CC BY
19
УДК 82.32 ЧЖАН ЮЙВЭЙ
аспирант, Пекинский педагогический университет, стажер, кафедра истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса, филологический факультет, МГУ имени М.В. Ломоносова
E-mail: kesainiya16@yandex.ru МИХАЙЛОВА М.В.
доктор филологических наук, профессор, кафедра истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса, филологический факультет МГУ имени М.В. Ломоносова E-mail: mary1701@mail.ru
UDC 82.32 ZHANG YUWEI
Post-graduate of Beijing Normal University, visiting scholar of the department of the latest Russian literature history and contemporary literary process, faculty of philology, Lomonosov Moscow State University E-mail: kesainiya16@yandex.ru MIKHAILOVA M.V.
Doctor of philology, professor, department of the latest Russian literature history and contemporary literary process, faculty of philology, Lomonosov Moscow State
University E-mail: mary1701@mail.ru
ФИЛОСОФИЯ СЧАСТЬЯ В РАННЕЙ ПРОЗЕ Б.К. ЗАЙЦЕВА THE PHILOSOPHY OF HAPPINESS IN B.K. ZAITSEV'S EARLY PROSE
В данной статье на материале прозы Б. Зайцева 1900-1910-х гг. раскрывается понимание писателем философской категории счастья. Анализ сознания героев, их душевного состояния, их понимания жизни и отношения к любви показывает, что счастье Б. Зайцевым трактуется в параметрах, очень близких к христианскому миросозерцанию.
Ключевые слова: Б. Зайцев, счастье, вера, любовь, христианство.
In this paper based on B. Zaitsev's prose of1900-1910s it is investigated the author's understanding of philosophical category of happiness. Analyzing the heroes' consciousness, their state of mind, their understanding of life and attitude to love shows that B. Zaitsev interprets happiness in parameters, which are very close to the christian worldview.
Keywords: B. Zaitsev, happiness, faith, love, christianity.
По определению социопсихолога М. Аргайла, под счастьем подразумеваются «удовлетворенность жизнью, положительные эмоции и отсутствие отрицательных эмоций» [2, с. 33]. Следовательно, в первую очередь, надо почувствовать удовлетворение от жизни. Но удовлетворенность от жизни зависит от ценностных предпочтений человека: богач будет радоваться преумножению богатства, аскета это скорее огорчит, для христианина счастье тесно связано с верой в Бога и любовью к Нему. Поэтому столь многообразно само понятие счастья. Исследователь В. Татаркевич выделяет несколько его разновидностей, такие как счастье «конкретное и абстрактное», «реальное и идеальное», «удовлетворение всех потребностей и <...> удовлетворение только материальных потребностей», счастье «основанное на обычном, простом и на "более глубоком" удовлетворении» [9]. Понятие счастья осложняется тем, что оно не только имеет отношение к сферам социологии и психологии, но принадлежит и к областям этики и философии. В. Татаркевич подчеркивает, что для счастья, кроме «разума и добродетели», нужна и «помощь Бога, его любовь - любовь же достигается не разумом, а верой» [9, с. 66].
Что касается веры, то нельзя умолчать о
Л.Н. Толстом, чья вера зиждется на «вере в учение Христа» и тесно связана с обретением человеком счастья. Последнее противопоставляется Толстым мирским теориям. Он считает, что в миру существуют пять условий для счастья: «связь человека с природой», «труд», «семья», «свободное, любовное общение со всеми разнообразными людьми мира», «здоровье и безболезненная смерть» [10]. Но Толстой уверен, что эти условия не делают человека доподлинно счастливым, т.к., лишенный чего-либо из перечисленного, он начинает страдать: «<...> чем большего они достигли успеха по учению мира, тем больше они лишены этого условия счастья» [10, с. 190]. Достойное же счастье, по мнению Толстого, - это жизнь в согласии с общим благом, «жизнь истинная или вечная», противоположная «жизни личной и смертной». И она доступна исключительно тем, кто идет по пути «исполнения учения Христа» [10, с. 167]. Ведь тогда становится возможным «установление царства Бога на земле», где достижим «мир всех людей между собою». Это и «есть высшее доступное на земле благо людей» [10, с. 139]. Итак, настоящее счастье человека рисуется Толстым в виде вечной жизни в согласии с общим благом. Это очень близко идеям Б. Паскаля, которыми питалась душа Толстого в
© Чжан Юйвэй, Михайлова М.В. © Zhang Yuwei, Mikhailova M.V.
последние годы жизни. Собственно, он развивает мысль Паскаля о трех разрядах людей: тех, кто обрел Бога, а потому разумен и счастлив, других, кто Бога не ищет и, следовательно, не обрел (они безумны и несчастны), и иных, кто еще не пришел к вере, но находится в поисках (они разумны, но пока несчастны). Можно предположить, что на исследуемом нами этапе Зайцева привлекает как раз третья группа и писатель тоже в христианском духе создает свою философию счастья. Но она вызревает у него постепенно. И, опираясь на факты жизни героев, воссозданные Зайцевым, можно предположить, что вырисовывающаяся у него концепция оказывается достаточно сложной. В ней тесно сплетены радостные и печальные начала.
Например, в рассказе «Актерское счастье» (1913) герой Попелло-Козельский беспрерывно переживает неудачи в личной жизни, но в конце рассказа все равно чувствует себя счастливым, потому что «нежные и светлые виденья являлись ему» [3, т. 1, с. 332]. В другом рассказе - «Смерть» (1910) - устанавливается «равновесие» между счастьем, горем и любовью: «<...> величайшее счастье, как и величайшее горе человека, есть любовь <...>» [3, т. 1, с. 196]. Следовательно, герои Зайцева приходят к самым неожиданным выводам относительно восприятия счастья. Чтобы доказать наше предположение, мы проанализируем и другие произведения художника указанного периода. Представим наши умозаключения в виде нескольких опорных пунктов.
1. Счастье - душевный покой
Исследователь Т. Прокопов отметил, что «у Зайцева его герои, казалось бы, тоже живут и действуют в земных обычных условиях, и вместе с тем есть у каждого из них свой микрокосм, отрешенный от конкретного быта, от повседневья - как бы второй глубокий план, возникающий в раздумьях наедине с собой» [8, с. 20]. Именно состояние «наедине с собой» заставляет героев самоуглубиться и осознать свои желания.
Такова героиня рассказа «Соседи» (1903) Мэри. Ее в конторе, где она служит, не любят, считают надменной, нелюдимой. В свою очередь Мэри тоже равнодушно относится ко всем. Чаще всего она одна бродит в одном и том же месте, что-то напевая про себя: «<...> всегда она, без мысли и цели, как белая птица чайка, которую ветер кидает то туда, то сюда над морем, блуждала <...> взад и вперед, то вдруг уходила далеко на взморье, как будто что-нибудь нужно ей было там <...>» [3, т. 8, с. 14]. Мэри отъединена от окружающих, и после смерти отца-генерала становится ясно, что во всем мире у нее никого нет. Она спешит укрыться в своей комнате, где до нее доносится только звук из-за стены. Там живет Герр Тернер, ее сосед-немец, такой же странный, как и она, такой же одинокий. Он очень стар, но именно он сумел понять душу Мэри и помог ей осознать себя и свое существование. Но вот и он покидает этот мир, и связь с окружающим рвется у Мэри окончательно.
Понятно, почему Мэри тянется к этому старому человеку: ему дорога ее душа, то, что не замечают другие
люди. Зайцев вкладывает в уста Герра Тернера слова о породе людей не «кушающих мяса» [3, т. 8, с. 17]. Вот и Мэри из таких «вегетарианцев», т.е. людей чистых, не запятнанных кровью ближних. Мэри выделена из сонма кровожадных особей, к которым принадлежат остальные, для нее важен поиск чего-то высшего. И это высшее Зайцев обозначает как музыку. Мэри с Герром Тернером нашли друг друга с помощью музыки, она дала им возможность почувствовать родство душ: «<...> он играет ей, то есть себе, и когда он кончал», она «пела ему, то есть опять же себе» [3, т. 8, с. 15]. Общее музыкальное пространство объединяет этих людей и одаряет их счастьем. Им чужда материальная жизнь, им важно взаимопонимание, уловление внутреннего строя души другого человека. Поэтому они и кажутся почти признаками, тенями, лишенными всего плотского. Но именно поэтому они остаются неприкаянными и нежизнеспособными. После смерти Герра Тернера Мэри просто растворяется в окружающем пространстве, исчезает в нем... Зайцев нарисовал симфонию душ, ту гармонию, которая изредка может возникать между людьми, но не слишком укоренена в действительности.
Здесь, помимо прочего, надо обратить внимание на ономастику. Мэри - это, конечно же, Мария. Может быть, одна из сестер Лазаря, та, которая не занялась делами, когда к ним в дом пришел гость, а прильнула к ногам Христа, внимая его рассказам. Фамилию Герра (Господина) Тернера можно возвести к латинскому слову terni, что означает «три», «троичный». А это уже может ассоциироваться и с Троицей, и с единым в трех лицах Богом. Ведь Герр Тернер ведет себя с Мэри по-отечески, оберегает ее. Важно, что он связан с церковью (40 лет был органистом в кирхе), «служил Богу в храме», что у него «глухой и тусклый» голос, «как будто шедший из давних веков, из строгих и бедных монастырей» [3, т. 8, с. 16]. И она опускается рядом с ним на колени, припадает к его ногам, называет его «мой учитель», «мой отец» [3, т. 8, с. 17], что не может не напоминать изображение этой евангелической сцены на картинах. Также здесь, несомненно, имеется отсылка к тютчевским строкам: «Душа готова как Мария к ногам Христа навек прильнуть...», что еще раз подтверждает наше предположение, что героиней этого произведения является душа.
Продолжением этой линии поиска взаимодействия с миром можно считать рассказ «Тихие зори» (1904), в котором герой «<...> жил уединенно, никого не видя, кроме старушки-прислуги, никуда не стремясь» [3, т. 1, с. 36]. Однако приезд больного друга - Алексея - и совместная жизнь с ним стали для него переломным моментом. Алексей, тихий, спокойный, нежный, жаждет «тишины... простых, нежных звуков, <...> неба...» [3, т. 1, с. 38]. Герой-повествователь не имеет имени, а имя его друга точно указаны, что свидетельствует о значимости этого соотношения (Алексей - человек Божий). Зайцев описывает Алексея как самодостаточного человека, хотя и немощного физически, но духовно здорового. Смерть ему не страшна, он даже знает точно, когда
наступит его конец. Этот зайцевский герой - один из первых набросков фигуры, понимающей временность своего пребывания в миру, а потому уходящей «безбоязненно, спокойно», исполнившись «смирения и мудрого понимания естественной, предопределенной неизбежности конца всего сущего» [8, с. 20]. Алексей одарил безымянного героя счастливыми воспоминаниями о детстве, поэтому после его смерти тот часто обращается мыслями к прошлому, и в результате «прошлое, настоящее и будущее в нем (сердце. - Ч.Ю., М.М.) переплетаются». И это, наполнив его сердце «великим миром» [3, т. 1. с. 44], делает его счастливым.
Эти два рассказа положили начало формированию философии счастья Б.К. Зайцева. Теперь его герои преисполнены новым пониманием жизни, ищут душевного равновесия. Если попытаться уловить, как эта проблематика воплощена художественно, то мы увидим, что зайцевское художественное мышление от пантеистического импрессионизма перешло к реальному постижению души человека, что можно определить такими словами: «В 1904-1905 гг. характер пантеизма Зайцева меняется: мрак, холод уступают место ясности, солнечности, разлитому в мире счастью» [6, с. 212].
2. Счастье - обыкновенная жизнь
Кроме счастья сосредоточенности, мира, воцарившегося в душе, из-под пера Б. Зайцева выходят произведения, где звучит прославление обыкновенной жизни. Он живописует самое обычное состояние человека, повторяющееся изо дня на день, монотонное, но мы чувствуем, что это-то и делает героя счастливым. М. Аргайл указывает, что «нельзя искать счастье намеренно: оно должно прийти само, как "побочный продукт" других поступков» [2, с. 267]. Однако есть и другая точка зрения. Так, Л. Толстой считает, что счастье открывается только тем, кто исполняет заповеди Христа. Для них «жизнь <...> есть благо » [10, с. 238]. Зайцев занимает как бы промежуточную позицию: он не отрицает действенного устремления к счастью, не полагается только на исполнение воли Бога, а скорее всего, учит своих героев смирению и прощению, что и становится путем к постижению христианского вероучения.
В этом отношении показательны рассказы «Сны» (1909) и «Елисейские поля» (1914), где герои являются самыми обычными, заурядными людьми, ничем не отличающимися от других. Как сформулировал Б. Зайцев в рассказе «Полковник Розов», они «неудачники, - но это ничего»; ведь, живя среди полей, неба, запаха ветра, дерева и всей природной стихии, они чувствуют, что все сущее привносит в их «души глубокий мир» [3, т. 1, с. 74]. И это помогает им преодолевать тревоги, беспокойство, не сосредотачиваться на негативном опыте. Некая распахнутость человека миру становится доминантой характеров любимых героев писателя.
Зайцев явно на стороне тех, кто живет обычной жизнью, созерцает ее и одновременно претерпевает страдания и смиренно принимает то, что выпадает ему на долю. Например, в рассказе «Сны» герой Никандр каж-
дый день делает одну и ту же работу: отворяет дверь, убирает лестницу, сопровождает жильцов в квартиры... Он дружит с портным Павлом Захарычем, который учит его, как надо жить: «- <...> Встряхнуться надо, душа просит простора», «- Нельзя нам сказать, который из нас счастливейший, который нет. Вам улыбнулась судьба, а завтра, быть может, она сразит вас в самую середку» [3, т. 1, с. 178]. Персонажи этого произведения Зайцева уже осознают, что жизнь идет не по воле человека. Домашние неурядицы допустимы, но это не меняет сути дела. Вот почему когда Павел Захарыч узнал, что жена изменила Никандру, а он влюбился в Мариэтт, ведущую легкомысленный образ жизни (она появляется в его жизни как «мимолетное виденье»), то он уговорил друга простить жену и принять ее обратно. Таким образом жизнь возвратилась в обычное русло. Следует при этом заметить, что герои не осознают себя счастливыми, они просто живут обыкновенной жизнью, принимая ее то спокойное, то бурное течение. А это, по Зайцеву, и есть залог подлинного счастья.
Рассказ «Елисейские поля» тоже посвящен обычной жизни, но не совсем обычного человека. Этот человек - писатель. Однако у него самая банальная биография. Мальчиком влюбился в гувернантку - любовницу отца, в юности пережил несколько творческих неудач, испытал измену избранницы, в сорок лет полюбил молодую курсистку, но опять был обманут. Старея с каждым годом, он все острее чувствует быстротечность жизни. Когда же пришла смерть, то он устремился в «царство теней, к которому всю жизнь летел», и это царство «было теперь для него раскрыто» [3, т. 1, с. 265]. Важно, что герой явно с радостью ушел из этого мира. Недаром П. Коган назвал Б. Зайцева «певцом радости» [4, с. 182]: «Он так любит эту радость, он так ясно ощущает ее, что трагическое жизни не может нарушить ее светлого течения» [4, с. 183]. И критик объяснил источник этого восприятия: ощущение наполненности самой жизни, любовь ко всему живому.
Итак, герои этих рассказов так или иначе находят радость в самом процессе бытия. Они не требуют счастья, оно как бы само проникает в них и наполняет их существование высшим смыслом.
3. Счастье - вечная любовь
В центре рассказа «Спокойствие» (1909) тема любви в самых разнообразных ее проявлениях. С одной стороны, это любовь плотская (Федора к Тумановой, Константина Андреича - к Наташе); с другой, это любовь кровная (привязанность Яшина к сыну, Марианны Николаевны - к дочерям). Но какой бы ни была эта любовь, она приносит горе: Федор убит мужем Тумановой на дуэли, Константин и Наташа посчитали свою любовь неосуществимой в этом мире, Яшин пережил безвременную смерть сына, дочери Марианны Николаевны не стали счастливыми. Однако, несмотря на недостижимость любви, герои готовы жертвовать собой ради нее. Так, Федор перед смертью признался, что был счастлив отдать жизнь за возлюбленную. Все это придает описы-
ваемым любовным переживаниям ощутимый мистический оттенок. Герои смиренно принимают свою судьбу, что очень дорого и близко сердцу писателя. После смерти друга Константин отправляется в путешествие и выбирает Италию. Там, в Равенне, среди руин, ему открывается, что любовь неуничтожима, непобедима, что она вечна. «"Вечный дух любви - ты победитель"» [3, т. 1, с. 147], - так сформулировал он эту мысль. Яшина смерть сына чуть не подтолкнула к самоубийству, но он сумел преодолеть это искушение. А Марианна Николаевна с «"печалью и твердостью"» [3, т. 1, с. 162] отстаивает перед мужем право растить их дочерей.
Какая же сила поддерживает героев после столько бед? Это «благословенье» [3, т. 1, с. 166] любви. Оно заставляет героев Зайцева «уйти в мир бескрайный, светлый, скорбный; в безвестность, бедность, одинокую жизнь. И зная час свой, принять его с улыбкой - незримая свеча в глубине сердца» [3, т. 1, с. 166]. Переживая свои несчастья, герои этого произведения приходят к душевному спокойствию и находят счастье именно в смирении. Оно не могло бы состояться без пережитых страданий - ведь, по словам П. Когана, «печальное -только спутник счастья, а смысл и цель в этом последнем» [4, с. 183].
Кстати, раньше, например, в рассказе «Миф» (1906) Б. Зайцев растворял личность человека в бессознательном, и это растворение в природном мире помогало человеку преодолеть смерть. Плоть исчезала, но дух торжествовал. Следовательно, динамику художественного мышления писателя можно обозначить так: в раннем творчестве человек у Зайцева безмолвно растворялся в мире, приобщался к вечности (основой миросозерцания Зайцева была философия пантеизма и космизма), теперь же человек у Зайцева уже сознательно осмысливает свое существование, размышляет о жизни и смерти, о любви. Собственно, и сам писатель так же понял свою эволюцию. В статье «О себе» он написал: «Вместо раннего пантеизма начинают проступать мотивы религиозные - довольно еще невнятно <...> - все же в христианском духе» [3, т. 4, с. 589].
Стоит проследить, как трансформируется тема любви у Зайцева на пути от пантеизма к христианству. В пантеизме человек полностью сливается с природным миром, его личное чувство, страсть растворяются в безграничном космосе, что придает любви отдельного человека всеобщий, всеохватывающий характер; иными словами, « <...> любовь присутствует не как конкретное чувство, а как метафорическое выражение самой жизни» [7, с. 24]. Когда же человек выделяет себя из мира, находит свое место в мироздании, его любовное чувство поднимается на более высокий уровень. Любовные устремления героев уже не ограничиваются плотскими ощущениями, как в рассказе «Молодые» (1907), а обретают духовную сущность. При том «любовь не всегда явлена воочию, она может быть и скрытой, и таинственной, и неосознаваемой, но обволакивающей героя, словно бы заключающей его в колыбельку, ибо это истинная Божья любовь, которая и изливается на нас, малых де-
тей Его» [6, с. 219].
Это положение наиболее ярко подтверждается повестью «Аграфена» (1907), которая полноценно воплотила концепцию счастья Б. Зайцева. Главный сюжет повести представляет собою изложение нескольких любовных историй, которые случились в жизни деревенской женщины. И они нужны, чтобы раскрыть обретение Аграфеной христианской веры. При создании образа Аграфены Зайцев сосредоточился на чувствах героини. Поначалу в повести «на первый план выходит стихийное, плотское» [1, с. 96], Аграфена, как и расцветающая природа, жаждет любви.
Но реальность жизни обрывает это рвущееся наружу цветение плоти. Сначала юная Аграфена пережила расставание со своим избранником - студентом, покинувшим ее. Открытая миру, к миру же она и обращается со своею молитвой: «она стала на коленях и молилась вслух полям, овсам, небу, Богоматери кроткой и милостивой, посетившей в тот вечер нивы» [3, т. 1, с. 95]. Это перечисление, как видим, носит ярко пантеистический характер. Испытав и другие любовные разочарования, столкнувшись с предательством, Аграфена обратилась к богу, поняла необходимость раскаяния, стала говеть. По совету отца Досифея она отправилась к оставленной в деревне дочери. По дороге в деревню Аграфена во сне увидела монашку с сосудом, что укрепило ее веру. Но волею судьбы ее дочь Анюта повторяет любовную историю матери: она полюбила не отвечающего ей взаимностью человека и тоже встретилась с изменой. И не справилась с обрушившимся на нее несчастьем, решилась на самоубийство. Об этой трагедии рассказал дремлющей Аграфене кто-то таинственный. И вновь здесь появляется монашка с сосудом, который символизирует уже судьбу человека: он вмещал «в себя столько жизненной влаги, сколько человеку предначертано испытаний» [1, с. 97].
Аграфена остается на свете одна. И тут ей открывается, что «<...> все любви и муки поднялись одинокими ручьями, сразу впавшими в безмерный и божественный океан любви и данными ей как таинственные прообразы Любви единой и вечной» [3, т. 1, с. 116]. Теперь она обрела подлинную любовь, и это была вечная любовь, любовь к Богу, чье бытие «дает внутреннюю силу любви и всепрощения» [1, с. 98]. Это стало последней точкой в земной жизни Аграфены: она ушла в жизнь вечную, испив последнюю чашу, ту, что когда-то приносила ей монашка.
Таким образом, тема любви у Зайцева приобретает религиозную огласовку. Христианство начинает занимать в душе и творчестве писателя все более значимое место. Е. Колтоновская на примере Зайцева сравнила традиционный реализм, представленный И.С. Тургеневым, и «молодую литературу» и сделала вывод, что молодые писатели перестают описывать быт, они проникаются «полнейшей субьективностью», устремляются к «внутренней правдивости - лирической и философской» [5, с. 189-190]. Именно «лирическое» и «философское» начала определяют специфику
повествования в «Аграфене», которая, по словам УК. Абишевой, «являет пример бытийственного "прочтения" жизни героини», которая понимается Зайцевым «в соотношении с универсальным уровнем бытия» [1, с. 98].
Жизнь Аграфены по сути воплотила философско-религиозный поиск Зайцевым смысла жизни на новом этапе, его постепенный приход к Богу, отказ от пантеистического мировосприятия. Но это еще не было полноценным христианством. Напомним, что путь Аграфены к Богу имеет отчетливо мистический характер. Ей чудится, что монашка с сосудом уведет ее куда-то, «чувство твердости, вечности наполняло ее», однако, «<... > сколько ни думала о Боге, смерти и будущей жизни, никогда не могла додуматься до ясного» [3, т. 1, с. 112]. Такой ясности религиозного сознания нет пока и у
Зайцева. Зато история Аграфены дает представление о зайцевской концепции счастья, которое немыслимо без понятия любви. Поэтому можно присоединиться к мнению П. Когана, что «любовь, это - высшее блаженство. Трагическое любви, ее неизбежные спутники - страдание и смерть - не могут уничтожить того счастья, которое дарит она» [4, с. 183].
На основе проанализированных выше произведений мы можем сделать вывод, что герои Зайцева в своих ипостасях воплощают своеобразную концепцию счастья писателя. Жизнь демонстрирует, что счастье в чистом виде невозможно. Счастье - это светлая радость, сопряженная с несчастьями. И для обретения счастья, по мнению писателя, человек должен любить Бога, верить в Него и покорно принимать все, что происходит в этом мире.
Библиографический список
1. Абишева У.К. Неореализм в русской литературе 1900-1910-х годов. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2005. 286 с.
2. АргайлМ. Психология счастья. СПб.: Питер, 2003. 271 с.
3. ЗайцевБ.К. Собрание сочинений: Т. 1, 4, 8. М.: Русская книга, 1999-2000.
4. Коган П. Современники. Зайцев // Зайцев Б.К. Собрание сочинений: Т. 10. М.: Русская книга, 2001. С. 181-186.
5. Колтоновская Е.А. Поэт для немногих // Зайцев Б.К. Собрание сочинений: Т. 10. М.: Русская книга, 2001. С. 187-195.
6. Михайлова М.В. Б.К. Зайцев // Михайлова М.В., Солнцева Н.М. (ред.) История русской литературы Серебряного века (1890- е - начало 1920-х годов): В 3 ч. Ч. 1. М.: Издательство Юрайт, 2017. С. 210-220.
7. Михеичева Е.А. Философский рассказ в раннем творчестве Б.К. Зайцева // Наследие Б.К. Зайцева: проблематика, поэтика, творческие связи. Материалы Всероссийской научной конференции, посвященной 125-летию со дня рождения Б.К. Зайцева. 1820 мая 2006 г. Орел: ПФ «Картуш», 2006. С. 20-25.
8. Прокопов Т. Восторги и скорби поэта прозы. Борис Зайцев: вехи судьбы // Зайцев Б.К. Собрание сочинений: Т. 1. М.: Русская книга, 1999. С. 6-27.
9. Татаркевич В. О счастье и совершенстве человека. М.: Прогресс, 1981. C. 50-70.
10. Толстой Л.Н. Исповедь; В чем моя вера?; Что такое искусство?: Статьи. М.: Книжный Клуб Книговек, 2015. C. 71-238.
References
1. Abisheva U.K. Neorealism in Russian literature of 1900-1910-s. M.: Moscow University Press, 2005. 286 p.
2. ArgyleM. The psychology of happiness. Saint Petersburg: Peter, 2003. 271 p.
3. ZaitsevB.K. Collected works: V. 1, 4, 8. M.: Russian book, 1999-2000.
4. Kogan P. Contemporaries. Zaitsev // Zaitsev B.K. Collected works: V. 10. M.: Russian book, 2001. Pp. 181-186.
5. Koltonovskaya E.A. The poet for the few // Zaitsev B.K. Collected works: V. 10. M.: Russian book, 2001. Pp. 187-195.
6. MikhailovaM.V. B.K. Zaitsev //MikhailovaM.V., Solntseva N.M. (ed.) The history of Silver age Russian literature (1890s - the beginning of 1920s): In 3 p. P. 1. M.: Urait Publishing House, 2017. Pp. 210-220.
7. MikheichevaE.A. The philosophical short story in the early works of B.K. Zaitsev // The legacy of B.K. Zaitsev: problems, poetics, creative connections. Materials of the All-Russian academic conference for the 125th birthday anniversary of B.K. Zaitsev. 18-20th May 2006. Orel: PC «Cartouche», 2006. Pp. 20-25.
8. Prokopov T. The delight and dolor of the prose poet. Boris Zaitsev: the landmarks of fate // Zaitsev B.K. Collected works: V. 1. M.: Russian book, 1999. Pp. 6-27.
9. Tatarkievich V. About the happiness and the perfection of man. M.: Progress, 1981. Pp. 50-70.
10. Tolstoy L.N. Confession; What is my faith?; What is art?: Papers. M.: Book Club Knihovek, 2015. Pp. 71-238.
