CC BY
47
В. А. Тимшин
ФИЛОСОФСТВОВАНИЕ КАК ТВОРЧЕСКИЙ АКТ, ИЛИ ШАНС НА ОПРАВДАНИЕ ФИЛОСОФИИ
По мнению Н. А. Бердяева, положение философа и философии в целом трагично. Его (ее) почти никогда не любят. «Философию и философов не любят люди религии, теологи, иерархи церкви и простые верующие, не любят ученые и представители разных специальностей, не любят политики и социальные деятели, люди государственной власти, консерваторы и революционеры, не любят инженеры и техники, не любят артисты, не любят простые люди, обыватели» [1]. Мыслитель считает, что философии не могут простить ее ненужности, неоправданности, существующей лишь для немногих, пустоту игры мысли. Парадоксально, но при этом каждый человек, решая метафизические вопросы, сам в каком-то смысле является философом, порой и не осознавая этого.
Еще более удивительной выглядит ситуация, когда критически подходят к философии сами философы. Так, Ницше, обвиняя университетскую философию (философов) в угодничестве, в преподавании лишь словесной критики слов, говорит, что такая философия вредна тем, что делает ее смехотворной.
Гуссерль в своем обосновании «Философии как строгой науки» видит несовершенство существующей философии в отсутствии какой-либо системы, в спорности отдельных и вместе взятых положений, в необоснованности позиции и субъективности мнения по определенным вопросам, в неспособности «учить объективно значимым образом». Гуссерль ссылается на Канта, который любил повторять, что нельзя называть философом того, кто не может философствовать.
С последним перекликается высказывание известного философа А. М. Пятигорского. В одном из своих выступлений он замечает: «Я люблю не философию, а философствование» [2].
Остановимся на этом и попытаемся прояснить, что привлекает философов в философствовании и в меньшей мере в философии?
В предисловии ко второму изданию совместной с М. К. Мамардашвили работе «Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символе и языке» А. М. Пятигорский сам же и отвечает на этот вопрос. «Философия, в отличие от философствования, может быть мыслима в ее безличных или даже безымянных результатах, могущих в виде идей, понятий и формулировок найти себе место в других контекстах (как исторически, так и синхронно)... В этом смысле можно сказать, что "философия" всегда принадлежит "истории", а "философствование" -контексту» [3].
Таким образом, если философию понимать как свод идей, концепций, теорий, обобщений в большей степени статичных, то философствование представляет собой динамичный процесс порождения новой, собственной мысли в зависимости от ситуации, контекста. Это очень напоминает творческий процесс, когда философствующий вдруг усматривает, интуитивно схватывает что-то, познает.
При ближайшем рассмотрении философствование можно представить как серию актов. Первоначально это вхождение в мыслительно-творческий процесс, вопрошание, подготовка к тому моменту «вдруг», когда, как говорит Мамардаш-вили, «повезет» помыслить. Не случайно Пятигорский в начале своих лекций-бесед предлагает слушателям прерывать его рассуждения, задавать вопросы (пусть даже и наивные), сомневаться. Опыт подсказывает, что это будит мысль, стимулирует познавательную активность, позволяет по-другому взглянуть на проблему. Еще Гете говорил, что то, что противоборствует нам, может дать основу для рождения нового. При обсуждении спорных вопросов, открытом реагировании на критику оппонентов намного быстрее выявляются проблемные моменты.
Такой эффект известен не только в философском познании. Подобный подход в науке также стимулирует творческий поиск. Известный оте-
чественный физик П. Л. Капица, давая рекомендации своим выпускникам - молодым ученым, призывает их читать лекции для студентов, причем рекомендует это делать и опытным профессорам. Он объясняет это значимостью и важностью, в первую очередь, для самих ученых. «Хороший ученый, когда преподает, всегда учится сам. Во-первых, он проверяет свои знания, потому что, только ясно объяснив другому человеку, можешь быть уверен, что сам понимаешь вопрос. Во-вторых, когда ищешь форму ясного описания того или иного вопроса, часто приходят новые идеи. В-третьих, те, часто нелепые, вопросы, которые задают студенты после лекций, исключительно стимулируют мысль и заставляют с совершенно новой точки зрения взглянуть на то явление, к которому подходим всегда стандартно, и это тоже помогает творчески мыслить» [4].
П. Л. Капица приводит примеры из истории науки. Так, Менделеев открыл периодическую систему, пытаясь найти способ более легкого запоминания студентами свойств химических элементов. Лобачевский предложил неевклидову геометрию, не найдя подходящего объяснения учащимся очевидной аксиомы о непересекаемости параллельных прямых. Шредингер нашел свои уравнения, описывающие эквивалентность волнового и корпускулярного движения электрона, пытаясь объяснить группе аспирантов идеи де Бройля в наиболее полной и точной математической форме. Это он делал по просьбе профессора Дебая.
Удивительно, но до тех пор, пока нас не просят что-либо объяснить, пояснить, мы вполне уверены, что это знаем, но когда попросят, то все больше убеждаемся в том, что не знаем. Такую ситуацию по отношению к философии хорошо описал М. Мамардашвили: «Пока нас не спрашивают, мы знаем, что такое философия. И узнаем ее, когда она перед нами. Но стоит только спросить, а что это такое и какими критериями мы пользовались, узнавая ее, как наверняка мы уже не знаем» [5].
Сходные ситуации можно наблюдать уже в диалогах Сократа. Его собеседники также уве-
ренно заявляют о своей позиции по тому или иному вопросу. Но стоит только Сократу попросить чуть дальше продвинуться в понимании затронутой темы, то тут возникают проблемы. И оказывается, что не знают ответа на вопросы не только собеседники, но, как утверждает Сократ, и он сам. Это становится стимулом к тому, чтобы войти в особое состояние и включить мыслительный процесс. Что и делает Сократ, используя свой майевтический метод и привлекая к нему своих партнеров по общению. В этот момент осуществляется творческий познавательный акт. А в качестве поводыря, руки, которая ведет, здесь выступает интуиция. Мамардашвили говорит, что для того, чтобы войти в живой, а затем и в отвлеченный смысл философствования, можно и нужно опираться именно на интуицию. И делать это путем ее «обнажения, экспликации, рационального высветления» [6].
Однако самый важный акт в философствовании - акт рождения мысли - происходит спонтанно, «если повезет». При этом спонтанность нужно отличать от случайности. Случайность импульсивна, обусловливается стечением обстоятельств, описывается в вероятностных категориях. Напротив, спонтанность обеспечивается своей неявной закономерностью, состоянием самого человека, его установкой, описывается в причинно-следственных категориях [7]. В ситуации спонтанности сознание переходит в особое состояние. Академик В. И. Самохвалова характеризует его «богатством и многогранностью проявлений, наличием особого, "живого" нерва, которым человек как бы непосредственно связан с миром и ощущает в себе его биение, его напряженность, его полноту. Это как бы состояние трансценденции в некое надличное пространство трансперсонального сознания, или сверхсознания, и пребывания в этом состоянии» [8]. В этот момент, по мнению В. В. Налимова, происходит распаковывание того, что раньше не проявлялось в явном виде.
М. Мамардашвили такой момент в философствовании называет паузой, остановкой [9]. Действительно, сознание философа покидает свое
обычное состояние и переходит в другое, творческое, когда его внимание концентрируется на внутреннем сцеплении мыслей. Они предстают перед ним во всем своем многообразии и в то же время неповторимости. Выстраивающиеся связи самым причудливым образом переплетаются, развиваются, пронизывают пространство и время, а порой ударяются в непроницаемую преграду.
Все это предполагает автономность мышления, которое, по мнению А. М. Пятигорского, должно быть свободно не только от другого, но и от собственного мышления, «от того, к чему ты ближе, что ты любишь и что тебе приятно» [10]. Такое освобождение предполагает не просто волевое усилие человека, но и эмоциональное желание, страстность. В такие моменты происходит отключение критических установок. Человек полностью захвачен своим творческим познавательным восхождением. Поэты, художники, музыканты описывают это состояние более образно. Так, например, поэт-символист К. Эр-берг говорит о полете [11]. В. И. Самохвалова оценивает такое состояние как состояние эпи-фании, когда весь мир предстает ясно и отчетливо, без теней и искажений. В таком состоянии просветления открывающиеся человеку истины позволяют ему приблизиться к полному знанию, всесторонне познавать.
Этот момент можно охарактеризовать как озарение, инсайт. На языке феноменологии такое состояние характеризуется как усмотрение сущности (идеация). Примечательно, что помыс-ленная при этом мысль необязательно может быть новой. Вполне возможно, что ее уже кто-то помыслил ранее, но мы этого не знали. На это обращают внимание многие философы. Актуально звучат слова Гете, который замечал, что в ситуации открытия чего-либо нового глупо чваниться первенством.
Философствовать - значит размышлять. А. М. Пятигорский подчеркивает, что такое размышление-философствование возможно только тогда, когда оно откровенно: «Одна из черт философствования, если оно реальное философствование, а не заказное и не приказное, - это пол-
ная откровенность. Если философствующий не откровенен, то он не философствующий, а валяющий дурака или зарабатывающий деньги, что то же самое» [12]. Об этом же говорит Шопенгауэр: «Философ должен быть очень честным, чтобы не пользоваться никакими поэтическими или риторическими вспомогательными средствами» [13], и Ницше: «.быть обманутым не хочет никто, и тем более философ, который ставит себе в закон правило: не обманывай никого, и даже самого себя!» [14] У Мамардашвили мы встречаем: «Не представляю себе философию без рыцарей чести и человеческого достоинства. Все остальное - слова. Люди должны узнавать себя в мысли философов. Я сказал - "рыцари чести и достоинства", а оно здесь одно: последняя ясность, то есть страсть мысли, на себе и для себя философом растворяемая. Тогда и другие в ней узнают себя» [15].
На эмоционально-страстный характер философского познания обращал в свое время внимание Н. А. Бердяев, который утверждал, что всякий подлинный философ всегда ведет духовную борьбу за смысл, а значительность философии определяется его страстной напряженностью воли к истине и смыслу. Такое философствование захватывает, удивляет, активизирует ответную реакцию. В такой момент, согласно Г. Гадамеру, когда что-то к нам обращается и вызывает живой отклик, начинается понимание. И хотя Пятигорский называет понимание удачей, почти счастьем, оно у него также связано со спонтанностью: «Выйдет, не выйдет - вот это уже вопрос удачи и судьбы» [16]. То есть акт понимания может свершиться только тогда, когда судьбой уготовлены сначала встреча с философствующим, а затем уже возможность проникнуться его откровениями, разделить их, сказать самому себе, это то, что мне не хватало, то, о чем я всегда знал (думал, мыслил), но не мог артикулировать.
Итак, откровенность, честность, страсть мысли - вот условия подлинного философствования. Когда философствующий «обнажает» себя, смело, не боясь ничего, эмоционально окрашенно выдает свои мыслительные конструкции, это за-
вораживает и увлекает. Такая уверенность в правоте, прочувствованность вызывает восхищение. В такой ситуации просыпается и наша собственная мысль, начинается наш, пусть еще не такой большой, полный и смелый, но наш собственный творческий процесс зарождения новой мысли, процесс познания.
Таким образом, если случится и философствующий в своем обращении к аудитории (неважно, какую форму оно принимает: чтение лекции, статья, диалог, просто мыслительный акт) пробудит собственную мысль, то это, в свою очередь, может способствовать активизации творческих познавательных способностей собеседника. Резонансом откликается собственно рожденная мысль, которая и стремится соединиться с мыслью философствующего. Испытание необычайно сладостного чувства свободы, осознание того, что ты участвуешь в творческом акте рождения мысли, привлекает к философствующему и вызывает ответное чувство.
В такой момент в философствующем видят своего Учителя. Человека, который «открыл глаза». Интересны откровения Ницше. В своей статье «Шопенгауэр как Воспитатель» немецкий философ пишет, что когда он искал своего учителя, настоящего философа, которому «можно было бы подчиниться без дальнейших размышлений и доверять больше, чем самому себе» и который «научил бы быть простым и честным в мышлении и жизни», встреча с Шопенгауэром поразила его: «Я понял его, как будто он писал для меня». Анализируя свое первое впечатление, Ницше сравнивает его с физиологическим уровнем воздействия. Это было похоже на волшебное излияние «сокровеннейшей силы одного творения природы на другое, которое совершается при первом и самом слабом прикосновении» [17]. Такое физиологическое воздействие сопровождается и изменением внешнего облика человека. Есть описание Г. Гадамера эффекта философствующего Хайдеггера на слушателей: у них в буквальном смысле раскрывались глаза. Хайдег-гер так мог вовлечь в мыслительный процесс аудиторию, настолько образно представить его, что «сами вещи вставали перед глазами, словно их
можно было схватить телесно» [18]. В. Бибихин связывает с таким «телесным схватыванием» старую школу философствования, когда в устном диалоге происходило заражение присутствием, мыслью. Все это обусловило и обусловливает сейчас возможность продолжения философии.
Итак, философия тогда продолжает существование, тогда становится привлекательна (увлекательна), когда представляет собой философствование, творческий акт мыследеятельности. Выражая общий настрой аудитории (собеседников), здесь и сейчас артикулируя рождение новой мысли, философствующий вовлекает в познавательный процесс, заражает открывшейся свободой и тем самым очередной раз сохраняет шанс на оправдание философии.
Примечания
1. Бердяев Н. А. Я и мир объектов. Опыт философии одиночества и общения // Бердяев Н. А. Философия свободного духа. М.: Республика, 1994. С. 230.
2. Пятигорский А. М. Философия как проблема современности // Сквозь границы: культурологический альманах. Вып. 5. Киров: Изд-во ВятГГУ, 2006. С. 147.
3. Пятигорский А. М. Предисловие ко второму изданию. Заметки об одной из возможных позиций философа // Мамардашвили М. К., Пятигорский А. М. Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символе и языке. М.: Школа «Языки русской культуры», 1997.
4. Капица П. Л. Эксперимент, теория, практика. М.: Наука, 1977. С. 202.
5. Мамардашвили М. К. Введение в философию // Мамардашвили М. К. Необходимость себя. М.: Изд-во «Лабиринт», 1996. С. 8.
6. Там же. С. 7, 8.
7. Самохвалова В. И. Спонтанность как специфика творческого состояния сознания // Свобода и творчество (междисциплинарные исследования) / под ред. И. А. Герасимовой. М.: Альфа-М, 2011. С. 232.
8. Там же. С. 233.
9. Мамардашвили М. К. Философия - это сознание вслух // Мамардашвили М. К. Сознание и цивилизация. СПб.: Азбука: Азбука-Аттикус, 2011. С. 33.
10. Пятигорский А. М. Философия как проблема современности // Сквозь границы: культурологический альманах. Вып. 5. Киров: Изд-во ВятГГУ, 2006. С. 153.
11. Более подробно см.: Тимшин В. А. Творческий процесс как освобождение или преодоление при-
родного в философии К. Эрберга // Вестник Вятского государственного гуманитарного университета. Философия и социология; культурология: науч. журн. 2012. № 1(1). С. 27-31.
12. Пятигорский А. М. Философия как проблема современности // Сквозь границы: культурологический альманах. Вып. 5. Киров: Изд-во ВятГГУ, 2006. С. 147.
13. Шопенгауэр А. Новые паралипоменоны // Полн. собр. соч. М., 1910. Т. 4. С. 495.
14. Ницше Ф. Шопенгауэр как воспитатель // Ницше Ф. Избранные произведения. М.: Просвещение, 1993. С. 56.
15. Мамардашвили М. К. Если осмелиться быть // Мамардашвили М. К. Сознание и цивилизация. СПб.: Азбука: Азбука-Аттикус, 2011. С. 85.
16. Пятигорский А. М. Философия как проблема современности // Сквозь границы: культурологический альманах. Вып. 5. Киров: Изд-во ВятГГУ, 2006. С. 147.
17. Ницше Ф. Шопенгауэр как воспитатель // Ницше Ф. Избранные произведения. М.: Просвещение, 1993. С. 52, 55, 56, 59.
18. Цит. по: Бибихин В. В. Язык философии. СПб.: Наука, 2007. С. 241-242.
