CC BY
55
ИСТОРИЯ
И.В. Гончарова, кандидат исторических наук, доцент кафедры истории России Орловского государственного университета.
В ПРЕДДВЕРИИ КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ: ОПЫТ КОЛХОЗНОГО СТРОИТЕЛЬСТВА ЦЕНТРАЛЬНОГО ЧЕРНОЗЕМЬЯ
в 20-е гг.
В статье идет речь об опыте организации первых колхозов в 20-е гг. в Центральном Черноземье. Вопреки замыслу партийного руководства, они не были связаны с кооперацией. Приоритетные формы организации - коммуны, ставившие эксперимент с новыми формами быта, были единичными. При создании колхозов революционный энтузиазм вытеснялся прагматическими установками: решение проблемы крестьянского малоземелья за счет выделяемых государством бывших помещичьих земель, сохранение под прикрытием коллективного устава дворянских гнезд, использование кредитов и льгот и др. Накануне коллективизации большинство колхозов не выделялись из сельской округи, были нежизнеспособными образованиями с недостаточным уровнем обобществления средств, низкой производительностью труда и товарностью.
Современное расширение исследовательского поля социально-экономической истории позволяет по-новому взглянуть на ключевые процессы в области аграрной истории. От идеализации, апологетики, мифологизации колхозов и коллективизации научная мысль перешла к объективному анализу на основе ставших доступными источников, корректирующих устоявшиеся взгляды как на модель агарной политики большевиков, так и на особенности ее регионального воплощения. В региональных исследованиях на первый план выступают документы провинциальной партийной элиты: протоколы пленумов, отчеты губкомов, райкомов, окружкомов, переписка с центральными партийными органами, материалы обследования инструкторами ЦК колхозных структур и т.п. Своеобразным "зеркалом негатива" являются сводки ОГ-ПУ Новые документы способствуют новым концеп-
туальным подходам к истории 20 - 30-х гг, в которых акцентируется внимание на преемственности политических и социально-экономических процессов. Условность, ограниченность, временный антикризисный характер действия нэповских принципов способствовали подготовке натиска на крестьянство, трансформации нэпа в политику "сплошной коллективизации".
В 20-е гг. были проведены первые советские эксперименты, в том числе с формой организации крестьянского труда. В черноземной деревне, опустошенной войной, крестьянскими мятежами, нивелированной аграрной революцией, по сути лишенной потенциала к восстановлению, находящейся на пределе возможностей экстенсивного земледелия, создание колхозов в разных вариантах выглядело скорее импровизацией, нежели продуманной политикой. Идеологическое клише
© И.В. Гончарова, 2008
советской историографии относило первые колхозы к "мануфактурному периоду" колхозного строительства. Региональный материал не позволяет отождествлять формы самобытной организации 20-х гг. и бюрократические институты в деревне, ставшие несущей основой государственного социализма 30-х гг. Современные исследователи поднимают проблему адаптации крестьянства к новым условиям за фасадом колхозной жизни [1]. Представляется важным рассмотреть генезис проблемы в 20-е гг. и на региональном уровне. Изучение специфики организации первых колхозов Центрального Черноземья выводит нас на круг проблем, связанных с перспективой их функционирования, корреляции с традиционной общиной, условиями взаимодействия с властными структурами.
Упоминания о первых коллективных объединениях встречаются в документах 1918 г. В Сели-ховской волости 30 семей организовали Парамо-новскую коммуну [2, 477]. Газета "Голос трудового крестьянства" 28 августа 1918 г сообщала о крестьянах Вятической волости, организовавших артели по уборке урожая и обработке земли [2, 488 -489]. "Первые ласточки" коллективного быта были подведомственны государству, с введением нэпа коммуны и артели превращались в кооперативные единицы. В социальном плане преследовалась цель поглотить маргинальный элемент, порожденный распадом промышленности и войной. Рекомендовалось привлекать в первую очередь красноармейцев, вернувшихся с фронта, особенно приветствовались побывавшие в Германии солдаты, рабочие, бывшие военнопленные. В 1918 г. в Городищенской волости солдат Тимофеев, участник I Всероссийского съезда земотделов, комбедов и коммун, вернувшись с фронта, организовал коммуну "Восходящее солнце" [3, 1]. В Мценском уезде во главе почти всех коммун стояли приехавшие в деревню шахтеры [4, 1]. Колхозы должны были служить основой политического и культурного влияния на крестьянское мировоззрение, будучи своеобразным каналом взаимодействия между городом и деревней.
Создаваемые коллективные хозяйства можно было отнести к кооперативным разновидностям с большой долей условности, так как организационно они не были связаны с кооперативной системой по разным причинам: малочисленность, неопределенная специализация, нестабильность, разные целевые установки у организаторов и участников. Последняя проблема обозначилась на съезде коммун в Орле еще осенью 1918 года: "Более пестрыми по составу оказались деревенские коммуны. На съездах коммун в Орле осенью 1918 года обнаружилось разное понимание сущности коллективных хозяйств у инициаторов. Одни участники съезда - люди типа "хозяйственных мужичков" - видели в них лишь способ поправить дела в своих единоличных хозяйствах и ориентирова-
лись на артель. Другие считали коммуны ячейками нового строя и стремились реализовать положения устава коммуны с целью достижения социалистического идеала. Наконец, выделялось и третье течение, особенно заметное в тех уездах, где жили сектанты евангелического толка. Коммунары этого типа хотели создать в коммунах религиозные братства, члены которых были бы связаны христианской любовью" [5, 2].
Социальный статус организаторов колхозов был различным в послереволюционный период и в период нэпа. Коммуны и артели в 1918 - 1919 годах в большинстве случаев создавались бедняками, за редким исключением в них участвовали середняки. Образцовой считалась "Коммуна III Интернационала" Орловского уезда, организованная в августе 1918 года членами Никольской организации РКП(б) из 80-ти беднейших крестьян села Никольского. В 1925 году в состав коммуны входили 24 семьи, 4 одиночки, общая численность составляла 97 человек, большинство из которых принадлежало к беднякам, в подавляющем большинстве это были молодые люди. В коммуне были школа, детдом, 5 молодых коммунаров обучались в партшколе и на рабфаке. Идеологическую работу проводили ячейки РКП и РКСМ. Имелся даже клуб с библиотекой и роялем, с оборудованным красным уголком, где часто читались доклады и лекции для крестьян из округи. Во время революционных праздников устраивались торжественные заседания, проводились демонстрации и митинги, концерты и спектакли. "Словом, коммуна живет новым бытом без всяких старых обветшалых культов, обычаев и суеверий... Внутренняя коммунальная жизнь постепенно налаживается. В коммуне общий стол для взрослых. Отдельное общее питание детей, общий труд и специализированный труд по отдельным отраслям хозяйства, мастерству и ремеслам. Общее снабжение одеждой, обувью и другими предметами домашней жизни. Имеется портняжная мастерская. В ближайшее время дома будут перестроены для правильного нормального планомерного приспособления их для квартир взрослым и для общежитий для молодежи и детей" [6, 74]. Никто из членов "III Интернационала" не имел права производить какие-либо работы без ведома и контроля коммуны, даже в свободное время. Так, по мнению "Орловской правды", должна выглядеть "созидающая пролетарская семья", "семья общих интересов, с одним стремлением - выявить небывалые творческие силы пролетариата" [7, 2].
Однако такие островки коммунистического быта были редкостью. Количество коммун в 20-е гг в целом было незначительно. Например, в Орловской губернии в 1918 г. насчитывалось 56 коммун, в 1919 - 99, в 1920 - 44, в 1921 и 1922 гг - по 18, с 1922 по 1926 г. - 14, 17, 22 и 29 соответственно [8, 12]. Динамика демонстрирует, что по мере угасания революционного угара падал и энтузиазм.
Удержаться в период нэпа им было трудно. В документах тех лет сообщается: "В некоторых коллективах занялись торгашеством разного рода, отсутствие заработков и кредитов препятствует развитию коллективов" [9, 64]. Чаще всего в артелях подобного рода в 20-е годы стремление членов к индивидуальному пользованию подрывало коллективный способ ведения хозяйства, "новый быт" не укладывался в жизненные реалии, скудость средств сворачивала культурные преобразования. Например, в Оптушанской коммуне Орловского уезда: "В коммуне общий стол и общее пользование продуктами. Было заведено правильное счетоводство и отчетность, была устроена школа для детей и летний театр, но теперь за недостатком сил все это временно сокращается". Другие рассыпались и возвращались к "трехполке и бездоходному крестьянскому хозяйству" или же реорганизовывались в товарищества [6, 91].
Наряду с революционным энтузиазмом были и другие мотивы создания первых коммун и артелей. "Среди сельскохозяйственных коллективов России видное место занимают так называемые коммуны, учреждаемые большевиками и бывшими землевладельцами вокруг больших городов", -отмечал В. Тотомианц [10, 169]. В Орловской губернии они подчас создавались бывшими владельцами имений с целью сохранения родовых гнезд, так как для колхозов и совхозов в большинстве случаев отводилась помещичья земля. Успенская коммуна была образована на земле бывших помещиков Казаковых в 1918 году. Организатором и председателем ее стал сам Казаков. В коммуне числилось 99 человек, выходцы из Польши, Поволжья, ранее обладавшие имениями. Трудоспособных было всего 49 человек, в основном крестьян, работавших на бывших хозяев в артели и не порвавших связи со своими хозяйствами. Другой пример. Луначарская сельскохозяйственная артель была образована по инициативе бывшего помещика Лисичкина на месте его прежнего имения. Лисичкин в своей артели объединил 26 человек: 9 бывших владельцев, родственников, проживающих в Москве, Петрограде и Орле, 7 наемных рабочих. В результате родовое имение было спасено от передела, а льготы, предоставляемые Советской властью, пошли на его восстановление [9, 71]. О наличии подобных прецедентов свидетельствует и вопрос к докладчику из зала на Орловской губернской партконференции в 1926 г: "Чем объясняется восстановление некоторых из помещиков в своих имениях?" [11, 17].
Малочисленность первых коммун (в среднем 3 -8 человек) позволила В.В. Кабанову идентифицировать этот вид объединения с традиционной формой временного крестьянского объединения внутри общины - супрягой [12, 76]. В супряги входило 25 крестьянских хозяйств с недостатком скота и инвентаря. Они создавались на один сезон и для определенного вида работ, не имели динамического
развития. Главным стимулом объединения были не туманные перспективы светлого будущего, а реальная нужда. При достатке в хозяйстве крестьянин предпочитал работать единолично, используя труд своей семьи или наемных работников.
С введением нэпа колхозы оказались в системе сельскохозяйственной кооперации. Она, по меткому выражению известного деятеля кооперации Г.Н. Каминского, "в условиях новой экономической политики.возникла как-то сама собой, и пришлось считаться с ней как с фактом" [13, 18]. Возрождение этого вида кооперации в аграрном регионе было обусловлено его прочными традициями, уходящими корнями в начало XX в. Наиболее интенсивно в регионе росли сельхозкредитные, садово-огородные и мелиоративные товарищества, что было обусловлено стремлением крестьянства к улучшению землепользования и увеличению доходности единоличного хозяйствования. Коллективизм этих форм кооперации был принципиально иной природы, чем его расценивали сторонники искусственного насаждения коллективных хозяйств. Он был прямо противоположен коллективизму общины, якобы коренившемуся в самобытности русского крестьянства, привыкшего работать артельно. Он зиждился на личной свободе и инициативе, был тождествен добровольности. Подобные кооперативы являлись не столько коллективами, сколько союзами индивидуалов. Это обстоятельство делало расчет партийных теоретиков на сельскохозяйственную кооперацию как школу коллективизации несостоятельным, вступая в противоречие с ее внутренней сущностью. Собственно колхозы не являются в этом плане исключением из правила. Были часты случаи подчинения колхозов общине. Многие первые колхозы оставались на земле, не выделенной из общества, что не позволяет исследователям рассматривать их как разновидность кооперации [12, 76].
В годы нэпа предпринимались попытки передела собственности на новых социалистических основаниях. Земельное товарищество "Новоприборное" организовалось в 1919 году в форме артели из трех бывших купцов Минаевых, четырех крупных землевладельцев и мещан на бывшей церковной земле и на земле Минаевых. В 1922 году братья Минаевы образовали свое кирпично-известковое товарищество (такое наименование, очевидно, от названия предприятия), отняв с помощью Мценского Уземуправления все имущество и землю у"Новоприборного" земельного товарищества. Некогда малоземельные крестьяне Воробьевы из Козловского района Тамбовской губернии, разбогатевшие на отхожих промыслах, в 1904 г. купили 40 десятин земли. Сохранить свой участок от передела смогли, организовав в 1920 г. колхоз "Новый путь" на уставе артели. Состоявший из одних представителей семьи Воробьевых, "этот патриархальный колхоз считался образцовым и показательным" [14].
Возможность возврата к своей земле и привычному образу жизни вдохновила бывших монашек создать в 1921 году артель "Объединение". Артель была организована на принадлежащей ранее монастырю земле, причем из 142 женщин, ее составивших, 62 были нетрудоспособны. Бывшие монашки дружно наладили работу и возвратились к прежней религиозной практике, отправлению церковных обрядов. И хотя монастырь был официально закрыт, к нему потянулись паломники из крестьянской округи. Монашки сохранили свою иерархию и наделы в деревнях, большое количество земли позволило им содержать родственников и родителей [6, 94].
В отношении коллективных хозяйств "Орловская правда" в 1923 году рисовала "чрезвычайно мрачные перспективы", вызванные не только отсутствием материальных средств, агрономической помощи, проводников "коллективного и кооперативного строительства", но и странной позицией местной власти. "Колхозам нужна моральная и административная поддержка со стороны местной власти, а им угрожают разгромом, как "врагам республики" (подлинные слова одного из председателей сельсовета)" [15, 3]. Поводом для конфликтов колхозов с общинами, единоличниками и местной властью, которая в большинстве случаев в орловской глубинке была подотчетна сельскому сходу, были "лакомые кусочки" - лучшие участки земли, которые передавались колхозам. Примером служит конфликт между земельным обществом и артелью, которая смогла наладить свое производство: "Успехи артели были так очевидны, что у деревенских кулачков сейчас же расширились зрачки на чужое достояние, и они повели работу в сторону ликвидации артели и вливания их земли в общество. Соблазн был велик - сельсовет не выдержал и себя примкнул к кулакам. Таким образом, в лице сельсовета и кулаков организовалась довольно сильная оппозиция, которая всячески старается мешать спокойствию артели, прибегая для этого к самым гнусным способам. Так, например, зазывают в свою пьяную компанию кого-либо из членов артели, принудительно спаивают его самогонкой, а потом избивают и выкидывают, по ночам разрушают артельные постройки, являются в нетрезвом виде к председателю артели и требуют сдачи штампа и печати, препятствуют прогону артельного скота, словом. артель поставлена в такие условия, что никакая работа не мыслима" [15, 3]. При этом в газете отмечалось, что такие случаи не единичны.
Покровительство Советской власти коллективным хозяйствам, предоставление им бывших дворянских усадеб привлекало в колхозы и местных управленцев. Отбросив идеологическую ширму, они часто эксплуатировали землю в свою пользу. В 1922 году в "Правде" серию публикаций о злоупотреблениях мценской администрации открыла статья "Мценские потемки" [16, 2]. Пересы-
лаемые губкомом в ГПУ для расследования, они стали основой для одноименного дела. В 1925 году в материалах по делу "Мценские потемки" рассматривалась деятельность председателя Мцен-ского кредитного товарищества, бывшего эссера Помазкова Василия Осиповича. При его содействии в 1923 году была сдана в аренду на 10 лет усадьба "11-е Волково", бывшая усадьба А. Фета. Арендатор, житель Мценска, некогда богатый лесопромышленник Киселев, получил усадьбу для организации плодпитомника на очень выгодных условиях: "Первые три года ничего не платит, с четвертого уплачивает по 2000 прививок фруктовых саженцев". Предприимчивый Киселев стал извлекать доход из имения различными способами: "За 500 рублей сдал урожай из сада да за 500 рублей двухэтажный дом для детей, привезенных из Орла на лето подышать воздухом и покупаться в речке. Эти же дети у него и на огороде подешевле работали - пололи. К усадьбе принадлежит 11 десятин лучшей усадебной земли. Постройка богатейшая. Арендатор понемногу "использует": снял железо с крыши конюшни, кирпич продает, и все сходит как с гуся вода" [17, 1 - 2].
В письме в "Крестьянскую газету" под названием "Касьяновский царек" рассказывается о председателе волостного исполнительного комитета Тельченской волости Болховского уезда Кузнецове. Женившись на поповской дочери, член РКП(б), "разъезжая по волости на поповском сером жеребце, тов. Кузнецов уже не напоминает собой нашего предвика, а физиономия и ухватка его носит эпоху времен Наполеона Бонапарта, да и сам он от Наполеона Бонапарта в настоящее время не отличается". Болховский Наполеон, используя свое служебное положение, "являясь коммунаром, тов. Кузнецов не прочь также и от коллективизации". Воспользовавшись разделом земельного общества на три части, он расколол среднюю группу на две части и "сам из себя создал 5 группу", выделив для себя лучшую землю. В ответ на подобный произвол "мужики потолкались в земорганах, но везде их не выиграло, и остались с мнением, что "до бога высоко, до царя далеко" [18, 67].
В годы нэпа идейные соображения создания колхозов вытеснялись практическими. Участились случаи аренды совхозов организованными в товарищества середняками и кулаками. В 1923 году по инициативе внука помещика на арендованной в совхозе земле было организовано земельное товарищество Клесовское [6, 99]. Члены товарищества, бывшие кулаки, арендовали у своего же руководителя маслобойный завод на условиях 40% отчислений на ремонт. В марте 1924 года 9 зажиточных семей и 11 семей кулаков организовали в Орловском уезде земельное товарищество "Новый путь" для аренды местного Башкатовского совхоза. Сразу же установили девятипольный севооборот, оборудовали нефтяную мельницу, по-
ставили маслобойку [6, 91]. Естественно, в подобного рода объединениях коллективный устав и совместная обработка земли обозначались только на бумаге. Были случаи образования колхозов общинами с целью аренды прилегающего земельного госфонда (коммуна "Надежда"), что являлось попыткой выхода из условий малоземелья [6, 82]. Иногда колхозы организовывались и на собственной надельной земле, но этот путь не был успешным, такие хозяйства, как правило, самоликвидировались.
Земельный голод в Орловской губернии был мощнейшим стимулом создания коллективных хозяйств, в руки которых передавались бывшие помещичьи усадьбы с постройками, живым и мертвым инвентарем, предоставлялись льготы по семссуде, кредиты. Эти условия привлекали в колхозы предприимчивых крестьян гораздо эффективнее, чем чуждое российской глубинке представление о новом совместном быте. Земельное товарищество "Свободная жизнь", пользуясь льготами, как артель, купило все земельные постройки, находящиеся в усадьбе бывшего помещика Шеншина, построило дома для каждой из 13 семей (118 человек) и использовало по своему усмотрению 251 десятину земли, позабыв про необходимость обобществления инвентаря, выборного совета и коллективной системы ведения хозяйства. Состав этого товарищества "был и раньше из крепких зажиточных мужичков, теперь кулацкий уклон" [6, 97].
В поисках новых земельных угодий крестьяне в обход закона организовывали колхозы, продолжая пользоваться своей надельной землей. Завуалированный передел собственности порождал многочисленные казусы. В Дмитровском уезде был случай организации товарищества "Костобоб-ровское" на купленной через Поземельный банк надельной земле, хотя такая сделка шла вразрез с законом [6, 95]. Дело вылилось в судебное разбирательство между кулаком, купившим землю, и остальными членами товарищества. Часто в колхозах, вопреки уставам, применялся наемный труд.
В новых престижных советских организациях нашли пристанище и стражи порядка Российской империи: среди членов товарищества "Красная звезда" находились бывшие полицейские и жандармы, кстати, это объединение отличалось образцовым делопроизводством [19, 9].
Вопрос об идентификации колхозов в Центральном Черноземье в годы нэпа осложняется их различным функциональным назначением: от идейного воплощения в "зародышах" социализма совместного образа жизни и труда до завуалированной формы сохранения бывших владений. Социальный состав товариществ - самая распространенная форма колхозов, по данным на 1926 г., в Орловской губернии дублировал социальный спектр деревни: 34,5% бедняков, 60% середняков, 5,5% зажиточных [8, 12].
С наступлением политических "заморозков"
1927 - 28 гг. колхозы оказались под пристальным вниманием власти. Партийные и кооперативные органы губернии должны были проделать огромную работу, чтобы "отсталые в своем развитии" [20, 43], часто карликовые организации из 5 - 6 дворов стали прологом коллективизации и демонстрировали ее позитивы орловскому крестьянству. Губернские органы власти не располагали даже четкой статистикой по этому поводу: в конце 1927 г., по данным Селькредсоюза, насчитывался 331 колхоз [19, 32], включая товарищества по совместной обработке земли, при этом 225 объединений не были включены в систему союзной кооперации и именовались "дикими"; в отчетности губернского земельного управления говорилось о 259 колхозах [21, 12]. При этом "высшей формой" коллективного хозяйства считалась коммуна, в губернии их насчитывалось всего 21, включая 8 "диких".
Смотр колхозных рядов, I съезд колхозов, прошел в Орле 10-12 января 1928 г., на нем присутствовали 78 представителей от 69 колхозов -именно столько объединений удалось вовлечь в орбиту политической активности. Делегаты нарисовали губернским властям неблагоприятную картину. Колхозник из "Красной звезды" отмечал: "У нас при условиях колхозной жизни еще наблюдается склонность к индивидуальной жизни. В колхозах еще нет производительности труда. Есть отлынивание от работы." [20, 55]. Склоки, незаинтересованность в результатах работы, пьянство, текучка кадров, низкая трудовая дисциплина, отсутствие учета и контроля - только небольшой перечень проблем коллективного быта.
Классовая политика в деревне и стремление властей произвести колхозы в образцовые организации привели к увеличению кредитования (в 1926/27 г. было выдано 367 тыс. руб.), налоговым льготам, снабжению техникой и инвентарем, ускоренному землеустройству, мелиоративным мероприятиям. Кредиты на фоне часто списываемой задолженности привлекали в колхозы "крепких" мужичков. В социальном составе колхозников было 12% зажиточных, 40% середняков, остальные были представлены беднейшим крестьянством, использовавшим производственные кредиты для внутреннего потребления. Частым явлением были растраты. Успенская коммуна распалась по вине ее председателя, бывшего помещика Казакова, который не смог погасить кредит на сумму 23000 руб. [20, 55]. Объединения ради использования государственных субсидий на фоне слабой финансовой дисциплины, как правило, состоящие из родственников, сохраняющих наделы параллельно колхозному участию, получили название "лже-кооперативы". Местная власть объявила им войну, так же как и "диким", которых пытались насильно вовлечь в кооперативную систему и закредито-вать. Но как ни дискредитировали эти организа-
ции коллективный опыт, не они больше всего волновали власть. Все источники пестрят сообщениями: "степень обобщенности в коллективах слаба" и постоянно падает [19, 72].
По образу жизни колхозы не отличались от округи, разве что более низким уровнем производства. Обследование ГубРКИ констатировало падение товарности колхозов с 1926 по 1927 г. с 34 до 17 % [19, 15]. Инспекция констатировала и большую текучесть кадров, особенно в коммунах, состав обновлялся до 3 раз за 2 года. Первые колхозы губернии оставляли много вопросов открытыми: что делать с детьми (ясли имелись только в "Коммуне III Интернационала") и стариками, содержать которых коллективу было очень тяжело; как установить ответственность и учет при подавляющей неграмотности; как уравнять в правах мужчин и женщин - новое для традиционной ментальности явление, и, пожалуй, самым болезненным вопросом было распределение продукции. В последнем случае было множество вариантов -распределение по семьям, по едокам, по паям, по трудовому вкладу, по затраченному времени, по потребности и т.д.
Под "коллективизацией" в 20-е гг. подразумевалось умение устроиться при новой власти. Косвенным доказательством этого является динамика колхозов губерний ЦЧО в 20-е гг., которая повторяет колебания экономической ситуации в деревне. Допущение арендных отношений, максимальная вовлеченность в рынок вместе с бухаринским "Обогащайтесь!" вызвали устойчивый рост коллективов всех видов: в 1925/26 г. в Воронежской губернии 117,9% по отношению к 1924 г., в Курской - 167%, а оголенная недородом орловская деревня сократила численность колхозов до 54,2%. По всем губерниям рост колхозов, несмотря на обрывочные статистические сведения, был зарегистрирован к 1928 г. По данным на 1 июля, в среднем по ЦЧО рост составил 174,6% по отношению к 1927/28 г. [22]. Это было связано с увеличением кредитования коллективных хозяйств. Примечательно, что к 1928 г. в социальном составе "колхозников" увеличилось количество зажиточных крестьян с 5,5% до 12% [20, 65]. В спецсводку ОГПУ попало высказывание крестьянина об организации колхоза в Курской губернии в 1928 г. из "кулаков и зажиточных": "Один - зажиточный крестьянин, в 1926 г. загнал кооперацию, все время держит на кабальных условиях землю бедняков, второй - кулак, сын которого был в белой армии офицером, в довоенное время имел в банке до 10 000 руб., третий - зажиточный, который занимается эксплуатацией своих односельчан, вот эти-то граждане и будут создавать коллектив, разве это можно допустить." [23, 245].
Одновременно в 1928 г. колхозы стали подвергаться "чистке" от бывших элементов. Резкой критике со стороны Окружкома подверглась не только артель "2-я Луначарская", где сын бывшего
помещика Лисичкина использовал ее как "ширму" для сохранения имущества, прикрываясь от выселения, но и губернские и уездные земельные органы, выдававшие Лисичкину свидетельство как "культурному" хозяину [24, 208].
Участники II пленума Окружкома в октябре
1928 г. весьма нелицеприятно отзывались о существовавших колхозах: "Существующие колхозные хозяйства далеко не коллективны. Кредиты, отпускаемые коллективным хозяйствам, переходят в пользу кулака. Зная, что коллективные хозяйства имеют право на лучшие участки земли, кулаки собирают нужное количество бедняков, организуют колхоз, затем бедняков постепенно выживают". Один из выступавших подытожил: "Несмотря на наши мероприятия, не имеем ни одного показательного колхоза". На пленуме приводились и любопытные примеры поведения коммунистов в "колхозном вопросе". После расформирования колхоза бывшие члены-коммунисты "отрезали себе отруба и как-то обрастают", а в коллективизации по линии партии участвовать не желают или "говорят, что создавать коллектив надо, а сами сидят отдельно" [25; 38, 40, 21].
Своеобразным отчетом о колхозном строительстве, подтверждающим выводы пленума, стал раздел в отчетном докладе Орловского Ок-ружкома ВКП(б) Областному комитету ВКП(б) ЦЧО в ноябре 1928 г. о состоянии дел в округе в связи с районированием [24]. Динамика колхозного движения, отличавшегося "большой неустойчивостью и колебаниями", представлена в следующем виде: на 1 октября 1925 г. в губернии было 4 коммуны, 29 артелей, 44 ТОЗа по совместной обработке земли, 1 машинное товарищество -всего 78 объединений. К 1 октября 1928 г. в округе насчитывалось 7 коммун, 56 артелей, 196 ТО-Зов и 66 машинных товариществ [24, 207]. В отличие от данных Селькредсоюза, на конец 1927 г. здесь фиксируется 143 колхоза против 331, а количество коммун весьма скромно - 7 единиц на конец 1928 г. Из них только 58% являлись членами Колхозсоюза, находясь в зоне влияния государственных структур.
Данные Колхозсоюза и РКИ о социальном составе колхозников демонстрируют относительно устойчивое сохранение в социальной динамике зажиточного элемента в колхозах от 4 до 8%, при этом наибольший процент участия приходился на коммуны (5%) весной или артели осенью (7,6%), куда, очевидно, перекочевали крепкие хозяева после проведенной чистки коммун. Серьезные разночтения в данных Колхозсоюза и Ревизионной контрольной инспекции видны в приоритетном направлении колхозного строительства - привлечении бедняков. Наибольшая концентрация их приходилась на коммуны (75 и 84,5%), но при учете малочисленности этих объединений и более скромном участии в других видах колхозов средний показатель приближался только к половине
состава участников колхозов, по данным Колхоз-союза, и трети - по данным РКИ. Сведения Колхоз-союза обнаруживают увеличение участия в этом процессе середняков с 41,5 до 46,5%, по данным РКИ, летом 1928 г. середняки были основной преобладающей группой - 60%. В масштабах орловской деревни место колхозов было невелико: к ноябрю 1928 г. они занимали 2,1% земли округа, объединив 2,3% крестьянских дворов [24, 208].
Материально-техническая база колхозов почти не отличалась от средней крестьянской обеспеченности. На одну душу в крестьянском хозяйстве приходилось 1,41 га земли, этот показатель в колхозе был немного выше - 1,8 га. При этом 100процентное обобществление земли наблюдалось только в коммунах, в артелях процент обобществления составлял 65,9, а в ТОЗах - 80,8. Еще скромнее главный показатель коллективного быта был в орудиях производства - 38,7% обобществления, по данным на 1 мая 1928 г. Не спешили колхозники расставаться и со скотом - полностью он был обобществлен в 83,4% коммун, 10,5% артелей и 6,2% ТОЗов. Таким образом, хозяйства, владевшие скотом до вхождения в колхоз, не спешили его обобществлять. Как юридические лица колхозы брали кредиты и индивидуально пользовались, распределяя их между членами.
Некоторые колхозы были даже обеспечены тракторами. Из 169 новинок в округе 4 попали в коммуны, 21 - в артели и 27 - в ТОЗы. Но, по всей видимости, технические новшества оставались диковинными излишествами. В докладе сообщается, что при организации тракторного отряда в него были переданы машины из колхозов, "где они не имели достаточной нагрузки". За исключением использования построек, доставшихся от помещиков, колхозы не имели возможности развернуть собственное строительство, в ряде случаев колхозники продолжали жить в своих селах и деревнях, что делало образование колхоза еще более условным. Среди основных недостатков указывались медленный темп обобществления производства, медленное накопление неделимого капитала, отсутствие амортизационных отчислений и организационных планов, уравнительная, лишающая стимула труда оплата по едокам. Таким образом, в основной массе колхозы были экономически несостоятельными организациями, временными объединениями ради использования государственных дотаций, не выстраивающими стратегию развития. Осенью 1928 г, по сведениям Окружкома, участие коллективных и советских хозяйств в товарной продукции Орловского округа не превышало 2% [27, 88].
Стремление пользоваться госсредствами не отождествлялось для колхозников с ответственностью перед государством, являясь поводом для конфронтации с властью. Во время хлебозаготовительных кампаний в конце 20-х гг., несмотря на специальные постановления, колхозы продавали
хлеб частнику. В информационном письме секретаря Орловского окружкома 5 июня 1929 г. приводился пример "недостойного" поведения: "Колхоз "Красный Октябрь" излишки хлеба государству не сдавал, а разбрасывал их по лесу" [26, 21]. Неудивительно, что в директивных указаниях сквозили настойчивые требования "чистки" существующих колхозов.
Некоторые "коммунары" упорно не желали сдавать своих позиций. С 1928 по 1930 г. продолжалась тяжба между местной властью Козловского округа и семьей Воробьевых, составлявших костяк коммуны "Заря социализма", в спор были вовлечены "Колхозцентр" и редакция "Правды". Для рассмотрения правильности "чистки от классово чуждых элементов" направлялись комиссии из Москвы по поручению Каминского.
В 1926 г. колхоз "Новый путь" слился с коммуной "Вольная община", организованной анархистом Реповым. "Заря социализма" (так стала называться новая организация") оказалась многоцветной: в ней преобладали анархический, сектантский и предпринимательский оттенки. Партийное влияние, как отмечалось в докладе московской комиссии, проникло в "Зарю социализма" только на десятом году ее существования, правда ненадолго. Разоблачив одного пьяницу, бывшего "по недоразумению партийцем", Воробьевы усилили свой авторитет среди крестьян. Местные власти во что бы то ни стало хотели зачислить Воробьевых в категорию "кулаков", они стали собирать всевозможные доказательства, показания и т.д. "Воробьевы, в свою очередь, занялись этим же, собирая подписку среди граждан, доказывая, что с 1920 г. они колхозники". Инструктор Колхозцен-тра Чиненов назвал этот колхоз "патриархальным", считая, что получаемые "колхозниками" льготы шли фактически крупному патриархальному хозяйству. Личные средства Воробьевых составляли 50% всех вкладов коммуны. Доступ в коммуну имели только состоятельные крестьяне, при этом вместо общественной работы существовал принцип для новичков: в течение первого года они ничего не получали.
"Нэповские коммунары" чутко улавливали новшества и не были консерваторами. Их молодежь была направлена на учебу в вузы и даже на тракторные курсы. "Зарю социализма" можно привести в качестве редкого примера пользующегося авторитетом в крестьянской среде колхоза. Воробьевы выступали защитниками деревенских жителей от притеснения местного руководства, играли "роль ходатаев при случаях различных перегибов на местах". Нападки местных властей были парированы хвалебными статьями московских корреспондентов в "Правде". "И немудрено, - делал вывод инструктор, - что население больше прислушивалось к Воробьеву, чем к местной организации" [14].
Тенденция создавать коммуны для прикрытия
своих материальных интересов людям, близким к власти, была настолько устойчива, что отдельные эпизоды случались даже в 1928 г., когда курс партии в отношении всех форм самодеятельности заметно ужесточился. В Льговском районе ЦЧО по инициативе местных партработников была образована коммуна "1 мая", среди ее "учредителей" были также агрономы, студенты сельскохозяйственной Тимирязевской академии и лектор школы ОГПУ Дополнили состав коммуны "ряд кулацких хозяйств". Новоиспеченный колхоз противопоставил себя, вопреки всем установкам, местной бедноте, организовавшейся в ТОЗ. До осени
1929 г. коммунарам удавалось получать льготы и избегать налогообложения. Общая сумма налога на всех членов коммуны в случае их индивидуального обложения составляла 2701,17 руб., из которой только зажиточная ее часть должна была уплатить 1647, 59 руб., коммуна же уплатила налог в размере 400 руб. За фасадом коллективизации скрывалось не только почти семикратное сокращение налога, за год грамотные колхозники заняли государственных кредитов на 32 661 руб., превратив их в недвижимость [14].
Таким образом, большинство колхозов Центрального Черноземья накануне коллективизации мало походило на "островки социализма" в деревне. Образование их было тоже своего рода кооперацией, только прямо противоположной "школе коллективизации", направленной не на подготовку деревни к социалистическому, трудно поддающемуся идентификации крестьянским сознанием типу хозяйства, а к новой политической и экономической конъюнктуре, новым "правилам игры", установленным Советской властью. Состояние колхо-
зов, особенно коммун, региона в конце 1920-х гг. не позволяло связывать с ними большие перспективы, власти потребовался другой механизм для реорганизации деревни и популяризации колхозной практики. Первые колхозы обнаружили многообразие форм: одни напоминали фермерские хозяйства, реконструировавшие столыпинский замысел, которым явно препятствовало сужение рыночной инициативы, другие представляли собой нежизнеспособные организации с "госиждивенческими настроениями", зависимые от кредитов, третьи были ширмой для использования государственных средств и льгот. Одним словом, первые колхозы были боковой побочной ветвью социалистического эксперимента над деревней, еще до наступления "великого перелома" демонстрируя его вырождение. Партийные теоретики второй половины 20-х гг не могли не видеть печальный опыт проектируемых организаций. Даже альтернативные модели, как, например, у Бухарина, который рассматривал колхозы как попытку использования дополнительных капиталовложений и материальных стимулов с целью создания добровольных объединений для увеличения объема сельскохозяйственной продукции, разбивались о непроизводительное использование государственных средств.
Эти своеобразные институты требуют дальнейшего изучения и на примере других регионов. Вопрос об условиях победы большевиков в "великом переломе" на сегодняшний день остается открытым. Пролог коллективизации со своеобразным вектором развития выводит нас на проблему утверждения бюрократической колхозной организации в 30-е гг как потенциально чуждой традиционным институтам деревни.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. - М., 2004.
2. Аграрная политика Советской власти (1917 - 1918), документы и материалы. - М., 1954.
3. Беднота. 15 декабря 1918 г.
4. Беднота. 14 января 1919 г.
5. Голос трудового крестьянства. 16 ноября 1918 г.
6. ГАОО. Ф. П-1. Оп.1. Д. 1305.
7. Орловская правда. 2 сентября 1923 года.
8. ГАОО. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 1557.
9. ГАОО. Ф. П-1. Оп.1. Д. 1127.
10. Тотомианц В. Кооперация в России. Прага, 1922.
11. ГАОО. Ф. П-1. Оп.1. Д.1879.
12. Кабанов В.В. Крестьянская община и кооперация России XX века. - М., 1997.
13. ГАРФ. Ф. 5466. Оп.1. Д. 317.
14. РГАЭ. Ф. 7446. Оп. 2. Д. 109.
15. Орловская правда. 14 июля 1923 года.
16. Правда. 21 мая 1922 г.
17. ГАОО. Ф. П-1. Оп.1. Д. 1246.
18. РГАЭ. Ф. 396. Оп. 3. Д. 462.
19. ГАОО. Ф. П-1. Оп.1. Д. 2037.
20. ГАОО. Ф. П-1. Оп.1. Д. 2044.
21. ГАОО. Ф. П-1. Оп.1. Д. 1948.
22. РГАЭ. Ф. 7446. Оп. 2. Д. 34.
23. "Совершенно секретно": Лубянка - Сталину о положении в стране (1922 - 1934 гг). М., 2002. Т. 6.
24. ГАОО. Ф. П-48. Оп. 1. Д. 33.
25. ГАОО. Ф. П-48. Оп. 1. Д. 8.
26. ГАОО. Ф. П-48. Оп. 1. Д. 218.
27. ГАОО. Ф. П-48. Оп. 1. Д. 50.
Goncharova I.V.
ON THE THRESHOLD OF COLLECTIVIZATION: THE EXPERIENCE OF CENTRAL CHERNOZEMYE
KOLKHOZ FOUNDATION IN 1920S.
The article tells us about the experience of the first kolkhoz organizations on the territory of Central Chernozemye in 1920s. Despite the idea of party authorities, they were not connected with cooperative systems. The priority forms of people's labour organization - the communes, trying the new mode of life were single. In the period of kolkhoz foundation revolutionary enthusiasm was ejected by some programmatic ambitions: to solve peasant's shortage of land problem at account of former landowners' estates, allocated by government, to preserve nobles' nests in the forms of collective statutes, to use loans and benefits etc. On the eve of collectivization the majority of kolkhoz organizations didn't stand out against rural surroundings, being formations with poor standards of living, insufficient socialization of the means of production, low labour productivity and goods supply.
