CC BY
49
ФОРМА МОРАЛЬНОЙ рефлексии Е.А. Курносикова
Kumosikova E.A. The form of moral reflection. The author of the article considers the form of moral reflection and suggests language being a form of moral reflection. Language is the condition of the cognitive activity based on reflection and having interpretive character. The author states the principal approaches to language reflection according to which he comprehends his own interpretation of the form of moral reflection.
Моральная рефлексия складывается как целенаправленная фиксация общеобязательности, общезначимости неких познавательных принципов, выступая в то же время судом разума и души. Рефлексивные механизмы должны быть воплощением «достоверности», «оптимальности», «доказательности» относительно самого мироздания. По сути своей рефлексия есть ничто иное, как работа механизмов сознания над проблематизацией, конструированием образов культуры, имеющих фундаментальное значение не только в каждой эпохе, но и в течение всей истории человеческих сообществ. Известно, что у каждого народа существуют свои любимые, повторяющиеся из века в век идеи и образы, сквозные мотивы и типы поведения, устойчивые комплексы представлений, переживаний, умозаключений, которые в совокупности составляют общую, внеисторическую картину, построенную на минимальном количестве культурных констант. Они выражаются прежде всего в языке. Г. Гадамер рассматривает язык как мир, который окружает человека. Без языка невозможны ни жизнь, ни сознание, ни мышление, ни чувства, ни история, ни общество [1]. Язык есть «дом бытия» (М. Хайдеггер) и способ бытия человека. Язык также является условием познавательной деятельности человека.
Все это дает основание нам утверждать, что формой моральной рефлексии является именно язык. Мы полагаем, что обоснованием данного посыла является определение в словаре С.И. Ожегова «формы» как «способа существования содержания, неотделимого от него и служащего его выражением» [2]. Думается, данное определение достаточно аргументированно подводится под наше понимание языка как формы рефлексии.
Концепция языка как «опыта мира» в культурно-историческом контексте» была
предметом пристального изучения в Германии В. Гумбольдтом в ХУНТ в., в России -А. Потебней в XX в. и др. В контексте культуры человек выступает как «говорящее существо», деятельность которого сопряжена, прежде всего, с речевым осмыслением всех видов опыта. Неслучайно сложилась традиция разделения культур на «говорящие» и «немые» (А. Потебня, Г. Федотов,
Г. Флоровский, М. Бахтин).
В творчестве А.А. Потебни обращено внимание на генетическую сущность языка, мышления относительно мира. Обладание речевыми механизмами - словом, понятием, категориями, суждениями, умозаключениями -означает владение знаниями действительности. Соответственно познание, осуществляемое на фундаменте рефлексии, приобретает герменевтический характер.
У Г.Г. Гадамера «языковой опыт мира «абсолютен», ... поскольку охватывает собой всякое в-себе-бытие, в какой бы связи (отношении) оно ни представало перед нами. Языковой характер нашего опыта мира предшествует всему, что мы познаем и высказываем в качестве сущего. Основополагающая связь между языком и миром не означает поэтому, что мир становится предметом языка. Скорее то, что является предметом познания и высказывания, всегда уже окружено мировым горизонтом языка» [1, с. 5-19].
В концепции А.А. Потебни коммуникативная функция языка выражается самой общественной природой языка. Слово, по мнению Потебни, является продуктом не только индивидуального сознания. Для того чтобы некая совокупность звуков стала явлением языка, необходимо внедрение этих звуков в социальную жизнь, ибо «общество предшествует началу языка. Коммуникативный процесс аналогичен, и понимание всегда предполагает непонимание, поскольку каж-
дое речевое высказывание суть творческий акт» [3].
О.А. Донских, в отличие от Потебни, считает, что началу рефлексии предшествует слово [3]. А. Потебня утверждает, что рефлексия появляется вместе с речевым обозначением соответствующего объекта словом. Данное утверждение, безусловно, справедливо в случае сознательного введения термина. Так, например, употребление термина «парадигма» Т. Куном можно считать фиксацией определенного уровня осознания механизма научной деятельности в некоторых его константах. То же можно сказать и об употреблении термина «логос» Гераклитом в значении закона, всеобщего принципа. Заметим, что и в том, и в другом случае использование данных слов является искусственным, т. е. они употребляются в значениях, далеко не совпадающих с теми, которые эти слова имели в естественном языке. Появление же некоторых слов в обыденном языке оказывается искусственным в редчайших случаях. Именно это существенно усложняет ситуацию. Но в то же время О.А. Донских пишет, что «появление слова, очевидно, лишь предпосылка для осуществления рефлексии, но не показатель того, что она уже является реальностью. Разные слова, к примеру, имеют разные референты, и носитель языка четко их отличает; но это еще не значит, что носитель языка способен разграничить эти референты на понятийном уровне. Следовательно, появление слова -недостаточный критерий рефлексии в общем случае. Приходится ввести более сложный критерий, который, в свою очередь, заставляет сузить первоначальное определение рефлексии. Очевидно, говорить о рефлексии можно только в том случае, когда осознание предмета в его определенности становится необходимым элементом деятельности с этим предметом» [4].
Рефлексия же по поводу языка занимает особое место в силу специфики своего объекта, так как язык, являясь знаковым образованием, не может подвергаться рефлексии до того, как он получит, наряду с устной, иную форму своего существования. Неслучайно мифологическое сознание отождествляет язык либо с органом, его производящим, либо с предметным его содержанием. В первом случае язык оказывается в одном ряду со слухом, зрением и т. д. Насколько далеко
простирается это отождествление, видно хотя бы из того, что египтяне «были уверены, что речь производится непосредственно языком и для того, чтобы научиться другому языку, следует просто изменить положение языка во рту, «перевернуть» его» [5]. Во втором случае язык сливается с обозначаемым им миром предметов. Отсюда, собственно, и вырастает убеждение в физическом единстве имени и референта, доходящее до того, что вместо лекарства врач мог давать разведенный в воде пепел сожженного предмета, на котором предварительно писалось название этого лекарства.
Видимо, это отождествление стало возможным преодолеть лишь благодаря возникновению письменности. Причем имеется в виду именно письмо, т. е. система знаков для обозначения языковых единиц - слов, морфем, звуков, а не предписьменные системы, содержанием которых были сами объекты. Неслучайно поэтому грамматику создали древние греки, обладавшие наиболее совершенной системой фонематического письма, системой, которая в принципе ориентируется лишь на реализацию плана выражения. В то же время само появление письма еще не вело механически к размышлению над языком, -пишет О.А. Донских, - толчком к рефлективному движению (но еще не к рефлексии в заданном выше значении) становилась, как правило, следующая ситуация. Эволюция естественного языка или переход к другому языку делали тексты раннего времени непонятными для основной массы читателей и слушателей. Появлялась необходимость комментирования, а она требовала пристального внимания к элементам языка. Начинается исследование глосс, составление словарей и др. Подобную ситуацию мы встречаем в Месопотамии, в Египте, в Древней Греции. Формулируя сущность данной ситуации, можно сказать, что одно и то же содержание (скажем, древний эпос) может иметь разные способы языкового выражения. При этом обычно отдается дань мифологическим представлениям о физическом единстве имен и референтов, и более древний способ выражения признается единственно правильным, а другой - искаженным.
Хотя письмо, безусловно, необходимо для рефлективного движения, само оно еще долгое время отождествляется со звуковой
формой языка. Это хорошо видно на примере грамматических категорий, введенных Демокритом, - буква, слог, имя, речение, предложение. Здесь буква, которая представляет собой элемент письма, выступает в качестве элемента языка, а отсутствие морфемы - минимальной единицы смысла - еще более убеждает в том, что данный ряд родился в результате рефлексии над письмом, отождествленным со звуковой оболочкой языка. Понятийное разделение письменной и устной форм языка становится возможным только в рамках рефлексии следующего уровня - по поводу грамматики.
Различные исследователи высказывают разные мысли в данном контексте. Мы согласны с А.А. Тюковым, который предлагает рассматривать рефлексию, отталкиваясь от принципа коммуникации деятельностных позиций, и описывать ее как особые процессы и морфологические образования, связывающие сферы сознания и мышления, что не противоречит вышесказанному [6]. Рефлексия оказывается сознательным деятельностным процессом, в самых разнообразных формах, создающим субъективное инобытие деятельности. Этот процесс организован языковыми средствами, и поэтому рефлексия не всякий сознательный процесс, а только тот, который организован мыслительно и направлен на деятельность как на свой предмет. Эти характеристики в своем определении рефлексии подчеркивал Гегель, утверждая, что «...рефлексия есть движение мысли, выходящее за пределы изолированной определенности и приводящее ее в отношение и связь с другими определенностями» [7].
Мы полагаем, язык тесно вплетается в деятельность, обслуживает ее. Так, рассматривая структуру познавательного акта в процессе познавательной деятельности, мы неизбежно приходим к рассмотрению языка, в котором эта деятельность отражается и выражается. Мы считаем, что грамматика редуцирует язык к системе представлений, которые предшествуют в рефлексии языку порядок: семантику, синтаксис, морфологию, фонетику, в которых возможны именно эти представления, а не другие, и возможно видеть именно эти объекты, а не другие.
П.А. Флоренский четко сформулировал онтологический статус слова, связывая его с рефлексией: «...Слово есть познающий субъ-
ект и познаваемый объект,... сплетающимися энергиями которых оно держится. Путнику, стоящему на одном берегу, разве мост не протягивается другим берегом, распространившимся до него самого. Это - отрог ему другого берега... А если бы путник был уже на другом берегу, то мост представительствовал бы пред ним за берег противоположный. Так и слово, этот мост между Я и не-Я. Рассматривая с берега не-Я, то есть из космологии, оно есть деятельность субъекта, а в ней - сам субъект, вторгающийся в мир...
Напротив, рассматривая слово с берега Я, - свое собственное слово, под углом психо-гносеологии, мы можем и должны говорить о нем: «Вот она - познаваемая реальность, вот он - познаваемый объект. А когда мы установили себе, что слово - это самый объект, познаваемая реальность, то тогда через слово мы проникаем в энергию ее сущности... Слово есть самая простая реальность, словом высказываемая» [8].
Значение слова выступает как таковое, по-нашему мнению, только в контексте познавательных отношений.
А.Н. Леонтьев в своей статье «Смысл феномена смысла и его статус» трактует значение слова через рефлексию над смыслом. Им отмечается, что «в системе психики субъекта мы имеем дело всегда с личностносмысловыми образованиями, а значение, как бы широко мы его ни трактовали, выступает в ней, с одной стороны, как социальный инвариант смысла, а с другой - как непосредственный предмет рефлексии над смыслом (естественно, эти два аспекта органически связаны друг с другом) [9].
Рефлексия по поводу языка занимает особое место в силу специфики своего объекта, т. к. язык, являясь знаковым образованием, не может подвергаться рефлексии до того, как он получит, наряду с устной, иную форму существования, а именно деятельностную. Рефлексия оказывается сознательным деятельностным процессом, который организован языковыми средствами. Поэтому рефлексия - не всякий сознательный процесс, а только тот, который организован мыслительно и направлен на деятельность как на свой предмет. Рефлексия над языком имеет громадное значение для развития культуры в целом: каждый народ в своем языке и типе духовности моделирует определенные объ-
екты познания, которые фиксируются, прежде всего, в истории именно этим народом.
1. ГадамерГ.-Г. // От Я к Другому: сб. переводов / под ред. Т. Шитцовой. Мн., 1998.
2. Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 1989. С. 699.
3. Потебня А.А. Слово и миф. М., 1989. С. 156.
4. Донских О.А. // Проблемы рефлексии. Новосибирск, 1987. С. 220.
5. История лингвистических учений: Древний мир. Л., 1980.
6. Тюков А.А. // Проблемы рефлексии в научном познании. Куйбышев, 1983. С. 69.
7. Гегель Г.В.Ф. Философия духа: Соч.: в 14 т. М., 1954. Т. 4. С. 206.
8. Флоренский П.А. // Из лекций по истории философии. Сергиев Посад, 1917. Вып. 1.
С. 136.
9. Леонтьев А.Н. // Мир психологии. 2001. № 2. С. 16.
Поступила в редакцию 7.12.2006 г.
ФИЛОСОФСКИЙ И ПРАВОВОЙ ДИСКУРСЫ В ПОНИМАНИИ СУБЪЕКТА И ОБЪЕКТА
Е.В. Гончаров
Goncharov E.V. Philosophical and legal discourse in subject and object interpretation. The author of the article makes an attempt to research into the phenomena of subject and object from the point of philosophical and juridical approaches, possible connections between them, their qualitative and quantitative constituents. It is shown how the concepts “subject” and “object” possessing the totality of essential features significant on one level, maintain or lose significance on another level getting different features not revealed before. That enriches the content and original significance of the analyzed categories.
Философия помогает нам увидеть всеобщее целое - в единичном и, напротив, рассматривать единичное как часть всеобщего. В связи с чем является целесообразным рассмотрение отдельных феноменов правовой реальности с помощью более глобального философского и предметно-конкретного правового подходов. И, естественно, мы не можем утверждать, «будто только философия формирует все содержательное богатство наших знаний о праве» [1]. Философия, выступая в качестве всеобщей методологии, позволяет схватывать предмет в его целостности, в идее, а содержание знаний о предмете приобретается путем научного познания конкретных явлений и процессов.
Нас интересуют философский и правовой взгляды на проблему субъекта и объекта и их соотношение между собой.
На протяжении истории философии трактовка субъекта существенно меняется, смещаясь из области онтологии в сферу гносеологии. Если Аристотель трактует субъект как индивидуальное бытие, первосубстан-цию, то в Новое время субъект преимущест-
венно рассматривается как познающее сознание. Г. Гегель синтезирует гносеологические и онтологические измерения. И подлинным субъектом у него является Абсолют, который объективирует себя в истории, одновременно выступая как субъект и объект познания. В философии XX в. возникают попытки отбросить термины «субъект» и «объект», но избавиться от предельных категориальных смыслов, в «пространстве» которых рационально осмысляется познавательный процесс, невозможно в принципе. На смену им придут другие категории, несущие аналогичную смысловую нагрузку.
На основе анализа существующих концепций под субъектом следует понимать источник предметно-практической и познавательной активности.
Субъектом является, прежде всего, индивид. Именно он наделен сознанием, ощущениями, восприятиями, эмоциями, способностью оперировать образами, самыми общими абстракциями; он действует в процессе практики как реальная материальная сила, изменяющая материальные системы. Но
