Философско-антропологические основания и модели нравственного бытия человека Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Философско-антропологические основания и модели нравственного бытия человека

Ю. Ш. Стрелец, д.ф.н, профессор, Оренбургский ГАУ

В современной философской мысли, как и тысячи лет назад, начиная с древнеиндийской философии, конечной проблемой и главным предметом исследования был и остается человек. О том, сколь грандиозна эта задача, свидетельствуют не только века, но и сама сущность философского подхода к изучению человека в мире, а мира — в человеке. Такой подход требует не простого накопления знаний, а обращения к мудрости, в полном соответствии с этимологией слова «философия». Философия (от «филео» — любовь, люблю, «софия» — мудрость) не претендует на однозначное решение своей задачи: на первый план выдвигается не совокупность полученных результатов, или собственно мудрость, а любовно выверенный процесс движения к ней.

Таким образом, философия являет здесь необходимую скромность, постоянно возвращая нас к знаменитому высказыванию Сократа: «Я знаю только то, что ничего не знаю». Было ли это признанием собственного невежества со стороны великого древнегреческого мыслителя, которого жрецы храма Аполлона в Дельфах назвали «самым мудрым из греков»? Очевидно, речь шла о бесконечности познавательного процесса, особенно, если это касается человека, его природы и сущности. «Формула мудрости» Сократа, представляющая собой отношение того, что мы знаем, к тому, что мы могли бы, должны были бы знать, ясно показывает, что результат этой пропорции — неутешительный. Это и выразил Сократ.

Через много веков такой, кажущийся, на первый взгляд, парадоксальным, вывод подтвердил английский мыслитель Г. Спенсер. Он нарисовал два круга, обозначающих комплекс наличествующих знаний у двух людей: маленький и большой. Второй как будто дает основания для гордости, однако его окружность граничит с гораздо большим количеством непознанных вопросов и проблем, чем первая — малая — окружность.

«Чем больше ты знаешь, тем больше ты не знаешь». Проблемы неудержимо множатся, вызывая в памяти слова библейского Экклезиаста: «Кто умножает познания, тот умножает скорбь». И все же, пессимизм искупается здесь пониманием того, что круг знаний непрерывно растет, а рост мудрости обеспечивается постоянным соотнесением познанного и непознанного. Философия не только или не столько дает нам ответы на вопросы, сколько позволяет разумно, грамотно и логично ставить эти вопросы — вечные по своей сути и фундаментальные для человека любого времени.

К числу существенных признаков философского подхода принадлежит целостность: философия, как выразился М. Хайдеггер, «есть мышление в предельных вбирающих понятиях, спрашивание, которое в каждом вопросе, а не только в конечном итоге спрашивает о целом» [1].

Объект философии принципиально неограничен, нелокализован, что дает право соотнести его с таким же необъятным культурным феноменом, как искусство. «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда» (А. А. Ахматова). Подобно искусству, философия не стремится к однозначной интерпретации мира, к одной какой-то единственной модели бытия мира и человека. Эта особенность философии существенно отличает ее от естествознания, от науки, трактуемой именно в этом смысле. Знания, вырабатываемые философами, отражают не только эпоху, но и популярные в определенные время проблемы, стоящие перед человечеством, что мы наблюдаем и в отношении науки. Философия предлагает субъективированное (не путать с «субъективным») знание, в отличие от объективированной научной информации (не тождественной «объективной). Дело в том, что модели философии определенным образом отражают внутренний мир исследователя, его мировоззрение, жизненные (социально-политические, экономические, эстетические, религиозные, этические и т.д.) позиции. Эти модели не скрывают «жизненной ангажированности» философа: с одной стороны, стремящегося к логической точности в использовании понятий и методов исследования (общность с наукой), а с другой стороны, избегающего унификации своих представлений, потери оригинального лица и способа осмысления действительности. В этом плане, философия — не наука, но теория миро- и человекоуст-ройства, которая прошла через призму интересов, потребностей человека, через его душу в целом. Здесь становится очевидным тот факт, что всякое различение, например, философии и психологии (как науки о душе) искусственно. Проблематическая и методическая самостоятельность этих фундаментальных подходов к человеку не должна заслонять от нас общего корня, из которого они вырастают. Паритетность, т.е. культурно-методологическая равноправность данных отраслей культуры, обеспечивается, с одной стороны, историческим старшинством философии, а с другой стороны, концентрацией внимания психологии на человеке, по преимуществу, если, конечно, психология не ограничивает сама себя не столь существенными для ее понятия предметами изучения, типа «порогов ощущения» и тому подоб-

ными физиологическими аспектами человеческого существа и существования. Философия «подбирается» к человеку не напрямую: она выстраивает огромную иерархию проблем и методов их исследования.

Выделяют обычно следующие блоки или разделы философских проблем.

Во-первых, это онтология, или учение о том, что есть мир как таковой, что есть вещи мира, каковы их происхождение, связи и отношения. Это, так сказать, весь фактический компендий, совокупность того, по отношению к чему человек хочет и должен определить самого себя. «А мир — не я» (Даниил Хармс).

Второй блок философских проблем относится к гносеологии — возможности и действительности познания человеком себя и мира. Возможно ли такое познание или это только иллюзия? Мир — это «Майя», призрак, согласно основным, например, буддистским представлениям, или тезисам субъективного идеализма. «В моей руке — яблоко, но что я знаю о нем?» — говорит представитель такой модели мировидения. — Вся информация об объекте «яблоко» проходит через мои ощущения — зрительные, обонятельные, осязательные и т.д. Кто мне даст гарантии, что мои органы чувств меня не обманывают? Я точно вижу, что ложечка в стакане с водой изломана самым невероятным образом»... Вывод, следующий отсюда, именно «очевиден»: таких гарантий нет, т.е. это именно я, моя физическая конституция свидетельствует о «яблоке». Возможно, вы видите это «яблоко» иначе, чем я, и только наша общая культурно-языковая принадлежность к какой-то традиции позволяет нам договориться о «яблоке». или назвать различно отражаемый объект одинаковым образом».

Различно (принципиально различно) воспринимаемые объекты мы привыкли (приучены) называть одним понятием. Так обозначается «мостик» между онтологией и гносеологией, природа которого неизвестна до сих пор никому.

Существенно важна для человека аксиологическая проблематика философии. Ценностью мы называем все, что имеет к нам отношение, с чем мы, в принципе, способны установить значимые для нас связи: прямые и опосредованные. Проблему деления ценностей на материальные и духовные можно считать теоретически решенной: не так важно происхождение ценностей, как их место в структуре нашего жизненного опыта. Каждая вещь — ценна, но — в различной степени, т.е. занимает свое собственное место в иерархии наших ценностей. Иначе говоря, всякая вещь должна знать свое место не только в бытовом плане, но и в бытийном: «Пользуйся вещами, но не люби их.

— говорил Блаженный Августин. — Люби Бога, но не пользуйся им».

Основным вектором философствования выступает, на наш взгляд, антропологическая пробле-

матика: как цель всего проекта, рисуемого мировой философией. «Антропос» (человек с греческого) — последняя «фигура умолчания» даже тех философов, которые пытаются подойти к миру с квазинаучных позиций, как если бы этот мир исследовался не земным существом, а, допустим, инопланетянином. В антропологической проблематике философия возвращается к себе самой, выступая в роли знаменитого «блудного сына» (Рембрандт; последняя сцена к/ф А. Тарковского «Солярис»).

Философия, в этом смысле, не что иное, как движение к сущности «человеческого», а также — попытка соотнести эту сущность с существованием (экзистенция). Дело в том, что сама философия предстает в двух обличьях: как вид специализированной деятельности, за которую философ «получает деньги», и как всеобщий модус мышления (В. С. Библер), который присущ буквально каждому человеку, задумывающемуся о себе и о своей роли в мире. Так вот в этом, втором значении, философия тождественна любому человеку, перед которым стоит древняя задача: «Познай самого себя и стань таким». Звучит это парадоксально: зачем мне становиться тем, кем я являюсь изначально? Парадокс разрешается просто: ты должен стать в своем существовании тем, кем являешься в своей сущности.

Сущность здесь — это совокупность (система) основных, кардинальных качеств, свойств человека, обеспечивающих его автономность, самодостаточность и уникальность. Иначе говоря, сущность, в отличие от существования, выражает именно тебя, твою уникальность и подлинность (аутентичность). Как часто мы уверены в том, что проживаем свою собственную жизнь, хотя она являет собой следствие приказа, просьбы, совета, моды, престижа и т.д., то есть обусловлена извне, внешними факторами и обстоятельствами.

Существование — это конкретно-историческая развертка нашей сущности, ее реальная, земная проявленность, которая, к сожалению, никогда не совпадает с сущностью, выступает в качестве чего-то фрагментарного, частичного и мозаичного. «Социальная технология неявно предполагает эволюцию Социума за счет деградации Человека, являющейся следствием систематического дробления индивидуальности на «дурную бесконечность социальных позиций и диспозиций» [2]. Где, спрашивается, мы явлены целостно, в какой ситуации мы востребованы полностью: в семье, на работе, в магазине и т.д. и т.п.? Семейные, служебные, социальные и прочие обязанности не исчерпывают нас сполна. Разве что в дружбе, предполагал Г. В. Ф. Гегель, да и то. Между тем, сущность наша постоянно бросает нам кардинальный антропологический Вызов стать самими собой, наконец. На уровне существования мы являем в большей степени то, что от нас требуют извне.

Социализация подавляет индивидуализацию, которая в отличие от первой означает процесс обретения себя целостного, или движения от биологического к социальному горизонту бытия, а затем от социального — к духовному. Иными словами, человек — трехсоставное существо, «располагающееся» на 3-х, как минимум, горизонтах своего бытия: биологическом (тело), социальном (личность) и духовном (душа), который являет собой форпост, посольство Духа в теле, представительство Духа. Отсюда, становится ясным, что нельзя отождествлять часть и целое, т.е. говорить о личности (нашем социальном лице) как обо всем человеке. Человек — вечный проект того, что он собой представлять хочет, может или должен. Человек как личность — наследие марксистско-ленинского взгляда на него, его требования осуществиться, прежде всего, на социальном уровне: «Человек — совокупность (ансамбль) общественных отношений», — таково марксистское определение человека, игнорирующего, с одной стороны, биологическое начало (как «неспецифическое»), а с другой стороны, духовное — как квазинаучное, или относящееся, скорее, к художественной или религиозной сфере.

Таким образом, осуществляется редукция (сведение сложного к более простому), против чего сама марксистско-ленинская философия выступала не менее ожесточенным образом, чем с проявлениями идеализма объективного или субъективного вида. «Полный взгляд на вещи» (Н. В. Гоголь) оказывается столь исполинским, что заставляет относиться к человеку как звездному небу над нашими головами (И. Кант). В этом полном ракурсе наших теоретических и практических представлений антропологическая проблематика охватывает не только философию в целом, но и культуру как таковую. Все наши привычные дистинк-ции (различения между материальным и духовным, древним и новым, естественным и искусственным) оказываются просто «детским лепетом на лужайке». К серьезным попыткам прояснить человеческое в человеке можно отнести модельно условное представление о том, что мы называем человеком.

В западноевропейской традиции это:

1) традиционный христианский взгляд на человека;

2) природный детерминизм;

3) социальный детерминизм;

4) утопически-гуманистический подход к человеку, его сущности и существованию.

Первая модель отражает сущность человека,

выражаемую его творческой натурой. Человек — это тварь Божия, или нечто сотворенное, а значит, несущее в себе заряд творчества; изначально — это креативное существо, могущее создавать нечто, не бывшее до него. Принципиальным отличием человека, как создания Бога, от Творца является

то, что он создает нечто из того, что ему предложено. Бог создал мир из ничего («.хотя материал все время чувствуется» — П. Валери).

Впервые по-настоящему острым образом человеку здесь предложена проблема быть, захотеть быть свободным. В. Франкл замечает: «Человек живет идеалами и ценностями, человеческое существование не аутентично, если оно не проживается как самотрансценденция» [3].

Традиционная христианская модель человека рассматривает его, во-первых, как тварное, способное к творчеству существо; во-вторых, как трансцендентно (свыше) патронируемое существо, всегда могущее рассчитывать на помощь со стороны Отца. В третьих, как существо, обладающее свободой и несущее ответственность за этот Выбор.

Природный детерминизм связан с представлением о человеке как в принципе «готовом» существе, предложенном самой Природой. Интересно, что заглавная буква в обозначении природы призвана наделить ее статусом субстанции — чего-то такого, что не порождено никем и ничем, что является причиной самой себя, или «саша 8Ш», как говорили наши предшественники. С точки зрения материализма, Природа — синоним материи — субстанционализирована всем развитием науки. Спросите материалиста: кто создал материю? Ответ будет следующим: «Сам вопрос некорректен — никто». Таким образом, в основе представления о Природе лежит положение, не требующее и запрещающее доискиваться до обоснования доказательства. Этот вопрос не решается в рамках теоретического разума, — признаем здесь правоту «Критики чистого разума» великого немецкого философа И. Канта. Не может однозначно ответить на него философия ни материализма, ни идеализма, если мы к ним желаем подойти как «ученые объективного плана». В основе их учений лежат аксиомы: материя (Природа) не создана никем и ничем. Идея, мировой разум не порожден также никем и ничем.. В научном отношении эти две кардинальные мировоззренческие позиции совершенно паритетны, т.е. равноправны с позиции научной проверяемости.

Согласно концепциям природного детерминизма, человек — продукт генетики («Яблоко от яблони».). И мало что от него зависит, по существу. Все уже случилось в том или ином генетическом ярусе его родства.

В рамках данной парадигмы существуют и расизм, и национализм, и астрология, которая нас все время уверяет в собственных возможностях нечто изменить в пику звездного расположения. В пользу данного подхода говорят различные примеры: семейство «хуллигэн», имя которого стало нарицательным и произведшим на свет в Англии прошлого времени изрядное количество действительных нарушителей порядка разного уровня

сложности и ответственности. Аргументами «в пользу» природного детерминизма выступают и положительные — не только социально-приемле-мые, но и служащие предметом восхищения — иллюстрации, типа семейства Бахов.

Альтернативной моделью к только что предложенной является модель, которую можно обозначить как социальный детерминизм. В рамках данного подхода человек подобен чистой доске, на которой пишет свои письмена окружающая действительность или среда. Открыла первую страницу эпоха Просвещения, «перелистнула» марксистско-ленинская антропология. Человек, по преимуществу, определяется теми социальными обстоятельствами, факторами, в «плену» которых пребывает. Сущность человека — совокупность (ансамбль) общественных отношений. Свою уникальность необходимо либо постулировать, что невозможно, в рамках данной парадигмы, либо признать как данность, как аксиому материалистического вида. Человек здесь оказывается биосоциальным существом: биологическим, как экземпляр рода «хомо сапиенс», и социальным, как представитель не только разумного, т.е. мыслящего, но и, главным образом, практического, производящего существа.

Не менее интересным оказывается другой подход к человеку: утопически-гуманистический.

Что такое утопизм для современного человека? Нечто не бывшее, более того, не способное осуществиться. «Утопия» — название вымышленного острова, в котором государство осуществилось как понятие, ажители нашли свою сущность (Т. Мор). Хотелось бы реабилитировать понятие утопизма, которое бесплодно как результат, но имеет свой

собственный смысл как процесс постижения. Такова судьба всех на свете (и в науке также) предельных представлений: идеального государства Платона, идеального газа или абсолютно черного тела в физике. Подобно визуально воспринимаемой линии горизонта они имеют не содержатель-но-конститутивный, а регулятивный характер. Их значение состоит в том, что человек как исследователь или практикующее существо определяется в шкалах, масштабах бытия. Нельзя построить идеальное общество, также как и пользоваться повседневно образцами палат мер и весов (метр, кг и т.п.), но можно всегда иметь их в виду при любых практических измерениях или теоретических размышлениях. Если утопическое возводить в ранг практического, то «получается как всегда»; если же практическое поверять шкалой утопического, мы будем в состоянии более действенно практически смотреть на свою жизнь, свои категории и различения. Утопическое — один из синонимов абсолютного, которого в нашей жизни остро недостает. Все относительно: и наши представления, и ценности, и нормы, и цели. Что же «не отменяемо»? Папа, мама, Родина, любовь, труд.... Для верующего человека этот ряд начинается и заканчивается Богом. Неверующий предпочитает осторожно боязливое «что-то там есть». Периоды возрастания духа, которому душно в теле (душа), у всех различны, но абсолютное есть у каждого, и именно оно составляет фундаментче-ловеческого бытия.

Литература

1 Хайдеггер, М. Время и бытие. М.: Республика, 1993.

2 Федоров, Ю. М. Универсум морали. Тюмень: Изд-во Тюменского института, 1992.

3 Франкл, В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990.