CC BY
247
ЯЗЫЧЕСКИЙ КОСМОС В РАННЕМ ТВОРЧЕСТВЕ ГОГОЛЯ
П. Ф. Маркин Барнаул
Отношения древнеславянской мифологий с национальной словесностью складывались не просто. "Высокая литература" прошла мимо мифологии языческого феномена, в силу своего Историко-культурного развития.
Писателем, впервые по-настоящему приобщившим литературу к национальным основам, освоившим не только фольклорные, но и мифологические пласты, явился А.С. Пушкин [1]. Его осмысление язычества принял и продолжил Н.В. Гоголь, творчество которого приходится на 30-40-е годы XIX века.
Характерной приметой романтизма этой поры явился повышенный интерес к национальной истории, традициям, фольклору, которые становятся сюжетной и образной основой произведения, способом постижения духа народа, его национальной психологии и характера. Именно в это время выходит "Двойник, или Мои вечера в Малороссии" А. Погорельского, повести и рассказы О. Сомова ("Малороссийское предание"), "Святочные рассказы" Н. Полевого, "Страшное гадание" А. Бес-тужева-Марлинского и др.
На этом фоне появление "Вечеров на хуторе близ Ди-каньки" - первой книги Н.В.Гоголя - было воспринято как продолжение интереса литературы к изначальным истокам. Действительно, создавая ''Вечера ...", Гоголь тщательно работал над фольклорно-мифологической основой повестей, входящих в сборник. В письме к матери ой просит "сообщать обычаи и нравы Малороссии ...",
что известно о гаданиях, духах, домовых ... подробно и с названиями" [2]. Обращаясь к фольклору, писатель через него постигает глубинные мифологические истоки, отражающие национальное самосознание и менталитет славянина. Миф для Гоголя - не экзотическое обрамление
и национальный "сарафан", а органическое содержание жизни. Идеальное у него, в отличие от романтиков, содержится в самой действительности, не является оппозицией пошлой, бездуховной среде. 0б этом свидетельствует и жанровая специфика не-
которых повестей "Вечеров ...", имеющих уточнение: "Быль, рассказанная дьячком". "Быль", "быличка", "бывальщина", по определению В.Я. Проппа, - "это рассказы, отражающие народную демонологию ... о леших, русалках, домовых, мертвецах, привидениях ..." Уже название их говорит о том, что в них верят. Сюда относят также рассказы о чертях, об оборотнях, ведьмах, колдунах, знахарках и т.д. [3].
Имитацией реальности происходящего является и нарочитое уточнение писателем времени, места действия, обстановки, деталей т.п. Например, точная топография "Сорочинской ярмарки": "Один из дней жаркого августа тысяча восемьсот ... Да, лет тридцать будет назад, тому когда дорога, верст за десять до местечка Сорочинец, кипели народом" [4]. Все это направлено на создание особого мира, уходящего корнями к языческому мировосприятию с характерным для него верованиями и нормами поведения. При этом Гоголь опирается не столько на отдельные фольклорно-мифологические образы, сколько на заключенный в них дух национального сознания. Именно это позволило Г.А. Гуковскому назвать "Вечера ..." "Телемским аббатством" и "украинским островом Утопией" [5].
Человек в этом мире еще не выделил своего я" из коллектива, не личностью в субъективно-психологическом смысле слова. В "Вечерах ..." Гоголь интегрирует мифологическое в обыденное, прочное, создавая особое пространственновременное измерение, где причудливо переплелись христианское и языческое, высокое и низкое, светлое и темное. Особо" следует отметить "скрытый компромисс" между язычеством и христианством, что, впрочем, весьма точно отражало взаимоотношения двух религий в славянском религиозном сознании.
Это мир безграничного хронотопа, ассоциированный в безграничность языческого космоса. Не случайно, в "Сорочинской ярмарке" свадебное веселье перекликается с фольклорным "пир на весь мир": "Все неслось. Все танцевало". У Гоголя нет замкнутого пространства. Границы его "Телемской обители" открыты, из нее и к ней ведут множество дорог. Заметим, что мотив дороги станет у позднего Гоголя принципиальным, явится способом пространственно-временного мышления.
В этом мире есть свои берегини и свои упыри. И даже
персонажи языческой "низшей" мифологии (черти, колдуны, ведьмы и т.д.) вовсе не мистифицированные, а вполне обыденные существа. Они не пугают, являясь одним из проявлений этой естественной жизни. Это мир открытый и уравновешенный, в котором добро и зло строго симметричны. В "Вечерах ..." первый и последний раз предстанет гармония светлого и темного начал, знаменующих для писателя единство и цельность первозданного мира. Здесь Солнце, Звезды, Луна, Вода, Воздух -все, как в первый день творения ("Звезды горят и светят над миром", "Земля вся в серебряном свете"). Здесь все пронизано светом, цветом, звуками. Шумит и бурлит какофонией звуков ярмарка ("Сорочинская ярмарка"), смехом, шутками парубков улицы предрождественской Диканьки, красками и светом сверкает "Днепр при ясной погоде ("Страшная месть"). Вот почему парубки здесь колядуют, не опасаясь нечистой силы, которая находится рядом, а дьяк даже флиртует с ведьмой, представляющей собой разбитную вдовушку Солоху ("Ночь перед Рождеством"). Мы становимся свидетелями яркого, совпадающего с языческими представлениями праздника Купалы с его цветением папоротника, поисками клада, разгулом бесовства, где тесно соприкасаются реальный мир людей и мир нечисти ("Вечер накануне Ивана Купалы").
Гоголю присуще понимание сакрального характера клада. Согласно языческим представлениям, клады - потаенные сокровища - инфернальны и тщательно оберегаются нечистой силой. "Золото (блеск, игра светотени), представляющие клад, по солярной теории, соотносятся со светом, поэтому топонимической приметой кладов является огонь либо таинственное свечение, овладеть им можно только купальную ночь, когда распускается цветок папоротника, пролив при этом человеческую кровь. "Только рука, совершившая определенное число убийств, может добыть заповедный клад", - пишет А.Н. Афанасьев [6].
В полном соответствии с мифологической схемой Гоголь выстраивает сцену овладение кладом "парубка" Петра.
Наиболее зримо в мире Гоголя представлены персонажи "низшей мифологии, среди которых центральное место занимает знаменитый гоголевский черт, вобравший в себя как языческие, так и христианские черты. Увидеть первоистоки "нечисто-
го" весьма сложно по причине христианского в нем влияния [7]. И все-таки ряд типологических примет дают основание связать его с языческим архетипом. Прежде всего черт у Гоголя вовсе не страшен, а скорее комичен, "карнавализнрован", как и весь мир гоголевских "Вечеров ..." "Как же могло статься, чтобы черта выгнали из пекла?" - удивляется Черевик. - Что ж делать кум? Выгнали, да и выгнали, как собаку мужик выгоняет из хаты. Может быть, на него нашла блажь сделать какое-нибудь Доброе дело, ну и указали на двери" ("Сорочинская ярмарка") (I, 29). Он не отделен от людей мистической стеной, а, напротив, материален, даже дегероизирован и излишне приземлен. Обыденность и приземленность гоголевского черта не раз отмечали исследователи. "Гоголь первый увидел черта без маски, первый понял, что лицо черта...реальное, "человеческое" [8] -писал Д. Мережковский. Как и люди, черти у Гоголя едят, пьют горилку, спят, влюбляются и т.д., во всем уподобляясь человеку и имея перед ним то преимущество, что обладают сверхъестественными свойствами. Справедливо в этой связи замечание Г. Гуковского, что в "Вечерах ..." бодрые украинцы нимало не путаются чертей, а скорее, наоборот, чертям приходится пугать их" [9]. Такое осмысление "нечистого" было принципиальным писателя и исходило из творческой установки дегероизировать "искусителя человека". В письме к Шевыреву Гоголь скажет: "Уже с давних пор я только и хлопочу о том, чтобы после моего сочи насмеялся вволю человек над чертом" [10]. Почти то же самое писатель напишет С.Т. Аксакову: "Вы эту скотину (черта) бейте по морде. Стоит только немножко струсить и податься назад - тут-то он и пойдет храбриться. А как только наступить на него, он и хвост подожмет. Мы сами делаем из него великана: а на самом деле он черт знает что"[11].
Показательно, что принцип снижения "нечистого" у Гоголя во многом идет от традиций Пушкина, "бесенок" которого в "Сказке о " типологически соотносится с гоголевским чертом в "Ночи перед Рождеством". Так, "бесенок" у Пушкина "мордку поднявши утирается", "хвостик поджал"; подобные приметы характерны и для гоголевского персонажа: "узенькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая все, что ни попадалось, мордочка" ... "ноги были ... тонки", небольшие рожки, торчавшие на
голове. Но главное - даже не сходство во деталей, а единое осмысление "нечистого" как языческого архетипа, прочно закрепившегося в народном сознании.
Вообще, в "Вечерах ..." вычленяются два основных типа "нечистого" [12]. К первому относятся персонажи, однозначно представляющие "врага рода человеческого", знакомого по сложившейся мифологеме черта и беса. Это черт из "Ночи перед Рождеством", Басаврюк и лесная нечисть в "Вечере накануне Ивана Купалы", черт в "Сорочинской ярмарке" и "Пропавшей грамоте". Они могут явиться человеку либо в собственном обличье (причем сниженном), либо в облике человека или животных (например, свиньи, которая является символом плотской нечисти, собаки и лошади). Так, черти "с собачьими мордами ... свиные, козлиные, дрофиные, лошадиные рыла" составляют компанию деде в "Пропавшей грамоте".
Травестируя черта, Гоголь часто придает ему сходство с немцем". В примечании к "Ночи перед Рождеством" писатель отметил, что "немцем называют у нас всякого, кто только из чужой земли, будь француз, или цесарец, или швед - все немец" [1, 106]. Так, "спереди совершенно немец" - черт из "Ночи...". Это ему говорит Вакула, совершив крестное знамение: "А, вот каким голосом запел, немец проклятый" [1, 131] Черти "на немецких ножках" "увиваются" вокруг ведьм в "Пропавшей грамоте". "Немецкие приметы черта у Гомеля подчеркивают враждебность, чуждость человеку этого представителя ноуменального мира, образца "своего"-"чужого", "светлого"- "темного".
Ко второму типу относятся либо нечистые рангом ниже, либо люди, попавшие под бесовское влияние и продавшие ему душу. Это отец панночки, Петро из "Вечера...", Пацюк из "Ночи перед Рождеством" и т.д. Для всех персонажей "нечистого" мира характерны общие типологические приметы: пугающие, страшные, огненные глаза исподлобья, важный, значительный вид, немногословность. Анализируя типологию черта, можно выделить его функциональные характеристики.
А). Черт-искуситель. Функция искушения соотносится с христианским контекстом, с традицией житийной литературе многочисленными вариантами поисков дьявола. Предметом ис-
кушения традиционно являются деньги (золото), власть, возможность вызвать ответную любовь и т.д. Так, Басаврюк ("Вечер накануне Ивана. Купалы") подчиняет себе "парубка" Петра обещанием богатства и любви Пидорки. Заметим, что деньги, полученные из рук черта, всегда ложные, иллюзорные, и являются своеобразным способом "отвода глаз".
Взамен "нечистый" требует либо человеческую душу, либо выполнения таких задании, которые безвозвратно губят героя. В "Пропавшей грамоте" "гуляка"-запорожец горестно признается: "Знаете ли, что душа моя давно продана нечистому" [I, 90]. А Петро, подчиняясь бесовской воле Басаврюка, убивает безвинное дитя
Однако сюжетные ситуации, связанные с искушением человека чертом, свободны от христианского воздействия и тяготеют к языческому миропорядку. В "Пропавшей грамоте" шабаш, на который падает герой, - не замкнутое пространство "Лысой горы", а некий открытый мир, где "стол длиною, может, с дорогу от Конотопа до Багурина", и ведьмы лишены мистического ореола: "разряжены, размалеваны, словно панночки на ярмарке". Языческая карнавальная ярмарочная атмосфера царит и в описании пиршества нечисти: свинина, "колбасы, крошеный лук и много всяких сластей" очень уж напоминает многообразие ярмарочного разносолья.
Б). Черт-соблазнитель. Эта функция "нечистого" восходит к языческой мифологеме, на которую напластовались позднейшие христианские влияния. Объектом притязаний черта обычно выступает шина, чаще всего ведьма. Но это скорее свойство характера "девушек", нежели явление инкубизма и эк-зорцизма, характерных для христианской демонологии. Отношения черта к женщине пародируют галантные "куртуазные" манеры, чуждые простому народу. Ухаживая за "прекрасной дамой", черт соблюдает куртуазный этикет и каноны. Как завзятый франт ухаживает за ведьмой Солохой черт из "Ночи перед Рождеством": "Черт между тем не на шутку разнежился у Солохи, целовал ее руку с такими ужимками, как заседатель у поповны, брался за сердце, охал ..." [I, 121]. "Черти ... на немецких ножках, вертя хвостиками. увивались около ведьм" [1, 95] в "Пропавшей грамоте" и т.д.
В). Черт-проказник восходит к языческим представлениям о врачебном существе, постоянно провоцирующем человека проказами и мелкими каверзами. Гоголевский черт часто наводит "морок" на человека, дурачит его. Такую шутку "нечистый" проделал с героем "Заколдованного места", подвергнув его бесовскому осмеянию. "Захочет обморочить дьявольская сила, то обморочит, ей-богу обморочит" [I, 217], - признается герой, облитый помоями. Вообще, смех черта, нечистой силы символичен; адресуясь герою, он является средством его психологического унижения и подчинения, желанием лишний раз напомнить о своей силе и могуществе. "Дьявольский хохот", "хохот ... схожий со змеиным шипом" слышит Петро, откапывая клад: хохочет нечистая сила над дедом из "Пропавшей грамоты"; "заблеяла", "заревела", "запищала" нечисть в "Заколдованном месте".
Однако не всегда проказы "нечистого" достигают цели. Куражась над человеком, черт и сам попадает впросак. Так, желая досадить кузнецу Вакуле и "всем добрым христианам", "нечистый" решает похитить месяц: "... хитрый черт не оставил своих проказ. Подбежавши, друг схватил он обеими руками месяц, кривляясь и дуя перекидывал его из одной руки в другую, как мужик, доставший голыми руками огонь для своей люльки; наконец, поспешно спрятал в карман ..." [1, 107]. Мало того, что его затея с месяцем безнадежно провалилась, черт был нещадно бит Вакулой. Кстати, оппозиционная пара "Вакула-черт" типологически созвучна пушкинскому Балде, который по всем статьям берет верх над "бесенком".
Г) Бес-сгуляка. любитель хмельного. Характерной чертой гоголевского черта является его пристрастие к "горилке". Это качество "нечистого" сближает его с языческим архетипом, согласно которому черт изначально связан с вином. В одном древнерусском поучении против язычества сообщается о боге Переплуте, в честь которого "пьют вертячеся в рогах" [13], то есть уподобляясь черту. Так, Басаврюк в "Вечере накануне Ивана Купалы", "дьявол в человеческом образе" гуляет, пьянствует", "деньги сыплются, водка - как вода". Встреча с чертом часто происходит в шинке, сопровождаясь винопитием, либо пиршественной трапезой (встреча Басаврюка с Петром, "запо-
рожца", продавшего душу, с дедом из "Пропавшей грамоты", история черта, пропившего в шинке деньги и заложившего свитку и т.д.).
Д) Черт-игрок в карты - еще одна функция гоголевского персонажа. Страсть "нечистого" к карточной игре вполне объяснима. Ее случайность и непредсказуемость символически соотносятся с иррационализмом ноументального мира бесовства. Карточная игра человека с чертом, либо его окружением, - это своеобразный поединок, в котором ставкой становится человеческая жизнь. Показательна в этом отношении игра героя "Пропавшей грамоты" с ведьмой в "дурака". Причем, и название игры, и ее результат также символичны, они должны определить приоритет светлого и темного миров, ценностную шкалу человека и нечисти. Выигрыш деда - это не только спасение собственной жизни, но оглупление "нечистых", победа человеческого мира над бесовством.
Что же противопоставляет человек черту? В борьбе с "лукавым", гоголевские герои используют традиционные атрибуты христианской веры - животворящий крест и икону. "Крест - хранитель всей вселенной, христианам слава ... и демонов язва", "крестом побеждены бывают силы бесовские", - говорится в одной древнерусской летопи-си[14].
Однако не всегда всесильный крест помогает герою в столкновении с нечистью. Отец Афанасий из "Вечера накануне Ивана Купала" никак не может совладать с Басаврюком - чертом: "И даром, что отец Афанасий ходил по всему селу со святой водою и гонял черта кропилом по всем улицам, ... кто-то, как только вечер, стучит в крышу и царапается по стене" [I, 57];
Истинным оружием в борьбе с "нечистым" является икона, причем, лишенная дорогих украшений. Так, колдун из "Страшной мести" изгоняется иконой, на которой нет "утвари", на ней "не горит ни серебро, ни золото". Именно отсутствие "бесовского металла" делает икону святыней, способной совладать с темными силами.
Еще один традиционный языческий образ гоголевских "Вечеров ..." - русалка. Но если черт - сквозной персонаж, в многомерном языческом мире украинского "Телема" он присутствует повсюду, то русалка - фигура эпизодическая, встречающаяся только в двух повестях - "Страшной мести" и "Майской ночи, или Утопленнице".
В первой повести русалка - мифологическая составная природы, выражающая безумие Катерины, которая, потеряв дитя и мужа, "с утра до позднего вечера бродит по темным дубравам". Для Катерины мир открылся языческой изнанкой, где няня оказывается ведьмой ("ты
страшна: у тебя из глаз вытягиваются железный клещи ... Ты, верно, ведьма" [I, 180]), где "по деревьям царапаются и хватаются за сучья некрещеные дети". В этом контексте вполне естественной становится и русалка, изображенная Гоголем в полном соответствии с языческой мифологемой: длинные зеленые волосы на голове, манящие глаза и улыбка, полупрозрачная белизна тела и враждебное отношение к человеку: "Волосы льются с зеленой головы на плечи, вода, звучно журча, бежит с длинных волос на землю, и дева светится сквозь воду, как будто бы сквозь стеклянную рубашку; уста чудно усмехаются, щеки пылают, очи выманивают душу ... она сгорела бы от любви, она зацеловала бы...Беги, крещеный человек! Уста ее - лед, постель - холодная вода; она защекочет тебя и утащит в реку" [I, 182].
Иной вариант русалки представлен в "Майской ночи, или Утопленнице", где Гоголь уходит от сложившихся стереотипов, что объясняется значимостью этого образа в сюжетной коллизии повести. Типологические приметы русалки здесь оказались "стерты", а ее облик более приземлен и реалистичен: "длинные ресницы ...были полуопущены на глаза. Вся она была бледна, как полотно, как блеск месяца," [1, 81]. Волосы русалки не зеленые, а "темно - русые", в ней нет того притягательно-зловещего магнетизма, свойственного для ее двойника из "Страшной мести". Заметим, что длинные ресницы у гоголевских персонажей - знаковая принадлежность к "навьему" миру (вспомним в этой связи панночку из "Вия"). Смертельная вражда русалки с маче-хой-ведьмой вывела румянец с ее щек, на белой шее синие пятна от ногтей, а очи не глядят от слез. Реалистический фон проявляется и в Деталях одежды русалок, в которой доминирует национальный элемент (украинский головной убор, золотые монисты на шеях и т.п.).
Новизна Гоголя в том, что в "Майской ночи ..." он изобразил русалку-заступницу человека, с которой можно вступить в договорные отношения. Так, она помогает Левко добиться руки невесты, правда, после разоблачения ведьмы. Романтическая традиция, таким образом, вписана у Гоголя в языческий национальный контекст.
Следует отметить, что в "Вечерах ..." Гоголь ни разу не обращается к популярному персонажу "низшей" языческой мифологии -домовому. Это связано с особенностями хронотопного мышления писателя ("без меры в ширину, без конца в длину"), точно передающего устремленность к бесконечному как выражения евразийского жизненного простанства - среды его обитания. Поэтому дома (в его замкнутосакральном, символически-оседлом смысле слова) у Гоголя нет, а есть хата, двор, шинок с открытым пространством, свободным входом-выходом, где обретается, томится, проходит множество всевозможно-
го люда. Фома Григорьеич - повествователь в "Вечере накануне Ивана Купалы" - так расскажет о хуторе, в котором жил дед: "Избенок десять, не обмазанных, не укрытых, торчало то сям, то там, -посереди поля. Ни плетня, ни сарая порядочного ... Вы спросите, о, чего они жили так? Бедность не бедность: потому что тогда козаковая почти всякий ..." [I, 44]. Но и вполне устроенные жилища у Гоголя принципиально открыты миру и людям. В хату Хиври из "Сорочинской ярмарки" "народу стучится куча": тут и Черевик с дочкой, и "напросившиеся в хату гости". Хата кузнеца Вакулы и его матери-ведьмы в рождественскую ночь становится местом паломничества именитых сельчан; как в свой дом заходит захмелевший Каленик в хату головы, где уже находится гость-винокур. Не в доме происходя основное действие гоголевских повестей, а на ярмарочной площади на улицах, в поле и т.д. Это пространство открытого мира, в котором домовому - хранителю мира замкнутого и оседлого - места не находится.
Но уже в "Миргороде" Гоголь с тревогой обнаружит, что темное, враждебное начало начинает превалировать, искажать и деформировать нравственную сущность человека, разрушать и дегероизировать естественный мир. Писатель пытается понять и осмыслить глубинные процессы российской действительности 1830-х годов, сложные переплетения социальных, идеологических, религиозных и т.п. проблем, которые способствуют этой деформации. Он жаждет духовного возрождения мира и человека и ищет его на христианских основах. По мнению Гоголя, только верующий человек, живущий по христовым заповедям, способен постичь истинный смысл жизни и свое назначение на земле. В "Выбранных местах ..." он отмечает зависимость достатка от христианской жизни. Поэтому Гоголь пристально следит за новациями, появляющимися в христианской литературе. В 1830-е годы имело хождение религиозное учение о пришествии антихриста и конце света, проповедуемое мистиком Г. Юнгом-Штиллингом, который призвав сплочению христианских сил мира перед его близким концом. По утверждению Д.И. Чижевского, Гоголь знал сочинение Штиллинга [15]. Можно представить реакцию впечатлительного и остро реагирующего писателя на подобный апокалипсический вариант ... Меняются представления Гоголя о гармонии мира, соотношении светлого и темного, христианского и языческого. Равновесие двух первозданных начал - языческого и христианского, характерное для "Вечеров ...", подвергается пересмотру в пользу христианского. Точно на этот счет выразился Д. Мережковский: "Лад Пушкина становится разладом в Гоголе" [16].
Новое понимание мира найдет отражение в повестях "Мирго-
рода", где мир нечисти, и прежде всего черт, становятся однозначно враждебны человеку. Меняется и персонифицированный облик черта, который, по словам Д.Мережковского, остается "обыкновенным и пошлым", но от этого не менее страшным [17].
Так, бес незримо присутствует в ссоре Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича, насмехаясь и потешаясь над ними. Причем это не тот черт - потешник, который куражится ради забавы над незадачливыми героями "Вечеров ...". Оба Ивана целиком во власти нечистого, подчиняются его низменной бесовской воле. И не случайно, конечно, Гоголь скажет, что их "сам черт связал веревочкой". Порой кажется, что и вовсе не люди, а нечистый, принявший их облик. В этой связи повествователь сообщает о слухах, что "Иван Никифорович родился с хвостом позади". Разумеется, эти слухи отрицаются как не соответствующие здравому смыслу, но ведь это здравый смысл бесовской пошлости и безликости!
Да и Иван Иванович прямо ассоциируется с чертом. Судья, которому герой принес "позов", с изумлением воскликнет: "Да не спрятался ли у вас кто-нибудь сзади и говорит вместо вас?" А Иван Никифорович прямо объявит своего противника "сатаной". "Он сам сатана", (II, 223) - скажет герой судье. Свинья, ставшая объектом непримиримой вражды между Иванами, так же символически связана с чертом, о чем проницательно заметит Иван Никифорович: "На что мне свинья ваша? Разве черту поминки делать" (И, 206). И в другом месте: "Поцелуйтесь со своею свиньей, а коли не хотите, так с чертом" (II, 208). Заметим, что в языческом мифосознании свинья прямо связана с истым миром, персонажи которого (черт, ведьма и др.) часто придают ее облик.
Гоголь стремится сорвать маску обыденности и пошлости и открыть читателю подлинное лицо нечисти, заполонившей "христианский" мир. С этой целью он использует прием аллегории, в основу которого положен языческий принцип соотнесенности человека и животного. Еще в "Вечерах ..." писатель часто пользуется "метафорами вниз", выражению Д.Чижевского, сравнивая героев с животными ("спящие храпят как коты", один из персонажей "бежит как скаковая лошадь"). Этот прием будет продолжен в "Миргороде", где многие аллегории строятся по данному принципу. Так, один из Иванов - Дов-гочхун - несколько раз сравнивается с боровом, после разговора с ним "нужно и лицо и руки умыть и самому "окуриться". Приметы другого Ивана указывают на его связь с гусем. Головы Иванов похожи соответственно на редьки хвостом вверх и хвостом вниз. В "Вие" смех погонщика - "как будто бы два быка один против другого зарычали ра-
зом" и т.д.
Итак, темное и нечистое повсеместно проникает в жизнь. От прошлой гармонии космоса Диканьки остались только отдельные миры - воспоминания, выступающие как оппозиция обыденному и пошл Такой "Утопией" в "Миргороде" является Запорожская Сечь ("Тарас Бульба"). Как и в "Вечерах ...", пространство Сечи открыто, безмерно, это пространство евразийской степи без конца и края. Не случайно, первым человеком, попавшимся Тарасу и его сыновьям у въезда, был запорожец, спавший на самой середине дороги. Сама же представляла "несколько разбросанных куреней, покрытых дерном...Нигде не видно было забора или тех низеньких домиков с навесам низеньких деревянных столбиках, какие были в предместье. Небольшой вал и засека, не хранимые решительно никем, показывали страшную беспечность" (II, 52). Вся атмосфера Сечи, пронизанная карнавала и пиршества ("это было какое-то беспрерывное пиршество, бал, начавшийся шумно и "потерявший свой конец ... это... было сто бешеное разгулье веселости" (II, 54), языческого порядка, светлое и темное начала взаимно уравновешены. При этом христианство остается "формообразующим" признаком, создавая особый, не догматизированный мир христианского братства: "Вся Сечь молилась'' в одной церкви и готова была защищать ее до последней капли крови, хотя и слышать не хотела о посте и воздержании" (II, 56).
В целом, по словам М. Вайскопфа, "Запорожская Сечь объединит в себе духовные генезис ("школа") с народной утопией Беловодья, а последнюю с языческим идеалом солнечною города" [18].
Тривиальной и низменной стихии бесовства Гоголь противопоставляет в "Миргороде" также и Дом как нечто идеально-замкнутое. Но в отличие от пушкинского Дома с его глубинной народной "почвой", с домовым-хранителем традиций, Дом у Гоголя изолирован в пространствовремени, превращаясь в некий идиллический островок, очерченный магическим кругом от остального "нечистого" мира. Так, "ни одно желанье" старосветских помещиков - Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны - "не перелетает через частокол, окружающий небольшой дворик" (II, 7). Это мир с остановившимся временем, "где жизнь их скромных владетелей так тиха, так тиха, что на минуту забываешься и думаешь, что страсти, желания и неспокойные порождения злого духа, возмущающие мир, вовсе не существуют" (II, 7).
Здесь царит атмосфера особого духовного и жизненного уклада с его патриархальностью, душевным покоем и хозяйственным изобилием. По словам рассказчика, здесь "душа принимала удивительно приятное и спокойное состояние ..." (II, 8), а "страшные хище-
ния" приказчика, войта и дворни "казались вовсе незаметными в их хозяйстве".
Но в этом мире нет движения и открытого хронотопа, характерного для "Вечеров ...", поэтому он сужается до "аршина пространства". А широта и свобода проявлений героев первого цикла трансформируются в "буколическую жизнь" современны Филемона и Бавкиды.
Авторское отношение к этому миру весьма противоречиво. С одной стороны, легкая усмешка, означающая превосходство "цивилизованного" человека над застывшим, естественным и патриархальным бытом провинциальных помещиков, понимание, что чувству героев недостает размаха и душевной энергии, чтобы стать идеальными.
С другой - тоска по этой простоте и непосредственности, безнадежно утраченных современным человеком в "нечистом" внешнем мире.
Магический круг, отделяющий "идиллию" старосветских помещиков от разгула бесовской стихии, не выдерживает напора нечистых сил, которые вторгаются и разрушают их мир. В этой связи показательна смерть Пульхерии Ивановны, связанная с сакральными представлениями о Маре - языческом божестве смерти. Напомним, что Пульхерия Ивановна скончалась, приняв вернувшуюся после долгого отсутствия любимую кошку за вестника смерти. "Я знаю, что я этим летом умру; смерть моя уже приходила за мной" (II, 23), - скажет героиня. По свидетельству А.Н. Афанасьева, Мара - смерть часто приходит в облике кошки, "царапается в окно, и тот, кто увидит ее и впустили в избу, должен умереть в самое короткое время" [19].
Смерть как символ ноуменального человеку начала подчиняет и вносит запустение в "буколику" гоголевских героев. "Покой" становится "печалью", "изобилие" -"ветхостью". "Крестьянские избы совсем легли набок. частокол и плетень (символ магической черты - П.М.) в дворе были разрушены ... барбосы слепые или с перебитыми ногами".
Мотив магической черты будет продолжен Гоголем в повести "Вий", где писатель обратится еще к одному персонажу языческой мифологии - властителю подземного мира Вию. В примечании к названию повести Гоголь скажет: "Вий - есть колоссальное создание простонародного воображения. Таким именем называется у малороссиян начальник гномов, у которого веки на глаза идут до самой земли. Вся повесть есть народное предание ..." (II, 154).
Исследователи не раз задавались вопросом о мифологических истоках гоголевского персонажа. Отмечено, что упоминание о Вие встречается у А.Н. Афанасьева, который приводит "сказку" о старике с
огромными бровями и необычайно длинными ресницами: "Брови и ресницы так густо у него заросли, что совсем затемнили зрение; чтобы он мог взглянуть на мир божий, для этого нужно несколько силачей ... Этот чудной старик напоминает малороссийского Вия - мифическое существо, у которого веки опускаются до самой земли.В Подолии, например, представляют Вия как страшного истребителя, который взглядом своим убивает людей и обращает в пепел городи и деревни" [20].
В.И. Абаев предположил древнеиранское происхождение Вия: индоевропейское имя бога ветра Вайя соответствует ирансквому "Уауп" [22].
Однако исходя из авторского примечания, истоки Вия следует искать в славянском языческом сознании, где персонажи, обладающие длинными бровями, ресницами и веками, принадлежат к демоническим существам. Таковыми являются Мара, ведьмы, вурдалаки, колдуны. Характерно, что и у ведьмы - панночки ресницы длиной "до щеки".
Кроме того, образ Вия связан с поверьями о "дурном глазе", "злых очах", способных навести порчу, а то и погубить человека. В этой заслуживает внимания наблюдение А.А. Назаревского о связи Вия с малороссийским Касьяном, обладавшим губительным взглядом [23]. Этот образ создан народной фантазией на основе верований в "дурной глаз". В нем причудливо переплелись черты христианского святого и демонического существа - носителя зла.
Конечно, Гоголя интересует не генезис мифологического народ го персонажа. Для писателя важна была художественная разработка темы светлого и темного миров. Вий для Гоголя - олицетворение тьмы, нечистого мира, готовый порвать тонкую оболочку, отделяющую свет и тьму и заполнить "дневной" мир. Вот почему Гоголь настойчиво подчеркивает связь Вия с землей: "Весь он был в черной земле. Как жилистые, крепкие корни, выдавались его, засыпанные землей, ноги руки" (II, 192). Именно Вий прорывает магический круг, отделяющий светлое от темного, живое от нежити. Вий не убивает, он указывает на Хому. Убивает бурсака нечисть, сопровождающая Вия.
Сам Гоголь ошущал на себе тяжесть мертвящего подземного взгляда и пытался защититься от него крестным знамением православия. Вот почему писателю понадобился языческий народный персонаж, абсолютизирующий зло и концентрирующий в себе однозначно враждебное человеку начало.
В творчестве позднего Гоголя проблема взаимоотношений светлого и темного миров становится трагическим лейтмотивом его
произведений. Писатель болезненно-остро осознает, что нечистый мир доминирует, оппозиция живое/мертвое превращается в экспозицию, где обосновались люди-мертвецы, живущие в мире фантастических связей и отношений. Открытое языческое пространство сменится замкнутостью Невского проспекта, естественный человек "Вечеров" -персонажами с преобладанием животного начала. Эта тема будет гениально реализована писателем в "Петербургских повестях" и в "Мертвых душах". Но это будет уже не языческое, а фантасмагорическое видение мира.
Примечания:
1. О язычестве Л.С.Пушкина См. работы: Новикова М. Пушкин в XX в. М., 1995. Маркин П.Ф. Языческий мир Пушкина // Алтай. 1997. № 3-4. Западное влияние носило внешний, "культурный" характер, на затрагивающее первооснов народной жизни. Чтобы произошел синтез, необходима была их эксикация, перевод в план системообразующей художественной практики.
2. Письмо М.Н. Гоголя от 30 апреля 1829 г. // Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 6 т. - Т. 6. М, 1959. С. 230.
3. Пропп В.Я. Фольклор и действительность. М., 1976. С. 52.
4. Все произведения Гоголя цитируются по: Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 6 т. Номер тома и страницы указываются в скобках за текстом. Римская цифра обозначает том, арабская - страницу. В данном случае (I, 15).
5. Гуковский Г.А. Реализм Гоголя. М.-Л., 1959. С. 35.
6. Афанасьев А.Н.Поэтическое воззрение славян на природу: В 3 т. Т. 2. М.,1994. С.375.
7. Вайскопф М.вообще считает это невозможным по причине архаичности языческого черта и христианских наслоений в нем. См.: Вайскопф М. Сюжет Гоголя. Мифология. Идеология. Контекст. М., 1993.
8. Мережковский Д.С. Гоголь и черт // Мережковский Д.С. В тихом омуте. М., 1991.
9. Гуковский Г.А. Указанная работа. С. 36.
10. Гоголь С. Шевыреву от 27 апреля 1847 г. // Переписка Н.В. Гоголя: В 2 т. Т. 2. М., 1988. С.356.
11. Письмо к Гоголю от 16 мая 1844 г. из Франкфурта. Цитируется по: Аксаков С.Т. История моего знакомства с Гоголем // Аксаков С.Т. Собр. соч.:
В 4 т. Т. 3. М, 1956. С. 299-300.
12. См. в письме к А.О. Смирновой от 6 декабря 1849 г. из Москвы: "Эта длиннохвостая бестия как только при что человек стал осторожен и неподатлив на соблазны, тотчас прячет рыло и начинает заезжать с мелочей ..." (Переписка Н.В. Гоголя: В 2 т. С. 197).
13. Типологию черта в "Вечерах" одним из первых намечает Вайскопф М. в кн.: Вайскопф М. Сюжет Гоголя. Мифология. Идеология. Контекст. 1993. Отдельные типы черта заимствуются нами у исследователя.
14. Рязановский Ф.А. Демонология в древнерусской литературе. М., 1915. С. 89.
15. Цитируется по: Рязановский Ф.А. Демонология в древнерусской литературе. М„ 1915. С. 102.
16. Чижевский Д.И. Неизвестный Гоголь ... // Н.В.Гоголь. Материалы и исследования. М„ 1995. С. 212.
17. Мережковский Д.С. Указанная работа. С. 254.
18. Там же. С. 214-215.
19. Вайскопф М. Указанная работа. С. 144.
20. Афанасьев АН. Древо жизни. М., 1983. С. 338.
21. Афанасьев АН. Указанная работа. С 66.
22. Абаев В.Н. Образ Вия в повести Гоголя // Русский фольклор. Вып. 3. М.-Л., 1958.
23. Назаревкий А.Л. Вий в повести Гоголя. // Вопросы русской литературы. Вып. 2(11). Харьков, 1969.
