экспозиций и коллекций, декоративно-прикладного искусства, документальных фильмов) в сохранении и презентации историко-культурного наследия, рассмотреть влияние социального контекста на научное знание, и наоборот — задача данной статьи. Актуальность анализа ВК определяется лавинообразным воздействием визуальной информации на современное общество. Изображения как элементы коммуникации принципиально отличаются от текста, они, можно сказать, более социальны: «прекрасно», «некрасиво», «эстетично», «нравится — не нравится» — понятия, напрямую зависящие от социальной среды, «визуальные образы относятся к миру договоров и конвенций» (Вишленкова 2011: 17). С одной стороны, зрение как орган чувств дает нам объективную/очевидную информацию, с другой — эта информация обрабатывается и интерпретируется через усвоенные культурные модели. Реконструкция «истории образов», социальная теория визуальности и другие исследовательские стратегии, запущенные «визуальным поворотом», расширяют теоретико-методологические рамки исследований ВК. Необходимость пересмотра положений гуманитарного знания обосновывается и в ряде критических работ. Не только критику,
но и методологию содержит книга Ф. Дескола «По ту сторону природы и культуры». Автор предлагает преодолевать непродуктивные стереотипы антропологического знания путем концентрации внимания на интегрирующих схемах практической деятельности. Подробно рассматривая способы трансляции индивидуального и коллективного опыта, он отмечает возможность расширения исследований культур акцентом на пяти модусах схематизации практик: темпоральности, про-странственности, фигуративности, опосредования и категоризации (Дескола 2012). В статье я буду ориентироваться на предложенные автором модели.
Усиление роли визуальных способов передачи информации обусловливает волну исследовательского интереса к ним. За последние годы опубликовано множество работ, так или иначе использующих ВК культур народов Нижнего Амура и Сахалина (см., например: Березницкий 2018; Малакшанова; Соколов, Беляева-Сачук 2019; Миссонова 2018; 2019; У Николай Николаевич... 2014; Егорычев, Кавецкая, Петрук 2018; Нанайцы 2019).
Перейдем к центральному объекту анализа — фотоколлекции восточного отряда Тунгусской экспедиции 1927-1928 гг. (АМАЭ РАН. Ф. 12. Оп. 1). В архиве МАЭ РАН она представлена девятью тематическими папками с 326 фотографиями, распределенными в соответствии с годом проведения исследования; изучаемыми народами: гиляки, тунгусы, орочи, ольчи, удэхе; местом проведения съемок: Нижний Амур, р. Хор, оба побережья Татарского пролива, острова Лангер и Удд (Чкалова), р. Тымь; темой: «шаманизм», «быт, промыслы» и т.д. При использовании материала в скобках дается количество фотографий, относящихся к определенному сюжету. Цифры условны, в некоторых случаях трудно определить, на чем конкретно фокусировался фотограф, но в основном интерес очевиден. При анализе использованы не только интерпретации автора, но и размышления потомков тех, кто был героями фотографий, поскольку как участник проекта «Исследования народов Сибири и московская этнографическая школа: методология, материалы и коллекции Тунгусской экспедиции 1927-1928 гг.» я практически повторила путь экспедиции: 2018 г. — Хабаровский край: с. Датта Ванинского р-на, Найхин, Дада, Троицкое Нанайского р-на; 2019 г. — о. Сахалин: Южно-Сахалинск, Ноглики, Вал, Тымовск, Чир-Увнд, Александров-Сахалинский, Поронайск; 2020 г. — с. Гвасюги, р-на им. Лазо Хабаровского края, расположенное на р. Хор; города Хабаровск и Владивосток. Фотографии Тунгусской экспедиции обсуждались с местными жителями в ходе интервью.
В ДЕБРЯХ ТАЙГИ
Начнем с двух фотографий (рис. 1, 2), сделанных в первой трети XX в. у нивхов: первая — из Тунгусской коллекции, вторая — из альбома, подаренного сахалинским фотографом И. Н. Красновым семье Захаровых, их потомок С. Е. Захаров передал альбом в дар Александ-ровскому-на-Сахалине музею. На обеих фотографиях запечатлены люди рядом с традиционным свайным строением. Дома, амбары, палатки, чумы, другие традиционные постройки пользовались популярностью у фотографов, наряду с национальными костюмами служили маркерами культурной самобытности народа. Похожие сюжеты встречаются на открытках начала века, в книжных иллюстрациях, коллекциях музеев, например в музее Вены есть аналогичная фотография, переданная А. В. Даттаном, работавшим на Дальнем Востоке на рубеже Х1Х-ХХ вв. управляющим компании «Альфред и Кунст».
Несмотря на схожесть сюжетов, акценты фотографов явно различны. Строение на первом снимке отсылает к сказочной избушке на краю обжитого мира, взбирающийся по лестнице человек, расслабленная фигура мужчины, подпирающего голову рукой в центре. Ракурс второго снимка более приземленный. В центре мужчина, крепко стоящий на ногах, его осанка, широко расставленные ноги, руки на бедрах, многочисленные дети на заднем плане, а также висящие на перекладине ковры (можно представить их путь на Сахалин) подчеркивают его власть над окружающим пространством.
Рис. 1. Фотография из коллекции Тунгусской экспедиции (Оп. 1. П. 82. Ф. 12).
Подпись на обороте: БК 7, № 5, Вайда Свайный амбар
Fig. 1. Photograph from the collection of the Tungus Expedition (Op. 1. P. 82. F. 12).
Caption on the reverse: BC 7, No. 5, Vaida Pile barn
Значительную часть первого снимка занимает тайга. О ней хотелось бы сказать особо. Дикость, непроходимость, бескрайность, дремучесть таежных дебрей присутствуют во многих текстах о рассматриваемых народах первой половины ХХ в. Тайга является декорацией, на фоне которой разворачивается борьба человека с опасной, неприрученной стихией, задает оптику, перемещающую зрителя к началу человеческой истории. Даже когда это очевидно не так. В фильме про удэгейцев «Лесные люди», созданном А. Литвиновым по материалам киноэкспедиции «Совкино» 1929 г., в закадровом тексте говорится: «Люди, живущие на стыке двух миров — первобытного и современного, идущие на охоту с библейским вооружением, ищут путей приобщения к другой жизни» (Литвинов 1929). Текст не соотносится с демонстрируемыми кадрами, в которых охотники и проводники ходят с ружьями, а единственная сцена охоты с копьем на медведя — постановочная.
В оппозиции «природы» и «цивилизации» прослеживаются черты объективации противопоставления «хаоса» «порядку». Безусловная вера в превосходство «порядка» — отличительная черта модернизма, воздвигшего знамя рациональности над всеми иными способами миропонимания. «Тревожащие особенности высокого модернизма проистекают главным образом из его претензий на усовершенствование условий человеческого существования от имени научного знания и отрицания всех иных конкурирующих источников суждения» (Скотт 2005: 164). Вера в превосходство абстрактного интеллекта над практическими знаниями превращала даже очевидную, отмечаемую большинством исследователей способность местных жителей ориентироваться в пространстве тайги и использовать ее ресурсы из результата интеллектуальной работы в качество,
Рис. 2. Фотография из альбома фотографа И. Н. Краснова «Виды острова Сахалина», хранящегося в Александровск-Сахалинском историко-литературном музее «А. П. Чехов и Сахалин». ОФ. 1265. Ф. 1623 Fig. 2. Photograph from the album of I. N. Krasnov stored at the Aleksandrovsk-Sakhalin Historical and Literary Museum "A. P. Chekhov and Sakhalin". OF. 1265. F. 1623
необходимое для выживания. Но именно глубокие знания окружающей природы позволяли местному населению выстраивать сложные, комплексные модели жизнеобеспечения. Тайга обеспечивала пищей, животной и растительной, материалами для строительства жилищ и необходимых сооружений, транспортных средств и предметов быта. Кроме того, она была источником экономического благополучия: пушнина, прежде всего ценный соболь, панты, женьшень, многое другое использовались для обмена и продавались.
В 1990-х годах были еще живы люди, помнившие или знавшие по свидетельствам старших досоветские времена, они рассказывали: за одну соболиную шкурку, проданную в Китае, можно было купить полную лодку продуктов. В книге «Конец большого дома», изобилующей этнографическими материалами, нанайский писатель Г. Г. Ходжер приводит ответ нанайца русскому, убеждавшему того заняться земледелием: «Никогда. Жить буду, как жили: летом рыбу ловить, к зимней охоте готовиться, а зимой поймаю соболя — вот тебе и своя мука. Эх ты! Ты все лето в земле роешься, чтобы свою муку иметь, а я зимой за пять-шесть дней соболя поймаю» (Ходжер 1965: 52).
В современной жизни ресурсы тайги остаются весьма значимыми. В удэгейском селе Гвасюги, расположенном на р. Хор, жители с удовольствием вспоминают 1980-е годы, когда с местным леспромхозом заключила договор на сбор и заготовку папоротника японская компания. Оплата происходила внешторговскими чеками и японскими товарами. Техника, одежда, предметы быта казались чудом в эпоху тотального дефицита и скудного снабжения удаленных регионов. В 2020 г. из-за пандемии не состоялась биржа по закупке пушнины, кроме того, из-за бюрократических ошибок некоторые гвасюгинские охотники не смогли попасть зимой на свои участки. Это серьезно ударило по благополучию жителей села. Частично компенсировать потери помогает продажа
лесной ягоды. В благополучные годы охота остается существенным источником доходов. Практически все мужчины села имеют охотничьи участки, даже те, кто живет в городе или других населенных пунктах, приезжают зимой на добычу соболя. Одна из местных жительниц рассказывала о своих сыновьях, которые работают на речных судах, а после окончания навигации, уходят в тайгу. Возможно, экономической целесообразностью охоты можно объяснить демографическую аномалию, существующую в с. Гвасюги. По статистическим данным администрации, в селе проживают 72 мужчины трудоспособного возраста (15-60 лет), а женщин-ровесниц — только 43 (ПМА 2020).
Способность создавать сложные комплексные модели жизнеобеспечения, непременным элементом которых является природа, характерна для всего коренного населения Нижнего Амура и Сахалина. Показателен исторический тип нанайского хозяйствования: в конце лета и осенью практически все работоспособное население, проживающее на р. Амур, ловило и заготавливало проходную рыбу (горбушу и кету, идущую не нерест из моря). Рыба служила не только пищей для людей, но и кормом для собак. На этом «топливе» собачьи упряжки доставляли зимой охотников вглубь тайги, обеспечивая успешную добычу соболя. Весной после ледохода пушнину везли на лодках вверх по Амуру на продажу, затем шли вниз, продавая товары, приобретенные за пушнину, и все повторялось. В этой модели наряду с природными факторами задействованы и социальные. Торговые отношения с сопредельными народами способствовали активным культурным обменам и заимствованиям, росту специализации видов деятельности у разных народов.
Экономические модели, основанные на природной цикличности и межгрупповых взаимодействиях, распространены и сегодня. Приведу один пример: жительница с. Иннокентьевка Нанайского района рассказала, что после выхода на пенсию решила не просто продавать «нормовую рыбу» (для коренных народов существует разрешение на безлицензионный вылов определенного количества нерестовой рыбы), а реализовывать через городские кафе и магазины приготовленные из нее продукты — засоленную икру, пельмени и котлеты. Оставшиеся после разделки рыбы части женщина перемалывает в муку и кормит ею домашнюю птицу. В начале зимы, заложив куриные и утиные яйца в инкубатор, птицу забивает и опять готовит полуфабрикаты. К февралю появляются цыплята, которых хозяйка продает, оставив некоторую часть себе. Летом растит птицу и огород, а осенью начинается путина, и все повторяется. На мой вопрос, зачем она продает цыплят, создавая себе конкурентов, женщина ответила, что создает кооперацию, вместе проще корм заказывать и рыбу ловить. А начался наш разговор с вопроса, который задала моей будущей собеседнице ее знакомая: «Как там Ваши страусы?» Лилия Петровна разводит привезенных из Бурятии страусов. На Амуре (ПМА 2018).
Приведенные примеры говорят не столько о предпринимательских способностях, сколько о наличии устойчивых навыков использования природных циклов. «В практической деятельности и в человеческом поведении, свойственных тому или иному коллективу, есть регулярность, постоянство, своего рода автоматизмы, которые человек стремится связать с системой установленных правил» (Дескола 2012: 125). Существенное значение в такой системе имеет представление о времени, в данном случае циклическая темпоральность, ориентированная на постоянное символическое воссоздание прошлого. Включение прошлого в настоящее делает будущее предсказуемым, поскольку все повторится: члены рода снова и снова будут собираться на медвежий праздник, почитая первопредка и поддерживая целостность группы; души умерших сородичей возродятся в новорожденных; построение планов, особенно разговоры о них, будут порицаться и т. д. Такая картина мира существенно отличалась от линейной темпоральности исследователей.
Если для человека, живущего в цикличном времени, прошлое воссоздается, то в линейном времени оно уходит безвозвратно. «Излюбленное время высокого модернизма — почти исключительно будущее <...> Прошлое — это препятствие, история, которую надо преодолеть; настоящее — стартовая площадка для запуска в лучшее будущее» (Скотт 2005: 168). Для тех исследо-
вателей, чья уверенность в необходимости разрушения старого мира до основания была не столь безусловной, актуальной оставалась деятельность по собиранию и сохранению следов традиционной жизни, прошлое приобретало новую ценность. Однако в обоих случаях прошлое становилось тем иным, по отношению к которому, по мнению К. Леви-Стросса, возможны две стратегии: оно может быть либо поглощено, либо отделено и изолировано (Леви-Стросс 1999: 504-505). «Величайший культурный антрополог нашего времени Клод Леви-Стросс предположил в "Печальных тропиках", что только две стратегии использовались в человеческой истории всякий раз, когда возникла потребность справиться с непохожестью других: первая из них — антропо-эмия, а другая — антропофагия» (Бауман 2008: 39). Несмотря на то что термины относятся к физиологическим процессам, оба автора используют их как метафоры практик изолирования (термином «антропоэмия» К. Леви-Стросс характеризует тюремное заключение) или потребления отличий.
Черты поглощения отчетливо проявляются в борьбе с «пережитками» 1930-х годов, в репрессиях шаманов, в судах, отменяющих практику калыма и многоженства. Замечательным документом об этой борьбе является книга «Дневник красной юрты», основанная на документах активной участницы преобразований А. П. Путинцевой. В книге много фотографий, сделанных Александрой Петровной в нанайских селах в период с 1929 по 1935 г. Ее фотоколлекция существенно отличается от фотографий Тунгусской экспедиции, хотя и создавалась примерно в то же время и в тех же местах. На снимках Путинцевой флаги, транспаранты, швейные машинки, патефон, музыкальные инструменты, русские дома. На фотографиях Тунгусской экспедиции постройки русского типа если и встречаются, то случайно попавшими в кадр.
Внимание участников Тунгусской экспедиции ориентировано на уходящее прошлое. В дневниках множество зарисовок внешнего вида жилищ и детальные планы интерьера с подписями предметов на местных языках. Фотографии традиционных построек распределены следующим образом: амбары (19 ф.); заездки для ловли рыбы (3 ф.); вешала для сушки сетей и юколы (10 ф.); палатки, шалаши, зимовья (11 ф.). 16 фотографий культовых сооружений: захоронений, амбаров для хранения сакральных предметов, «домики для души покойника», мест, связанных с культом медведя; четыре снимка изображают музыкальное бревно, используемое во время ритуальных действий. Интерес к этому предмету связан, по-видимому, с исследовательскими предпочтениями участницы экспедиции музыковеда В. К. Стешенко-Куфтиной, опубликовавшей в 1930 г. в журнале «Этнография» статью «Элементы музыкальной культуры палеазиатов и тунгусов» с иллюстрациями из фотосборов и рисунков экспедиции.
Кроме изображений построек, видов природы и населенных пунктов с реки или берега (15 ф.), коллекция содержит снимки, посвященные традиционным видам деятельности. Часть их анализирует С. В. Березницкий (2018), поэтому ограничусь перечислением. На десяти фотографиях представлены изготовление лодок и весел, травяных стелек, обработка шкур, резьба по бересте, установка палатки, ловля сетью и гарпуном рыбы и морских животных; приготовление и употребление пищи (6 ф.), две из которых имеют подписи: «питание сырой рыбой» и «лакомство сырым желудком убитого оленя». Шаманы и процесс камлания запечатлены на 16 фотографиях. Перед нами в экзотических декорациях разворачивается экзотическая жизнь.
Антропологические типы представителей разных народов запечатлены на 42 фотографиях. Несмотря на то что они составляют существенную часть от общего количества, прослеживается уменьшение внимания к данному сюжету. Например, в подборке снимков Б. Пилсудского, относящейся к тому же фонду, что и фотоколлекция Тунгусской экспедиции (АМАЭ РАН. Ф. 12. Оп. 1), антропологические фотографии составляют треть от общего количества.
Если не считать антропологических снимков, самая большая группа фотографий (40 ф.), содержит изображение лодок. Лодки сфотографированы частями, в процессе починки или изготовления, у амбаров, на могиле, на берегу; в них сидят мужчины, женщины, дети, по одиночке и группами; много лодок в движении.
ЛОДКИ
Движущаяся лодка стала символом изменений жизни коренного населения. Движение по воде вообще символично. «Хотя люди плавают на судах уже много тысяч лет, судно все еще остается чем-то удивительным, с ним связываются желания, страсти, грезы. .. .все видят в нем средство освобождения» (Барт 2008: 125). Движущиеся лодки украшают обложки книг национальных писателей Д. Кимонко и Г. Г. Ходжера. На одной — несущаяся удэгейская оморочка, на другой — лодка, скользящая по амурской глади. Даже на обложке знаменитых «Амурских сказок» иллюстрированных Г. Павлишиным, герой-мэргэн плывет на сказочной косатке.
В записанных мною рассказах о происхождении нанайских родов с высокой частотой встречаются легенды о трех братьях, ушедших с семьями из стойбища на трех лодках, случайно разошедшихся по разным протокам и основавших в разных местах разные рода. В сказках, записанных собирателями, например в сборах К. П. Белобородовой, сказочные герои перемещались и по тайге, приводя людей, завоеванных в пути или мирно присоединенных путем брака или обмана, обратно в родное стойбище. Братья, ушедшие на лодках, не возвращались, основывали новые поселения и рода, в названиях которых фиксировалась речная специфика. Нанайцы, живущие восточнее Хабаровска, до настоящего времени называют себя хэдже или хэджэни — жители низовий. Информанты отрицали, что причиной ухода братьев были поиски лучшей доли, один из них, рассуждая о мотивах, сказал, что успешным и состоятельным главам семейств нельзя было оставаться, поскольку могла последовать месть хозяина. За что будет мстить хозяин, информант не смог ответить, но пояснил, что люди этого места начнут тонуть и погибать другими неестественными смертями (ПМА 2006). В этом, на мой взгляд, различия между путешествиями по суше и воде. В первом случае происходит приращение благ к уже имеющимся, во втором — создание нового, разрыв, возможно ради спасения, со старым. Принимая во внимание, что «метод» в переводе с греческого — «путь», мы видим два принципиально разных способа мобильности — рациональный и интуитивный. Для местных жителей первый был и остается более привлекательным, но второй — героическим.
М. М. Хасанова пишет, что у народов тунгусо-маньчжурской языковой группы в терминах, описывающих пространство, большое значение имело противопоставление вода/тайга, лингвистический анализ позволяет исследователю предположить, «что тунгусо-маньчжурские народности по природе своей не были жителями больших рек, они не любили и опасались их» (Хасанова 2007: 188). Подтверждает эту мысль и наличие в мировоззренческом комплексе народов Нижнего Амура множества запретов, обрядов и ритуалов, призванных уменьшить непредсказуемость водной стихии, например кормление духа воды или специфика похоронного обряда, совершаемого для утопленника.
Текущая вода, в которую нельзя войти дважды, является и образом невозвратимости прошлого, противоположным образу застывшей в циклических повторениях тайги. Но и в «текучем» отношении к прошлому, как уже говорилось, существовали две стратегии: одна ориентирована на его нивелирование, вторая — на сохранение путем изъятия его из повседневности, консервации в текстах, фотосвидетельствах, музеях.
МУЗЕИ
На музеях остановимся подробнее, учитывая их положение на пересечении науки и визуальных способов передачи информации, обозначенное еще Петром I, создававшим Кунсткамеру для того, чтобы посетители «смотрели и учились». В истории дальневосточных музеев запечатлены перемены в идеологии и научных подходах, происходившие на протяжении их существования. Создание первых музеев продолжало процесс, запущенный Этнографической выставкой 1867 г., — оформление многонационального государства. Народность как важнейшая составляющая государ-
ственности в этнографических экспозициях обретала историчность и объективность. Кроме того, музеи находились в русле общеевропейской тенденции рубежа Х1Х-ХХ вв.: противопоставление нового общества тысячелетнему прошлому как попытка осознать свое время и его отличительные черты пробуждало живейший интерес к культурам народов неевропейских цивилизаций. Предметы и фотографии, привезенные из дальних земель (что стало возможным благодаря бурному развитию транспорта), демонстрировались на всемирных выставках наряду с последними достижениями промышленности. «Предметы шаманского культа, одежда и др., всего 158 предметов быта гольдов и фотографий были предоставлены Обществом изучения Амурского края для экспонирования на Всемирной выставке в Париже 1900 г., после которой часть из них была куплена музеями Европы» (Корнева 2002: 36). Предметы аборигенных культур заняли место среди природных, анатомических «диковин», произведений древнегреческой, древнеегипетской и европейских культур.
Первые дальневосточные музеи были не только витринами идей просвещения, но и коммуникативным пространством, объединяющим самые разные социальные группы. Представители действующей власти: губернаторы Н. И. Гродеков, В. К. Мерказин, Н. Л. Гондатти — создавали дальневосточные музеи и пополняли их коллекции совместно с представителями политической оппозиции — со ссыльными народовольцами Л. Я. Штернбергом, В. Г. Богоразом, Б. О. Пилсудским и др. Наука, воплощенная в музеях, позволяла преодолевать как политические разногласия, так и территориальную разобщенность, включая государственные границы. Академик В. В. Радлов, возглавлявший Кунсткамеру, оказывая содействие Ф. Боасу, рекомендовал как подготовленных исследователей В. Г. Богораза, В. И. Иохельсона, Л. Я. Штернберга для участия в Джесуповской экспедиции. К слову, примером мобильности, стимулом которой являлась приверженность научным традициям, были судьбы самих В. В. Радлова и Ф. Боаса, сменивших гражданство и местожительство для возможности изучения уральских народов (Радлов) и североамериканских индейцев (Боас).
Поиск общих черт в культурах аборигенного населения северных тихоокеанских побережий, интерес к уникальным особенностям этих культур были отправной точкой не только для широкомасштабной и многолетней Джесуповской Северо-Тихоокеанской экспедиции, но и для более скромных проектов, таких, например, как экспедиция 1903 г. В. Серошевского при участии Б. О. Пилсудского на о. Хоккайдо. Участие в международных экспедициях, сотрудничество с учеными других стран расширило исследовательский арсенал отечественного североведения. Ориентация на изучение и сохранение лингвистического, духовного, этнического разнообразия, свойственная культурному релятивизму, стали его характерной чертой. Подобные теоретико-методологические ориентиры были близки и участникам Тунгусской экспедиции.
В организационных документах Тунгусской экспедиции есть два документа. Один — план экспедиционного исследования 1928 г., подписанный участником восточного отряда В. Левиным, определившим его цель как «...дальнейшее выяснение культурных взаимоотношений орочей района Советской Гавани и верховьев реки Хунгари (правый приток Амура) и гиляков низовьев Амура и Сахалина. В коллекционном отношении будет проведена дополнительная закупка предметов орочей реки Хунгари, которая ввиду оторванности этой группы от орочей Советской Гавани и удаленности от русских обещает быть плодотворной, и коллекций по гилякам, совсем не представленных в Музее (не имеется ни одного предмета)» (АМАЭ РАН. Ф. 12. Оп. 1. Д. 129. Л. 2). В хрониках деятельности Владивостокского отдела Географического общества 1927 г. содержатся сведения о результатах этой экспедиции.
Этнологическому изучению орочей весьма благоприятствовала возможность приобретать музейный материал для центрального музея Народоведения. Удалось вывезти довольно полную коллекцию, характеризующую быт, хозяйство и верования орочей и дающую возможность сравнительного их изучения в музее в кругу соседних и родственных племен. В числе отправленных материалов в Москву имеются две долбленые лодки (морская и речная), целое жилище, крытое корой, шаманский жертвенник с изображением духов в дере-
вянных столбах, могильные сооружения, костюм обычный и культовый, орудия охоты и др.
Вместе с этим сделано 50 дюжин фотографий (Записки 1928: 113).
Описания собранных коллекций и фотографии этнографических экспозиций дают представление о практиках демонстрации этнокультурного материала в музеях и выставочных павильонах в первой четверти ХХ в. Объемные картины быта, оформленные манекенами в народных костюмах и традиционными постройками, витрины с культовыми, промысловыми предметами и образцами прикладного искусства, фотографии, сделанные учеными и путешественниками, создавали ощущение сопричастности к освоению и упорядочиванию мира.
Во втором документе фонда содержится ответ чиновника на план экспедиции: «Правление в заседании от 30/1/28 (прот. № 6, 41) постановило просить Вас переработать план предстоящей в 1928 г. Сибирской экспедиции, что необх. для защиты в Госплане. В смысле мотивировок и задач надо выдвинуть, кроме н.-иссл., практические задачи — напр: вырождение, кустар. промыслы, хозяйство, экономика и т. п.» (АМАЭ РАН. Ф. 12. Оп. 1. Д. 129. Л. 1). Эти два документа иллюстрируют внедрение в подходы этнографии идеологического принципа: экономика — базис, культура — надстройка.
Изобразить приоритет экономики музейными средствами было крайне непросто. В период с 1927 г. по 1931 г. в Хабаровском краеведческом музее шли дискуссии о новых формах подачи этнографического материала: «Основной вопрос в том: что показывать и как показывать. Необходимо избежать показа мертвых вещей, мумий, как это имеет место сейчас, надо оживить экспозицию, придать ей динамичность свойственную переживаемому времени» (ФХКМ Ф. 1. Д. 8. Л. 17). Способы оживления экспозиции были самыми разнообразными. Из коллекции ластоногих было перенесено чучело моржа, но вскоре возвращено обратно, поскольку, во-первых, морж занимал слишком много места, а во-вторых, для отражения традиционного хозяйствования надо было переносить весь отдел природы. «Следует поставить вопрос о пересмотре выставки — отобразить в ней советизацию быта туземцев, усилить разделы занятий жителей, техники производства и проч. .советизацию быта туземцев можно показать в фотоснимках и др. материалах» (ФХКМ Ф. 1. Д. 7. Л. 37). Тексты, графики, диаграммы, наглядные пособия и лозунги, заполнившие экспозицию, не пользовались популярностью у посетителей. Попытки превращения музеев в инструмент пропаганды в ее классическом понимании — «распространение веры» — предпринимались во многих музеях страны, например в Российском этнографическом музее (Баранов 2010), но были неудачными, поскольку требовали средств, специалистов, новых сборов. Всего этого не было, и поиски нового обернулись борьбой со старым: «В экспозиционной работе отдела основной урок должен быть направлен на изжитие существующей архаичности» (ФХКМ Ф. 1. Д. 7. Л. 37). Результатом этой борьбы стало превращение музеев из центров аккумуляции интеллектуальных сил в пространство конкурирующих групп.
Музейные реформаторы Хабаровска жаловались на то, что учреждения центра долго не возвращали предметы, отправленные на выставку в Москву, присылали практикантов без средств, не знакомили с результатами дальневосточных экспедиций и т. д. По их мнению, центр относится к музею как в дореволюционные времена, с той же «полной безответственностью перед местной общественностью, которая, впрочем, по своему бессилию и ограниченности интересов и не выражала никаких притязаний на самостоятельное культурное творчество» (ФХКМ О. 1. Д. 7. Л. 51). Тот факт, что дореволюционная местная общественность включала В. К. Арсеньева, Н. Л. Гондатти, В. П. Маргаритова, П. П. Шимкевича и многих других, парадоксальным образом выпадало из памяти музейщиков 1930-х годов. Борьба с прошлым шла по всем фронтам. Одновременно с преобразованиями образа жизни коренного населения уничтожались традиции и школы изучающей их науки. О невосполнимых потерях отечественного североведения пишут С. С. Алымов, Д. В. Арзютов, Н. Б. Вахтин, С. А. Кан, Е. В. Лярская и др. Участники Тунгусской экспедиции, как и многие другие этнографы, стали жертвами этих идеологических баталий.
Трудности презентации идей, ориентированных на будущее, в институции, созданной для сохранения прошлого, разрешились созданием новых пространств. «В начале 30-х гг. важным событием в музейной сети стало создание новых типов музеев — художественных, или картинных, галерей на базе художественных отделов краевых музеев» (Пономарева 2014: 38). В спешно создаваемые периферийные художественные музеи отправились вагоны произведений искусства из фондов центральных музеев и национализированных частных коллекций, воплощая в жизнь лозунг вождя пролетариата: «Искусство принадлежит народу». После юбилейной выставки искусства народов СССР 1927 г. художественные музеи и отделы стали пополняться наиболее эстетичными образцами из этнографических коллекций. Выработка критериев распределения предметов на «художественные» и «этнографические» происходила непросто. Показательна в этом отношении дискуссия, которая развернулась 23 ноября 1928 г. на заседании ученого совета Хабаровского краевого музея, посвященном плану создания художественного отдела. Основной докладчик Н. Н. Билибин, отметив новизну, отсутствие опыта и неизученность вопроса, выдвигает задачу отбора материала по искусству, к которому предлагает отнести:
...предметы, характеризующие туземную живопись (картинное письмо, рисунки на предметах быта, орнаментика по стилям, содержанию, основ и заимствован. мотивам и их вариациям, техника выполнения, давность выполнения, рисунки детей, гравировка на кости, иконографию, украшение на теле и пр.); скульптуру (резьба из кости, дерева, камня, религиозная скульптура, архитектура, шитье из меха, украшения, лепные изображения); музыкальное творчество (музыкальные инструменты); детские игрушки; портреты и биографии наиболее одаренных художников-туземцев; материал, иллюстрирующий отдельные моменты художественной работы туземцев (инструменты, фотографии), и, наконец, здесь м.б. размещены работы художников нетуземцев, посвященные туземцам (зарисовки худ. Ватагина, Смирнова, Ремизова и пр.) (ФХКМ О. 1 Д. 7. Л. 31).
Столь полный перечень вызвал вопрос: что же останется в отделе этнографии? Ответ на него был отчасти парадоксален, но характерен для того времени: «.мы должны признать, что этнография в современном своем виде не наука. <...> Метод марксизма еще не коснулся ее. <...> Работа Худ. Отдела ценна как метод, как правильный принцип подхода к вопросам этнографии. Его задача: показ эстетических ценностей, культурной одаренности туземцев» (ФХКМ О. 1 Д. 7. Л. 32). С референтной группой, оценивавшей уровень эстетичности, вопросов не было: «Экспонировать надо то, что будет понятно и м.б. правильно освещено обычным посетителем Музея, а не только 2-3 случайным приезжим специалистам из Центра» (ФХКМ О. 1 Д. 7. Л. 32). Определились и с предметами: «Выставленные материалы. необязательно должны охватывать все виды туз. искусства. В каждой народности нужно в первую очередь выделить самое характерное (например, у гиляков на первом месте должна стоять резьба по дереву, у чукчей — резьба по кости и т.д.)» (ФХКМ О. 1 Д. 7. Л. 32).
Отбор эталонных образцов, защита их «чистоты» и одновременно их тиражирование стали практикой, перешагнувшей пределы музейных залов. Мастерские народных промыслов, фольклорные фестивали, выставки, конкурсы, превратили этнокультурное разнообразие в составляющую организованного досуга, стали новыми формами циклического воссоздания прошлого. Анализ этих форм и их современной трансформации — тема следующей статьи.
Целью данной работы было проанализировать логику создания и функционирования визуального комплекса в условиях научно-идеологических и социальных трансформаций. Их существенным моментом была перефокусировка исследовательского внимания. Если на рубеже веков коренные народы воспринимались как объект этнографии, характеризующийся пространственным расположением, то в 1920-1930-х годах они стали мыслиться как расположенные во времени. Концепт исторического прогресса усложнил воображаемую географию, а передача темпоральных
отношений визуальными средствами затруднительна (Вишленкова 2011: 294). Или, как сказал великий поэт, «слуху зренье не чета, ибо время — область фраз, а пространство — пища глаз»1. Инерционность сюжетов исследовательских фотографий и сложности при создании новых этнографических экспозиций демонстрируют ограничения, накладываемые на отражаемую реальность при использовании визуального языка.
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
АМАЭ РАН — Архив Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) Российской академии наук
ФХКМ — Фонд Хабаровского краеведческого музея
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
ПМА 2006 — Полевые материалы автора. Экспедиция в Нанайский район, Хабаровский край, 2006.
ПМА 2018 — Полевые материалы автора. Экспедиция в Нанайский район. Хабаровский край, 2018.
ПМА 2020 — Полевые материалы автора. Экспедиция в район им. Лазо, Хабаровский край, 2020.
АМАЭ РАН. Ф. 12. Оп. 1. Д. 81, 82, 84-89, 93. Куфтин Б. А. Фотографии восточного отряда Тунгусской экспедиции.
АМАЭ РАН. Ф. 12. Оп. 1. Д. 129. Л. 2. Левин М. Г. Проект экспедиции Центрального музея народоведения по Сибирскому отделу на 1928 г.
ФХКМ Ф. 1. Д. 7. Л. 31-32. Заседание Ученого Совета от 23 ноября 1928 г. Протокол № 19.
ФХКМ Ф. 1. Д. 7. Л. 37. План работ отдела этнографии, 28 декабря 1928 г, протокол № 22.
ФХКМ Ф. 1. О. 1. Д. 7. Л. 51. Приложение № 4 к Протоколу Заседания Ученого Совета № 3 1929 г
ФХКМ Ф. 1. О. 1. Д. 8. Л. 7. Протокол Расширенного заседания Ученого Совета Хабаровского Краевого Музея № 1 от 5 января 1930 г Реорганизация Хабаровского Краевого Музея.
Баранов Д. А. Этнографический музей и «рационализация системы» // Этнографическое обозрение. 2010. № 4. С. 26-43.
Барт Р. Мифологии. М.: Академический проект, 2008.
Бауман З. Текучая современность. СПб.: Питер, 2008.
Березницкий С. В. Фотоколлекции Тунгусской экспедиции в фондах Музея антропологии и этнографии РАН // Вопросы музеологии. 2018. № 9 (1). С. 111-119. URL: https://voprosi-muzeologii.spbu.ru/images/pdf-archives/2018-vm-v1.pdf (дата обращения: 15.10.2020).
Вишленкова Е. Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому». М.: Новое литературное обозрение, 2011.
Дескола Ф. По ту стону природы и культуры. М.: Новое литературное обозрение, 2012.
ЕгорычевИ. Н., Кавецкая В. В., ПетрукА. В. Страна Удэхе. История утраченной рукописи. Владивосток: ООО ПСП, 2018.
Записки Владивостокского отдела Государственного Русского географического общества (Общества изучения Амурского края). Владивосток: Изд-во Владивосток. отд. Гос. Рус. геогр. о-ва, 1928. Т. I (XVIII).
Корнева Л. В. У истоков музейного дела на Дальнем Востоке России (1884-1917 гг.). Хабаровск: Хабаровский краевой краеведческий музей им. Н. И. Гродекова, 2002.
Леви-Стросс К. Печальные тропики. М.: АСТ, 1999.
Литвинов А. (реж.). «Лесные люди». Документальный фильм. Видеохостинг YouTube. URL: https:// youtu.be/3s5GBP2WjO8 (дата обращения: 20.09.2020).
Малакшанова В. Б. Народы Дальнего Востока в объективе чиновника особых поручений П. П. Шим-кевича (1862-1920): обзор коллекции Хабаровского краевого музея им. Н. И. Гродекова. URL: http://old. museumamur.org (дата обращения: 15.10.2020).
Миссонова Л. И. Визуальное искусство как источник реконструкции торгово-обменных отношений народов Дальнего Востока в XVIII-XXI вв. // Кунсткамера. 2018. № 2. С. 176-184.
Миссонова Л. И. «Сахалинский альбом» рисунков полевых исследований японского чиновника Хотта периода Эдо (1857): к вопросу о достоверности изобразительных кодов трансляции информации // Роль
1 Бродский И. А. Неоконченный отрывок (1968).
изобразительных источников в информационном обеспечении исторической науки: сб. статей / отв. ред. А. Г. Голиков. М.: Институт научной информации по общественным наукам РАН, 2019. С. 194-203.
Нанайцы: каталог коллекции из собрания Хабаровского краевого музея им. Н. И. Гродекова / авт.-сост. Г. Т. Титорева, В. Б. Малакшанова, К. Е. Пересыпкина. Красноярск: Юнисет, 2019.
У Николай Николаевич. Откровение. Изделия из дерева, графика: альбом / сост. Г. И. Першина, М. С. Дечули, Е. У Хабаровск: Министерство культуры Хабаровского края, 2014.
Пономарева А. А. Собор лиц. История Гродековского музея. Хабаровск: Полиграф-Партнер, 2014.
Скотт Д. Благими намерениями государства. Почему и как проваливались проекты улучшения условий человеческой жизни. М.: Университетская книга, 2005.
Соколов А. М., Беляева-Сачук В. А. Мир айнов глазами Бронислава Пилсудского. Коллекции Кунсткамеры / отв. ред. А. В. Головнёв, М. Вырва. СПб.: МАЭ РАН, 2019.
Хасанова М. М. Река в мировоззрении народов Нижнего Амура (к проблеме культурогенеза) // Реки и народы Сибири. СПб.: Наука, 2007. С. 182-216.
Ходжер Г. Г. Конец большого дома // Роман-газета. 1965. № 12 (336). С. 3-112.
REFERENCES
Baranov D. A. Etnograficheskii muzei i "ratsionalizatsiia sistemy" [Ethnographic Museum and the "Rationalization of the System"]. Etnograficheskoe obozrenie, 2010, no. 4, pp. 26-43. (In Russian)
Barthes R. Mifologii [Mythologies]. Moscow: Akademicheskii proekt, 2008. (In Russian)
Bauman Z. Tekuchaiasovremennost' [Liquid Modernity]. St. Petersburg: Piter, 2008. (In Russian)
Bereznitskii S. V. Fotokollektsii Tungusskoi ekspeditsii vfondakhMuzeia antropologii i etnografii RAN [Photo Collections of the Tungus Expedition in the Collections of the Museum of Anthropology and Ethnography of the RAS]. The Problems ofMuseology, 2018, 9 (1), pp. 111-119. URL: https://voprosi-muzeologii.spbu.ru/images/pdf-archives/2018-vm-v1.pdf (accessed 15.10.2020). (In Russian)
Descola P. Po tu stonuprirody i kul tury [Beyond Nature and Culture]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2012. (In Russian)
Egorychev I. N., Kavetskaia V. V., Petruk A. V. Strana Udekhe. Istoriia utrachennoi rukopisi [The Country of Udehe. The History of the Lost Manuscript]. Vladivostok: OOO PSP, 2018. (In Russian)
Korneva L. V. U istokov muzeinogo dela na Dal'nem Vostoke Rossii (1884-1917) [At the Origins of the Museum Studies in the Russian Far East (1884-1917)]. Khabarovsk: The Grodekov Regional Lore Museum, 2002. (In Russian)
Khasanova M. M. Reka v mirovozzrenii narodov Nizhnego Amura (k probleme kul'turogeneza) [River in the Worldview of the Peoples of the Lower Amur (On the Problem of Cultural Genesis). Reki i narody Sibiri [Rivers and Peoples of Siberia]. St. Petersburg: Nauka, 2007, pp. 182-216. (In Russian)
Lévi-Strauss C. Pechal'nye tropiki [Sad Tropics]. Moscow: AST, 1999. (In Russian)
Malakshanova V. B. Narody Dal'nego Vostoka v ob'ektive chinovnika osobykh poruchenii P. P. Shimkevicha (1862-1920): obzor kollektsii Khabarovskogo kraevogo muzeia imeni N. I. Grodekova [The Peoples of the Far East in the Lens of the Special Assignments Official P. P. Shimkevich (1862-1920): A Review of the Collection of N. I. Grodekov Khabarovsk Regional Museum ]. URL: http://old.museumamur.org (accessed 15.10.2020). (In Russian)
Missonova L. I. Vizual'noe iskusstvo kak istochnik rekonstruktsii torgovo-obmennykh otnoshenii narodov Dal'nego Vostoka v 18-21 c. [Visual Art as a Source for Reconstructing Trade and Exchange Relations of the Peoples of the Far East (Eighteenth—Twenty First Centuries)]. Kunstkamera, 2018, no. 2, pp. 176-184. (In Russian)
Missonova L. I. Sakhalinskii al'bom risunkov polevykh issledovanii iaponskogo chinovnika Khotta perioda Edo (1857): k voprosu o dostovernosti izobrazitel'nykh kodov transliatsii informatsii [Sakhalin Album of the Field Study Drawings by Japanese Officer Hatto of the Edo Period (1857): To the Issue of the Reliability of Information Transfer Graphic Codes]. Role of pictorial Sources in Information Support of Historical Science: a collection of articles / ed. by A. G. Golikov. Moscow: Institut nauchnoi informatsii po obshchestvennim naukam RAN, 2019, pp. 194-203. (In Russian)
UNikolai Nikolaevich. Otkrovenie. Izdeliia iz dereva, grafika: al'bom [Nikolai U. Woodcraft and Graphics]. Compilers G. I. Pershina, M. S. Dechuli, U. E. Khabarovsk: Ministerstvo kul'tury Khabarovskogo kraia, 2014. (In Russian)
Ponomareva A. A. Sobor lits. Istoriia Grodekovskogo muzeia [A Cathedral of Faces. The History of Gro-dekovsky Museum]. Khabarovsk: Poligraf-Partner, 2014. (In Russian)
Scott J. C. Blagimi namereniiami gosudarstva. Pochemu i kak provalivalis' proekty uluchsheniia uslovii chelovecheskoi zhizni [Seeing Like a State. How Certain Schemes to Improve the Human Condition Have Failed]. Moscow: Universitetskaia kniga, 2005. (In Russian)
Sokolov A. M., Beliaeva-Sachuk V. A. Mir ainov glazami Bronislava Pilsudskogo. Kollektsii Kunstkamery [The World of the Ainu through the Eyes of Bronislaw Pilsudski. Kunstkamera Collections], publishing editors A. V. Golovnev, M. Wyrwa. St. Petersburg: MAE RAS, 2019. (In Russian)
Vishlenkova E. Vizual'noe narodovedenie imperii, ili "Uvidet' russkogo dano ne kazhdomu" [Visual Folk Studies of the Empire, or "Not Everyone Can See the Russian"]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2011. (In Russian)
Submitted: 07.12.2020 Accepted: 04.02.2021 Published: 01.07.2021
