CC BY
129
Штерн М.С. (Омск)
ФОЛЬКЛОРНЫЕ МОТИВЫ И ОБРЯДОВАЯ СИМВОЛИКА В ЛИРИКЕ И.БУНИНА
Отличительная особенность русской поэзии XX века - ее включенность в разнообразные культурные контексты - художественные. Философские, религиозные, без учета которых невозможна адекватная интерпретация поэтического произведения. Контекст становится элементом художественной системы, он, по существу, входит в состав текста. Эта черта новой поэзии своеобразно проявляется в лирике Бунина, который долгое время считался архаистом, классиком, стремившимся противопоставить принципы традиционной поэтики эстетическим новациям модернистов. И все-таки у Бунина есть такие тексты, содержание которых раскрывается во всей глубине только в культурологическом контексте. Это небольшие лирические произведения: "Петров день" (1906), "Старик у хаты веял, подкидывая лопату..." (1903), "Канун Купалы" (1903).
Время действий, изображенных в стихотворениях, приурочено к крупнейшим христианским и языческим праздникам летнего цикла: Иван Купала, Петров день и Спас. С каждым произведением связана особая атмосфера, лирическая тональность, стилевая манера.
В стихотворении "Петров день" Бунин передал двойственность мифологического персонажа -русалки, до сих пор неоднозначно оцениваемого этнографами - фольклористами. Одни характеризуют русалок как нечистую силу, действия которой всецело направлены во вред человеку; другие видят в русалках духов природы, иногда даже стремящихся помочь человеку в его бытовых делах [1]. А.Н.Веселовский и Е.В.Аничков считали, что слово "русалка" происходит от названия праздника Русалий, в период которого чествовали души умерших. Покойников хоронили в языческую пору на горах, в лесах, на распутьях, спускали в воду; оттого галицкие мавки представлялись живущими на горных вершинах, как наши русалки - качавшимися на деревьях. На души умерших, которых чествовали во время Русалий, перешло название праздника.
Д.К.Зеленин рассматривал русалок как залежных покойников: женщин и детей, умерших насильственной смертью. По трактовке Л.Н.Виноградовой, приуроченность появления русалок на земле к поре цветения злаков указывает на определенную связь между вегетацией растений и душами умерших. Пребывание в ржаном или конопляном поле мотивировалось тем, что, по народным поверьям, русалки защищают посевы и содействуют цветению и урожаю [21.
Бунинский текст связывается в нашем сознании с представлением о русалках как о душах умерших, а не духах природы. Дело не только в их "вредности" « вредить могут и лесные духи. Бунинские русалки связаны с небытием, с миром смерти. Они не шаловливые гостьи, а полные печали, страха, бесприютные души: Девушки-русалочки,/Нынче наш последний день! [3]
Так отмечен не только конец русальной недели, но и конец пребывания в земном мире, среди прекрасной природы. Третья строфа стихотворения, в котором автор дает картины природы, лесной пейзаж, особенно насыщена тропами, причем эти тропы (в основном, эпитеты) отнюдь не фольклорного характера. Им свойственна характерная для бунинского стиля живописность, игра оттенков и полутонов, синтез зрительных, звуковых и осязательных восприятий.
Море сизое холодного леса.../Вдоль по жемчугу, по сизому травы.../На ранний свет на серебряный рассеет... ./ Звонко стало по лугам.../Забелела речка в сумраке, в алеющем пару.../ Холодна трава седая, вся медовая, густая../Пнями пахнет лес березовый... (I, 264)
Языческое упоение звуками, красками, стихийное буйство движения, танца, игры - одна из граней образа мифического персонажа в бунинском стихотворении. В целом на образе русалки лежит печать отверженности ("мы нагие, всем чужие..."), краток миг ее пребывания на цветущей земле, ждет ее "темный", "слепой" омут.
Интересна пространственно-временная организация лирического текста Бунина. Последний день пребывания на земле - так задана точка отсчета времени. Ожидание преследования: "собираются с дубинами мужики из деревень...". После упоительных игр и хороводов снова напоминание: "Да идут на нас с дрекольем из села...". Бесконечное светлое пространство земли (речка, долина, поле), воздушное пространство, стихия полета, движения, танца - все это в заключительной строфе внезапно, словно по волшебному мановению, исчезает, меняется сам образ мира. Вместо предрассветной прохлады, торжества водной стихии, явленной в многочисленных образах (речка, туман-пар, жемчужная роса, даже поле овса - сизое, как море), вдруг возникает ощущение жары: Жарко в небе солнце божье /На Петров играет день, /До Ильи сулит бездожье, / Пыль, сухмень - /Будут знойные зарницы / Зарить хлеб/Будет омут наш, сестрицы, / Темен, слеп!
Бунинские русалки - бедные изгнанницы божьего мира. В их облике появляется что-то детское, беззащитное: они называют себя сестрицами и у них есть няня. Солнце иссушает землю и омут, их последнее пристанище. В мифопоэтической картине, созданной Буниным, русалки - малые божества, побежденные и вытесненные из мира Солнцем, нечто вроде малых божеств античной мифологии, нимф, наяд и нереид. Они не служат верховному божеству, в отличие от персонажей греческой мифологии; их отношение к Солнцу амбивалентно. Они радуются рассвету, пробуждению земли. Но русалки - ночные существа, любящие тьму леса и бездонную глубину вод. Божье солнце, Божье око, сжигающее землю и высушивающее их омут, враждебно им. "Омут слеп" - "омут - склеп образ, навеянный заключительной строкой стихотворения.
Примечательно, что в бунинском тексте сохранены фольклорно-мифологические символы смерти: это пространственные образы вод и деревьев, осмысляющиеся в народной культуре как пути перехода из мира на землю и обратно. Сам путь передвижения русалок в пространстве, их причудливые прыжки, из речки - на долину, по березовому лесу - на равнину, на откосы, на опушки берез... - путь из мира, в небытие, в призрачное существование, отверженность: Мы нагие, всем чужие. /На опушке, на поляне, /Бледны по пояс в пару... (I, 265)
Строчка "Да идут на нас с дрекольем из села" требует комментария для современного читателя. Среди совершаемых в семик русальных обрядов можно различать главных: "похороны русалок" и "проводы русалок": Жарко в небе солнце божье /На Петров играет день..
На Руси Петров день, как и Иван Купала, связан был прежде всего с солнечной символикой. Было поверье, что солнце в этот день играет, т.е. переливается разными цветами или скачет по небу вверх-вниз. С вечера, захватив еду, молодежь (а в 1-ой половине века и пожилые крестьяне) шла на горку, где всю ночь гуляли, жгли костры и ждали солнечного восхода, т.е. "караулили солнце".
С обычаем "караулить солнце", приветствовать его, по-видимому, уже давно сочетались действия, имевшие целью оградить село от злых сил. У Бунина этот обряд используется в качестве мотивировки, объясняющей вражду между русалками и солнцем; значение его поэтически переосмыслено: в солнечном жаре для русалок есть нечто иссушающее, мертвящее; мы проникаемся тем же отношением к солнцу, что и русалки. Этот смысловой оттенок усиливает звучание мотива смерти и вносит в образ прогоняемой "нечисти" нечто трагическое. Резкий контраст ослепительного, иссушающего света и темного, иссыхающего омута придает сакральный, таинственный смысл мифопоэтической картине, в которой представлено не только противоборство людей и нечистой силы, но и противостояние божеств: светлого, торжествующего, и темного, изгоняемого. Однако эмоциональный тон финала двойственен, торжество солнца показано и осмыслено с точки зрения темной силы, как неизбежное, закономерное и вместе с тем несущее страдание и смерть. Двойственная природа русалки - этого женского демонического персонажа - у Бунина выражает таинственную игру жизни и смерти, их взаимосвязи и противоборства.
Стихотворение "Старик у хаты веял..." не имеет отношения ни к фольклорным, ни к апокрифическим жанрам. На первый взгляд, перед нами жанровая сценка. Несмотря на бытовой характер описываемой сцены и нейтральность образов, присутствующих в ней, по прочтении первой строфы стихотворения возникает ощущение трагичности происходящего. Не случайно автор подчеркивает возраст лирических персонажей (старик и старуха). Трагический мотив присутствует в описании одежды (старуха в черной плахте). "Плахтой" называлась кустарная украинская ткань, полосатая или клетчатая, четырехугольный отрез ее носился в качестве юбки. Черный цвет не был характерен для этого вида одежды, В Бунинском тексте эта необычная цветовая деталь становится знаком траура. Символично, на мой взгляд, и упоминание о лопате. В фольклорном восприятии древних славян лопата считалась не только орудием труда в сельском хозяйстве, но и важным инструментом, связанным с траурной символикой. Особенно ясно это видно из подблюдных песен которые пели при гадании на Рождество. В тех песнях, которые сулили смерть, обязательно присутствовал образ лопаты. Обведение каймой тоже считалось траурным действием. Сочетание белого цвета с голубым имеет символическое значение. В народном костюме это знак траура. Таким образом, первая строфа насыщена символикой смерти.
Вторая строфа - изображение солнечного заката вступает с первой в сложные, неоднозначные смысловые отношения. Кажется, что мотивы смерти, завершенности, безысходности, замкнутости, присутствующие в описании человеческих действий, совершенно не свойственны для изображения природы. Уходят траурные цвета, зато во множестве оттенков и вариантов появляется розовый цвет.
И солнце, розовея, в степную пыль садилось... /Ихата молодела - зарделась, застыдилась... (I, 185)
Разнообразные тропы (эпитеты, олицетворения, метафоры, сравнения - на таком небольшом пространстве текста) превращают жанрово-бытовую сценку в сказочное действо, передающее единство ритма природной и человеческой жизни. Олицетворение природы внушает нам чувство бесконечной красоты, бытие торжествует над смертью, и тем неожиданней оказывается концовка небольшого стихотворения, его последний образ, особо акцентированный: И солнце, розовея, в степную пыль садилось -/И тени ног столбами ложились на гумно, / И хата молодела - зарделась, застыдилась -/И празднично блестело протертое окно (I, 185)
В славянской мифологии окно - часть дома, которая наделяется многообразными символическими функциями. В поминальных обрядах через окно осуществлялось общение с душами умерших. В причитаниях смерть влетает в окно черным вороном или сизым голубком. В снотолкованиях увидеть во сне дом без окон" - к смерти. "Гроб" как безоконное жилище мертвеца противопоставлен дому, где обитают живые [4] "Окно" - знак выхода в жизнь и в смерть, амбивалентный образ. В стихотворении Бунина "окно" с его праздничным блеском - также амбивалентный образ, выражающий, если воспользоваться поэтической формулой Александра Блока, "нераздельность и неслиянность" жизни и смести. Упоминаемый в тексте святой Спас - это, конечно, третий Спас, называемый в народе хлебным или Спожинки, так как по срокам (16 августа по старому стилю) он как раз приходится на время заготавливания хлебных припасов, уборки урожая. Это последний Спас, время ранней осени, приближающей к концу годового цикла Осень последний всплеск жизни накануне умирания, знакомый нам по лирике Пушкина и Тютчева, Фета, Блока. Ахматовой. Через фольклорные ассоциации этот мотив обнаруживается и в бунинском стихотворении.
В стихотворении "Канун Купапы" Бунин оригинально осмыслил двойственность этого крупнейшего языческого праздника. Церковное влияние на него выразилось лишь в присоединении к Купале имени Ивана Крестителя, а обряды и песнопения, сопровождающие его, никакого христианства в себе не несут. Весь праздничный ритуал насыщен обрядами языческого свойства. В бунинском стихотворении, с одной стороны, представлены евангельские персонажи (Богородица, Христос), с другой - языческие обычаи (собирание трав). Богородица собирает травы в Купальскую ночь и сносит их к престолу Христа. Мы видим, что она занимается языческим, даже колдовским делом.
Как известно, многочисленные обычаи и предания, связанные с растительным миром, -характерная примета Купальского праздника. На первый взгляд, может показаться, что Богоматерь, собирающая травы, - оригинальный бунинский образ, но и этому мотиву нашлись фольклорные параллели и, как ни странно, почти на цитатном уровне. Такой мотив встречается, например, в заговоре. Вероятно, что сам мотив "Богородица, собирающая травы" подсказан Бунину заговорами. День Купалы считался в народе праздником солнечного огня - его очищающей силы. В середине июня солнце выше всего стояло в небе, день был самым продолжительным,- и все в природе вбирало чудодейственную силу солнечных лучей. И действительно, судьба растительности после Иванова дня - быть скошенной или повянуть под палящими солнечными лучами. Интересно осмыслены Буниным мужское и женское начала. Женщина Богоматерь оплакивает земную красоту трав, которые неминуемо должны погибнуть. Бунин представляет женское начало темным, ночным, но, с другой стороны, Богородица пронизана лучистым светом ("Как туман бела ее одежда", "голубые очи словно звезды"). Чередование темных и светлых цветовых гамм характерно для всего бунинского стиха, эпитет в словосочетании "застят ели черной хвоей" продолжает цветовую гамму темной рощи, эпитеты "золотой венец" и "голубые очи" перекликаются по цветовой гамме с глаголом - сказуемым "белеет" стихотворного зачина. Церковная лексика ("золотой иконостас"), используемая в стихотворении, подчеркивает возвышенность и торжественность происходящего. Светоносная сила любви связана с Христом - мужским началом.
В стихотворении Бунина утверждается торжество солнца - жизни - Христа над тьмой и смертью; тем самым осуществляется своеобразный синтез языческой и христианской символики.
Подводя итог, можно сказать, что фольклорно-этнографический комментарий позволил нам установить тематические и образно-стилевые связи между, казалось бы, разными текстами.
Маленький цикл демонстрирует существенные особенности миросозерцания Бунина: сочетание христианского и языческого начал, представление о природе как космической жизни, преклонение перед красотой земного бытия при острейшем переживании его бренности, конечности.
Примечания
1 Виноградова Л.Н. Русалки // Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М., 1995. С. 337-338.
2. Виноградова Л.Н. Русалки// Там же.
3. Бунин И.А. Собр. соч.: В 9 Т. Т.1. М., 1965. В дальнейшем ссыпки даются по этому изданию с указанием тома и страницы в скобках.
4. Топорков А.Л. Окно // Славянская мифология. С. 286.
