CC BY
36
Однако как тонкий политик Бальбуров подчеркивает, что писатель, несомненно, хорошо знаком с бурятским бытом, бурятской культурой, но его подвела «некая традиция, выработанная некоторыми переводчиками с национальных языков на русский», и выражает надежду, что при издании произведения отдельной книгой автор учтет это замечание (повесть впервые была напечатана в журнале «Молодая гвардия»), Общий уважительный и одобрительный тон рецензии дополняется заключительными словами: «Я очень рад, что прочитал эту повесть!»
Безусловно, в критико-публицистических статьях А. Бальбурова на передний план выдви-
гаются отвечающие требованиям эпохи критерии гражданственности, злободневности, некой «рациональности» произведений. Однако центральное место в литературно-критических воззрениях писателя все же занимает чуткое внимание к языку и стилю произведений, а также поддержка тех из них, где прослеживается верность традициям устного народного творчества.
В заключение добавим, что А. Бальбуров неоднократно замечал в своих статьях, что он далек от мысли «тягаться с литературоведами», но можно с уверенностью сказать, что критикопублицистическое наследие писателя и сегодня представляет значительную историко-литературную ценность.
Литература
1. Писатели Бурятии XX-XXI веков. - Улан-Удэ, 2008.
2. Бальбуров А.А. Приметы времени и долг писателя // Свет над Байкалом. - 1957. - №6.
3. Бальбуров А.А. За что мы любим Ц. Дона // Байкал. - 1965. - №2.
4. Бальбуров А.А. Рассказы Александра Жамбалдоржиева // Свет над Байкалом. - 1959. - №6.
5. Бальбуров А.А. Писатель и время // Байкал. - 1962. - №5.
6. Бальбуров А.А. Ценное, увлекательное исследование // Байкал. - 1967. - №4.
7. Бальбуров А.А. Художественный перевод - проблема номер один // Байкал. - 1967. - №5.
8. Бальбуров А.А. Талантливая повесть о нашем крае // Байкал. - 1962. - №2.
Петрова Ольга Владимировна, аспирант кафедры русской литературы Бурятского госуниверситета. Petrova Olga Vladimirovna, postgraduate student, department of the Russian literature, Buryat State University. Тел.: +7-9247541649; e-mail: [email protected]
УДК 821.512.31
© И.В. Булгутова Философия времени в краткостишиях Б. Сыренова
Исследуются стихотворения малой формы Б. Сыренова - четверостишия, двустишия, пятистишия, восьмистишия, в которых прослеживаются различные аспекты философской концепции времени.
Ключевые слова: поэтика жанра, краткостишия, жанры восточной поэзии, параметры времени, авторская концепция времени.
I. V. Bulgutova Philosophy of time in poetry of B. Cyrenov
Small-form poetry of B.Cyrenov is analyzed - quatrains, distiches, pentameters, octaves, in which the various aspects of philosophical conception of time are traced.
Keywords: genre’s poetics, small-sized verses, oriental poetry genres, time parameters, author’s time conception.
Жанр краткостиший свойствен восточной поэтической традиции в целом в различных вариантах и модификациях, он также широко представлен в бурятской поэзии второй половины XX в. Анализ поэтики краткостиший функционален и плодотворен во многих аспектах. В рамках данной статьи мы рассмотрим особенности концентрации поэтического содержания в ма-
лых жанрах лирики с точки зрения осмысления времени, его поэтического «стяжения» на примере творчества бурятского поэта Бориса Сыренова (1943-1983). Краткостишия в его творчестве представлены широко и разнообразно: четверостишия, двустишия, пятистишия.
Обращаясь к жанру четверостиший, Борис Сыренов уже в названии цикла «Омар Хайямай
алтан аялгаар» (По золотым напевам Омара Хайяма) обозначает свое осознанное обращение к традиции Востока, а именно к персидско-таджикской поэзии. Не случайно он обозначает жанр своих четверостиший как рубаи. Первое из них обращено непосредственно к поэтическому предшественнику: «Убгэн Омар Хайям! / Дом-боо ургэнэб дуунайш тулее. / Дуурэн Ьарын туя-ан / Духаряа соом нааданал мунее!» (Старик Омар Хайям! / За песнь твою я поднимаю чашу. / О как играет в ней сейчас лучами / Полная луна!).
Внутреннее родство и созвучие с персидским поэтом утверждаются в самом обращении к его излюбленным образам винопития как процесса познания мира и приближения к истине. «Чаша вина, в которой играет свет полной луны» -символ, разлагаемый на множество рядов, это и обозначение души поэта, устремившего мысленный взор к другому поэтическому сознанию: бурятское слово «духаряан» имеет значение не только чарки, но и вина, подносимого другому. Чаша становится и символом единения души двух поэтов, разделенных временем: «Тэрэ
гэЬэнЬээ хойшо / Тэнгэриин одод Ьулараа. / Тэр-гын меерэй хабЬан / Тэндэ улэн хушагдаа» (С той поры ослабело сиянье / небесных светил. / Стерся след от тележных колес, / Оставшийся там».
Во втором четверостишии цикла устанавливается временная дистанция, причем в образном ряде прослеживается тождественность явлений различного порядка: космического - звезд и бытового - телеги в ослаблении плана их физической проявленности, утраты материальной плотности. Причем здесь налицо перетасовка-рокировка временных планов: с точки зрения сегодняшего момента очевидно «ослабленье» звезд, а след же колеса начал исчезать «еще тогда», в «том» времени. Налицо изоморфизм -т.е. тождественность большого и малого времени, которая устанавливается по отношению ко времени субъекта. С одной стороны, утверждается сущность прошлого времени, когда «звезды были ярче, а существование вещей бренно: уже стерся след телеги», с другой стороны, наоборот, в настоящем времени «свет звезд рассеялся, а тележный след все-таки остался»: вечное становится временным и временное - вечным при актуализации времени поэтическим сознанием. Происходит установление Вечности: поэт утверждает актуальное существование «той поры»
- появляется парадоксальное и философское понимание времени, в котором подвижно лишь сознание: «Шуудэр, дэльбээ гээхэдэм, / Шарахан
бэе улуужэн. / Мундэгэрхэн улаан наран / Мунее ошонол баруулжан» (Когда испарится роса, лепестки опадут, /От меня останется желтеть лишь «тело». / А солнца круглый красный шар / сейчас вот клонится к закату).
Здесь соотношение двух временных планов -будущего и настоящего - раскрывается в лирическом высказывании от первого лица, для которого характерно субъектно-объектное неразличение человека, цветка и солнца - это всё есть «я», переживающий момент самосознания, который и является точкой отсчета времени. Происходит фиксация времени: с перспективы будущего исчезновения - небытия констатируется миг начала развития по нисходящей линии, миг перехода от полноты и материальной плотности времени (сейчас есть роса и есть лепестки, и солнце круглое, красное, полное жизни) к его разрыхлению. В субъектном плане можно говорить о перетекании одной физической формы в другую: «от цветка остается тело (присущее человеку), после этого оно как бы отдает свою вещественность «круглому красному солнцу», но клонится к закату оно только лишь сейчас.
Возникает парадоксальность толкования времени вследствие растворенности человека в окружающем и тождественности растительного мира, человека и космического объекта. Разные их временные перспективы стянуты и поставлены в один образный ряд, происходит удивительное стяжение времени. Очевидно, что в поэтическом тексте Сыренова свободно взаимодействуют и перетекают от одного к другому различные временные планы: будущее, настоящее, прошлое, и если применить «понятие антиномического временного вектора» [1, с. 11], то видно, что он проводится не только от прошлого к настоящему, но и из будущего в настоящее.
Четверостишия Сыренова последовательно выстраивают свою топологию времени. «Шугы соо гансаараа / Халаг-Ьахы хугжэмтэй / Хухы шубуун аялгаараа / Бухы наЬым Ьануулнал» (Одиноко и грустно кукует / кукушка в кустах, / всю мою жизнь / напомнила мне своим пеньем». Здесь концентрация в одном миге всей жизни поэта, пение кукушки и прекрасно, и тоскливо одновременно, вбирает в себя оба полюса жизни. Поэтому, подобно тому, как в одной клетке кодируется вся информация об общей структуре, в одном миге заключается большой временной промежуток.
Малый жанр Сыренова также представляет собой такое стяжение эмоционального плана: «Жэрэгэд гэЬэн жэлнуудые / Жэмэсэй амтаар амталнаб. / Зугы шэнги зурхеерее / Зуг буреэ
нюдарнаб» (У череды прошедших лет / Спелой ягоды вкус. / Сердце жаждет отведать / Но повсюду преграда). В этом четверостишии обращает на себя внимание продолжение образного ряда материальной плотности времени, возможности его физической осязаемости: годы имеют вкус и аромат, что рождает иллюзию возможности их воскрешения. «Бага наЬан. / Баглаа сэсэг-тэл, Ьануулна. / Бага наЬан. / Барим мангиртал, Ьануулна» (Детские годы встают предо мною / Букетом цветов с ароматом душистым и сладким. / Детские годы встают предо мною / Лука-мангира пучком со вкусом горьким и терпким).
Следует отметить своеобразное понятие «полноты» времени, мгновенья жизни, когда в один миг стянуты два противоположных по эмоциональной наполненности полюса. У Сыренова они выражены вещественно и конкретно, физически плотно и осязаемо, что позволяет говорить о наличии первого уровня для символизации. В приведенном выше примере противопоставлены не просто «вещи» - предметы материально плотного мира: «баглаа сэсэг» (букет цветов) и «барим мангир» (пучок лука) -они в себя вбирают значения «сладости» и «горечи» прошедших лет, как их своеобразной квинтэссенции, которая откристаллизовалась в свете ретроспективной поэтической рефлексии. Таким образом, можно говорить о смысловой и эмоциональной наполненности человеческой жизни в аспекте его «биологического» времени.
Б. Сыренов в своих четверостишиях выстраивает своеобразную поэтическую «машину времени», стягивая и концентрируя временные планы прошлого, настоящего, будущего, есть также в образах моменты лирической рефлексии. Четверостишия Сыренова информативно насыщены: «Туухэ хэлэхэ убгэдууд / Тумарха-даг зантай даа, / Толгойгоороо дохин Ьуужа. / Тамхяал Ьорожо байхал даа» (Старцы, ведущие сказ о былом, / Никогда не спешат их поведать. / Сидят, головою покачивают, / Трубки посасывая с табаком). Здесь есть и повествовательное начало, и тонкое наблюдение, и фиксация понятия эпического времени, времени истоков - времени вечности, противопоставленного времени историческому. Самобытность поэтического голоса Сыренова в его опоре на национальные традиции художественного слова, оппозиция вечного и временного имеют своим истоком генетическую память об эпическом ощущении субстанциональности мира. «Унэгэн нюдэ нюдэлжэ, / Уур хираа хурэтэр / Ульгэр туухэ шагнаЬан / Уе сагни хаанаб даа?» (С широко раскрытыми глазами,/Затаив дыханье, до рассвета, / Мы внима-
ли древности преданьям. / Где теперь та баснословная пора?). Философская линия перемежается с осмыслением современности, лирическим, по своей сути, которое выражается в ме-тафоризации.
Роднит и сближает четверостишия Б. Сыренова с рубаи О. Хайяма их философская насыщенность, степень обобщения, хотя, безусловно, по параметрам ритмической организации и из-за природы самого языка, четверостишия Б. Сыренова не ложатся в строгий жанровый канон рубаи. Дидактическая традиция восточной литературы, безусловно, роднит этих двух поэтов. «Дэ-эшээ гарахадаа - / Доошоо хара. / Доошоо буу-хадаа - / Дээшээ хара» (Когда поднимаешься вверх - / Смотри вниз. / Когда спускаешься вниз
- / Гляди вверх). Это очень широкое обобщение пути, сочетающего и наглядную конкретность ситуации, и символическое осмысление жизни человека.
Краткость и концентрация поэтической мысли или картины проявляются и в двустишиях Сыренова. Программным по выраженному и осознанному принципу является следующее двустишие: «Охорхон богони шулэг соо / Огтор-гой багтааха шэди бэдэрнэб» (В куцые краткие строчки / Чудом каким небосвод вместить?). Поэтика краткости означает не меньший объем информации, а концентрацию, «архивирование» неограниченного содержания жизненной реальности, образом которого становится «небосвод». Тут не только попытка вместить «большое» в «малое», «чудо» поэтического слова - в точность «перекодирования» при постижении сути явлений. «Эды ехэ дэлхэй дээрэ / Хэды заахан шубуун элинэб?!» (Над такой огромною землею / Сколько ж пташек крылышками веет?). Это двустишие не только раскрывает лирическую эмоцию автора - удивление и восторг перед необъятностью мира, но и содержит философское осмысление «большого» и «малого» как «единичности» и «множественности». «Огромная земля» в данном контексте - модель единичности, хотя единичное может быть выявлено и в малом, в одном эпизоде, фрагменте, картине жизни. «Харша дээгуур хун абиралдаад, / Хар-шын саагуур орошобо...» (Перелез через забор прохожий / И исчез за ним). В этом двустишии дан фрагмент без начала и конца. В основе стихотворения не просто миг, а переживание момента - удивление и сомнение перед самим фактом его существования, так как данный момент не вписан в общую канву субъективного эмо-ционирования человека и как следствие не вписывается в объективную картину мира.
«Миг как наиболее краткая, элементарная единица временного движения, не содержащая в себе самого движения (оно складывается из отдельных мгновений, сменяющих одно другим), приравнивается вечности, если этот миг уловить и зафиксировать» [2, с. 34]. В краткостишиях постигается «вспышкой» сознания время, причем «единицей» счета становится лирическое чувство автора, пронизывающее разные уровни и планы бытия. «Шагнан Ьуунаб Бетховеной хугжэм... / Дэлхэй агууехэ ЬудаЬандаа / Намай шэнгээЬэн мэтэ. / Бишье баЬа дэлхэйе / Алаг зурхэндее шэнгээЬэн мэтэб» (Слушаю музыку Бетховена... / И кажется, что вся планета / В могучих токах своих меня растворяет. / И я в мно-гоцветие сердца / Вбираю весь мир). В пяти строках этого стихотворения раскрывается момент слияния человека со Вселенной, он одномоментно ощущает себя частицей и единицей целого, беспредельного (каплей крови, текущей по «артериям»), И в тот же самый миг возникает ощущение общности ритма, но уже в обратном (зеркальном) движении - в сердце уже самого человека, по его «венам» входит огромная Вселенная, раздробившись на множество красок и цветов. Не случайно центральным образом является музыка, звуковая волна пронизывает материально плотный мир, тут есть момент перехода, грань, когда «единое» «целостное» дробится, а «множественное» становится неделимым целым человеческой души.
Здесь также просматривается и теологическая мысль о создании человека по образу и подобию Божьему, в таком контексте можно сказать, что здесь показан мистический миг божественного откровения, восторга, претворения человека в Боге и Бога в нем. «Неисчисляемое математически лирическое время неоднородно и лишено линейности, оно пульсирует, подчиняясь внутренней жизни человека» [3, с. 50].
Краткостишия Сыренова, таким образом, все время моделируют действительность, отбирается и воссоздается такая конкретная жизненная ситуация, по образу и подобию которой воссоздан какой-то элемент мироустройства в целом. Важна верность и точность малой модели для того, чтобы возникло подвижное взаимодействие малого и большого уровней. Тут, конечно, свою роль играет метафоризация, ведь у Сыренова Вселенная моделируется по принципу антропоморфизма. «Амаралтадаа сэнгэжэ ябанам мурэнэй эрьеэр, / ДолёогдоЬон шулууниинь гоё. / Ь ал гай гараараа дажигад гээд, / Зурхэтэйгеер сээл руу шэдэнэб / Зурхэн шэнги шулууе» (Воскресным днем гуляю я по берегу реки: / Отполи-
рованы речной волною камни. / И, размахнувшись левою рукой, /Я от души швыряю в волны камень, - / Напоминает он по форме сердце». Особенность лирической ситуации стихотворения - в проецировании материальной и духовной сущности человека на мир природы, ибо они мыслятся единосущными. Это опять же момент восторга, который раскрывается из подтекста: красота живой «очеловеченной» природы (речной волной «облизанных» камней) переполняет сердце поэта до такой степени, что он сам сердцем растворяется в этом мире, что выражено актом его действия: он «швыряет» не просто камень, похожий на сердце, а возвращает «сердце» природы (реки) туда, где он его осознал и увидел в данный миг. А «сердце» природы одно и неделимо.
Таким образом, жизненная ситуация моделируется в данном краткостишии Сыренова с помощью символа «сердца», который здесь соотнесен с образом камня. Не случайно метафора «каменное сердце» есть во многих языках, здесь же у Сыренова реализуется вещественность значения символа: «камень - сердце реки», и поэт возвращает его обратно не только мысленно, но и действием. Возможно, это поэтическое выражение ритуальности, присущей мифологомагическому комплексу традиционной культуры бурят.
Все эти пятистишия входят в цикл поэта «Жороо шулэгууд», в названии которого выражено представление о ритме движения: «жороо»
- это «иноходь», а краткостишия - это как бы шаги, звенья единой цепи движенья, потока бытия. Поэтическое сознание Сыренова все время устанавливает не просто единичное, взаимосвязь части и целого, но и сам момент единения или же тождественности явлений мира выхватывает миг из процесса. «Сэнхир холо / Сээжээ дээлин, / Элинэ бургэд / Гансаараа. / Сонхын шэлээр / Сэлмэг нюдеер / Хараад Ьуунаб / Гансаараа» (В небесной выси, / Раскинув крылья, / Парит орел. / Один. / Сквозь стекла окон / Ясным взором / Смотрю сижу / Один». В этот миг все одномоментно текущие события однозначны, едины, тождественны - в этом сущность времени. Фиксация феномена сущности и есть основа поэтической модели в краткостишиях Сыренова. Одиночество орла и лирического героя протекает на разных уровнях и зеркально, что выражено в предметном образе оконного стекла.
Понимание разноуровневости бытия, на котором основываются общие принципы моделирования, также выражено в творчестве Сыренова. «Дээдэ замбиин / Сагаан сэсэгууд / Дэльбэеэ
губинэ аалихан - / СаЬан ороно газаа. / Доодо замбиин / Дурбэн ханатай гэртэ / Зун хэзээ ерэ-хэб гэжэ / Зуудэлжэ Ьуунаб» (С верхнего мира / Белые цветы / Стряхивают тихо лепестки - / Снег идет на улице. / В нижнем мире, / В доме, в четырех стенах, / Сижу, дремлю и вижу во сне, / Как наступило лето). Выделено два уровня: «дэ-эдэ замби» - «верхний мир» (небесный) и «доодо замби» - «нижний мир» (земной, человеческий), и вследствие этого неизбежно возникает мотив отражения уже не как «зеркала», а как «сна» - зыбкой грани реальности и тонкого уровня сознания. «Цветы» верхнего мира претворяются в нижнем как «белые лепестки» в «снег», а человек в нижнем мире лишь во сне
«угадывает» его идеальную сущность как «цветов», потому что видит лето - пору цветения.
Здесь можно усмотреть мотив божественного дара, поле интерпретации символа беспередель-но широко. Закономерности символизации проявляются в том, что при взаимодействии между уровнями неизбежно возникает мотив их соотнесенности (зеркала, сна), а краткостишия Сы-ренова предстают как малые модели различных сторон бытия. Таким образом, в краткостишиях бурятского поэта представлены модели осознания различных аспектов движения времени: мифологического, космического, исторического, биологического в едином стяжении поэтической мысли.
Литература
1. Коваленко А.Г. О понятии антиномического вектора в образе времени // Время в социальном, культурном и языковом измерении. - Иркутск: Изд-во ИГУ, 2004.
2. Налегач Н.В. Поэтика времени в книге стихов И. Анненского “Тихие песни” // Время в социальном, культурном и языковом измерении. - Иркутск, 2004.
3. Мариевская Н.Е. Историческое и лирическое время в структуре кинематографического произведения // Время как объект изображения творчества и рефлексии. - Иркутск: Изд-во ИГУ, 2010.
Булгутова (Фролова) Ирина Владимировна, доцент кафедры зарубежной литературы Бурятского госуниверситета, кандидат филологических наук.
Bulgutova (Frolova) Irina Vladimirovna, associate professor, department of foreign literature, Buryat State University, candidate of philological sciences. Тел.: +7-9644097756; e-mail: [email protected]
УДК 82.09(571.54)
© В.И. Антонов
Книга, открывающая путь к исконной вере
Дается анализ нового романа А. Эрдынеева «Однажды в Бурятии» как концептуального произведения. Отмечается остросюжетная, захватывающая форма изложения, подчеркиваются необычность и неординарность воплощения авторского замысла.
Ключевые слова: трансцендентальный роман, очищение и спасение людей от скверны, возвращение к исконной вере.
V.I. Antonov
The book revealing a path to a veritable faith
In the article there is the analysis of A.Erdyneyev’s new novel “Once upon a time in Buryatia”. The author presents it as conceptual one. The gripping form of book’s text and narration as well as its thrilling plot are noted. The extraordinary and quite unusual realization of the author’s intention is emphasized.
Keywords: transcendental novel, clearness and saving people from nastiness, turning to the veritable faith.
Книга Александра Эрдынеева с несколько обыденным названием «Однажды в Бурятии», выпущенная в 2011 г. издательством Бурятского госуниверситета, на первый взгляд, не способна вызвать горячего интереса у читателя. Но стоит только начать вчитываться в текст произведения, включив воображение и имеющийся ассоциативный опыт, то уже не можешь оторваться от него. Силовое поле текста, написанного в остросюжетной, захватывающей форме, с каждой перевернутой страницей все сильнее прико-
вывает внимание читателя. Эта нарастающая сила притяжения ощущается на всем пространстве повествования. Оно, в самом деле, получилось насыщенным, наполненным множеством интересных и неожиданных смыслов, глубоких и необычных мотивов. При этом стержневая линия образно-символических зарисовок, креативно-поисковых ассоциаций, философских размышлений автора изначально задает (парадоксально то или нет) сугубо нелинейный, т.е. сложный, с внутренними разломами и разветв-
