CC BY
127
УДК 340.12
А.Л. Золкин (МУ МВД РФ им. В.Я. Кикотя) Тел.: (4872) 35-74-37; e-mail: phileo@tspu .tula.ru
ФИЛОСОФИИ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ И СОВРЕМЕННАЯ ПРАВОВАЯ ДОКТРИНА
Статья посвящена осмыслению права в философии русского зарубежья. В статье рассматривается право как феномен культуры. Анализируется социальная природа права, определяются основные ценности права.
Ключевые слова: право, правосознание, социальные основания, ценности, мораль, юридическая наука, философия.
В настоящее время в отечественной философии и юридической науке идет сложный процесс поиска правопонимания, учитывающего как исторический опыт страны, так и мировые достижения в исследовании правовых начал общественной жизни. Отсутствие в нашей юриспруденции общепризнанной философско-правовой парадигмы влечет за собой и отсутствие последовательной правовой доктрины, что не лучшим образом отражается и на состоянии правовой практики.
Авторитетная философско-правовая доктрина может появиться только в результате достижения консенсуса, являющимся результатом полноценной научной дискуссии. Необходимой частью этой дискуссии должно стать составляющей осмысление отечественной философско-правовой философско-правовой традиции, включая воззрения и достижения представителей русского зарубежья.
Лучшие представителей этой традиции Н.Н. Алексеев, Г.Д. Гурвич, И.А. Ильин, И.Л. Солоневич, С.Л. Франк внесли существенный вклад в развитие мировой философии права и юридической науки [1, c. 209-213]. Главная их заслуга заключалась в том, что они разработали вполне жизнеспособную концепцию правопонимания, которая может стать основой современных правовой доктрины, преодолевающей как методологическое наследие юридического позитивизма и кантианства, так и идеологическое наследие марксизма и либерализма. Это представляется вполне возможным в силу того, что мыслители русского зарубежья предприняли попытку демифологизации как демонизированной российской и идеализированной западноевропейской государственно-правовой традиций. Они также показали, что стремление западно-европейской философии заменить историческое государство и право рациональной конструкцией, обернулось не столько утверждением научной точки зрения, сколько сотворением новой спекулятивной идеализации западного правового опыта и созданием новой мифологии, иррационализирующей как государственно-правовую реальность России, так и основные идеи отечественной философии права.
Можно сказать, что современная западноевропейская теоретико-правовая идеология, воспринятая и отечественной юриспруденцией, во многом
определена позитивистскими представлениями, отождествляющими право с принудительными нормами закона, с одной стороны, и индивидуалистической кантианской доктриной, с другой. Позитивизм, несмотря на титанические усилия по его опровержению, все еще господствует в сфере профессиональной юриспруденции, а кантианская трансформация естественного права в транценденталистском духе формирует официальную, в некотором смысле, «парадную» концепцию правопонимания. Юристы-практики продолжают быть эмпириками в толковании права, а философы права - априористами.
Как известно, само понятие права Кант считал априорным, однако это не означает, что его суть является непосредственно доступной познанию. «Понятия, данные а priori, - пишет И. Кант, - например, субстанция, причина, право, справедливость и т.д., строго говоря, также не поддаются дефиниции, именно поэтому юристы до сих пор ищут дефиницию для своего понятия права» [2, с. 431-432.]. Вопрос о понятии права для Канта является вопросом философским, а не юридическим. «Вопрос о том, - писал он, - что такое право, представляет для юриста такие же трудности, какие для логика представляет вопрос, что такое истина» [3, с. 138].
Понимание Кантом права тесно связано с его пониманием свободы как единственного прирожденного права. «Свобода, - отмечал он, - единственное первоначальное право, присущее каждому человеку в силу его принадлежности к человеческому роду» [3, с. 147]. Несмотря на наличие нравственного закона, человек может поступать вопреки ему, то есть, что свобода воли, понимаемая лишь в отрицательном смысле - как способность лица поступать по собственному усмотрению, - сводится к произволу лица. Право, следовательно, подразумевает свободу индивидов (свободу их воли) и связанную с этой свободой возможность и необходимость произвола, столкновение и коллизию различных произвольных действий.
По Канту, решение сложной проблемы, связанной со свободой и антагонизмом среди людей, состоит в определении и сохранении границ свободы. Поэтому необходимо, чтобы произвол каждого лица был поставлен в обществе в определенные границы с тем, чтобы никто не мог нарушить свободу других. Лишь при этом условии свобода согласуется сама с собой. Эту задачу, с точки зрения Канта, и выполняет право. Смысл и назначение права состоит в том, чтобы ввести свободу и произвол индивидов в разумные и общезначимые рамки. Право касается лишь действий и обозначает только внешние границы общедопустимого поведения, то есть, иначе говоря, выступает по существу в виде запретов, подразумевая дозволенность незапрещенного.
В связи с этим Кант дает следующее определение права: «Право - это совокупность условий, при которых произвол одного (лица) совместим с произволом другого с точки зрения всеобщего закона свободы» [3, с. 139]. Иначе говоря, задачей права является допускать лишь такую деятельность отдельных лиц, которая внешне объективно была бы совместимой с требованием нравственного закона. Поэтому правомерным является любой поступок, при котором проявление свободного произвола каждого могло сосуществовать со свободой всех других людей. Наоборот, в соответствии с
всеобщим правовым законом все, что препятствует осуществлению свободы, является неправомерным действием.
Кант подчеркивал, что даваемое им определение имеет философское, а не эмпирическое значение. Если в основе философского определения права Кантом лежит принцип свободы, то в юридической науке наиболее распространенной является традиция брать в качестве основного идентификационного признака права механизм его реализации - принуждение. Право выделяется среди других форм и способов социального нормирования тем, что опирается на силу и авторитет государства. От произвола право отличается тем, что осуществляемое им принуждение является легитимным, а от других социальных норм (моральных, религиозных, эстетических) -безусловной и всеобщей обязательностью своих требований. «Ходячее определение права, - отмечал Рудольф Иеринг, - гласит: право есть совокупность действующих в государстве принудительных норм. И это определение, по моему убеждению, вполне правильно» [4, с. 238]. «Оно, -продолжает он, - заключает в себе два момента: норму и осуществление ее посредством принуждения. Только те из установленных обществом норм заслуживают название правовых норм, которые влекут за собой принуждение» [4, с. 238].
В результате, в общественном сознании закрепилась мысль о том, что существует определенное «разделение труда» между юристами и философами. Первые ограничивают толкование права узкими границами юридической догматики, поскольку они знают «реальное право», вторые, рассуждая о сущности права, остаются на уровне моралистической публицистики, поскольку они «реального права» якобы не знают. В частности, крупнейший русский правовед-позитивист Г.Ф. Шершеневич утверждал, что юристы изучают право в его фактическом состоянии, а философы создают идеальное право, не зная, что именно представляет собой право в действительной жизни [5, с. 15-16].
Одна из основных заслуг правоведов «русского зарубежья» и состоит в том, что они убедительно показали: претензий позитивистской юридической науки и априористской философии на знание права - не более как иллюзия, пустая абстракция, не ухватывающая истинную суть реального права. Поэтому И.А. Ильин, решительно призвал к полному обновлению всей юридической науки. «Общую теорию права, - писал он, - придется пересмотреть всю» [6, с. 226]. По его убеждению, юридическая наука должна строиться не просто как наука о «праве», но как наука о «праве в нормальном правосознании» [6, с. 226].
Специфика отечественной концепции права и правосознания получила определенное осмысление уже в трудах славянофилов [7, с. 217], которые обратили внимание на тот факт, что западноевропейское правопонимание существенно отличается от российского правопонимания. Славянофилы пришли к выводу о том, что идея права, взятая в ее высшем значении, несовместима с обществом, основанным «единственно на личной пользе, огражденной договором». «Личная польза», по А.С. Хомякову, «как бы себя не
ограждала, имеет только значение силы, употребленной с расчетом на барыш» [8, с. 92-93]. Таким образом, славянофилы сомневались в оправданности употребления самого термина «право» применительно к модели личных прав, господствующей в западноевропейском обществе. В русской философии наметилась тенденция к этизации права. В.С. Соловьев стал рассматривать право как реализованную нравственность, как гарантированный минимум морали, как инстанция «принудительного осуществления минимального добра», необходимая для того, чтобы «мир», лежащий во зле, до времени не превратился в ад. «Право, - писал В.С. Соловьев, - есть принудительное требование реализации определенного минимального добра, или порядка, не допускающего известных проявлений зла» [9, с. 329].
Разумеется, не все правоведы приняли эту идею. «Право, - подчеркивал Б.Н. Чичерин, - не есть только низшая ступень нравственности, как утверждают морализирующие юристы и философы, а самостоятельное начало, имеющее свои собственные корни в духовной природе человека. Эти корни лежат в потребностях человеческого общежития» [10, с. 89]. Свое определение права Б.Н. Чичерин формулировал вполне в кантианском духе: «право есть внешняя свобода человека, определяемая общим законом»[10, с. 84]. В отличие от нравственности, подчеркивал он, право есть принудительное начало общественной жизни. Таким образом, идея внешней свободы сочетается с принципом принудительности.
Если одни российские юристы и философы, вслед за В.С. Соловьевым, видели в праве только этический минимум, другие, вслед за юристами-практиками и теоретиками-позитивистами, считали неотъемлемым элементом права принуждение, т.е. насилие, то, как вполне обоснованно отмечал Б.А. Кистяковский: «нет основания упрекать нашу интеллигенцию в игнорировании права. Она стремилась к более высоким и безотносительным идеалам и могла пренебречь на своем пути этою второстепенною ценностью» [11, с. 360]. «Если право есть минимум нравственности, - писал крупный русский философ права Н.Н. Алексеев, - то, конечно, оно излишне на максимальной стадии нравственных достижений. Если право есть обузданный эгоизм, то, разумеется, ему нет места там, где нет необходимости прибегать к какому-либо обузданию» [12, с.143].
В результате, отечественная юридическая наука и философия права постоянно впадают в когнитивный диссонанс: либо «западнически» стремясь возвести в догму западноевропейские теоретико-правовые представления, высокомерно пренебрегая собственной традицией, либо «славянофильски» противопоставляя этим представлениям свою версию этизированной правовой реальности. Столкновение западноевропейского формализма и отечественного романтического идеализма в результате и привело к тому, что у нас нет консенсуса относительно общей теории права. На наш взгляд, основы такого консенсуса были заложены Л.И. Петражицким и его последователями -теоретиками права «русского зарубежья».
И.Л. Солоневич назвал Л.И. Петражицкого творцом «первой более или менее русской теории права, - психологической теории» [13, с. 468]. Следует
сразу заметить, что в теории Л.И. Петражицкого нет речи о славянофильской идеализации отечественной истории, ничего не говорится о миссии русского народа. Тем более, что Л.И. Петражицкий - ученый польского происхождения, учился в Германии, и часть его работ написана по-немецки. Главная заслуга Л.И. Петражицкого заключается в том, что он создал хотя и несовершенную, но вполне жизнеспособную общую теорию права и нравственности как реальных антропологических феноменов, фактически как феноменов человеческой культуры.
Теория Л.И. Петражицкого получила название психологической теории и права и нравственности, поскольку ученый защищал весьма странную для юриста идею права и нравственности, которое трактовались им как специфические императивно-атрибутивные (право) и императивные (нравственность) эмоции. Судьба психологической теории права была достаточно драматичной, поскольку теория носила спорный характер и была встречена современниками, как и более поздними исследователями, с некоторым недоумением. Психологическая теория расширяет понятие права за счет традиционного понятия нравственности, причем не только расширяет, но и вводит в него элемент, противоречащий многим привычным представлениям о праве и нравственности. Поэтому она и подвергалась критике с различных позиций. По мнению И.А. Ильина, Л.И. Петражицкий последовательно отстаивал «релятивизм» в понимании права и «личный субъективизм» в понимании опыта. «В результате этого, - продолжает И.А. Ильин, -правосознание превращается у него в эмоциональное воображение о праве; смысл и ценность как самостоятельные предметы не рассматриваются вовсе, и дефекты личного правового и философского опыта получают принципиально теоретическое истолкование. Все это заставляет признать, что научное преодоление его теории необходимо для верного и творческого развития русского правосознания» [14, с. 172].
Но в какой форме должно произойти это преодоление? В форме критического отрицания или в форме творческой переработки? Здесь мнения разделились. И.А. Ильин занимал радикально-негативную позицию, поскольку был убежден, что подход к праву, продемонстрированный Л.И. Петражицким, означал «конец всякому правосознанию, ибо сознавать право - не то же самое, что иметь клубок субъективных эмоций, посвященных реакции на мнимые «повеления» и «предоставления». Весь вопрос о праве начинается только там, где допускается, что не все, кажущееся правомерным, - в самом деле правомерно, только там, где субъективному мнению о праве и посяганию на право - противостоит объективно обстоящее, предметно определенное, самозначащее право, только там, где есть самый предмет, а у предмета объективный, заданный к адекватному уразумению смысл [14, с. 173].
Можно согласиться с И.А. Ильиным в том, что проблема национального правосознания не может быть решена средствами теории Л.И. Петражицкого полностью, в силу натуралистического характера и узкого психологизма последней. Следует также признать, что основная идея правоведов, опиравшихся на принцип самобытности, заключалась в связи национального
правосознания, права и государства. «Исследование юридического сознания нации, - утверждал еще Л.А. Тихомиров, - есть нормальный путь созидания государственного права, и истинный ученый, не находя в писаном законодательстве достаточно ясных формул, или же находя формулы, очевидно случайные и ошибочные, должен для уяснения себе, науке и стране истинных начал власти, действующих в ней, смотреть на жизнь, на факты истории страны, психологии народа и из них извлекать познание внутреннего закона государственной жизни, хотя бы этот закон и не был еще записан в томах узаконений и надлежаще опубликован» [15, с. 300].
Таким образом, уже Л.А. Тихомиров ставил перед собой задачу создания философско-правовой концепции, которая в полной мере выражала бы специфику русского юридического сознания, а не представляла бы собой некритическое заимствование западноевропейской теоретико-правовой и государственно-правовой мысли. «Сверх того, - писал он, - хотя у нас проблески самосознания проявились очень рано, но подавляющее влияние европейской культуры породило в образованном классе - особенно в так именующей себя «интеллигенции» последнего периода - совершенно рабское усвоение и форм, и духа «общечеловеческой культуры», яркий космополитизм и даже отрицание всего своего» [15, с. 274]. Вполне в духе консерваторов Л.А. Тихомиров считал, что в представлениях русского народа о государственности юридический момент подчинен этическому в противоположность возникшей в Древнем Риме теоретической модели государства как чисто юридической конструкции. Эта мысль прежде развивалась славянофилами, Л.А. Тихомиров стремится подвести под нее научный фундамент, утверждая, что именно в отстаивании главенства этического содержания государственности над юридической формой и состоит «мировая миссия России». Впрочем, в том же, что касается совершенства юридических механизмов управления, то - искренне признает мыслитель - тут «решительно все народы доказали свое превосходство перед русским» [15, с. 547].
И.А. Ильин также считал проблему правосознания центральной проблемой юридической науки. Сущность политической жизни мыслитель видел в самоуправлении, при котором каждый гражданин осознает в законе присутствие своей воли и своего разумения. Отлучение же народа от власти ставит его во внеполитическое состояние. «Народ, лишенный государственного правосознания, - писал И.А. Ильин, - может создавать только видимость государства, и политическое единение его призрачно и эфемерно» [16, с. 197].
Л.И. Петражицкий мало обращал внимания на подобные вопросы в их исторической конкретности и полемической заостренности. Он был прежде всего ученым, цивилистом и теоретиком права, связанным с университетской юриспруденцией и стремящийся к соответствию теории жестким натуралистическим критериям научности. Он достиг промежуточного результата. Если юристы не читают трудов Л.И. Тихомирова и И.А. Ильина, то психологическая концепция права Л.И. Петражицкого определенное, весьма специфическое, внимание юристов все же привлекает. Можно сказать, что эта концепция является наиболее критикуемой теорией в отечественном
правоведении. И все же значение деятельности Л.И. Петражицкого заключается не в том, что он перелицевал славянофильскую или западническую идеологию, а в том, что он заложил основы общей теории, которая изменяет саму перспективу понимания права.
Прежде всего, Л.И. Петражицкий отказался от стандартной для юриспруденции полемики между позитивистами и сторонниками естественного права (юснатуралистами), полагая, что обе позиции страдают существенными недостатками. В своей статье «Что такое право?» он оценивал позитивистскую по духу «юриспруденцию интереса» Иеринга как теорию, виновную в разрыве общественного сознания и юридической науки с этикой, поскольку «интерес» 6ыл синонимом узкого личного эгоизма. Он также обвинил юридический позитивизм в примирительном оппортунизме по отношению к окружающей действительности, в технико-ремесленной ограниченности, в научной бесперспективности [17, с. 17-20]. «Прежде проповедовались высокие идеи и принципы, - отмечал Л.И. Петражицкий, - и попытка ввести закон, противный естественному праву и разуму, была бы встречена с должным принципиальным и идеальным негодованием. Но теперь юриспруденция сделалась «практичною» и применяющейся к моде. На место идеала, естественного права и принципов появились «практические соображения», которые подчас представляются столь неважными, столь тривиальными, столь мелкими, что действительно правы те, которые из-за них не нарушают своего пищеварения» [18, с. 407-408].
И все же Л.И. Петражицкий не пошел по пути обновления доктрины естественного права, несмотря на то, что в философской и юридической литературе того времени широко обсуждалась идея «возрождении естественного права». Для внедрения в современную позитивистскую юриспруденцию нравственных идеалов, согласно П.И. Новгородцеву, «требуется именно возрождение естественного права с его априорной методой, с идеальными стремлениями, с признанием самостоятельного значения за нравственным началом и нормативным рассмотрением» [19, с. 12]. По его оценке, «естественное право представляет собою неискоренимую потребность человеческого мышления и исконную принадлежность философии права» [20, с. 110]. Сущность естественного права состоит в «этическом критицизме», и ему «свойственно стремление оценивать факт существующего с этической точки зрения. Но именно в этом и состоит задача философии права» [20, с. 111].
Но с этим понятием «естественного права» и противопоставлением его положительному праву Л.И. Петражицкий не соглашался, поскольку полагал, что вырабатываемые наукой идеи относительно желательного, рационального права и соответствующие законодательно-политические предложения и требования представляют собой не право, а только проекты правовых постановлений, представления соответствующих правил как желательных, рациональных, правильных и т.д. Поэтому и предметы таких представлений нельзя возводить в особый вид права под именем «естественного права». «Деление же права на два вида, - отмечал Л.И. Петражицкий, - на два подкласса, по признаку существования или не-существования, а только
возможности, желательности или т.п. представляет такую же классификационную несообразность, как, например, деление собак на две породы: 1) существующие собаки и 2) «будущие» или «идеальные» или т.п. собаки» [21, с. 281].
Таким образом, исследователь предложил отсечь принцип правового дуализма от традиций метафизики и выступил с критикой идеи того, что вопрос о существе права является метафизическим вопросом и не может быть решен на основе научной методологии. В этом заключается специфика воззрений Л.И. Петражицкого, который не поддержал призыва «Назад к Канту». А именно этот призыв приветствовался такими крупными русскими правоведами, как П. И. Новгородцев, В.М. Гессен, Е.Н. Трубецкой и др. Метафизический дуализм Канта, где априорные формы нормативного долженствования существовали независимо от апостериорной материи опыта, Л.И. Петражицкий полностью считал достоянием истории [23].
Но Л.И. Петражицкий пошел еще дальше, поскольку заявил, что нереально, фантомно, не только естественное право, но и любая норма права в обычном юридическом понимании. Норма ведь не вещь, а, значит, она фантом. Выражения «императив», «императивная норма» означают не реалии, а лишь проекции эмоциональных состояний, поскольку Л.И. Петражицкий отождествил право с этическими эмоциями. Итак, нет никаких норм, ни естественных, ни позитивных, есть лишь эмоции и их проекции двух видов: право и нравственность.
Различие между ними можно продемонстрировать следующим образом. В некоторых случаях то, к чему мы себя считаем обязанными, представляется нам причитающимся другому как нечто ему должное, так что он может притязать на соответствующее исполнение с нашей стороны. Например, уплата условленной платы рабочему не может рассматриваться как особое благодеяние, а является лишь доставлением того, что ему причиталось, получением с его стороны «своего», а неисполнение представляется причинением вреда, лишением того, на что он мог притязать как на ему должное.
В других случаях, если мы считаем себя обязанными, например, оказать помощь нуждающемуся, то, к чему мы себя считаем обязанными, не представляется нам причитающимся другому как нечто ему должное, следующее ему от нас, и соответствующее требование с его стороны представлялось бы нам лишенным всякого основания.
Итак, наш долг в первом случае представляется связанностью по отношению к другому, он закреплен за ним как принадлежащий ему актив. В случаях второго рода наш долг не заключает в себе связанности по отношению к другим, а представляется по отношению к ним свободным, за ними не закрепленным. Именно это различие и лежит в основе соотношения права и нравственности. «Такие обязанности, - утверждает Л.И. Петражицкий, -которые осознаются свободными по отношению к другим, по которым другим ничего не принадлежит, не причитается со стороны обязанных, мы назовем нравственными обязанностями. Такие обязанности, которые сознаются
несвободными по отношению к другим, закрепленными за другими, по которым то, к чему обязана одна сторона, причитается другой стороне как нечто ей должное, мы будем называть правовыми или юридическими обязанностями» [22, с. 58].
Те отношения между двумя сторонами, которые состоят в лежащих на одних и закрепленных за другими долгах называются правоотношениями или правовыми связями. «Наши права, - отмечает Л.И. Петражицкий, - суть закрепленные за нами, принадлежащие нам как наш актив долги других лиц» [22, с. 58].
Эта теория включала в себя и перспективу дальнейшего развития, которую и смогли выявить мыслители русского зарубежья. Основные направления трансформации концепции Л.И. Петражицкого теоретики русского зарубежья связывали с методологической модернизацией теории и обогащением ее коммуникативнм, социальным содержанием. Так, крупнейший теоретик права евразийства Н.Н. Алексеев методологически стремился интерпретировать воззрения Л.И. Петражицкого в контексте феноменологии [24, с. 98-116]. «Эмоционализм Л.И. Петражицкого, - писал он, - несмотря на его идейную связь с натурализмом, гораздо ближе по своему духу стоит к современной феноменологии, чем это предполагает общераспространенное воззрение» [25, с. 136]. Сходную методологическую позицию занимал и Г.Д. Гурвич. «Метод чистого описания «переживания», соответствующего юридическому опыту (метод, который привел Петражицкого, к открытию эмоциональной интуиции, которой доступны данные права и нравственности), - писал он, - в немалой степени приближается как к методу А.Бергсона...., так и к методу современных немецких феноменологов (Гуссерль, Шелер и др.)» [26, с. 339].
Итак, мы должны констатировать, что именно психологическая концепция права Л.И. Петражицкого стала теоретической основой как евразийской философии права Н.Н. Алексеева, так и концепции социального права Г.Д. Гурвича [27, с. 228-231]. Но речь идет не столько об определении права, сколько о целостных концепциях правовой реальности. В результате, Н.Н. Алексеев построил евразийскую теорию права, государства и цивилизации, которая актуальна в современных условиях, актуализировавших геополитические проблемы. Что же касается Г.Д. Гурвича, то его концепция интегративного правопонимания является глубоким исследованием социальной и культурной природы права.
И Г.Д. Гурвич, и Н.Н. Алексеев отошли от узкой психологической трактовки права и нравственности, характерной для Л.И. Петражицкого, придав этим феноменам широкий культурологический смысл, вскрыв их многомерность и сложность. Н.Н. Алексеев попытался уточнить определение права Л.И. Петражицкого с помощью понятия правовой структуры, придавшей понятию права коммуникативную и аксиологическую составляющую, благодаря чему был преодолен узкий психологизм и натурализм исходного понятия. Н.Н. Алексеев утверждал, что право - феномен настолько многомерный, и его нельзя определить с помощью краткой дефиниции.
Поэтому все те определения права, которые обычно предлагаются общей юридической теорией и философией права, например, «право есть норма», «право есть воля», «право есть интерес», «право есть свобода», «право есть порядок» и т. д., страдают одномерностью. Правовые феномены во всей их полноте могут в них уместиться: право может быть не только нормой, но и волей, не только волей, но и интересом, не только интересом, но и свободой и т.д. Таким образом, право не сводимо к одному измерению. Его многомерная природа схватывается не в определении, а в целой правовой структуре. Чтобы дать определение права, следует построить теорию права. Право - это теоретическое понятие, чего не замечают юристы-теоретики, гордящиеся тем, что используют фрагмантарное эмпирическое понятие право как основу для построения курса с названием «теория права».
Наиболее глубоким элементом этой структуры является «субъект» или носитель обнаруживающихся в праве ценностей. Вторым элементом структуры являются сами обнаруживающиеся в праве ценности. Наконец, третьим элементом правовой структуры Н.Н. Алексеев считает те основные определения, которыми характеризуется особое, специфическое, правовое отношение ценностей как между собой, так и к их носителям: «правомочие» и «правообязанность».
Правомочия и правообязанности, по убеждению Н.Н. Алексеева, представляют собой два самостоятельных и невыводимых друг из друга явления. Право предполагает присутствие некоторой ценности, от наличности которой «я могу» превращается в «могу по праву», становится правомочием. Понятие «дозволенности» как раз и создано для выражения этого свойства особой обоснованности. Юридически можно то, что дозволено, что разрешено, другими словами, то, что обосновано ценностью или оправдано.
Что касается «должного», то Н.Н. Алексеев считает необходимым отличать чистую или идеальную форму долженствования от долженствования нормативного характера. Первая не предполагает воли и не имеет формы императива. Когда мы говорим «так есть и так должно быть», мы никому не приказываем и ничего не нормируем. Положение «Справедливость должна царствовать в мире» имеет иной смысл, нежели норма: «Поступай так, чтобы правило твоей воли было всеобщим законом». Идеальное долженствование содержит высказывание о некотором объективном порядке вещей, которому придается ценностное значение. «Таким образом, отличие нормативного долженствования от должного в идеальном смысле, - полагает Н.Н. Алексеев, -сводится к отличию возможности от необходимости» [12, с. 135]. Но противопоставление этих понятий лежит в основании отличия нормативного долженствования от «правомочия». Нормативное долженствование обозначает также некоторую необходимость актов, проистекающую от внутреннего или внешнего понуждения. Понуждение отсутствует в простом «правомочии», как свободном и несвязанном проявлении возможностей.
Дальнейшее развитие исходных идей Л.И. Петражицкого осуществил Г.Д. Гурвич, который вместо не совсем ясных метафор Н.Н. Алексеева по поводу физических коллективных личностей предложил концепцию
социального права. Он также утверждал, что именно индивидуалистическая концепция права привела к драматическому разрыву правоведения и действительности, породив целый комплекс трудностей согласования абстрактных постулатов юридического индивидуализма с реальностью общественной практики. Основные дефекты такого понимания права Г.Д. Гурвич, подобно Н.Н. Алексееву, видел в том, что высшей целью права объявляется автономный индивид как усредненный представитель человеческого рода; единственная функция права видится в негативном ограничении сферы внешней свободы индивидов; единственное основание обязывающей силы права приписывается воле индивида (человека или государства); единственно возможной сферой юридического общения является подчинение множества изолированных индивидов абстрактному правилу поведения - закону; сфера действия права ограничивается регламентацией исключительно внешнего поведения индивида.
Представления Г. Д. Гурвича о праве в концентрированном виде отражаются в его определении права, которому мыслитель придавал большое значение, и которое вполне может рассматриваться в качестве ядра современной философской правовой доктрины: «Право представляет собой попытку осуществить в данных социальных условиях идею справедливости (т. е. предварительного и по своей сущности многообразного примирения противоречивых духовных ценностей, воплощенных в данной социальной структуре) путем многостороннего императивно-атрибутивного регулирования, основанного на неразрывной связи между правопритязаниями и обязанностями; это регулирование обретает действенность через нормативные факты, которые придают регулированию социальную гарантию эффективности, и может в некоторых случаях обеспечивать выполнение своих требований посредством заранее установленного внешнего принуждения, что не предполагается как обязательное» [25, с. 608].
Как видим, К.Г. Гурвич отнюдь не связывал в своем определении право с государством. Право, доказывал, существует на разных уровнях организации социума: на государственном уровне, на уровне отдельных социальных групп, на уровне общества в целом. Вслед за Л.И. Петражицким и Н.Н. Алексеевым Г.Д. Гурвич предлагает называть «нормативными фактами» определенные действительные факты социальной жизни, которые, благодаря своей специфической структуре, способны служить основанием для обязывающей силы права. Лежащие в основании социального права «нормативные факты» оказываются не фактами государственного принуждения, а фактами союза, социабельности путем частичного слияния или всеединства (Мы); такого рода нормативные факты в силу собственного существования воплощают вневременные позитивные ценности трансперсонального характера. Для того чтобы приобрести нормативный характер, эти объединяющие факты не обязательно должны быть организованы либо персонифицированы; основа их нормативного воздействия исключительно объективна, а в целом «нормативный факт» не персонифицируем.
Несколько иными представляются Г.Д. Гурвичу нормативные факты, на которых основывается обязывающая сила индивидуального права: это действительные факты «отношений к Другим», «отношений одного с Другим», «социабельности посредством взаимного противостояния», которые в своем существовании воплощают все особые позитивные ценности, ценности личности. Право координации или индивидуальное право черпают свою обязывающую силу не напрямую из порождающего их Целого, а из отношений своих разрозненных членов, из факта их взаимодействия между собой. Эти нормативные факты «отношений к Другим» не могут существовать без опоры на нормативные факты социального союза. Поэтому и правопорядок индивидуального права косвенно основывается на Целом, но непосредственная связь с Целым характерна только для социального права.
Итак, определение социального права Г.Д. Гурвичем предполагает семь существенных признаков: 1) функцией социального права является объективная интеграция некоторой тотальности через обеспечение единства общения его членов; 2) социальное право непосредственно порождается той самой тотальностью, которую оно интегрирует и это образует основу его принудительной силы; 3) объектом социального права является регламентация внутренней жизни данной тотальности; 4) внутренняя структура соответствующего социальному праву правоотношения определяется непосредственным участие в правоотношении не разобщенной на элементы тотальности; 5) внешнее проявление социального права представляет собой «социальную власть», как правило, не связанную с безусловным принуждением; 6) социальное право связано с осуществлением примата неорганизованного права по отношению к организованному, делающее недопустимыми любые иные формы выражения, кроме основанных на равноправном сотрудничестве ассоциаций; 7) субъект, к которому обращено организованное социальное право, представляет собой сложную коллективную личность.
Идея социального права являлась одной из важнейших в правом учении Г.Д. Гурвича и именно оно во многом воплощает идеи ценностного понимания права, характерного для русской философии. В одной из своих поздних работ ученый подчеркивал, что социальное право является правом объективной интеграции в феномен «Мы». Социальное право является правом мира, взаимопомощи, дружбы; индивидуальное право - правом войны, конфликта, разделения. Основанное на доверии социальное право никогда не может быть навязано извне. Оно осуществляет регулятивные функции исключительно изнутри. Поэтому социальное право автономно, оно присуще любому отдельному феномену «Мы». Вся сила права, по мысли ученого, производна от социального права, в котором выражается феномен «Мы», который не сводится лишь к простой взаимозависимости индивидов и разграничениям их интересов.
Г.Д. Гурвич утверждает, что в своей первичной основе социальное право предшествует всякой организованной форме социальной группы и способно обрести организованное выражение только в том случае, если социальное единство представляет собой равноправную организацию, основанную на
сотрудничестве, а не основанную на доминировании иерархическую организацию. В своей организованной форме социальное право обращено к специфическим субъектам права - сложным коллективным личностям, квазииндифферентным как по отношению к изолированным индивидуальным субъектам, так и по отношению к юридическим лицам - простым структурным единицам, которые растворяют в единстве воли корпорации или учреждения множественность своих членов.
Интегрально-коммуникативное правопонимание, в создание которого внесли свой неоценимый вклад философы «русского зарубежья», стало той философской и научной концепцией, которая опередила свое время, поскольку в Западной Европе и США интерес к подобному правопониманию проявился лишь в последней четверти XX в.
Оригинальность же философии права мыслителей «русского зарубежья» проявилась в стремлении создать теорию, сочетающую идею нравственного смысла человеческой жизни с реалистической правовой доктриной, которая могла бы стать основой понимания общественной жизни и государственного строительства. Выдвинутая и обоснованная ими концепция права находит все большее число сторонников не только среди современных философов, но и среди правоведов. Создание синтезированной, интегральной этики права, в которой идея коммуникации играла определяющую роль, стала новаторским вкладом философско-правовой и этической мысли «русского зарубежья» в мировую философскую культуру.
Разумеется, вера в то, что европейский интуитивизм начала XX в., лежащий в методологическом фундаменте концепций Н.Н. Алексеева и Г.Д. Гурвича, манифестирует окончательную философскую истину, сегодня уже не может считаться чем-то самоочевидным. Однако, методологический вопрос остается открытым. На наш взгляд, отечественная интерналистская теоретико-правовая традиция, включая психологическую теорию Л.И. Петражицкого, феноменологическую концепцию Н.Н. Алексеева и диалектическую гиперэмпиристскую концепцию Г.Д. Гурвича, должна интерпретироваться не в контексте интуитивистских течений начала XX в., а в контексте современных представлений о природе интенциональности и социальности. Достоинство этих теорий видится, прежде всего, в том, что они позволяют сформулировать онтологически и методологически допустимую концепцию правового реализма, который может стать основой современной философско-правовой доктрины.
Литература
1. Золкин А.Л. Философия права «русского зарубежья» и современная юридическая наука // Вестник Московского университета МВД России. 2012. № 8. С. 209-213.
2. Кант И. Критика чистого разума. М.: Мысль, 1994. 591 с.
3. Кант И. Метафизика нравов // Сочинения. В 6 т. Т. 4. М.: Мысль, 1965. 478 с.
4. Иеринг Р. Цель в праве.СПб.: Изд. Н.В. Муравьева, 1881. 425 с.
5. Шершеневич Г.Ф. Общая теория права. М.: Изд. Бр. Башмаковых, 1911. 698 с.
6. Ильин И.А. Основные задачи правоведения в России // Собрание сочинений. В 10 т. Т. 9. М.: Русская книга, 1999. 512 с.
7. Золкин А.Л. Право и социальная этика в философии русского консерватизма // Вестник Московского университета МВД России. 2014. № 9. С. 216-218.
8. Хомяков А.С. О старом и новом: статьи и очерки. М.: Современник, 1988. 461 с.
9. Соловьев В.С. Оправдание добра. М.: Республика, 1996. 479 с.
10. Чичерин Б.Н. Философия права. М.: Типо-литография Т-ва И.Н. Кушнерева, 1900. 344 с.
11. Кистяковский Б.А. Философия и социология права. СПб.: РХГИ, 1998. 800 с.
12. Алексеев Н.Н. Основы философии права. СПб.: Изд-во С.Петербург. юрид. ин-та, 1998. 216 с.
13. Солоневич И.Л. Народная монархия. М.: НП «Центр поддержки культуры и развития информационных технологий», 2002. 623 с.
14. Ильин И.А. Собрание сочинений. В 10 т. Т. 4. М.: Русская книга, 1994. 624 с.
17. Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. СПб.: Российский Имперский Союз-Орден, 1992. 672 с.
18. Ильин И.А. Корень зла // Собрание сочинений в 10 т. Т. 5. М.: Русская идея, 1999. 605 с.
19. Петражицкий Л.И. Что такое право? // Юридический вестник. 1898. № 1. С. 17-20.
20. Петражицкий Л.И. Права добросовестного владельца на доходы с точки зрения догмы и политики гражданского права. Приложения. Модные лозунги юриспруденции. СПб.: типография М.М. Стасюлевича. 1897. 446 с.
21. Новгородцев П.И. Из лекций по общей теории права. Часть методологическая. М.: Типография Вильде, 1904. 108 с.
22. Новгородцев П.И. Лекции по истории философии права. Учения Нового времени. ХУ1-Х1Х вв. З-е изд. М.: Изд. кн. магазина «Высшая школа», 1914. 234 с.
23. Петражицкий Л.И. По поводу диссертации П.И. Новгородцева «Кант и Гегель в их учениях о праве и государстве» // Право. 1902. № 42. С. 1851-1854.
24. Петражицкий Л.И. К вопросу о социальном идеале и возрождении естественного права // Юридический вестник. 1913. № 2. С.40-52.
25. Золкин А.Л. Право как техника и как метафизика: особенности феноменологической методологии познания права в философии Н.Н. Алексеева // Методологические основания исследования социальной жизни общества: сб. науч. ст. / под ред. Н.Ф. Медушевской. М.: МУ МВД РФ, 2014. С. 98-116.
26. Алексеев Н.Н. Основы философии права. СПб.: Лань, 1999. 256 с.
27. Гурвич Г.Д. Юридический опыт и плюралистическая философия права: избранные сочинения. СПб.: СПбГУ, 2004. 848 с.
28. Золкин А.Л. Ценностные основания права в отечественной философской традиции // Вестник Московского университета МВД России. 2013. № 1. С. 228-231.
A.L. Zolkin
THE PHILOSOPH OF RUSSIAN EMIGRATION AND MODERN LEGAL DO^RINE
The article is dedicated to comprehension of law in the philosophy of Russian emigration. The article dwells on the law as a phenomenon of culture. The social essence of law is analyzed, the main values of law is specified.
Keywords: law, legal consciousness, social foundations, values, moral, juridical science, philosophy.
