CC BY
84
УДК 811.161.137
ФИЛОСОФСКАЯ КАТЕГОРИЯ ВРЕМЕНИ В ЯЗЫКЕ ЖЕНСКОЙ ПОЭЗИИ XIX ВЕКА (СЕМАНТИКО-СТИЛИСТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ)
Е.А. Бурдина
Анализируется лексика с темпоральной семантикой, используемая в языке женской поэзии. Делается попытка обнаружить и интерпретировать лингвостилистические особенности употребления ключевых темпоральных лексем в поэтических текстах и способы создания образа времени посредством их употребления.
Ключевые слова: семантика, ключевые лексемы, темпоральная лексика, женская поэзия, картина мира
Еще IV веке Аристотель размышлял: «Среди неизвестного в окружающей нас природе самым неизвестным является время, ибо никто не знает, что такое время и как им управлять» [1, с. 47]. Действительно, в истории развития человеческой мысли есть «открытые» вопросы, «ответы, на которые варьируются, уточняются, приближаются к истине и удаляются от нее. В ряду этих вопросов одно из первых мест занимает Время» [2, с. 130]. Интерес к проблеме времени, многочисленные разнообразные попытки его осмысления неоднократно подтверждали важность данной категории. Действительно, практически все величины во вселенной могут поменяться с изменением такой самостоятельной переменной величиной, как время.
Естественно, что не только писатели, литературные критики, но и читатели - и женщины, и мужчины - хотят видеть женский образ, раскрытый не только со стороны - мужским взглядом, но и изнутри - женским, что способствует актуализации гендерных проблем женской прозы не только в литературоведении, но и в лингвистике
Творчество Мирры Лохвицкой, К.К. Павловой, Ю.В. Жадовской доказывает, что «женская» литература изначально декларировала себя в качестве особой, отличной от «мужской» словесности и на первых стадиях не претендовала на статус «высокого» искусства. Иллюстрацией этому могут служить стихотворные манифесты Е.П. Ростопчиной. В стихотворении с характерным названием «Как должны писать женщины» поэтесса указывает на то, что обязательным признаком женского письма являются «чувства нежные», кроме того, их сильная черта -недоговоренность и недосказанность. Женщина не имеет права до конца раскрывать свои мечты и чувства: она должна быть таинственной и целомудренной. За этой «стыдливостью» угадывается не столько характер самого автора - человека авторитетного в аристократических кругах, имеющего широчайшие литературные и политические связи, откровенного в суждениях и оценках, - сколько некий «горизонт ожидания» читателя, отраженный в тексте. Не случайно в дальнейшем женская поэзия развивалась по пути, если так можно выразиться, «снятия покрова тайны», настоятельно рекомендованного Е. Ростопчиной [3].
Творчество Каролины Павловой является свидетельством того, что женщина-поэт уже начинает ощущать себя «соперником», что сильнее всего проявилось в переводческой деятельности поэтессы, а в области изображения мира чувств стихи становятся гораздо откровеннее. В творчестве Каролины Павловой впервые намечен тот конфликт, который довольно долго будет проявляться в текстах поэтов-женщин: противоречие между ощущением своей причастности «высокой» (то есть «мужской») литературе и одновременно ощущении себя голосом «немых сестер».
Еще отчетливее, хотя и с несколько другими акцентами, эти мотивы резонируют в поэзии Юлии Валериановны Жадовской. Ее поэтическая судьба, являющаяся, по мнению А. М. Скабичевского, «характерным памятником века», наглядно свидетельствует, что творческая и личная самореализация женщины должна была преодолевать множество предрассудков и стереотипов. Стихи Жадовской одним казались слишком откровенными, другим - слишком банальными. В целом позитивно оценивая ее поэзию, критики, тем не менее, совершенно игнорировали ту тематическую новизну и остроту проблематики, благодаря которым Юлия Жадовская и имеет право называться оригинальным поэтом. В частности, лишь в последние годы стало акцентироваться внимание на одном из важнейших мотивов лирики Жадовской - на мотиве «прорыва» сквозь земную любовь и земную реальность к высшим сферам бытия. Противоречие между непосредственно женским чувством (во всей его неотвратимости, страстности и отчасти греховности) и ощущением своей причастности к непостижимым тайнам мира - одна из движущих сил художественной системы поэтессы. В советское время поэзия Ю. Жадовской практически не изучалась, так как совершенно не вписывалась в сложившийся стереотип «настоящей» литературы, которая призвана была ставить и решать насущные проблемы большой социальной значимости. Однако сегодня попытка униженной и измученной (в том числе и физически) женщины «достучаться» до людей и до небес, преодолев испытания и страдания, вновь оказывается услышанной. Таким образом, стихи Ю. Жадовской представляют не только историко-литературный интерес, но и способны находить живой отклик у современного читателя. В этом смысле поэзия Ю. Жадовской предвосхищает художественные открытия гениальных поэтесс ХХ века.
М. Лохвицкая, К. Павлова, Ю. Жадовская - их творчество и судьбы показывают нам сложный и противоречивый путь становления самосознания женщин. Но, несмотря на мощные творческие интенции, говорить об их претензиях на высшие роли в искусстве еще не приходилось. Крайне интересным представляется тот факт, что многие критики (П. Краснов, П. Ф. Гриневич и др.) обвиняли Лохвицкую в бесстыдной чувственности. При этом открыто утверждалось, что изображение чувственной женской красоты поэтом-мужчиной этично и эстетично, но противоположная ситуация безвкусна и аморальна. Здесь явно сказывается инерция традиционного шаблона мышления, преодолеть который до конца не удалось до сих пор. Творчество М. Лохвицкой стало знамением времени. Она, как никто из современных ей поэтесс, сумела выразить в поэтической рифме сущность женской натуры и сделала это с такой откровенностью и искренностью, как никто ранее. В то же время, многие мотивы ее поэзии вписываются в контекст раннего символизма, но приобретают свой, индивидуальный характер [3].
То есть, мы с полным правом можем сказать о том, что в поэзии М. Лохвицкой нашли отражение темы и вопросы, которые были актуальны для эпохи, но они по-своему трансформируются, приобретают черты «женского взгляда».
Следует отметить, что заглавия играют немаловажную роль при восприятии поэтического произведения: они
указывают тему и активизируют семантику круга понятий, находящихся в центре внимания. Так, в случае, если в тексте стихотворения отсутствует эксплицитно выраженная временная сема, но его заглавие содержит темпоральную лексему, то оттенок темпоральности распространяется и на весь поэтический текст при его осмыслении, и на отдельные лексемы, вызывая в сознании читателя временные ассоциативные связи. Так, например, у Лохвицкой в стихотворении «Сумерки» темпоральная лексема встречается только в заглавии («сумерки»), однако именно она определяет восприятие поэтического текста, раскрывая душевное состояние поэтессы во время сумерек.
В других случаях темпоральные лексемы присутствуют, помимо заглавия, и в тексте произведения, однако именно лексема с временным значением, входящая в название, конкретизирует семантику темпоральных лексем текста, а также придает временной оттенок большей части лексем с нетемпоральной семантикой, вызывая разнообразные временные ассоциативные связи в сознании индивидуума.
Следует обратить внимание также на то, что в творчестве практически всех исследуемых поэтесс нередко имеют место заглавия, содержащие конкретную дату. Именно такая конкретность является определяющей при чтении произведения, поскольку любая дата, указанная автором, наполнена определенным событием, которое находит отражение в тексте произведения. События, описываемые в стихотворении всегда переплетаются с чувствами, испытываемыми самим поэтом. Например, у Каролины Павловой находим произведение «10-го ноября 1840», вызванное воспоминанием о дате, когда А. Мицкевич сделал предложение Каролине Яниш и она стала считать себя невестой польского поэта.
Таким образом, заголовки поэтического произведения являются центром, средоточием авторского замысла, что не может не отразиться на прочтении и восприятии всего стихотворения в целом.
Непосредственно же в поэтических текстах указанных поэтов по существу выявлены все лексемы, входящие в ЛСП, доминантой которого является лексема время - от мига до вечности (миг, мгновение, секунда, минута, час, день, месяц, год, век, прошлое, настоящее, будущее, будущее, время, вечность и др.).
Известно, что употребление в поэтическом произведении лексики вообще и входящей в семантическое поле времени в частности зависит не только от замысла автора, но и от его индивидуального стиля, литературного направления, в котором он творит, и поэтических традиций. Так, по нашим наблюдениям, лексема секунда в поэзии Лохвицкой, Жадовской и К.Павловой в используемых изданиях не обнаружена, так же как и лексема сутки. Это, вероятно, можно объяснить «непоэтичностью», рациональностью данных лексем, определенными рамками стихотворного словоупотребления. Однако нельзя утверждать, что в творчестве указанных поэтов наряду с данными лексемами полностью отсутствует их семантическое проявление. Поскольку одним из семантических признаков лексемы секунда является кратковременность, в поэзии она довольно часто заменяется лексемами мгновение, миг, вступая с ними в синонимические отношения: Сойдутся ближе на мгновенье, Чем все миры между собой (К.Павлова. «Две кометы»); Высокое с низким, и зло, и безумье - с добром В хаос первозданный слилися в мгновении том! (М.Лохвицкая. «Миг блаженства»); Припомнил, может, миг летучий, Миг благодетельных отрад. (К.Павлова. «Случилось, что в край...»).
А семантика лексемы сутки находит воплощение в одном из значений многозначной лексемы день: Тех юных дней, сует рабыня, Ведь не забыли же и вы! (К.Павлова. «Мы современницы графиня»); День тихих грез, день серый и печальный На небе туч ненастливая мгла. (К.Павлова. «Москва»).
Однако следует отметить, что, несмотря на отдельные особенности употребление темпоральных лексем в поэтической речи, в творчестве всех указанных поэтесс в большей степени находят место определенные закономерности использования лексики с временной семантикой.
Нередко в пределах одного контекста используется одна и та же временная лексема в различных значениях, что придает стихотворному произведению большую экспрессивность: Но вдруг в час дум, в час грусти лживой, Взяв право грозное свое. (К.Павлова. «Дума»). Как видим, лексема час и в первом, и во втором употреблении заключает в себе два значения («пора» и «время»), которые являются одинаково доминирующими при восприятии стихотворного текста.
В поэтической речи семантические отношения, как и любые соотношения общей системы языка и ее стилей, «как бы смещаются и тем самым приобретают новый смысл и новую образно-выразительную силу» [4, с. 141]. Слово в стихе обретает дополнительные свойства и значения, часто такие, каких не имело ни в обиходе, ни в прозаическом употреблении. Несомненно, для любого поэтического словоупотребления решающим является контекст, семантика каждой лексемы проявляется в нем в результате ориентации на соседние лексемы [5, с. 99; 6, с. 204]. Нарушается привычная семантическая среда, возникает «колебательность» смысла в тексте [7, с. 126]. Подобный колебательный признак может возникнуть в сознании читателя мгновенно, а затем погаснуть, но может и не исчезать после освоения всего текста в целом. Иначе говоря, значение лексемы, зафиксированное в лексикографической литературе, и ее семантическое проявление в языке поэзии будут различаться, поскольку именно в поэтическом контексте на нее будут наслаиваться самые всевозможные смысловые оттенки, определяя совсем иное ее восприятие при прочтении произведения. При этом в лексемах, которые относятся к периферийным временным группам, темпоральная сема нередко передвигается на центральное место, стирая конкретность понятия, как в случае с использованием лексем, обозначающих графически выраженное время, возраст и приборы, измеряющие время.
Так, употребление лексем, входящих в семантическую микрогруппу «возраст», придает поэтическому контексту философский смысл, раскрывая взаимоотношения в системах «человек - судьба», «человек - время»: Гость мой прекраснее юной весны, Кудри его из лучей сотканы, Нежно звучит его смех молодой, Жизнь и веселье несет он с собой! (М. Лохвицкая. «Четыре всадника»).
При этом в стилистических целях в пределах одного микроконтекста возможно противопоставление лексем, входящих в данную микрогруппу не только в рамках отношений «человек - человек», и - шире - в рамках «предмет - человек», что приводит к яркому поэтическому описанию и способствует осуществлению авторского замысла.
Конкретное обозначение возраста в отдельных случаях несет в своей семантической структуре дополнительный смысл. Так, в следующих строках К. Павловой употребление лексемы, обозначающей возраст (200 лет), вызывает ассоциации с дорогой, старой, имеющей большую ценность, антикварной вещью: Стоишь, клад скромный и заветный, Красноречиво предо мной, - Ты странный, двадцатисотлетный Свидетель бренности
земной! (К.Павлова. «Лампада из Помпеи»).
Очевидно, периферийные временные микрогруппы в поэтическом контексте действительно наполняются иным, абстрактным содержанием, выполняя функцию своеобразной отправной точки, толчка для размышлений поэта о времени, жизни, человеке и его судьбе.
Семантическая структура лексем, входящих в ядро ЛСП «Время», в языке поэзии также подвергается существенным изменениям. При этом нередко временная семантика несколько приглушается и, в отличие от периферийных временных микрогрупп, на центральное место выдвигается иная сема, продиктованная контекстом. Вследствие этого лексема приобретает другую семантическую трактовку, отличную от значения, зафиксированного в лексикографической практике.
Подобные мотивы не могли не встретиться в женской поэзии XIX века. Особое место в их поэтическом наследии занимает лексемы «мгновение» и «миг». Общеизвестно, что их употребление связано с поэтической традицией: попыткой при помощи творчества остановить ускользающую быстротечность жизни. При таком подходе эти лексемы, относящиеся к лексико-семантической подгруппе, связанной с кратковременностью, становятся наполненными особым философским подтекстом: Угасло мгновенье в мире огня... И небо закрылось.и струны порвались звеня... Низвергнуты в бездну, лежим мы во тьме и пыли, - Минутные боги, - ничтожные дети земли. (М. Лохвицкая. Миг блаженства); Припомнил, может, миг летучий, Миг благодетельных отрад, Когда впевал он тот могучий, Тот животворный аромат. (К.Павлова. Случилось, что в край...); Нагрянул миг грозой, И для борьбы не стало сил.и он, прекрасный и желанный, Мой страх лобзаньем погасил! (М. Лохвицкая. Миг блаженства); Ни увлеченья, ни любви Порой не надо для забвенья, — Настанет миг, — его лови, — И будешь богом на мгновенье! (М. Лохвицкая. Пустой случайный разговор); Огонь - бессмертный наш родник, Мы светим век, живем лишь миг. (М. Лохвицкая. Саламандры). Здесь мы ощущаем наполненность каждого мгновения жаждой жизни при осознании трагичности человеческого существования, понимании того, что человек смертен.
Как видим, так или иначе лексемы миг, мгновение входят в поэтический язык не изолированно, а в составе триады «мгновение - жизнь - вечность».
Не менее любопытна семантическая трактовка в поэзии лексем утро, день, вечер, ночь. В языке они определяются как периоды суточного цикла, в поэтической же речи наделяются иными, потенциальными семами, нередко связанными с событиями, которые произошли в жизни автора: Вечер... этот вечер Чудной негой дышит... Золотой зарею Ярко запад пышет. (Ю. Жадовская. Вечером). Наслаждение красотами природы вовсе не чужды таланту Ю. Жадовской, однако природа служит для нее своеобразным средством возбуждения тех или других мыслей и воспоминаний. Создание стихов было единственной отдушиной для поэтессы в её безрадостном существовании после того, как отец воспротивился её браку с бедным учителем-разночинцем и она подчинилась родительской воле. Это стихотворение о погибшем счастье.
Даже если в стихах Ю. Жадовской есть доля грусти, то это грусть светла: Ночь... Вот в сад тенистый Стукнуло окно... Льется воздух чистый; Люди спят давно. («Ночь... Вот в сад тенистый»). Жизнь поэтессы не была безоблачной, но в этом поэтическом контексте лексема «ночь» не несёт отрицательной коннотации - напротив, она наделяется потенциальными семами «тишина», «покой», и в то же время «свежесть», «новизна» (Как теперь отрадно Ей, одной, вздохнуть! Как впивает жадно Свежий воздух в грудь).
Или у М. Лохвицкой находим: Утро спит. Молчит волна. В водном небе тишина. Средь опаловых полей Очертанья кораблей Тонким облаком видны Из туманной белизны. (Утро на море (из цикла «Новые песни»)). Это стихотворение было написано М. Лохвицкой во время поездки в 1898 в Балаклаву. Поездка, вероятно, была обусловлена необходимостью лечения недуга поэтессы, который проявил себя через семь лет. Этим объясняется грустная тональнось стихотворения («...дня не любит мир чудес... », «... И виденья-корабли, Смутно канули вдали»), кроме того, в употреблении лексемы «утро» использован прием олицетворения: оно молчит, ему нечего сказать; отсутствуют какие-либо звуки, полная тишина.
Употребление в творчестве всех исследуемых поэтов лексем, обозначающих годичный цикл: весна, лето, осень, зима, - отличается большей выдержанностью в плане традиционного метафорического осмысления, что находит закрепление в лексикографической справочной литературе, т. е. становится фактом литературного языка.
Отметим, что в словарях зафиксировано символическое значение лишь двух лексем - весна и осень, - однако лето и зима также употреблялись и употребляются в языке поэзии в отвлеченно-переносном значении, хотя и являющимся контекстуально -обусловленным.
Самым частым употреблением в поэзии отличается лексема весна. Именно она в большей степени, чем другие указанные лексемы, способна быть носителем многообразных семантических оттенков, находящих выражение в поэтическом контексте: Туда мы умчимся, где царствуют розы, Любимые дети весны, Откуда слетают к нам ясные грезы, Прозрачные, светлые сны. (М. Лохвицкая. «Вы снова вернулись.»).
В этой лексеме воплощаются семы «молодость», «пробуждение первых чувств»: Или еще не отжила я Моей весны всех лучших дней? (Ю. Жадовская. «Возврат весны»).
Нередко и в классической, и в современной поэзии лексема «весна» и её производные становятся символом возрождения, новой, счастливой жизни, надежды на лучшее будущее: И странник вдруг припомнил снова, Забыв холодную страну, Предела дальнего, родного Благоуханную весну. (К.Павлова. «Случилося, что в край.»); Смело вдаль я гляжу, упованьем полна, - Тихим счастием жизнь осветилась. Это снова она, молодая весна, Молодая весна возвратилась! (М. Лохвицкая. Весна); Я плачу... но это последние слезы... Я верю обетам весны, Я верю вам, грезы, весенние грезы, Летучие, светлые сны! (М. Лохвицкая. «Вы снова вернулись - весенние грезы»).
Лексема же зима нередко наделяется в языке поэзии семами «одиночество», «незащищенность», «грусть», «невзгоды»: В худеньком кафтане Мужичок стоит, Головой качает, Умолот плохой, - Думает-гадает: Как-то быть зимой?.. Так вся жизнь проходит С горем пополам, Так и смерть приходит, С ней - конец трудам. (Ю. Жадовская. Грустная картина). Как видим, в приведённом поэтическом контексте лексема «зима» наделяется негативной коннотацией. Интересно, что Жадовскую глубоко волновала крестьянская жизнь, положение крестян, и тот факт, что зимой крестьянам приходится тяжело, не оставлял мыслей поэтессы. Сам Добролюбов отмечал наличие подлинной поэтичности, народолюбие поэтессы, ее искреннее стремление отразить в своих стихах
тяжелую, полную лишений и страданий крестьянскую жизнь: «Ее сердце, ее ум действительно наполнены горькими думами, которых не хочет или не умеет разделять современное общество. Ее стремления, ее требования слишком обширны и высоки, и немудрено, что многие бегут от поэтического призыва души, страдающей не только за себя, но и за других» [8].
Нередко зима выступает в роли «разлучницы»: С тобой я готова была на изгнанье, На горе и муки, на смерть и страданье, - Но с первым дыханьем холодной зимы Спокойно и гордо рассталися мы (М. Лохвицкая «Не забыть никогда»). Здесь лексема «зима» приобретает сему «разлука», «холодность в отношениях».
Или, напротив, семантическое наполнение лексемы «зимы» может наделяться семами «ясность», «бодрость», «свет». Так, например, у Ю. Жадовской находим: Явился ты, мой гений грозный, Разоблачил добро и зло, И стало на душе светло - Как в ясный день... зимы морозной... (Возрождение).
Зима повергает природу в сон, существование замедляется, но не останавливается вовсе: Пасмурно зимою Небо надо мною, Небо голубое радостной любви, - Утомляют ласки, Усыпляют сказки Гаснущее пламя дремлющей крови. (М. Лохвицкая. Пасмурно зимою).
Такое употребление ключевой лексемы «зима» является традиционным для русской поэзии: весь лексический комплекс «мороз», «лёд», «снег» и т.д. во главе с гиперонимом «зима» способен приобретать в поэтической речи потенциальную сему, связанную с национальным менталитетом и вследствие этого превращаться во фрагмент национальной картины мира, тесно связанной с языковой. При этом лексико-семантический комплекс «Зима» способен наделяться как положительной, так и отрицательной коннотацией; позитивные семы в русской «нордической» поэзии представлены в большем количестве, чего нельзя сказать о творчестве «южных» поэтов, где образ зимы чаще всего наделён негативными чертами. Однако, следует заметить, что если в русской поэзии лексико-семантический комплекс «Зима» может в некоторых случаях олицетворять Россию, её историю, то в женской лирике XIX описание зимы чаще подаётся в рамках временной трансспективы, связанной с человеческим бытием, с осмыслением собственной судьбы.
И если зима - это глубокий сон природы, жизни, то ключевая лексема «осень» связана с ассоциациями, касающимися тоски, воспоминаний: Тихо я бреду одна по саду; Под ногами желтый лист хрустит, Осень льет предзимнюю прохладу, О прошедшем лете говорит. (Ю. Жадовская. «Тихо я бреду одна по саду...»).
Вообще, для поэзии, по словам Л.С. Выготского, характерно то, что «смысловое построение стиха заключает в себе непременную внутреннюю противоположность там, где мы видим содружество и гармонию» [9, с. 276].
Противопоставление же лексем, отражающих временные понятия, несут в себе особую выразительность, поскольку большинство из них участвует в антонимических отношениях с общеязыковой точки зрения. Они резко сталкиваются в поэтическом контексте, образуя контекстуальные антонимические ряды и тем самым как бы освещаясь ярким светом, становясь семантическим центром.
Такой прием может применяться не только при создании отдельных произведений, но и объединять их магистральной темой в целый стихотворный цикл. Так, в лирике Мирры Лохвицкой, которая чаще остальных поэтесс XIX века использует противопоставление, антитеза становится характерной приметой, особенностью стиля. Одним из самых устойчивых приёмов в ее творчестве является антитеза, входящая в лексико-семантический комплекс день - ночь, свет - тьма, холод - зной: Скользят в тумане темноты Обрывки мыслей... клочья света. (Сумерки); Там шум фонтанов мне поет, Как хорошо в полдневный зной, Взметая холод вольных вод, Дробиться радугой цветной. («Мой замок»); Мы греем ночь, мы сеем свет, Мы сеем свет, где солнца нет («Саламандры»); из мрака и лучей, из странных сочетаний - Сплелося чувство странное мое. («В любви, как в ревности, не ведая предела»); С слияньем дня и мглы ночной Бывают странные мгновенья (Сумерки).
Контраст помогает понять суть вещей, сочетание контрастных по смыслу временных понятий сильнее оттеняет семантику лексем и делает поэтическую речь более яркой и выразительной, поэтому поэты нередко строят по принципу антитезы практически целое стихотворное произведение или большую его часть.
Итак, как видим, семантика многих темпоральных лексем, нашедшая отражение в словарях, претерпевает существенное изменение при употреблении их в поэтической речи, поскольку поэтическое слово как никакое другое «воплощает содержательно-концептуальную и содержательно-подтекстовую информацию» [10, с. 3], которую стремится донести до читателя автор. Использование же данных лексем-образов в поэтическом тексте указывает, в свою очередь, на то, что он является иносказанием, вследствие чего конкретные описания, включающие в себя ключевые лексемы, приобретают новую, обобщенную, символическую, смысловую огласовку, характерную для гендерного восприятия мира сквозь призму вечных вопросов бытия. Сами ключевые лексемы при этом также становятся символами, употребление которых в поэтической речи влечет за собой особую экспрессивную емкость всего текста в целом при его восприятии, а также исключительную способность к порождению ассоциативных связей.
This article is devoted to the analysis of the temporal vocabulary used in the female poetry language. It is made an attempt to reveal and to interpret the lingui-stylistic peculiarities of the narration and the ways of the creation of the time image, witch makes up the base of the general world picture.
Key words: semantics, temporal vocabulary, female poetry, general world picture.
Список литературы
1. Аристотель. Физика. - Соч. в 4-х т. - Т.3. - М., 1976.
2. Кортава Т.В. Семантика категории времени. // Семантика языковых единиц. Доклады V Международной конференции: в 2-х т. - М., 1996. - Т. 1. - С. 230 - 231.
3. Капустина О. Б. Новый женский тип и поэзия конца XIX - начала XX веков : диссертация ... кандидата филологических наук : 10.01.01 - Иваново, 2007.
4. Виноградов В.В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика. - М., 1963.
5. Гинзбург Л.Я. О лирике. - Л., 1974.
6. Суворова П.Е. Слово и стих // Литературная учеба. - 1986. - № 1. - С. 203 - 206.
7. Григорьева А.Д. Слово в поэзии Тютчева. - М., 1980.
8. Добролюбов Н.А. Стихотворения Юлии Жадовской //Собрание сочинений в 3-х тт. [URL: http://az.lib.ru/d/dobroljubow_n_a/text_0540.shtml]. Дата обращения 07.03.2015.
9. Выготский Л.С. Психология искусства. - М.: Искусство, 1986.
10. Соколова Н.К. Поэтический строй лирики Блока (лексико-семантический аспект). Воронеж, 1984.
Об авторе
Бурдина Е.А. - Брянский государственный университет имени академика И.Г. Петровского
