CC BY
2
Вестник Томского государственного университета. Культурология и искусствоведение.
2023. № 52. С. 39-48. Tomsk State University Journal of Cultural Studies and Art History. 2023. 52. pp. 39-48.
Научная статья УДК 008
doi: 10.17223/22220836/52/4
ФОРМУЛА РУССКОЙ ЖИЗНИ В РОМАНСЕ И СТИХОТВОРЕНИИ А.К. ТОЛСТОГО «КОЛОКОЛЬЧИКИ МОИ...»: КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЙ И ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТЫ
Марианна Андреевна Дударева
Российский государственный университет им. А.Н. Косыгина (Технологии. Дизайн. Искусство), Москва, Россия Национальный исследовательский Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского, Нижний Новгород, Россия, marianna.galieva@yandex.ru
Аннотация. Статья посвящена стихотворению и романсу А.К. Толстого «Колокольчики мои...», которые рассматриваются в разветвленном культурно-историческом контексте. Предпринимается попытка высветить онтологический и аксиологический аспекты стихотворения и романса, поскольку в литературоведении долгое время большое внимание уделялось лишь политическим, имперским мотивам. В этой связи анализу подвергается фольклорная былинная формула «гой еси», использованная в латентном виде поэтом и указывающая на комплекс представлений, связанных с культурой богатырства и братания.
Ключевые слова: фольклор, онтогерменевтика, сакральная география, апофатизм, А.К. Толстой
Для цитирования: Дударева М.А. Формула русской жизни в романсе и стихотворении А.К. Толстого «Колокольчики мои.»: культурологический и онтологический аспекты // Вестник Томского государственного университета. Культурология и искусствоведение. 2023. № 52. С. 39-48. doi: 10.17223/22220836/52/4
Original article
RUSSIAN LIFE FORMULA IN A ROMANCE AND POEM "MY BELLS..." BY A.K. TOLSTOY: CULTUROLOGICAL AND ONTOLOGICAL ASPECTS
Marianna A. Dudareva
The Kosygin State University of Russia, Moscow, Russian Federation Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod, Nizhny Novgorod, Russian Federation,
marianna.galieva@yandex. ru
Abstract. The article is devoted to the poem and romance by A.K. Tolstoy "My bells...", which are considered in an extensive cultural and historical context. An attempt is being made to highlight the ontological and axiological aspects of the poem and romance, since in literary criticism much attention has been paid only to political, imperial motives for a long time. In this regard, the folklore epic formula "goi esi" is analyzed, which was used by the poet in the latent form and indicates a complex of ideas related to the culture of heroism and fraternization. Much attention is paid to the image of a blue flower dating back to the aesthetics of German romanticism.
A consistent culturological commentary on the stanzas devoted to the unhistorical events of the unity of Russia and Ukraine allows revealing the ontological plan in the text, pointing out the peculiarities of national consciousness, Tolstoy's folklore thinking. The poet knew the folk tradition well, studied traditional culture from the works of famous scholars - folklorists
© М.А. Дударева, 2023
and ethnographers. However, this does not mean the direct use of the folklore material by the poet, does not indicate stylization and borrowing. The poem under consideration is a result of thorough and lengthy processing of the Slavic heritage, appeal to epics, fairy tales, in which one can find an ideal world associated with the initiations of a cultural hero. In the axiological and ontological aspects, the model of space, the open field along which a horse and a rider are rushing, is important. The plain model of the Russian cosmos is characterized by apophatism that is typologically similar to the German philosophical concept of Ungrund. Keywords: folklore, ontohermeneutics, sacred geography, apophatism, A.K. Tolstoy
For citation: Dudareva, M.A. (2023) Russian life formula in a romance and poem "My bells..." by A.K. Tolstoy: culturological and ontological aspects. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Kul 'turologiya i iskusstvovedenie - Tomsk State University Journal of Cultural Studies and Art History. 52. pp. 39-48. (In Russian). doi: 10.17223/22220836/52/4
Русский романс XIX в. «Колокольчики мои...», выросший из стихотворения А.К. Толстого 1850-х гг. и музыки П. Булахова, хорошо известен отечественной публике. Однако этот романс в том виде, в котором мы его знаем по классическому исполнению С. Лемешева 1960-х гг., О. Погудина в наши дни, значительно расходится с исконным текстом. Конечно, часто произведение в музыке живет своей жизнью, но случай с текстом Толстого требует дополнительного культурологического и историко-литературного комментария.
В литературоведении данное стихотворение рассматривается прежде всего с точки зрения существующих редакций двух вариантов стихотворения, известных по тетрадям А.О. Смирновой и В.М. Жемчужникова [1]: один возник в 1840-е гг., второй, опубликованный в «Современнике», - в 1950-е. Однако в современной гуманитаристике ученые последовательно доказывают, что перед нами два абсолютно разных текста, связанных друг с другом только зачином [2]. Романс сложился на основе более позднего варианта. Но нас в этой работе больше интересует не история вариаций, а история редакций второго текста, выглядевшего в полном объеме (12 строф) так:
Колокольчики мои, Цветики степные!
Что глядите на меня, Темно-голубые?
И о чем звените вы В день веселый мая,
Средь некошеной травы Головой качая?
Конь несет меня стрелой На поле открытом;
Он вас топчет под собой, Бьет своим копытом.
Колокольчики мои, Цветики степные!
Не кляните вы меня, Темно-голубые!
Я бы рад вас не топтать, Рад промчаться мимо,
Но уздой не удержать Бег неукротимый! Я лечу, лечу стрелой,
Только пыль взметаю; Конь несет меня лихой, -А куда? не знаю!
Он ученым ездоком
Не воспитан в холе, Он с буранами знаком,
Вырос в чистом поле; И не блещет как огонь
Твой чепрак узорный, Конь мой, конь, славянский конь, Дикий, непокорный!
Есть нам, конь, с тобой простор!
Мир забывши тесный, Мы летим во весь опор К цели неизвестной. Чем окончится наш бег?
Радостью ль? кручиной? Знать не может человек -Знает бог единый!
Упаду ль на солончак Умирать от зною? Или злой киргиз-кайсак,
С бритой головою, Молча свой натянет лук,
Лежа под травою, И меня догонит вдруг Медною стрелою?
Иль влетим мы в светлый град Со кремлем престольным? Чудно улицы гудят
Гулом колокольным, И на площади народ,
В шумном ожиданье Видит: с запада идет Светлое посланье.
В кунтушах и в чекменях,
С чубами, с усами, Гости едут на конях, Машут булавами, Подбочась, за строем строй
Чинно выступает, Рукава их за спиной Ветер раздувает.
И хозяин на крыльцо
Вышел величавый; Его светлое лицо
Блещет новой славой; Всех его исполнил вид И любви и страха, На челе его горит Шапка Мономаха.
«Хлеб да соль! И в добрый час! -
Говорит державный. -Долго, дети, ждал я вас
В город православный!» И они ему в ответ:
«Наша кровь едина, И в тебе мы с давних лет Чаем господина!»
Громче звон колоколов,
Гусли раздаются, Гости сели вкруг столов, Мед и брага льются, Шум летит на дальний юг К турке и к венгерцу -И ковшей славянских звук Немцам не по сердцу!
Гой вы, цветики мои, Цветики степные! Что глядите на меня, Темно-голубые? И о чем грустите вы
В день веселый мая, Средь некошеной травы Головой качая?
[3. С. 57]
В «Современнике», по мнению исследователей, Толстой по политическим причинам опубликовал усеченный вариант, изъяв историческое наполнение, придававшее произведению балладность. Но интересно то, что романс представляет собой уже третий вариант - без последней строфы, слов обращения к цветикам «гой вы, цветики мои...». Разберемся в этих вариантах.
С одной стороны, можно принять точку зрения исследователей, обосновывающих усечение текста политическими причинами: «Публикация той ча-
сти стихотворения, в которой говорилось о радости Воссоединения Украины с Россией, и особенно картина торжественного застолья по случаю прибытия в Москву посланцев украинского народа, могла и наверняка вызвала бы нежелательные ассоциации» [2. С. 128]. С другой стороны, ученые также указывают на странное в смысловом отношении положение первой и последней строф, которые якобы не связаны с основной частью. Вырезав исторические строфы, посвященные объединению двух земель и восславляющие единую славянскую кровь, стихотворение Толстого легко превратилось в романс, и, по мнению исследователей, заслонило «политическое звучание менее известных широкому читателю вариантов и редакций этого стихотворения» [4. С. 13]. Но потеряло ли от вынужденной или задуманной правки произведение свой аксиологический смысл?
В большинстве работ в последние десять лет российской гуманитаристи-ки «Колокольчики мои...» рассматривались в биографическом ключе, в свете многочисленных редакций, вариантов и четырех тетрадей Толстого. Лишь в некоторых статьях исследовательская мысль была направлена в сторону онтологического смысла. О стихотворении писали в контексте изучения корней образа голубого цветка в русской поэзии и его параллелей с немецким романтизмом, а также разбирали в фольклорном аспекте с точки зрения стилизаций и заимствований. Эти наблюдения стоит развивать и дальше, поскольку Толстой, во-первых, был прекрасно знаком с немецкой философией, ее ключевыми понятиями на языке оригинала, во-вторых, глубоко интересовался народной традиционной культурой: изучал труды фольклористов, русские былины. Кроме того, без детального анализа образа колокольчиков, являющегося доминантным и в стихотворении, и в романсе, ничего понять нельзя. На первый взгляд, в этой интродукции с колокольчиками нет ничего примечательного и основная смысловая нагрузка приходится на историческую часть. Однако Толстой почему-то сохранил этот образ и в последней строфе:
Гой вы, цветики мои, Цветики степные!
Что глядите на меня, Темно-голубые?
И о чем грустите вы В день веселый мая,
Средь некошеной травы Головой качая?
Если отбросить в сторону политический план, то перед читателем возникают онтологически важные вопросы, разрешимые только в сфере фольклорного сознания и теографии русского пространства. Здесь важна древнерусская стартовая былинная формула «гой еси», которая трансформирована в лексическом плане - лирический герой обращается не к молодцам, а к цветикам. Это сложное и многомерное по своей семантике сочетание заставляет задуматься над возможными вариантами интерпретации, которые до сих пор волнуют исследователей. С одной стороны, эта формула связана с речевым этикетом, концептом «знакомство»: «В качестве приветствия в сказке и былине используется гой еси (формульное междометие, состоящее из восклица-
ния „гой", „ой" и формы второго лица глагола быть в древнерусском и старославянском языке...» [5. С. 299]. С другой стороны, выражение «гой еси» означает братание в ответственный поворотный для богатыря момент: «Начальное „гой еси" присутствует в инициативных репликах и другого героя - богатыря Василия Буслаева, с юных лет не отличавшегося кротким нравом. Этим выражением он чествует первого молодца, прошедшего подготовленные хозяином - самим Василием - испытания на физическую выносливость гостей» [6. С. 399]. Лирический герой, приветствуя этой формулой колокольчики, как бы братается с ними, т.е. приобщается тем самым к универсуму. Видимо, именно второй смысл востребован в данном случае; обращение к цветикам происходит в конце стихотворения, путешествия лирического героя, хотя было бы логичнее включить формулу приветствия в первую строфу.
На идеальную действительность, которая противопоставлена исторической (строфы 6-11), указывает и сам образ голубого колокольчика, который восходит к голубому цветку немецкого романтизма: «Сначала колокольчики Толстого создают атмосферу перезвона, под который происходит движение кареты, под этот звон поэт летит по России, вспоминая нелегкую историю страны, буквально погружаясь в страшные картины прошлого. И этот звон не то колокольчиков-цветков, не то колокольчиков на дуге повозки, превращается в единую музыку одного большого колокола, который звенит под куполами русской церкви... И делает русский колокольчик уникальным знаком» [7. С. 22]. Это вполне точное наблюдение С.Г. Горбовской, автора статьи «Из истории „голубого цветка" как одного из художественно-литературных символов французской, немецкой и русской литературы XIX в.», все-таки нуждается в дополнениях.
Все же лирический герой путешествует не в бричке, что было бы весьма соблазнительно в исследовательском плане и позволило бы вставить образ в один семантический ряд с гоголевской птицей-тройкой, а верхом на коне, что типологически нас отсылает к богатырству и даже рыцарству (оба явления Толстой подробно изучал). По замечанию исследователей, «большинство произведений А.К. Толстого, отмеченных литературоведами как жанр баллады, находятся в „поле притяжения" фольклорного жанра былины. Это взаимодействие (баллады и былины) осознавал сам писатель» [8. С. 134]. Стихотворение «Колокольчики мои.» совмещает в себе признаки и баллады, и былины. Толстой через взгляд умного, наблюдательного лирического героя репрезентирует картины прошлого и настоящего, но важно то, что этот герой скачет на коне, а не едет в повозке. Несмотря на быструю езду непокорного славянского коня, в стихотворении дана ретардация, свойственная былине и связанная в ней с седланием коня и пиром. Здесь уделяется большое внимание коню, его характеру, его дикому бегу, что придает архетипический характер ситуации. Само положение всадника на коне и еще в открытом поле приобретает у Толстого сакральное значение:
Конь несет меня стрелой
На поле открытом;
Конь несет меня лихой, -
А куда? не знаю!
Это незнание носит амбивалентный характер. Лихой бег коня и неопределенность героя нельзя объяснить с точки зрения позитивного смысла, именно это, наверное, и сбивало исследователей, которые видели в стихотворении в первую очередь политический смысл, имперский мотив [4]. Однако такое пограничное положение героя обусловлено и теографией русского пространства, апофатизмом равнины [9. С. 238]. Подобное состояние типологически близко к понятию Ungrund из немецкой философии, поэзии романтизма, с которыми Толстой был знаком в подлиннике, на что указывают письма к Б.М. Маркевичу, Б. Ауэрбаху, будущей жене С.А. Миллер. По мысли В. Янкелевича, это понятие сопряжено со сложным амбивалентным психологическим состоянием беспочвенности, которое может быть источником смыслов: «Пропасть, не имеющая дна, является основанием сущностей...» [10. С. 69]. Именно это состояние в чистой форме, не нагруженное историческим и политическим содержанием, запечатлел в музыке П. Булахов.
Русский романс, являясь частью отечественной словесной культуры, состоит из определенных концептов, которые условно сводятся к трем большим группам: «...ментальный фундамент русской камерной вокальной музыки формируют ключевые идеи русской культуры об определяющем значении пейзажного хронотопа и библейских заповедей, в которых красной нитью проходит богословие любви. Слова и фразеологизмы словесных первоисточников, репрезентирующие ценностные коллективные установки и образные стереотипы русской культуры, определили имена концептов - „Простор", „Диалог с Библией", „Человек любящий"» [11. С. 58]. Так, в романсе на стихи у Толстого репрезентирован концепт, связанный с равнинным космосом русского пространства, вызывающего в герое чувства свободы, воли и печали, грусти одновременно. За эти эмоции отвечает мелодико-гармоническое клише D7 [11. С. 59]. Примечательно то, что вначале используется доминант септаккорд. Крайние звуки, от первого до последнего четырехголосного аккорда D7, составляют малую септиму, самый трагический интервал, чувственный. Далее здесь идет разрешение в минор. Вроде бы это просто с точки зрения структуры романса. Однако в романсе на стихи Толстого много септаккордов, что указывает на некую тревогу, стремительность и динамизм, - в онтологическом смысле это подкрепляет апофатическое настроение лирического героя, который, выражаясь языком фольклора, едет туда, не зная куда, т.е. пребывает в лиминальном состоянии, состоянии поиска «иного царства». В романсе этот бег дикого коня лишен точных координат и поэтому направлен за пределы данного, как пушкинские неведомые дорожки, тогда метафизическое преобладает над бытовым [12]. В стихотворении, которое опубликовано в «Современнике» и отличается от романса лишь одной последней строфой, акцент смещен на образ колокольчиков, с которыми братается лирический герой. В полном тексте, обнародованном в 1856 г., прочтенном на вечере императрице, историческое содержание на самом деле не заслоняет онтологического, не отодвигает в сторону образ летящего в неизвестность коня. Важно то, что герой вначале скачет на коне в открытом поле, а потом попадает в светлый град с кремлем престольным (в Москву), где наблюдает разные картины прихода гостей, дружного застолья, единения народов. Но потом он снова оказывается за городом, и, вопреки мнению исследователей,
его конечный пункт не Москва [13. С. 38], а нечто большее, не имеющее физических координат:
Гой вы, цветики мои,
Цветики степные!
Последняя строфа крайне важна, она не только замыкает стихотворение, создавая кольцевую композицию, но и возвращает героя к универсуму. Жизнь человека, судьба народа в таком контексте определяется не волей царей, а только божьей волей. Именно поэтому герой не грустит о своей смерти, а спокойно размышляет:
Чем окончится наш бег?
Радостью ль? кручиной?
Знать не может человек -
Знает Бог единый!
В этом отрицании реальных координат, ненаправленности бега коня и вместе с ним лирического героя и кроется двойственность ситуации, апофа-тизм русской жизни и смерти, который имеет основания в русском фольклоре, в иномирной эстетике волшебной сказки, в формулах поиска. Кроме того, само глагольное отрицание здесь играет не последнюю роль. В языке фольклора такие формулы и отрицательные лексемы исследователи связывают с апофатической традицией [14]. Русский человек идет туда, не зная куда, ищет то, не зная что. И в романсе, и в первой журнальной публикации, и в полном тексте онтологический, историософский план оказывается доминантным по отношению к историческому, политическому контексту. Перед нами не стилизация под фольклор, как полагают некоторые исследователи [15], а зрелая вдумчивая переработка фольклорных кодов, образов. Сам Толстой сторонился подделок под народность, о чем писал другу Жемчужникову: «Посылаю тебе переделанную балладу „Садко". .Кажется, теперь лучше, потому что нет рассказа, а стало быть, нет бесполезного и опасного соревнования с былиной, которая будет всегда выше переделки» [3. Т. 5. С. 349]. Таким образом, поэт проник в фольклорное сознание, показал образ богатыря, человека, приобщенного к историософской действительности, тайнам универсума. Формула русской жизни, по Толстому, заключается в поисках «иного царства», на которые направляет всевышний, и только божественная воля превыше всего - даже масштабных исторических событий, счастливых и печальных.
Анализировать стихотворение «Колокольчики мои.» невозможно в отрыве от традиционной народной культуры, вне фольклорного контекста и вытекающего из этого онтологического смысла. Подробное комментирование текста, его неисторической части позволяет показать национальную топику, особенности фольклорного мышления Толстого, а также поставить и разрешить сложный в теоретическом плане вопрос о трансформации фольклорной традиции в его поэтике.
Список источников
1. ФедоровА.В. «Ленюсь переписывать»: рукописные тетради графа А.К. Толстого // Литературоведческий журнал. 2017. № 42. С. 77-114.
2. КуриловА.С. Когда и о чем звенели колокольчики? К вопросу о датировке стихотворений А.К. Толстого // Литературоведческий журнал. 2016. № 39. С. 114-142.
3. Толстой А.К. Собр. соч. : в 5 т. М. : ТЕРРА - Книжный клуб : Литература, 2001. Т. 1, 5.
4. Герасимова И.Ф. Имперские мотивы в русской лирике периода Первой мировой войны // Вестник МГГУ им. М.А. Шолохова. 2011. № 2. С. 10-19.
5. Черноусова И.П. Концепт знакомство в фольклорно-языковой картине мира (на материале эпических жанров) // Известия Тульского государственного университета. Гуманитарные науки. 2014. Вып. 3. С. 297-307.
6. Крюкова Г.М. Нравственно-философский контекст древнерусского выражения «гой еси» // Вестник Иркутского государственного технического университета. 2015. № 4 (99). С. 397-403.
7. Горбовская С.Г. Из истории «голубого цветка» как одного из художественно-литературных символов французской, немецкой и русской литературы XIX в. // Вестник Санкт-Петербургского университета. Язык и литература. 2010. Вып. 1.
8. АнтюховА.В., Шаравин А.В. Богатырство как национальное проявление дохристианской Руси в творчестве А.К. Толстого // Вестник Томского государственного университета. Филология. 2019. № 58. С. 129-150.
9. Океанский В.П. Человек и тотальность: поэтика пространства и ее кризис. Иваново : ШГПУ, 2010. 358 с.
10. Янкелевич В. Смерть. М. : Лит. ин-т им. А.М. Горького, 1999. 448 с.
11. Кривошей И.М. Русский романс: поиск национальной идентичности // В мире науки и искусства: вопросы филологии, искусствоведения и культурологии : сб. ст. по материалам XL Междунар. науч.-практ. конф. Новосибирск : СибАК, 2014. № 9 (40). С. 57-61.
12. ГалиеваМ.А. Руслан и Людмила А.С. Пушкина: фольклористический комментарий. Необъяснимое в русской литературе: песнь первая // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2015. Т. 6, № 1. С. 46-50.
13. Лассан Э.Р. Благовест сменяется набатом (дискурс колокола в русской культуре) // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Лингвистика. 2014. №3. С. 28-42.
14. МихайловаМ.Ю. Художественная апофатика русского фольклора // Вестник Башкирского университета. 2016. Т. 21, № 2. С. 472-476.
15. Никитина И.Н. Фольклорная стилизация как отражение славянского мировоззрения в лирике А.К. Толстого // Вестник Брянского государственного университета. 2016. № 3. С. 96-98.
References
1. Fedorov, A.V. (2017) "Lenyus' perepisyvat'": rukopisnye tetradi grafa A. K. Tolstogo ["I'm too lazy to rewrite": Handwritten notebooks of Count Aleksey K. Tolstoy]. Literaturovedcheskiy zhurnal. 42. pp. 77-114.
2. Kurilov, A.S. (2016) Kogda i o chem zveneli kolokol'chiki? K voprosu o datirovke stikhotvoreniy A.K. Tolstogo [When and what did the bells ring about? On the dating of poems by Aleksey Tolstoy]. Literaturovedcheskiy zhurnal. 39. pp. 114-142.
3. Tolstoy, A.K. (2001) Sobranie sochieniy: v 5 t. [Collected Works in 5 vols]. Moscow: Knizhnyy klub; Literatura.
4. Gerasimova, I.F. (2011) Imperskie motivy v russkoy lirike perioda Pervoy mirovoy voyny [Imperial motifs in the Russian lyrics of First World War]. Vestnik MGGU im. M.A. Sholokhova. 2. pp. 10-19.
5. Chernousova, I.P. (2014) Kontsept znakomstvo v fol'klorno-yazykovoy kartine mira (na mate-riale epicheskikh zhanrov) [The concept of acquaintance in the folklore-linguistic world image (based on epic genres)]. Izvestiya Tul'skogo gosudarstvennogo universiteta. Gumanitarnye nauki. 3. pp. 297307.
6. Kryukova, G.M. (2015) Nravstvenno-filosofskiy kontekst drevnerusskogo vyrazheniya "goy esi" [The moral and philosophical context of the Old Russian expression "goi esi"]. Vestnik Irkutskogo gosudarstvennogo tekhnicheskogo universiteta. 4(99). pp. 397-403.
7. Gorbovskaya, S.G. (2010) The history of the Blue Flower as a literary and artistic tradition of the 19th century. Vestnik Sankt-Peterburgskogo universiteta. Yazyk i literatura. 1.
8. Antyukhov, A.V. & Sharavin, A.V. (2019) Heroism as a national manifestation of pre-Christian Russia in the works of A.K. Tolstoy. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filologiya. 58. pp. 129-150. (In Russian). DOI: 10.17223/19986645/58/9
9. Okeansky, V.P. (2010) Chelovek i total'nost': poetika prostranstva i ee krizis [Human and Totality: The Poetics of Space and its Crisis]. Ivanovo: Shuisk State Pedagogical University.
10. Yankelevich, V. (1999) Smert' [Death]. Moscow: The Maxim Gorky Literature Institute.
11. Krivoshey, I.M. (2014) Russkiy romans: poisk natsional'noy identichnosti [The Russian romance: The search for a national identity]. V mire nauki i iskusstva: voprosy filologii, iskusstvovedeniya i kul'turologii. 9(40). pp. 57-61.
12. Galieva, M.A. (2015) Ruslan i Lyudmila A. S. Pushkina: fol'kloristicheskiy kommentariy. Neob"yasnimoe v russkoy literature: pesn' pervaya ["Ruslan and Lyudmila" by A.S. Pushkin: A folk-loristic commentary. The inexplicable in Russian literature: The first song]. Filologicheskie nauki. Voprosy teorii i praktiki. 6(1). pp. 46-50.
13. Lassan, E.R. (2014) Blagovest smenyaetsya nabatom (diskurs kolokola v russkoy kul'ture) [Ringing of church bells is replaced by an alarm bell (the bell discourse in Russian culture)]. Vestnik Rossiyskogo universiteta druzhby narodov. Seriya: Lingvistika. 3. pp. 28-42.
14. Mikhaylova, M.Yu. (2016) Khudozhestvennaya apofatika russkogo fol'klora [The Artistic Apophaticism of Russian Folklore]. VestnikBashkirskogo universiteta. 21(2). pp. 472-476.
15. Nikitina, I.N. (2016) Fol'klornaya stilizatsiya kak otrazhenie slavyanskogo mirovozzreniya v lirike A. K. Tolstogo [The folkloric stylization as a reflection of the Slavic worldview in the lyric poetry of A.K. Tolstoy]. VestnikBryanskogogosudarstvennogo universiteta. 3. pp. 96-98.
Сведения об авторе:
Дударева М.А. - профессор кафедры общей и славянской филологии ИСК РГУ им. А.Н. Косыгина (Технологии. Дизайн. Искусство); Доцент кафедры журналистики Национального исследовательского Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского; заведующая отделом литературоведения и межкультурной коммуникации журнала «Невечерний свет» (Москва, Нижний Новгород, Санкт-Петербург, Россия). E-mail: marianna.galieva@yandex.ru
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов. Information about the author:
Dudareva M.A. - Candidate of Philology, Doctor of Culturology, Professor of the Department of General and Slavic Philology of the Kosygin University; Associate Professor of the Departa-ment of Russian literature Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod; Head of the Literary Studies and Intercultural Communication Department Magazine "Nevecherniy Svet" (Moscow, Nizhny Novgorod, St. Petersburg, Russian Federation). E-mail: marianna.galieva@yandex.ru
The author declare no conflicts of interests.
Статья поступила в редакцию 30.04.2020; одобрена после рецензирования 28.08.2020; принята к публикации 15.11.2023.
The article was submitted 30.04.2020; approved after reviewing 28.08.2020; accepted for publication 15.11.2023.
