CC BY
15
УДК 94(47).084.6-21 ГОНЧАРОВА И.В.
доктор исторических наук, профессор кафедры истории России, Орловский государственный университет имени И.С. Тургенева
E-mail: 89066610166@yandex.ru
UDC 94(47).084.6-21 GONCHAROVA I.V.
Doctor of Historical Sciences, Professor Department of history of
Russia, Orel State University E-mail: 89066610166@yandex.ru
ФОРМИРОВАНИЕ УПРАВЛЕНЧЕСКИХ КАДРОВ КОЛХОЗОВ НАЧАЛА 1930-х гг.
В ЦЕНТРАЛЬНО-ЧЕРНОЗЕМНОЙ ОБЛАСТИ
THE FORMATION OF MANAGERIAL STAFF OF COLLECTIVE FARMS OF THE BEGINNING OF THE 1930s IN THE CENTRAL BLACK EARTH REGION
Важное место в изучении комплекса проблем, связанных с коллективизацией как важнейшей аграрной реформы XX в., занимает анализ становления административных сферы и формирования управленческих кадров на местах. В статье на исторических источниках Центрально-Черноземной области анализируются административные проблемы колхозов как новых институтов власти, рассматривается социальный облик управленцев.
Ключевые слова: колхоз, председатель, крестьянство, бюрократизация, двадцатипятитысячник.
An important place in the study of the complex ofproblems associated with collectivization as the most important agrarian reform of the XX century, is the analysis of the formation of the administrative sphere and the formation of managerial personnel in the field. In the article on the historical .sources of the Central region are analyzed administrative problems of the collective and how new institutions of government, analyses the social character of managers.
Keywords: the collective farm Chairman, the peasantry, the bureaucracy, the dvadtsatipyatiletnih.
Среди многочисленных реформ XX столетия коллективизация занимает особое место. Начало 1930-х гг. стало кульминационным моментом в противостоянии крестьянства и власти. Идея коллективизации возникла одновременно с приходом большевиков к власти и усилилась после непродолжительной антикризисной политики нэпа. Рассматривая индивидуальное крестьянское хозяйство как бесперспективное, большевики взяли курс на «социалистическое переустройство» села. Оно сопровождалось натиском на традиции и институты деревни, попытками изменить крестьянское мировоззрение в «марксистскую сторону», насаждением новых бюрократических организаций. В начале 1930-х гг. коллективизация имела не производительный, а рестрибутивный характер, выступала как одна из форм уравнительного перераспределения со стороны государства. Государство направляло ресурсы из мелкотоварного аграрного производства на создание новых институтов - коллективных хозяйств, основанных фактически на уравнительном и принудительном труде. Это был болезненный социально-политический процесс, успех которого во многом зависел от выстраивания властной вертикали и формирования управленческих кадров на местах.
Одним из важнейших социально-политических результатов коллективизации стал рост деревенский партийных организаций. По данным на 1 апреля 1930 г., в ЦЧО насчитывалось 1823 партийные ячейки и кандидатские группы с 22496 членами, к 1 января 1932 г. количество партийных организаций возросло до 3176, а коммунистов - до 46858 [1, с. 266].
Несмотря на провозглашенный производственный принцип организации ячеек (очевидно, в силу распыленности коммунистических сил по колхозам), значительная часть низовых парторганизаций по-прежнему строилась по территориально-административному принципу. Японский историк Х. Оку да правомерно отмечает, что в деревне новые посты для коммунистов «буквально множились уже с момента организации колхозного строя ...Увеличение числа деревенских коммунистов как монополистов должности имело «ползучий»
характер, отражая осложнения социально-экономических отношений в деревне и бюрократизацию колхозной деревни» [2, с. 238-239].
По решению XVI съезда ВКП (б) (июнь 1930 г.), выдвинувшего задачу укрепления деревенской партийной организации, началась перестройка партсистемы ЦЧО. 15 июля 1930 г. было издано постановление «О ликвидации округов», что на практике означало централизацию партийно-административного управления областью, а также переезд порядка 90% окружных работников в районы. Партийная бюрократия спускалась на районный уровень. 1211 окружных работников области отправились в деревню на партийную работу в МТС, колхозы, совхозы и деревенские ячейки.
Положение о ячейке ВКП(б) в колхозах, утвержденное 11 февраля 1931 г., окончательно закрепило производственный принцип организации ячеек. Деревенские коммунисты с началом коллективизации практически вытеснили из состава ячеек служащих: к 1 июля 1931 г. в сельских ячейках было 61,4% колхозников, 2,2% рабочих совхозов, 6,1% крестьян-единоличников, 8,9% рабочих [3, с. 80]. Аграризация состава низовых парторганизаций была необходима для осуществления производственного процесса в деревне и информирования о нем вышестоящих организаций. Наибольший рост членства в партии на селе пришелся на 1932 г
Процесс организационного укрепления колхозов, провозглашенный после спада первой волны коллективизаторства осени 1929-весны1930 г., был долгим и трудным. Руководящим центром колхоза являлся совет или правление, избираемое, в большинстве случаев, общим собранием членов колхоза один раз в год. Из состава правления избирался председатель и в наиболее крупных колхозах - заведующие отраслями. Если колхозы были меньше или хуже организованы, то на месте заведующих отраслями мог быть полевой староста или заведующий хозяйством, который руководил всей производственной деятельностью колхоза. В «карликовых» колхозах ситуация упрощалась предельно: все руководство сосредотачивалось в
© Гончарова И.В. © Goncharova I.V
руках одного председателя [4, с. 36-37].
В ранних сталинских колхозах вопрос о председателе подчас стоял очень болезненно в силу наплыва в деревню пришлых коллективизаторов. По данным Союза Колхозсоюзов ЦЧО от 19 мая 1930 г., в ЦЧО насчитывалось 2246 рабочих: 1766 из Московской области, 192 из Ленинграда, 288 из городов ЦЧО. Непосредственно в колхозах находилось 1152 двадцатипятитысячника, другая половина была задействована на советской партийной, культработе, на МТС и т.д. После распада колхозов весной 1930 г некоторые самовольно покидали деревню и возвращались на производство. Во время их пребывания в деревне они столкнулись с трудностями обеспечения жильем и продовольствием, их предприятия задерживали выплату разницы в зарплате [5, л. 132]. В докладной записке инструктора Колхозцентра ЦЧО Г.Е. Горшунина в Колхозцентр СССР от 2 августа 1930 г. указывалось, что райколхозсоюзы недоброжелательно относились к двадцатипятитысячникам: «Потребкооперация снабжает скверно, жилищные условия отвратительные, один 25000-ник живет в старой конюшне» [6, л. 202].
Весьма остро стояла проблема взаимоотношения местного руководства с двадцатипятысячниками. В Подгоренском районе летом 1930 г. 16 человек из этой команды осуществляли руководство колхозами. Они жаловались на плохое материальное обеспечение, отсутствие квартир и продовольствия, что и определяло их настроение: «удрать скорее в Москву». Но больше всего двадцатипятитысячников разочаровывало «отсутствие чуткости» со стороны руководства района. Рабочая из Раменска Зайцева 6 месяцев проработала женским организатором в колхозе «Ленинский путь» (деревня Гончаровка), организовала ясли, детскую площадку, благодаря чему колхозницы стали вывозить детей в поле во время сельхозработ. Но ее работу полностью игнорировали сельсовет и партъячейка. Председатель отказался заслушивать ее отчет: «Она ничего не сделала и нечего ее заслушивать». Были и среди посланных из города кураторов колхозного движения люди, вызывавшие нарекание своим поведением. Наиболее частыми санкциями были выговоры за выпивку. Инструктор КХУ СССР Юдина в докладной записке от 30 августа 1930 г. называла проблему с выпивкой «больным вопросом», требующим вмешательства. Примечательно, что когда она поставила перед райкомом вопрос о дальнейшей работе двадцатипятитясячников в районе, помощник директора МТС Щербаков, заявил: «Если так будет продолжаться дело с нами, то придется запить» [5, л. 21].
Крестьяне не желали видеть чужого человека в качестве их руководителя, но условий для выращивания собственных руководителей в предельно сжатые сроки коллективизации у них не было. Вот как сообщал об этом противоречии в беседе с Г. Н. Каминским секретарь районного комитета партии Таловского района Фролов: «Когда крестьян коллективизировали, то они говорили: вы нас объедините в колхоз, а потом пригоните какого-нибудь своего работника. Некоторые антисемиты выступают: возможно, что и еврея посадите к нам в колхоз руководить. Нет, мы этот колхоз не будем организовы-вать...Они организовались, избрали своих членов правления из своих же колхозников, но когда взялись за работу, то получилась совсем другая картина, и они сами приходят и говорят: дай работника, чтобы мог хорошо работать» [7, л. 17].
С самого начала создания колхозы попали под пристальный контроль партийных и советских органов районного звена, определявших стратегию их деятельности. Они вели оперативный контроль за выполнением различных задач (определяли график основных сельскохозяйственных работ, заготовок сельхозпродукции и т.д.), оценивали итоги деятельности колхозов. «Самое важное и тяжкое» заключалось в том, что эти органы власти были не только проводниками распоряжений Москвы, «но также творцами и органами исполнения своей собственной политики, в состав которой входили общие
идейные соображения, местные интересы, корыстные расчеты и личные счеты» [8, с. 192].
Колхозы обязывались предоставлять декадную или даже пятидневную отчетность. Бюрократический подтекст этой бумажной волокиты очевиден: упрочение авторитета власти на местах. Помимо бумажного, власти практиковали и непосредственный личностный контроль, направляя в колхозы различных уполномоченных. Отсутствие четких границ компетентности приводило к тому, что иногда уполномоченные брали на себя функции колхозной администрации. Роль внешних контролирующих органов играли сельсоветы и МТС. Председатель колхоза мог избегать встреч с районными представителями, передавать недостоверную информацию и совершать подобные действия, именуемые на партийном языке «оппортунизмом». Что же касается контрольной функции самих колхозников, то она была практически нивелирована уже в начале 1930-х гг.
Процесс коллективизации сопровождался бюрократизацией и формализацией системы местного управления. В материалах Областной рабоче-крестьянской инспекции в 1931 г. сообщалось: «Районы буквальным образом вопят против бумажного потока, идущего из всех областных организаций, циркуляры не поступают только по таким исключительным случаям, как разлив воды или крушение на железной дороге. В Коопсоюзе получается от 7 до 12 циркуляров... причем циркуляры эти вовсе не коротенькие, а некоторые на нескольких листах». Обилием инструкций отличался и Колхозсоюз: «в среднем 330-350 директив, указаний, писем, что не дает возможности не только их исполнить, но даже как следует прочитать». Форма отчетности была очень громоздкой. Например, потребкооперация должны была предоставить 73 формы отчетности, из них 53 формы содержали 12483 показателя. Годовая статистическая отчетность районного отдела здравоохранения содержала 13 форм и около 1000 показателей, в развернутом виде она помещалась на 22 метрах бумаги. Птицесоюз ввел ежедневную отчетность, состоящую из 100 вопросов о ходе яйцезаготовок, помимо ежедневной существовали пятидневные телеграфные, письменные и т.п. формы отчетности. Циркулярный шквал был крайне запутан: «В ОблЗУ каждый сектор считает обязанным выпустить в день несколько циркуляров, запросов, отношений и т.д ... Циркуляры ОблЗУ о сах. свекле, МТС идет к нам, тогда как ни МТС, ни сах. свеклы в районе нет. (Карачанский). Ливенский район свиноводческо-птицеводческий, а «областные» мудрецы строят группу совхозов молочно-овощного направления. В результате в головном совхозе для огородов ищут воду 2-й год (Ливны)». При этом отмечалось, что с момента районирования в ливенский РайЗУ не прислали из области ни одного инструктора, ни одного специалиста. Нелепые распоряжения получали многие районы. В Дрозково, не имеющем рыбных водоемов, была спущена контрольная цифра на заготовку рыбы в 240 цт. В деревню Михайловка Ракитинского района в феврале Потребсоюз направил телеграмму срочно произвести обследование прудов в районе, их глубину, берега, плоскость дна, поросль на берегах. Но, как писал инструктор: «Зимой вообще это исполнить нельзя, а к тому же район не имеет прудов» [9, л. 16].
Районы страдали и от «телеграфной неразберихи». Мценское руководство 29 августа получило задание относительно 80% самообложения, 1 сентября задание составило 30% от суммы сельхозналога. Огромная путаница творилась в контрактационных договорах. Вот как инструктор обрисовывал ситуацию в Дрозковском районе: «до сих пор почти на каждую культуры заключаются отдельные договора и выписываются отдельные книжки. Провели контрактацию яровых посевов, через два дня контрактация яиц, через неделю молока, там пеньки, там телят и т. д. В результате по одному и тому же участку и идет непрерывный поток собраний». В Ливнах
план хлебозаготовок менялся три раза, соответственно трижды доводились контрольные цифры до колхозов и земельных обществ [9, л. 17].
Помимо бюрократизации управления, следует отметить и ее милитаризацию. Примером может служить распоряжение Ранненбургского райисполкома, который «по-военному» осуществлял свое руководство: «Председателям Ново-Чемодановского и Митягинского сельсоветов. Вследствие надвинувшейся катастрофы и чрезвычайно большой затяжки и отставанием в уборочной кампании Н. Чемодановского совхоза, что в итоге может грозить огромными потерями в государственном хозяйстве от гибели не совершенно убранного урожая и в целях предотвращения создавшейся угрозы Ранненбургский райисполком предлагает немедленно ввести в 2-х вышеозначенных сельсоветах трудповинность, для чего необходимо выделить Н. Чемодановскому совхозу по 100 чел. трудоспособного населения от каждого сельского совета. Вследствие боевого задания и срочности выполнения последнего предлагаю безотлагательно обеспечить выполнением полностью настоящего распоряжения и об исполнении донести Президиуму райисполкома 14 августа с.г.к. 9 час. утра. Председатель РИКа Кузнецов. Зам. Секретаря Илюшников» [9, л. 18].
Государство, последовательно проводя политику социального раскола в деревне накануне коллективизации, с началом массового ее этапа постаралось заполнить управленческий слой колхозов бедняцко-батрацким элементом. Лояльность колхозных руководителей в глазах партийного руководства неразрывно связывалась с социальным происхождением: залогом успешного управления колхозом считалось бедняцкое происхождение. На 1 мая 1930 г. в правлениях колхозов ЦЧО рабочие и бедняцко-батрацкие элементы составляли 54% [1, л. 179].
Еще одной важной составляющей колхозного руководства считалось присутствие в нем людей, не связанных крестьянскими отношениями, выходцев из рабочей городской среды. Тем более, что некоторые методы колхозного производства власть выстраивала по промышленному образцу.
Расходы на управленческий аппарат были тяжелы для неокрепших колхозов. Это отмечалось уже в июне 1930 г. на II областной партийной конференции: «Все колхозные звенья имеют достаточный аппарат и себя проедают. Ни одного колхозного звена нет, который не был бы дефицитным» [10, л. 245]. В восприятии колхозников управленческий аппарат был создан для того, чтобы наживаться за их счет.
Новые руководители часто пользовались властью произвольным и жестоким образом и относились к колхозной собственности как к своей. «Произвол» в сочетании с «неуважением» к крестьянам были главной темой крестьянских
жалоб и писем во власть. При этом грубость и самодурство были уделом не только нижнего уровня советской партийно-бюрократической системы, они были столь же характерны для вышестоящего руководства, не привыкшего себя сдерживать в отношениях с подчиненными управленцами. Эта ситуация была обусловленная не только образовательным и культурным уровнем управленцев, отчасти она определялась лихорадочными условиями их работы.
Одной из отличительных черт формирования сельской административной лестницы в 30-е гг. была поддержка со стороны центральной власти выдвижения женщин на руководящие посты в деревне. Но на практике женщине трудно было занять на селе руководящую должность, так как традиционно властью обладали мужчины. Большинство крестьян, как и местное руководство, относилось к этому неодобрительно. Многие женщины, занимавшие руководящие посты в начале 30-х гг., были бедными вдовами или батрачками в 20-е годы.
Правления колхозов вызывали много нареканий за неблаговидное поведение, в первую очередь, распространившееся пьянство. Согласно информсводке Колхозцентра от 12.09.1931 г., в ряде колхозов Елецкого района «процветает пьянка и воровство колхозного урожая и средств». Распространенным явлением было обвинение руководства колхозов в бесхозяйственности, пособничестве кулацким элементам, что влекло за собой роспуск и судебные разбирательства [9, л. 87].
Тамбовская газета «Колхозник» летом 1930 г. бичевала «непорядки в колхозах»: «Во главе колхоза им. Шмидт стоят пьяницы и лодыри. Коммуна «Серп и молот» разваливается. Ворошиловцы - колхозники только по имени. Дергач пьянствует, издевается» [11, с. 2].
В моделях поведения колхозной администрации прослеживалось продолжение авторитарной традиции взаимодействия крестьян и власти, сложившейся в период «борьбы за хлеб» и наиболее ярко проявившейся в период коллективизации и раскулачивания. Московские руководители часто были недовольны местной администрацией. Теперь центральная власть могла строже контролировать местную: «Она вводила в берега самовластье общей низовой администрации в ее отношении к колхозам, их правлениям и членам, взнуздывала ею же разнузданную колхозную опричнину в ее отношении к колхозникам.» [8, с. 272]
Таким образом, в начале 1930-х гг. сталинские колхозы находились в поиске форм административного устройства. Проведенная наспех и с огромными трудностями коллективизация спровоцировала практически неразрешимые проблемы в области управления колхозами, их взаимодействия с партийными и советскими властными структурами.
Библиографический список
1. Шарова П.Н. Коллективизация сельского хозяйства в Центрально-черноземной области. 1928-1932 гг. М., 1963.
2. Окуда Х. Деревенские коммунисты во главе процесса раскрестьянивания (1920-е - начало 1930-х гг.) //Государственная власть и крестьянство в конце XIX - начале XXI века. Коломна, 2009.
3. Состав ВКП(б) в цифрах. Вып. IX. М., 1932.
4. ПьяныхМ. Организация труда и его оплата в коллективных объединениях области //Хозяйство ЦЧО. № 1. 1930.
5. ГАОО. Ф. 48. Оп. 1. Д. 278. Л.132.
6. .ГАОО. Ф. 48. Оп. 1. Д. 282. Л.202.
7. ГАОО. Ф. 48. Оп. 1. Д.234. Л.17.
8. Маслов С.С. Колхозная Россия. М., 2007.
9. РГАЭ. Ф. 7446. Оп.2. Ед.хр. 504 «а».
10. РГАСПИ. Ф.17. Оп. 21. Ед.хр.694.
11. Колхозник. 5 июня 1930 г
References
1. SharovP.N. The collectivization of agriculture in the Central black earth region. 1928-1932, M., 1963.
2. Okuda H. The Village where the Communists led process of peasantry (1920s - early 1930s) // State power and the peasantry in the late XIX - early XXI century. Kolomna, 2009.
3. The composition of the CPSU(b) in the figures. Vol. IX. M., 1932.
4. Drunk. M. The labor Organization and remuneration in the collective unions of the region //economy of the Central black earth
region. № 1. 1930.
5. State archive of Orel region. F.48. Op.1. I.278. S.132.
6. State archive of Orel region. F.48. Op.1. I.282. S.202.
7. State archive of Orel region. F.48. Op.1. I.234. S.17.
8. Maslov S.S. Collective Farm Russia. M., 2007.
9. RGAE. F.7446. Op.2. S.U.504 "a".
10. RGASPI. F.17. Op.21. S.U.694.
11. Kolkhoznik. June 5, 1930.
