Физика и метафизика в философии Платона Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

С. П. Лебедев

ФИЗИКА И МЕТАФИЗИКА В ФИЛОСОФИИ ПЛАТОНА

В наследии Платона есть понятия, которые оказывали и продолжают оказывать влияние на интеллектуальную жизнь мировой культуры. Однако культура наследует не только благотворно влияющие понятия, но и проблемы, поставленные Платоном и не нашедшие своего положительного разрешения до сих пор. Одной из них является проблема возможности внутреннего единства метафизических элементов платоновского мышления и физических (в случае с Платоном речь должна идти прежде всего о математике).

Физический образ мышления предполагает, что реально существуют только чувственно воспринимаемые вещи, и что вся полнота реальности может быть объяснена с помощью двух причин — материальной и движущей. Методом конструирования генезиса вещей из их начал является метод качественно-количественных изменений. Математика делается важнейшим средством описания количественной определенности указанных начал. Начала представляются в виде предельно простого состояния реальности и выглядят совершенно самостоятельными, самодостаточными, ни в чем ином для своего существования не нуждающимися.

Метафизический образ мышления предполагает, что реально существуют умозрительные вещи, тогда как чувственно воспринимаемые имеют статус кажущихся. Полнота реальности реконструируется посредством четырех причин — материальных, движущих, формальных и целевых. Единство указанных начал и причин описываются с помощью метода тождества противоположностей. Начала имеют вид сложного, в то же время неразложимого объекта.

Некоторую часть реальности, действительно, можно адекватно описать посредством физического типа исследования (речь идет о таких объектах, которые можно непротиворечиво «сконструировать» двумя причинами — материальной и движущей (к примеру, неживые вещи)). В самом деле, если сами объекты реально построены «из двух причин» (материальной и движущей), то физический способ познания окажется вполне оправданным, адекватным и достаточным, а предлагаемые им средства самостоятельными, не нуждающимися в том, чтобы при их использовании учитывались также и потребности метафизического мышления.

Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2011. Том 12. Выпуск 4

117

Но существует и такая часть реальности, которая для непротиворечивого ее объяснения нуждаются в применении не только материальной и движущей причин, но также формальной и целевой. При этом важно отметить, что бывают объекты, в которых связь между умозрительными (формальными и целевыми) и чувственно воспринимаемыми (материальными и движущими) началами и причинами является внешней; таковы искусственные объекты, созданные человеческой деятельностью. Бывают в то же время и такие, в которых эта целесообразная связь имеет внутренний характер1; в этом случае речь идет о естественных биологических объектах.

В искусственных объектах, в коих отсутствует внутренняя связь между указанными началами и причинами, материя обладает высокой степенью самостоятельности и безразличия по отношению к целевой и формальной причинам. Для познания это означает то, что материальные и умозрительные компоненты вещи могут изучаться отдельно, самостоятельно друг по отношению к другу, а методы познания (физические и метафизические) не должны «пересекаться» и влиять друг на друга. В этом случае, к примеру, материя может быть описана физическими и математическими средствами без учета целесообразности и без ущерба для нее, поскольку связана с ней не внутренне, а внешним, случайным, привходящим образом.

В естественных же объектах, в которых имеет место внутренняя целесообразная связь, материя не безразлична для целевой причины и лишена самостоятельности по отношению к ней. Полное и адекватное познание такой вещи состоится лишь при том условии, что будут исследованы все четыре начала указанного объекта. Т.е. участие должны принимать как физические, так и метафизические методы. Как в этом случае должны строиться отношения между ними? Должна ли физика (и ее мощное познавательное средство — математика) утратить свою самостоятельность, и как это отразится на ее методах (прежде всего на математике)? Если же самостоятельность ее методов сохранится, то сможет ли такое познание быть действительно метафизическим и будет ли оно в состоянии отразить внутреннюю целесообразную связь между началами? С проблемой такого рода столкнулись Платон и Аристотель, решая ее по-разному.

Крушение монопольного господства физического типа исследования начинается с обнаружения элеатами отвлеченного мышления, находящегося в противоречии с чувственно воспринимаемой стороной реальности и ставящего под удар сложившиеся объяснительные стереотипы. Своей находкой отвлеченного мышления элейцы воздвигли перед философией задачу встроить его в физическую (чувственно воспринимаемую) картину мира, либо, если это не осуществимо, отказать ему в его претензии на истинность познания.

Отсутствие заметного прогресса в решении физиками этой задачи способствовало тому, что философия приняла форму софистики, которая пренебрегла исследованием природы и перенаправила силы на изучение человеческой деятельности. Существенной заслугой софистики стало обнаружение того, что деятельность имеет целевое начало, не усмотренное физиками в природе.

Платон, стремясь преодолеть софистику, выявил, что мышлению (речи) в нас соответствует некое умозрительное содержание предметной сферы, которое претен-

1 Внутренний характер связи, положим, материальной и целевой причин предполагает, что, например, материя, хоть и кажется самостоятельной, на самом деле не существует вне ее отношения к некоей цели, и наоборот.

дует на роль сущности чувственно воспринимаемых вещей. Перед Платоном встала задача построить такое теоретическое описание умозрительных объектов и их связи с чувственно воспринимаемыми вещами, в котором первые представали бы самостоятельными по отношению ко вторым, и в то же время были бы их сущностью.

Создавая теоретический образ умозрительного, Платон первоначально ориентировался на речь и на логическую связь понятий. Отношение между идеями и вещами уподоблялись в этом случае отношениям между понятиями с разной степенью общности. При такой трактовке идей совершенно не выявлялась их реальная причинная связь с вещами. Под сомнение оказывалась поставленной сама возможность считать идеи сущностями вещей, а, следовательно, и судьба формирующегося идеализма.

С введением в картину мира умозрительных объектов, поставленных в связь (пусть даже только провозглашенную) с чувственно воспринимаемыми вещами, элементы физического образа мышления постепенно начинают утрачивать, либо менять свое значение. Так, в отношениях между идеями и чувственно воспринимаемыми вещами теряет смысл применение метода качественно-количественных изменений. Однако многие элементы физического образа исследования продолжали им использоваться, включая математику. Правда, применение математического аппарата в этом случае не шло дальше аналогий.

В более зрелый период своего философствования Платон, по-видимому, стал строить теоретическое представление об идеях, опираясь на образ практической человеческой деятельности. Идея, уподобляемая деятельности, по крайней мере, может быть представлена способной причинно (вполне физически) влиять на чувственно воспринимаемые вещи, будучи умозрительной.

Моделирование идей по деятельностному типу вводит в понятийный аппарат важнейший элемент умозрительной реальности — целевую причину (благо). Ее применение существенно меняет характер связей между идеями, а также между идеями и чувственно воспринимаемыми вещами: неизбежной оказывается целесообразность и целестремительность между ними. Целесообразность в указанных отношениях создает предпосылки для выработки категориального аппарата, соответствующего потребностям метафизического метода и стимулирует дальнейшее сокращение присутствия элементов физического типа исследования в мышлении Платона.

И, тем не менее, Платон не порывает полностью с физическим типом мышления, сохраняя его самостоятельность. «Виновником» этого является используемый им образ неразумной причины, создаваемый по стандартам физического алгоритма. При конструировании представлений о началах чувственно воспринимаемых вещей Платон прибегает к услугам математического инструментария. Изображенные с его помощью математические объекты предстают как своеобразные атомы — они вполне самодостаточны, безразличны ко всему прочему (равным образом и к себе), не способны находиться с чем-либо во внутренних и целесообразных отношениях — как с самой идеей блага, так и с любой другой идеей, опирающейся на идею блага. Платон не предложил понятийного аппарата, посредством которого между математическими объектами и, например, душой, можно было бы смоделировать внутреннюю целесообразную связь, свойственную одушевленным существам. Созданное Платоном тело едва ли можно одушевить. Из предложенных им объектов можно построить только неживое тело, лишенное внутреннего целесообразного единства. Косвенным подтверждением этого является приверженность Платона к учению о переселении душ.

Опыт Платона показал, что математика описывает объект самостоятельным, с такими формами и такими закономерностями, которые оказываются совершенно бесполезными для использования их при описании целесообразных связей. Из свойств математических объектов невозможно вывести целесообразности тела, из них построенного. Математическое мышление, консервировало присутствие физических элементов в философии Платона.

Платоновская позиция оказалась переходной. Она запечатлела в себе конфликт между элементами нового для того времени метафизического мышления (инициированного деятельностным пониманием идей), и мышления прежнего, физического (выразившегося в стремлении построить теоретическое представление об универсальном материале, самостоятельном и не связанном внутренним целесообразным образом с умозрительной реальностью).

Пример Аристотеля в связи с рассматриваемой проблемой оказывается весьма поучительным. Он, как и Платон, двигался к своему метафизическому аппарату, совершая определенную эволюцию. Его окончательная трактовка умозрительного начала приняла деятельностный вид (энергейя), в чем можно усмотреть определенное сближение его позиции с позицией Платона. Однако в трактовке материального начала мыслители существенно расходятся. Аристотеля интересует не столько универсальная материя сама по себе, сколько материя для каждой единичной вещи, причем в единстве с сутью ее бытия. Аристотелевское понятие материи имеет смысл только в том случае, если оно связано с сутью бытия вещи; вне отношения к последней она (материя) просто не существует именно как материя. Материя и суть бытия представляют собой одно и то же, различаясь как возможность и действительность (способность и деятельность), целесообразно связанные внутренним образом.

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что Аристотель, стремясь построить наиболее последовательную, непротиворечивую модель единства материального и умозрительного, отказался от использования математики в этой модели, потеряв интерес к количественной стороне материального начала. Дело, конечно, не в том, что он не знал математики, пробыв в Академии в разных качествах порядка двадцати лет. Дело, видимо, в том, что математика в том виде, в каком ее использовал Платон, т.е. как самостоятельная форма мышления, описывающая самостоятельную форму реальности, не может быть встроена в метафизический образ мышления. Вероятно, что для того, чтобы диалектично включить ее в метафизический понятийный аппарат, она должна существенно измениться.

Возникает впечатление, будто целесообразный характер связи целевой и материальной причин можно отобразить, намеренно упустив из виду качественноколичественное устройство материи и позабыв о математике. Физика может войти в метафизику и стать ее моментом только в том случае, если она утратит свою самостоятельность и специфику. Напротив, если использовать математику для описания качественно-количественного устройства материи, можно забыть о целесообразном характере связи указанных причин.

Между тем, если признать, что материя и эйдос суть одно и то же, то и между языками, описывающими в одном случае материю, а в другом — эйдос, тоже должно быть согласие — они должны быть «понятны» друг для друга, они должны быть в состоянии изобразить свое содержание таким образом, чтобы это согласовывалось с понятийным аппаратом, предназначенным для описания противоположного начала. Иначе говоря, они должны уметь описывать одно и то же, пусть разными языками,

но так, чтобы различие языков не заслоняло их единства. Физика и математика, описывающие качественно-количественную сторону материала, должны уметь своим понятийным аппаратом отражать целесообразность описываемого ими тела. Этого, увы, не предложили ни Платон, ни Аристотель.

Оба мыслителя, напротив, дали два взаимоисключающих способа связи целевых (формальных) и материальных причин. Аристотель пренебрег количественной стороной материального начала, сделав упор на целесообразность; у Платона не получилось построить целесообразной связи в силу того, что, применив математический аппарат, он придал материи самостоятельность и «равнодушие» к целевой причине. Аристотель, построив модель внутренней связи целевого и материального начал, лишил себя возможности сделать элементом метафизики количественные характеристики материи; Платон же, обратив внимание на эти последние, потерял шанс описать целесообразный характер связи указанных начал.

Можно ли количественный элемент диалектично ввести во внутреннюю целесообразную связь категорий возможности и действительности? Можно ли физику (и математику) сделать диалектическим элементом метафизического мышления?

Проблема, с которой столкнулось платоновское мышление, воспроизводится в современном научном познании. К примеру, биология активно применяет физико-математические методы исследования при работе с живой тканью. На уровне непосредственных усмотрений является достаточно очевидным, что в устройство биологических объектов входит информационный, формально-целевой компонент. Однако, используя в качестве преимущественных и самостоятельных физико-математические методы, биологи упускают из виду формальные и целевые причины; они не имеют возможности включить их в свой понятийный аппарат и выносят за его пределы в область нестрогих рассуждений, метафор и оговорок.

По-видимому, поставленная Платоном проблема связи физического и метафизического элементов мышления, еще ждет своего решения...