Филология и человек в изменяющемся мире : материалы интернет-конференции Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

ФИЛОЛОГИЯ И ЧЕЛОВЕК В ИЗМЕНЯЮЩЕМСЯ МИРЕ : МАТЕРИАЛЫ ИНТЕРНЕТ-КОНФЕРЕНЦИИ

От редакции. В двух очередных номерах журнала публикуются материалы Интрнет-конференции, проведенной редакцией журнала в 2009 году Обсуждение проблемы, вынесенной в название конференции, прошло в форме круглых столов. В настоящем номере помещаются материалы круглого стола «Филология и гуманитарные науки» (руководитель - доктор филологических наук, профессор И.В. Силантьев (заместитель директора Института филологии СО РАН, Новосибирск); во следующем - материалы круглого стола «Филология и образование человека» (руководитель - кандидат филологических наук, профессор Е.А. Басовская (Российский государственный гуманитарный университет, Москва).

Круглый стол «Филология и гуманитарные науки»

Константин Абрекович Баршт, доктор филологических наук, профессор Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена Санкт-Петербург.

1.1. Гуманитарная наука и художественный текст.

Повествовательный текст формирует картину мира как условие воплощения заключенной в нем определенной бытийной точки, онтологическое оправдание которой является стратегической целью автора. Для научного текста формирование реальной картины мира является основной целью, в то время как наличие определенной точки зрения на действительность - условие реализации этой цели. Это касается и гуманитарных наук, задачи которых принципиально не отличаются от задач наук естественнонаучного цикла: создание методологически оправданных аналитических описаний окружающей нас

действительности. Наука и искусство руководствуются формулами: мысль о мире и мысль в мире. Во втором случае мир выступает не как «объект изучения», но как событие.1 Событийность науки лежит в сфере «окружения» человека, а событийность искусства в сфере его «кругозора» и «окружения», в их неразрывной связи.

Возможные виды связей между наблюдателем и наблюдаемым: 1) отношения между объектами, 2) отношения между объектом и субъектом и 3) отношения между субъектами.

2 Религия существует в пределах 2 и 3, наука - 1 и 2, искусство - 1,2 и 3. Если в науке персональное «я» наблюдает вещь, расположенную в пространстве, то в искусстве одно лицо видит второе лицо при ценностном посредничестве третьего лица.

Событийность науки и философии происходит в признании какого-то тезиса наиболее выдающимся, и, одновременно, релевантным в рамках определенной традиции или методологии. Событийность искусства расположена на границе, отделяющей одно сознание от другого, она диалогична, здесь всегда идет речь о, минимум, двух сознаниях, вступающих в диалог о сущности видения мира и данных с третьей, относительно их, точки зрения.

Принципиально важно, что «точка зрения» имеет правильный смысл, взятая одновременно и изнутри, и снаружи, в иных случаях она онтологически не легитимна3. Фактически, говоря о точке отсчета онтологической реальности, мы говорим о форме пространства, которое эту точку окружает; говоря о пространстве, окружающее точку сознания, мы говорим о фокусе этого пространства в определенной точке. Изучение индивидуальной точки зрения на мир приводит к изучению пространства, в котором эта точка находится и с позиции, которой видима данная картина мира, в свою очередь, пространство, окружающее индивидуум, исполнено ценностной системой, персонализированной индивидуумом. В предлагаемых искусством конструкциях любая бытийная позиция имеет сугубо персональный характер, ее восприятие возможно только в диалоге, но не в слиянии с ней. Бахтин замечает, что если в науке человек реализует оторванную от целого часть своей личности 4, в искусстве человек реализует свою персональную жизненную позицию как единое целое с окружающим эту позицию миром.

И искусство, и наука имеют дело с познанием неведомого. Наука рассматривает эту зону как постоянно сокращающуюся, завоевываемую территорию; она постепенно заполняется системным пониманием. Религия рассматривает ее как ядерную по отношению к нашему миропониманию, периферийному по отношению к ней. В искусстве «неведомое» и «запредельное» описывается в точке

1 Бахтин М.М. К методологии гуманитарных наук // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 365.

22 См. об этом: Бахтин М.М. Из записей 1970-1971 гг. С. 342-343.

3 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 24-33.

4 См.: Бахтин М.М. Из записей 1970-1971 гг. // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 347-348.

зрения «Другого», который выступает как персонификация тайны бытия или одного из ее аспектов. Во всех случаях речь идет о поиске объяснения смысла окружающего нас мира и роли человека во Вселенной.

Научный и художественный текст в равной степени релевантности свидетельствуют об обусловленной личным видением картине мира, однако, если в научном тексте точка видения мира лишена собственного личного окружения, ее окружением является сама реальная действительность, и потому она пластически не выражена, то в художественном тексте все точки, включая и повествователя, получают телесное воплощение в условном мире, отличном от реальности, они пластически выражены. «Я» как бытовой рассказчик в реальности не всегда обязан иметь внешний образ и условное пространство, но в художественном тексте это необходимо.

Являясь двумя вариантами реализации человеком возможностей своего личного видения мира и своего «голоса», наука и искусство различаются в той мере, в какой доминирует в каждом отдельном случае один из двух взаимодополняющих и, по мере возможности, вытесняющих друг друга процесса: персонализации и овеществления предмета видения. С другой стороны, овеществление может коснуться и человека -например, анатомия и физиология человека в медицине. Напротив, в искусстве предмет внимания облекается в одежды персонификации, он становится личностью, обладающей своим неповторимым «лицом».

Эта персонифицированная точка зрения на мир образует смысловую форму литературного героя и его «внутреннее место, которое он занимает в едином и единственном событии бытия, его ценностная позиция в нем, — она изолируется из события и художественно завершается»5. Система границ, которая определяет целое героя (героев), есть главное основание художественной формы. Таким образом, наука идет по пути от личного к безличному, где точки зрения унифицированы и взаимозаменяемы, искусство - от безличного к личному, где точки зрения на мир принципиально незаменимы и незаместимы.

В философии и науке человек может быть объектом или субъектом описания, в искусстве он выступает как объект и субъект одновременно, принципиально данный с точки зрения третьего лица. В этом заключается ценность и незаменимость искусства для общества, заинтересованного в своем развитии; коммуникативная устойчивость такой системы значительно выше.

1.2. Гуманитарные науки и ценностное осмысление мира.

Искусство как язык культуры выступает как средство паспортизации личных точек зрения на мир, коллекционируя все наиболее релевантное и перспективное и оформляя это в виде знаковых систем. Этот фонд памяти состоит из зафиксированных обществом отдельных актов отношения человека к окружающему его миру, его основными разделами становятся религия, наука и искусство. Они различаются устройством коммуникационной структуры, связывающей их отдельные элементы. Принципиально важно, что любая точка зрения на мир потенциально содержит в себе перспективу повествования как свидетельства: индивидуальное сознание способно и обязано выражать себя в «голосе». Вторым условием возможности рассказывания является вторая («иная») личная точка сознания, обладающая зеркально отраженной онтологической природой: мир вокруг меня, и в нем еще как минимум одна точка зрения на этот мир, ценностно включенная в видимую мной картину мира.

Отсюда ясно, что никакого «бытия» без некой определенной точки зрения на него (или «кругозора») и окружающего его времени-пространства (или «окружения») быть не может. Представление о «точке зрения» как репрезентанте «точки сознания» выступает как категория, имеющая универсальный характер во всех без исключения науках, как гуманитарных, так и естественнонаучного цикла; например, в физике, геометрии, геодезии, астрономии. Такое же существенное значение она имеет в религии, где субстанциональнонравственная позиция человеческого «я» ищет пути к спасению в духовном слиянии с Истиной. В искусстве «точка зрения» связана с пространственными и этико-аксиологическими параметрами нарратива, в двойной событийности повествования и повествуемого события. Это «чужое» свидетельствование о мире не просто связывает два «я» между собой, но делает их релевантными миру в целом. В основе этого процесса лежит базовое предположение о смысловой легитимности, присущей действительности в целом. Это предположение роднит религию, науку, философию и искусство, поскольку бытие, отказавшееся от своего бытия, есть логический парадокс, в рамках которого невозможно движение мысли ни по одному из этих маршрутов.

Основной предмет описания в науке - мир как таковой, сущность и явления реальной действительности. Основной предмет метафизики - человек в мире как мыслящее существо. Предмет изображения в искусстве - мыслящее сознание, взятое в диалоге с другим «я», равным ему в бытийной ценности и представляющим неотъемлемую часть его «окружения». В науке я повествую о мире, преодолевая особенности моего личного видения как помеху с помощью специальных методологий, инструментов и приборов. В религии я признаю истину найденной и существующей, возможно, частично в пределах возможностей моего сознания, а большей частью - за его пределами. В искусстве я повествую о мире, который представлен не как результат моего эмпирического восприятия, но как особенный способ видения мира с иной точки зрения.

5 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности, С. 121.

Наука требует интегрировать личную бытийную позицию индивидуума в известный набор гипотез о строении мира, образующих некую динамическую парадигму («научную традицию»); моя точка зрения на мир заведомо отличается от других, но, в идеале, учитывается другими постольку же, поскольку их точки зрения учитываются мной. Если в религии я стремлюсь приспособить себя к истине, принятой априорно, то в науке я, наоборот, приспосабливаю наблюдаемые мной факты реальности к общественному опыту (научным достижениям предшественников). Тем самым я подтягиваю бытие к себе, используя окружающую материю как исходный материал. Мое «я» делает лик мира не бытийной целью, но бытийным средством, используя его как материал для строительства прагматической истины. Позиция «Второго» («Ты») носит общественно-корпоративный характер и идеалом не является, она есть продукт социальной конвенции, в основании этой системы лежат взаимоотношения между «я» и «он» («они»). Выясненные научным путем законы природы могут согласоваться с принятой интуитивным путем религиозной истиной - или отличаться от нее. Философия описывает мир как систему, как единый текст, выясняя тот единый язык, на котором этот текст был написан. Искусство отказывается от цели описания мира, точнее, такое описание для него не цель, а средство построения условной знаковой системы, которая бы, подобно параболе, содержала в себе указание на ее геометрический центр.

В рамках онтологической связанности того, что говорит и делает человек, с его бытийной ценностной позицией, не существует и не может существовать текста, лишенного автора. Автор как ответственный за свое свидетельство «голос» бытия есть основной ген культуры. Индивидуальности, обладающей своим неповторимым «избытком видения», соответствует главный продукт его «голоса» - его высказывание о мире, которое выражает «нечто до него никогда не бывшее, абсолютно новое и неповторимое, притом всегда имеющее отношение к ценности (к истине, к добру, красоте и т. п.)»6. Другое дело, аксиологическая релевантность этого автора, смысловая ценность его свидетельств - она может быть великой и ничтожной. Онтологическая ценность авторства связана с ценностью этической (жертвы и ответственности) и ценностью культурной (как основного способа связи между индивидуальностями).

В искусстве человек понимается как свидетельствующее о себе и о мире бытие, неисчерпаемое и потому бесконечное. Чем ближе человек к этой функции свидетельствования (авторства), тем ближе к вечности и бесконечности Мироздания. С другой стороны, задачей гуманитарной науки становится необходимость увидеть закономерности в описаниях этих точек зрения на мир, текстуально выраженных.

Оправданность художественной коммуникации и искусства в целом определяется тем, что предметом науки может быть все, что угодно, кроме одного - познающего мир сознания. Нарративный текст есть выражение определенного ракурса видения мира, данного в глазах и в оценке другого ракурса видения и представленного третьему. Стремление к истине достигается здесь не отождествлением с заведомо данным образцом, или не добавление моей информации в «общий котел» науки, но за счет сравнительного анализа и взаимного учета нескольких, минимум трех точек зрения на действительность.

Условный художественный мир, сопутствующий каждому из таких онтологических свидетельств, оказывается объектом изучения постольку, поскольку он несет информацию о той точке зрения, окружением которой он оказался и свидетельством о бытии которого он является. Тем самым гуманитарные науки (например, литературоведение) становятся своего рода мета-мета-описаниями точки зрения на мир, которая становится научным объектом, включенная в двуступенчатый полилог художественной коммуникации. В этом смысле гуманитарные науки служат делу онтологического оправдания человека, возможно, в не меньшей степени, чем философия или искусство. Не случайно, что мы имеем массу примеров, когда научные исследования о творчестве того или иного писателя воспринимались как философские и художественные достижения, примеров тому много. Гуманитарные науки описывают то, каким образом можно увидеть и воспринять окружающий нас мир, в виде систематического знания о некой персональной системе ценностей. Естественные науки - то, что можно увидеть и понять, используя набор

~ 7

принципов видения, созданных культурой7.

Бывает, что гуманитарную науку понимают как поле деятельности, где научная методология не обязательна, склоняясь к художественной эссеистике. Особенно страдает от этого литературоведение. Тем самым научные цели подменяются целями изучаемого художественного текста: прояснить, с помощью формирования специфического художественного мира, ракурс видения мира с определенной точки зрения. Таким образом, гуманитарная наука может «пострадать» от собственного объекта описания. В настоящее время гуманитарная и «точная» науки ощутимые шаги навстречу друг другу: гуманитарные науки все чаще используют методологию и инструментальные средства естественных наук, естественные науки все чаще признают неразрывной связь между способом видением человеком мира и формируемой им картиной мира; нет никаких сомнений, что это разделение не носит принципиального характера. В свое время М. Бахтин пророчествовал о будущей единой науки, которую предлагал назвать «Философия выражения», а предметом

6 Бахтин М.М. Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках : Опыт философского анализа. С. 299.

7 «Гуманитарные науки — науки о человеке в его специфике, а не о безгласной вещи и естественном явлении... человек в его человеческой специфике всегда выражает себя (говорит), то есть создает текст (хотя бы и потенциальный). Там, где человек изучается вне текста и независимо от него, это уже не гуманитарные науки (анатомия и физиология человека и др.)» (Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности. Примечания. С. 285).

изучения которой могло бы быть «поле встречи двух сознаний» в атмосфере «абсолютного сочувствия» -поиск человеком своих бытийных опор, свойств окружающего мира с учетом и даже сосредоточенностью на «избытке видения» индивидуального «голоса» каждого конкретного человека, свидетельствующей о себе и о мире точки сознания.

1.3. Гуманитарная наука и интерсубъектные отношения.

Религия, наука и искусство являют собой три основных вида персонификации, выработанных человечеством, однако коммуникативный вектор во всех трех случаях один: связать личные точки видения мира неким единым интегралом. Религия охватывает и поглощает индивидуальность сияющим ликом единого для всех идеала, наука делает «своими» и общими для всех явления и вещи окружающего мира, искусство связывает индивидуальные точки видения мира, охватывая их общим для них условным пространством, вызывая эффект реальности общего для всех окружения для носителей самых разных кругозоров. Отличие искусства от науки - в опосредованном формировании видения мира, не из чувственно воспринимаемого материала наличной действительности, как это происходит в естествознании, но с помощью формирования условного мира, данного глазами «третьего», описанного «вторым». Тренарная структура коренится в двойной событийности художественного текста, порожденной наррацией как персональным свидетельством о мире и себе в мире с принципиальной опорой на минимум две другие точки зрения на мир.

Названные типы культурной коммуникации связывает их диалогический характер: в основе их информационного механизма лежит принцип взаимодействия как минимум двух точек сознания, одна из которых совмещена с познающим мир человеком, а все другие могут иметь реальный или виртуальный (фикциональный) характер. Каждая из точек сознания обладает своим кругозором и своим окружением, которые всегда не тождественны друг другу. Во всех случаях мы имеем дело с диалогическими отношениями между текстами и внутри текстов, и эти отношения несводимы к чисто лингвистическому пониманию, смысл здесь находится не в предикате или синтагме, но расположен между двумя точками сознания, принадлежа им обоим.

Онтологически легитимные высказывания о мире могут принадлежать «мне», «тебе» или «ему» («им»), границы между «своим» и «чужим» словом могут смещаться, на границах между ними идет борьба; одни и те же явления реальности по-разному воспринимаются как принадлежащие «мне» или «тебе», сама граница между «мной» и «тобой» пролегает по-разному для «меня» и «тебя». Формат контакта двух точек сознания в реальном пространстве может быть трояким: отчуждение, слияние и диалог. При отчуждении «я» от всего «другого» возникают субъектно-объектные отношения, в поле которых развивается наука. При уверенности, что именно в конкретном «ином» пребывает истина, возникает религия. При предположении в «другом» возможности истины в той же мере, в какой она находится во мне, возникает этический диалог как предпосылка эстетических отношений.

В религии идеальное видение мира со стороны «Другого» образует закон для меня, мера нарушения которого является мерой моего отпадения от Истины. В науке иное сравнительно с моим видение мира, как и мое личное видение, есть равновесный участник процесса понимания реальности: мера нашего согласия в форматах видения мира является мерой нашего общего движения к истине. Искусство выработало способ сохранить цельными и нерушимыми наши индивидуальные видения, вместе с тем, сделав возможным продуктивный и полезный контакт между ними. Художественный текст предлагает нам онтологический язык «Третьего», который становится агентом конвергенции наших персональных мировоззренческих отличий и, тем самым, создает возможность диалога между нами на основе формируемого в этой зоне промежуточного креолизированного языка.

Говоря о различиях между наукой и искусством, мы тем самым ставим вопрос о пределах, ограничивающих их предметное внимание. В первом случае этот предел ограничен вещью как объектом, лежащим за пределами моего личного «я», граница между наблюдателем и объектом наблюдения очевидна. Во втором случае предметом внимания является другой субъект, личное «я» которого несводимо к моему; мое окружение и его окружение не совпадают пространственно и ценностно, граница между ними оказывается широкой полосой, на которой формируется третья, относительно «меня» и «тебя» реальность. Если наука делает объектом все, чего касается ее методология, то в искусстве в предмет описания обращается мое личное «я». Правда, самовыражение не является пределом откровенности в процессе поиска индивидуумом своей бытийной точки. Свидетельство о себе может перейти во вторую фазу: свидетельство с иной точки зрения на себе самом своими же собственными усилиями. Бахтин называл эту фазу объективации себя словосочетанием «вторая стадия объективации». В этом положении авторский голос оценивает себя с точки зрения «иного». Таким образом, если в науке и религии присутствуют диалогические отношения между объектом и субъектом, в искусстве же объектно-субъектные отношения предстают как объект - в глазах оценивающего внимания и понимания третьего.

Исчезновение этого третьего в научном и философском тексте связано с тем, что в качестве объекта описания выступает не чужое сознание как таковое, но реальная действительность. В научном, бытовом и юридическом документе ответственность за слово принадлежит говорящему, в искусстве - обоим, автору и

реципиенту. Кругозор выступает здесь как «мысль о мире»8, обнимающая Универсум своими пространственными границами изнутри точки сознания, активно направленной на окружающий мир, где мое видение мира не единственное - чужие видения составляют основу контекста существования моего «я». «Другой» выступает адекватной репрезентантой этого мира, одновременно, выступая как часть моего «окружения», располагающая своим собственным «кругозором», несводимым к моему личному. Вопрос о том, как протекает процесс взаимоотношений между этими двумя точками (и, соответственно, четырьмя инстанциями) есть вопрос об отличиях между родами и жанрами свидетельствования о мире, принятыми в религии, науке и искусстве. Отражение истины во мне - религия, отражение мира во мне - наука, отражение другого «я» во мне - искусство. Этот «третий», обращающий диалог в полилог, самим фактом своего присутствия преобразует «голос» в свидетельство и «самооткровение»9.

1.4. Гуманитарная мысль в борьбе «обезличиванием» человека и мира.

Первичен индивидуум, удовлетворяющий принципу конкретности, а «общество» или «социум» являются продуктами обобщения. Говоря о глобальных процессах в информационном пространстве современного общества, нельзя забывать о микромире общественной жизни, состоящем из отдельных актов этико-онтологического отношения индивидуума к «иному». Как в молекулярной физике свойства вещества описываются характером связей между составляющими его молекулами, свойства того, что мы называем «обществом», определяются параметрами притяжения и отталкивания между точками сознания, их личными «окружениями» и «другими» («чужими», «иными») сознаниями.

Наука предполагает универсальность и заменимость моего бытийного места, которое может занять любой другой, увидев мир с позиции, которая воплощена в точных категориях; это кресло в зрительном зале театра, доступ к которому открыт для каждого, кто способен занять это место. В религии человек покидает свое онтологическое место как заведомо ложное, устремляясь к «другому» как перспективе: изменив место, изменить себя и тем самым спастись; индивидуум сливается с «другим» как априорно лучшим или идеальным. В искусстве человек сохраняет свое место, каким бы оно ни было, оно для него незаменимое и незаместимое, это обеспечивает ему возможность видения мира по-другому, но иными средствами, по сравнению с теми, которые предлагает наука. Искусство в этом смысле есть способ сохранения памяти об индивидуальности; собственно, этим и определяется его культурное значение: только в искусстве возможно формулирование экзистенциального раскрытия человека, как телесно воплощенной и свидетельствующей о себе точки сознания Мироздания. Персональная точка видения мира становится здесь целью изображения, которая оказывается не преодолеваемым фактором, не средством достижения цели, а целью и объектом изображения, своего рода самостоятельной ценностью, существующей безотносительно к чему бы то ни было.

Здесь отличие искусства от религии, оно заключается в отказе художественной мысли от руководящей и априорно истинной точки видения: если в религии такая точка одна и все остальные образуют относительно нее некое «созвездие», если в науке выстраивается «табель о рангах» разных точек зрения на мир, то в искусстве принципиально любая точка может быть, на некоторое время, признана относительно «главной». Точки сознания в искусстве лишь испытываются на истинность, но никогда не занимает позицию «истинной навсегда». Попытка извне навязать художественному тексту какой-либо код, заведомо принятый за «истинный», уничтожает смысл произведения. Такого рода приложения к текстам русской литературы жестких нормативных кодов не раз предпринимались в истории литературоведения; иногда они были связаны с модой на какую-либо общественно-политическую доктрину, в ряде случаев применялись из конъюнктурных соображений. Известно, что тексты русской литературы профильтровывались через марксистский код, фрейдистский код, православный код, и др. внешние по отношению к ним идеологические системы. Эти попытки не давали и не могли дать никаких ощутимых научных результатов, одновременно, разрушая эстетическую систему произведения и обращая художественный текст в свою противоположность. Однако произведение искусства ненормативно по своей сущности и сведение его смысла к манифестации какой-либо определенной идеологии отрицает его значение как художественного текста, основанного на полилоге нескольких ценностно равнозначных и несводимых друг к другу точек зрения на мир.

1.5. Тенденции развития взаимоотношений филологии и других гуманитарных наук.

Культура есть механизм общественной памяти, и одним из компонентов ее структуры является традиция. В религиозном познании нет маршрута сдвига представлений, идеал не должен искажаться, он принимается как непоколебимый. История религии основана на фабуле отклонений ее от идеала и описаниях преодолений этих отклонений. В науке традиция выглядит как последовательность принятия различных гипотез, каждая из которых опровергает предыдущие и является кандидатом на опровержение со

8 Бахтин М.М. К методологии гуманитарных наук. С. 364.

9 Бахтин М.М. К философским основам гуманитарных наук // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 410. В произведении искусства «каждый диалог происходит как бы на фоне ответного понимания незримо присутствующего третьего, стоящего над всеми участниками диалога» (Бахтин М.М. Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках: Опыт философского анализа // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 305).

стороны будущих гипотез. Это напоминает последовательность натуральных рядов чисел. В искусстве не существует заведомой определенности в области смены друг другом различных точек сознания и соответствующих им разных картин мира. Разумеется, возможны традиции в гуманитарной науке, они связаны с фиксацией различных модусов видения окружающей действительности и создания типологических моделей, сгруппированным по определенным параметрам. Взаимная дополнительность науки и искусства открывается в различиях между объектом наблюдения и способом видения этого объекта. Ясно, что одно не исключает другого, напротив, не существует без другого. Если наука ищет причины явлений, сводя их в систему закономерностей или законов, формулируя уравнения и правила, то искусство анализирует отклонения от этих законов, вызванные тем несомненным обстоятельством, что каждый человек являет собой уникальное, неповторимое существо, которое в чем-то выходит за рамки исследованных прецедентов и нарушает какие-то предпосылки и ожидания.

Наука изучает то, что может повторяться, - носит закономерный характер, с этим связан вопрос о гуманитарной науке, описывающей различные варианты бытийных точек в социуме, заведомо несводимых к заранее определенным правилам. Двусмысленное противопоставление «точных» и «гуманитарных» наук связано с путаницей между 1) текстом как предметом научного анализа и 2) предметом описания того текста, который изучается данной наукой. В первом случае, это текст как система знаков, во втором - некая личная точка зрения на мир, реализованная в виде «художественного мира». Так называемое «чистое искусство» и так называемая «точная наука» выступают в виде абстракций, которые оказалась полезными для истории культуры, формируя своего рода полюса, между которыми, в разной степени удаленности друг от друга, располагались все попытки человека понять и описать окружающий мир. «Точная наука» репрезентировала чистое знание, лишенное всяких следов персонального видения, знание как таковое, объективное (значит, лишенное всякой субъективности). «Чистое искусство» актуализировало персонализацию информации о мире, личного видения как такового, отрицая возможность «объективной» оценки полученных в результате этого видения результатов.

Задача ученого - описать какое-либо свойство окружающей реальности, опираясь на известные методы или придумав для этого какие-то свои, задача художника - описать замысленную им точку зрения на мир, извлеченную из ресурсов своего «избытка видения» и «облачить во внешнюю плоть» художественного мира, помогающего реципиенту правильно установиться на ней10. В начальной точке движения нет различия между научным и художественным текстом, оно сказывается только в движении либо к формированию своеобычной точки зрения на мир, окруженной свойственной ей условной реальностью (художественный текст), или общей, свойственной современному уровню «научной картине мира», совпадающей в реальностью (научный или научно-публицистический текст). В произведении искусства всегда присутствует объективированная информация, без которой контакт между автором и реципиентом был бы невозможен, в науке, даже в случаях выявления максимально общих законов бытия (геометрия Ньютона или Лобачевского, математические законы, законы генетики) всегда играла роль личность ученого, часто тот или иной закон напрямую связывается с личным видением конкретного человека, как бы сказал Бахтин, его «избытком видения»: «мир Минковского», «механика Ньютона». Сюда же относятся различные, часто несовместимые персональные интерпретации одних и тех же законов физики.

В художественном тексте оказывается возможно описание человека в динамическом единстве кругозора и окружения, вступающих в активное взаимодействие и позитивную реакцию с кругозором и окружением Другого. Различие в способе построения текста, описывающего мир, представленный вещами и иными точками зрения вокруг меня выражает различие между естественной и гуманитарной наукой. В научной практике естествознания всегда, в какой-то степени, присутствует аксиологически-индивидуальный аспект видения мира конкретным ученым, влияя на способ решения им научной задачи и осмысление результатов. Если свойство «гуманитарности» науки связывать с влиянием на научную практику персонального видения мира конкретным ученым, то оказывается, что любая наука отчасти «гуманитарная». Абсолютно негуманитарных наук не может существовать до тех пор, пока выбор предмета научного исследования, метода его изучения и способа осмысления полученных результатов принадлежит человеку как индивидуальному сознанию, оформленному в биологическую структуру и необходимо обладающему своим «избытком видения» и своим «слепым пятном».

В этом смысле, между гуманитарной и «точной» наукой нет никакого принципиального различия: в обоих случаях речь идет о систематическом описании и претензии на общее согласие в определенных представлениях о предмете описания. «Неточных наук» не существует по причине их явной не востребованности культурой, гуманитарные и естественные науки не отличаются по этому параметру. Отличие лишь в том, что естественные науки имеют дело с вещью, сосредотачиваясь на «окружении» человека, гуманитарные науки имеют своим предметом «кругозор» человека, репрезентированный в художественном тексте в виде «художественного мира». Различие между физикой, например, и литературоведением наблюдается в вопросе о предмете описания: теоретическая физика имеет дело с абстрактными понятиями, связанными с определенной картиной мира, а теоретическая поэтика - с такими же абстрактными понятиями, описывающими параметры определенного рода или типа персональные видения окружающей действительности. Если бы в художественном произведении не было условной

10 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности. С. 28.

реальности («художественного мира»), но присутствовал бы реальный мир (или его копия, отражение), то литературоведение исчезло бы за ненадобностью как совершенно лишнее. По этому пути шли вульгарные социологи начала 20 века, отменяя гуманитарные науки или заменяя их «точными»; фактическим смыслом этой процедура отмены поэтики была замена неповторимой жизненной позиции конкретного индивидуума общественным значением его опыта социальной практики. Личное «я» в такой эстетике овеществлялось, коренным образом меняя свой смысл и структуру.

Образующие его смысловое пространство свидетельства о мире вступают друг с другом в сложные отношения, создавая для многоуровневые информационные модели и приобщая их авторов к тотальному полилогу мировой культуры. Лишенный точек сознания Интертекст есть абстракция, заводящая в тупик, своего рода теоретический суицид. Предвидя неадекватное прочтение своей мысли о тотальном контексте со стороны неомарксистов и гегельянцев, Бахтин заметил, что если «мы превратим диалог в один сплошной текст, то есть сотрем разделы голосов (смены говорящих субъектов), что в пределе возможно (монологическая диалектика Гегеля), то глубинный (бесконечный) смысл исчезнет (мы стукнемся о дно, поставим мертвую точку)»11. Эту мертвую точку поставили концепцией «смерти автора» Р. Барт и Ю.Кристева, заставив целое поколение литературоведов больно «стукнуться о дно» в точке, где исчезает и становится невозможен всякий смысл.

Точка зрения человека на мир, с чреватым авторством «избытком видения» есть его главное достояние и составляет опору его бытия как личности12. «Смерть автора» оказалась возможна в ситуации, когда текст оказался расположенным не между двумя ищущими смысл мироздания сознаниями, а между человеком и реальностью. Например, в лингвистике у текста нет автора, точнее нет в нем необходимости как в категории. Тяга к лингвистике у некоторых литературоведов есть признак подмены эстетических отношений в структуре текста научными или религиозными; тяга к литературоведению у некоторых лингвистов есть признак методологической неудовлетворенности филолога изучением текста помимо той персональной онтологической позиции, которая в нем заключена на уровне «автора».

Описанные форматы коммуникации являются в равной степени необходимыми, взаимодополняющими друг друга компонентами культуры, которая представляет собой память общества о бытийных свидетельствах разных индивидуальностей, живших или живущих на Земле. Упадок или исчезновение одного из этих трех основных языков культуры может привести к тяжелым последствиям, искажая информационные следы умерших людей и уводя на неверный путь ныне живущих. Тринитарная эстетическая коммуникация является основным гарантом бытийной устойчивости личности, одновременно, предоставляя уникальные возможности единения персональной точки зрения на мир с ее окружением и всеобщим Контекстом. Кроме того, для России, культура которой всегда держалась на письменном слове, гуманитарные науки имеют фундаментальное значение, определяющее ход отечественной истории в не меньшей степени, чем политика и экономика.

Казаков Алексей Аширович, кандидат филологических наук, доцент Томского государственного

университета

2.1. Ценностное осмысление мира и филология.

Хотелось бы откликнуться на очень выразительную серию тезисов, предложенную организаторами интернет-конференции: «Ценностное осмысление мира - мешает филологии? /способствует ее развитию? Повышает ее авторитет как фундаментальной науки? /Превращает ее науку сугубо прикладную?»

Думается здесь многоаспектно выражен пучок проблем затрагивающих сердцевину сегодняшних перспектив филологии - и в ее имманентном существовании, и в ее попытке найти свое место, свою «нужность» в изменяющемся мире.

Эта тематика близка и лично мне, как исследователю - сейчас я работаю над исследовательским проектом «Поэтика русской прозы второй половины XIX века в ценностном аспекте (Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой, А.П. Чехов)» в рамках программы Президента РФ для государственной поддержки молодых российских ученых (грант МК-2701-2008.6).

Ценностная архитектоника является определяющей для любого писателя (или, как минимум, любого представителя классического реализма), но не всегда ее роль отрефлексирована художником в полной мере. У Достоевского, Л. Толстого, Чехова и других прозаиков второй половины XIX века она стала предметом напряженного художественного осмысления, что напрямую связано с общемировым ценностным кризисом (эта отрефлексированность, в свою очередь, облегчает научный анализ). Вопросы «С какой позиции возможно ценностное оформление реальности?», «Кто вправе давать оценку, судить, прощать?» становятся центральными для писателей.

11 Там же, С. 364.

12 Бахтиным отмечена бесплодность точки зрения, лишенной «живых и новых наблюдений» (Бахтин М.М. Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках : Опыт философского анализа. С. 303).

Эти вопросы связаны с одним из ключевых компонентов ценностного события: позицией автора. Ведь именно с этой точки осуществляется по преимуществу ценностное обеспечение мира, ценностная санкция. Принципиально важно, что авторская ценностная активность может осуществляться по-разному. Можно сказать даже так: автор обосновывает свое право на ценностное оформление мира разными способами (в том числе в творчестве одного писателя - Достоевский предлагает целую энциклопедию такого рода позиций).

Помимо собственно научных последствий этого наблюдения (возможна систематическая типология, возможно новое обоснование системы жанров и т.д.) можно указать и его более широкое гуманитарное значение: если вспомнить, что литература является лабораторией по выработке способов ценностного оформления мира, отношения к самому себе и к другому человеку. В этой точке словесность возвращается к реальности, снимается разрыв между формой и содержанием.

Тюпа Валерий Игоревич, доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой теоретической и исторической поэтики Российского государственного гуманитарного университета,

Москва

3.1. Нарратология как тенденция развития современного филологического знания.

В 90-е годы прошлого века осуществился так называемый нарративный поворот в гуманитарных науках, где наметилась тенденция отхода от модальности рассуждения и обращения к повествованию в качестве когнитивного инструмента.

Знаменательным явлением следует признать, например, возникновение и развитие «медицинской нарратологии», стремящейся повысить роль самого пациента в ходе лечения. Особая методика общения с пациентом, побуждающая его к «нарративизации события болезни», призвана помочь ему использовать «общепризнанные жанры и нарративные стратегии для реконфигурации собственной жизни и опыта болезни в культурно узнаваемые и приемлемые формы»13, эффективные для клинического сотрудничества излечивающего и излечиваемого. Помимо процитированной «Энциклопедии нарративной теории» следует указать на завершающийся в самое ближайшее время международный интернет-проект Гамбургского нарратологического центра (руководитель - Вольф Шмид) «Living Handbook of Narratology».

Современная нарратология представляет собой весьма обширную сферу научного поиска в области сюжетно-повествовательных текстов, соотносимых с некоторой фабулой (историей, интригой). Речь идет не только о художественных текстах и порой даже не только о текстах вербальных: усилиями историков, философов, культурологов категория нарративности получила весьма широкое распространение и глубокое концептуальное наполнение. Вследствие этого не только резко расширился круг явлений человеческой жизни, подлежащих нарратологическому воззрению, но и стал открываться немалый эвристический потенциал такого воззрения на проблематику различных гуманитарных наук. Ведь все эти науки, так или иначе, являются науками о текстах - этих наиболее существенных формах присутствия человека в мире.

В нарратологии упрочилось представление о двуаспектности нарративного текста, обладающего «диегетической (т.е. относящейся к повествуемому миру)» и «экзегетической (т.е. относящейся к акту повествования)»14 сторонами. Иными словами, нарратив представляет собой класс двоякособытийных дискурсивных практик, связывающих в нераздельное единство высказывания два качественно разнородных события - референтное и коммуникативное.

«Перед нами два события, - писал М.М. Бахтин, - событие, о котором рассказано в произведении, и событие самого рассказывания (в этом последнем мы и сами участвуем как слушатели-читатели); события эти происходят в разные времена (различные и по длительности) и на разных местах, и в то же время они неразрывно объединены в едином, но сложном событии, которое мы можем обозначить как произведение в его событийной полноте ... Мы воспринимаем эту полноту в ее целостности и нераздельности, но одновременно понимаем и всю разность составляющих ее моментов»15.

Предмет нарратологии не сводится ни к ряду референтных («рассказываемых») событий, ни к ряду коммуникативных «событий рассказывания»; он представляет собой соотносительность этих рядов. Центральная проблема нарратологии может быть сформулирована словами А.С. Данто: «Всякий рассказ -это структура, навязанная событиям, группирующая их друг с другом и исключающая некоторые из них как недостаточно существенные»16. Зародившись как скромная теория повествования17, нарратология со временем выросла в теорию событийности18 - одной из фундаментальных (взаимодополнительных к процессуальности) онтологических характеристик бытия. Поль Рикер справедливо говорит о «родовых

13 Routledge encyclopedia of narrative theory. L, ; N.Y. : Routledge, 2008. P. 295.

14 Шмид В. Нарратология. М., 2003. С. 20.

15 Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С.403-404.

16 Danto A.C. Analytical Philosophy of History. Cambridge, 1965. P. 132.

17 См.: Friedemann K. Die Rolle des Erzahlers in der Epik. Berlin, 1910.

18 Авторитетная версия нарратологии, разработанная Вольфом Шмидом, целиком «основывается на концепции нарративности как событийности» (Шмид В. Нарратология. С. 20). См. также: Тюпа В.И. Очерк современной нарратологии // Критика и семиотика. Вып. 5. Новосибирск, 2002.

феноменах событий, процессов и состояний»19, поскольку переход от одного состояния к другому создает альтернативу: он может оказаться как событийным, так и процессуальным.

Здесь мы попадаем в самый эпицентр эпистемологической проблематики современных гуманитарных наук как наук по необходимости исторических (поскольку в качестве предмета познания человек по специфической природе своей историчен). Современный историзм широким веером методологических подходов располагается между двумя полярными доктринами: доктриной событийности (история -казусная цепь необратимых и непредсказуемых событий) и доктриной процессуальности (история -непреложный в своей закономерности процесс развития).

С точки зрения идиографической доктрины событийности, понятие законосообразности не применимо к ходу Истории, что утверждалось, в частности, Генрихом Риккертом, а позднее Карлом Поппером. Следование доктрине событийности ведет к нарративизации исторического знания, тогда как классический научный дискурс, сформировавшийся в науках о природе, анарративен. «Учитывая протонаучную природу исторического исследования», Хайден Уайт предлагает историку ограничиваться в своих высказываниях нарративной модальностью и тем самым «избежать опасностей ''сциентизма'' - лицемерного подражания научному методу и неправомерного присвоения авторитета науки»20. Доктрина событийности по сути своей означает возврат историографии к ее риторическому (донаучному) бытованию: в контексте классической риторики деятельность, вдохновляемая музой Клио, была повествовательным ремеслом (техне) рассказывания о людях прошлого.

С позиций номотетической доктрины процессуальности, события - это всего лишь «пена» Истории. «В бездонной тьме прошлого, - писал, например, Фернан Бродель, - действовал все же более или менее последовательный своего рода физический закон»21. Поэтому «при всем своем очаровании города Средиземноморья похожи на другие и подчинены тем же закономерностям. Как и все остальные, они живут за счет покорения пространства с помощью сбегающихся к ним дорог»22 и т.д. С точки зрения школы «Анналов», от ее основателей до современных продолжателей, все «собственно историческое» является эволюцией, «неравномерной, необратимой, непредсказуемой и предопределенной ... Анализировать это движение - единственный способ отказаться от убогого событийного повествования»23.

Изучение Истории как процесса ориентировано на критерий классической научности: на

воспроизводимость результата в опыте других исследователей. Следование доктрине процессуальности редуцирует событийную «пену» индивидуальных подробностей и реализует экспликативную стратегию интерпретации фактов. В конечном счете, доктрина процессуальности ведет к растворению историографии в теоретической научности, исследующей сущность явлений, а не их существование.

Невозможно, однако, отрицать известную долю адекватности обеих доктрин трактуемой ими исторической реальности. Уайт, например, говорит о «взаимно исключающих, хотя и равно законных интерпретациях» одних и тех же фактов и как «ряда исторических событий», и как «сегмента исторического процесса»24.

Обратимся к опыту нарратологии. Теоретическая модель события может быть сведена к трем аспектам, каждый из которых может оказываться как простым (односоставным), так и весьма сложным (многосоставным):

актант (гетерогенный фактор событийности как отклонения от нормы, прерывания процесса или уклонения от ритуала);

картина мира (эндогенный фактор нормализованного фона событийности);

точка зрения (интенциональный фактор - наличие актуализатора событийности, наделяющего происходящее статусом события).

Статус событийности определяется набором признаков, который в изложении разных нарратологов многообразно варьируется вокруг некоторого общего ядра. Сформулируем характеристики, состоящие в различении «события» от «процесса».

1. Однократность, беспрецедентная выделенность некоторой конфигурации факторов из природной неизбежности или социальной ритуальности.

Многократно повторяющееся действие или положение дел перестает восприниматься событийно и предстает «шагом» природного, социального или ментального процесса.

2. Вероятностность, неоднозначность, непредопределенность перехода от предыдущего состояния к последующему, создающая «интригу» события (в рикеровском понимании). По определению Рикера, «событие - это то, что могло произойти по-другому»25.

В противоположность сказанному процесс характеризуется стадиальностью. Здесь переходы от состояния к состоянию предопределены неотменимым порядком стадий данного процесса. Однако чистая

19 Рикер П. Время и рассказ. М. ; СПб., 2000. Т. 1. С. 212.

20 Уайт Х. Метаистория. Екатеринбург, 2002. С. 40.

21 Бродель Ф. Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II. Часть 1. М., 2002. С. 215.

22 Там же. С. 430.

23 «Анналы» на рубеже веков. Антология. М., 2002. С. 17.

24 Уайт Х. Метаистория. С. 493.

25 Рикер П. Время и рассказ. Т. 1. С. 115.

процессуальность возможна только в искусственных условиях. В реальности вторжение гетерогенного актантного фактора всегда может привести к разрыву процессуальной цепи и образованию события.

3. Фрактальность, составляющая принципиальную конструктивную особенность нарративного текста

- неустранимость «эпизодического аспекта построения интриги»26.

Любой излагающий некоторую историю дискурс - это конфигурация эпизодов (участков текста, характеризующихся единством места, времени и состава действующих лиц), между которыми обнаруживаются разломы. Ибо для идентификации события должен быть обнаружен «разрыв одной или нескольких связей» (Лев Гумилев) из числа пространственных, временных и/или актантных. При максимальном сжатии наррации событие редуцируется до одного эпизода, но по мере нарастания его детализации оно всегда может быть развернуто в некоторую цепь эпизодов.

Актуальное членение текста на конструктивные единицы эпизодичности и выявление системы таких эпизодов - начальный этап нарратологического анализа, не всегда отрефлектированный самим исследователем, но всегда так или иначе осуществляемый. Этот путь анализа, уже отработанный литературоведением на «фикциональных» (художественных) текстах27, не менее эффективен и для рассмотрения исторических источников, вообще любых изложений какой-либо «истории».

Фрактальностью ряда эпизодов, прерывностью смены ситуаций дискретная событийная цепь отличается от континуального процесса, характеризующегося преемственностью своих состояний.

4. Интенциональность, неотделимость события от соответствующей точки зрения на него, поскольку, согласно формуле Бахтина, «главное действующее лицо события - свидетель и судия»28, в сознании которого актуализируется смыслосообразность происходящего.

Субъектом такого сознания может оказаться и непосредственный участник события, и его сторонний наблюдатель, если займет по отношению к происшедшему нарративную позицию. Ключ к интенции нарратора, проявляющей себя не только «фокализацией»29 (фокусировкой) повествования на деталях и частностях, кроется, прежде всего, в организации фрактальной системы эпизодов. Наррация, собственно говоря, и есть «эпизодизация» события, формирующая «историю».

Интенциональна и «картина мира» коллективного или индивидуального субъекта жизни, ибо она неизбежно ценностна, избирательна, неотделима от субъективного опыта: она предполагает актуализацию одних и дезактуализацию других моментов объективной действительности. Картина мира, составляющая нарративный фон событийности, манифестируется речью повествователя, как правило, имплицитно, ненамеренно.

Процесс, напротив, внеинтенционален: он действителен и без наблюдателя («свидетеля и судии»). Однако осмысление процесса в такой же мере требует от субъекта дискурсивной компетенции, но не нарративной, а описательной или рефлективной.

Один и тот же отрезок жизни получает весьма различное освещение в зависимости от избранной говорящим коммуникативной стратегии. Так, однозначно предсказуемое и ожидаемое астрономическое явление (восход или заход солнца) в художественном произведении может быть представлено ярким концептуально значимым событием. И наоборот: вполне окказиональный факт удара молнии в некоторый предмет в научном тексте будет интерпретирован как закономерный физический процесс. Бытие событийно (непредопределено, окказионально) и бытие процессуально (закономерно, прогнозируемо) суть два взаимодополнительных утверждения, в равной мере обладающих относительной истинностью. Нарратив базируется на первом утверждении и вне его семантического поля неосуществим.

Нарративный дискурс свое референтное содержание (ход событий) не обобщает, а напротив, индивидуализирует, связывая факты некоторой «интригой». Обобщение здесь присутствует имплицитно в качестве картины мира, составляющей фон происходящего (с избранной нарратором точки зрения), поскольку событие как «значимое уклонение от нормы . зависит от понятия нормы»30. Теоретическое же рассуждение экспликативно обобщает - в проекции объективно выявляемой закономерности.

Сама нарратология - вненарративна, она принадлежит классу теоретических дискурсов. И она убедительно показывает, что взаимодополнительность процессуальности и событийности составляет фундаментальную онтологическую характеристику как исторической реальности в целом, так и каждого наималейшего «кванта» исторического опыта в частности.

Здесь можно говорить о существенной аналогии с физической взаимодополнительностью, выражаемой принципом соотношения неопределенностей Вернера Гейзенберга. Доминирование корпускулярных или волновых свойств в поведении микрочастиц зависит от исследовательской позиции наблюдателя, но ни одна из этих сторон не может быть вполне элиминирована. То же самое можно сказать и о событийнопроцессуальной двойственности исторических явлений. Из осознания такой взаимодополнительности вытекает отмечаемая И.П. Смирновым современная тенденция к «совмещению континуального моделирования истории с дискретным»31.

26 Рикер П. Время и рассказ. Т. 1. С. 186.

27 См.: Тюпа В.И. Нарратологический анализ // Тюпа В.И. Анализ художественного текста. М., 2006.

28 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 341.

29 См.: Женетт Ж. Повествовательный дискурс //Женетт Ж.. Фигуры : В 2 т. Т. 2. М., 1998.

30 Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970. С. 283.

31 Смирнов И.П. Социософия революции. СПб., 2004. С. 334.

С аналогичной двойственностью своего предмета имеет дело и психология, в частности, социальная (социокультурная). «Несомненно, - полагает Джеймс В. Верч, - существуют как универсальные, так и специфически социокультурные черты человеческой психики, и это не просто выбор между здравыми и ошибочными допущениями, - скорее это выбор между двумя различными программами исследований, и обращаться надо к ним обеим, а по возможности и объединять их»32.

Предлагаемые нарратологией теоретическое осмысление и практическая разработка системы координат «процесс - событие», обладают существенным эвристическим потенциалом не только в сфере гуманитарных наук. Существенный интерес к нарратологии проявляет синергетика - междисциплинарная научная «стратегия» (Илья Пригожин) физико-математического происхождения, «избегающая драматической альтернативы между слепыми законами и произвольными событиями», изыскивающая средний путь «между двумя противоположными картинами - детерминистическим миром (законосообразных процессов. - В.Т.) и произвольным миром чистых событий»33.

Таким образом, можно констатировать, что заслуга нарратологии не сводится к постижению своеобразия текстов одного типа, но приобретает поистине общенаучное значение.

Нарративный тип текстопорождения в речевой практике человека соседствует с дискурсами иной природы, которые в настоящее время изучены явно недостаточно. Нарратологический угол зрения на дискурсоведческую проблематику приобрел столь доминирующее положение, что все прочие виды высказываний приходится именовать анарративными. Но само обращение исследовательского интереса на те явления речевой практики, которые не подлежат ведению нарратологии, является несомненной заслугой самой нарратологии.

За пределами круга двоякособытийных дискурсов остаются все перформативные высказывания -коммуникативные акты прямого речевого воздействия: зов, просьба, приказ, предупреждение об опасности, побуждение к сопереживанию или совместной деятельности, молитва, клятва или магическое заклинание и т.п. Во всех подобных ситуациях коммуникативное событие автореферентно, поскольку высказывание, манифестирующее интенцию говорящего, свидетельствует о себе самом, не отсылая ни к какому иному событию.

Наиболее сложный случай перформативности представляет собой молитвенный дискурс. Личное молитвословие - это коммуникативное событие, которое разыгрывается в одном сознании, но состоит оно в выходе за пределы человеческого сознания (в трансценденции). Это обращение не к себе, а к Другому во мне (к избытку моего «я» - к пребывающему во мне Святому Духу) является автоперформативным: неформальная молитва преображает самого молящегося. О молитве как внешнем и даже внутреннем поведении человека можно рассказать, но сама молитвенная трансценденция наррации недоступна.

Нарративный дискурс характеризуется, прежде всего, тем, что между событием и сознанием слушателя (читателя) он всегда воздвигает некое интенциональное опосредование - преломляющую коммуникативную среду, которую и принято именовать повествованием. В тексте же, организованном как диалог без повествования (драматургия, сократический или лирический диалог, протокольная передача некоторого общения и т.п.), такой опосредующей среды нет. Здесь события не рассказываются, а «показываются», непосредственно демонстрируются воспроизведением реплик их участников без временной дистанции между референтным и коммуникативным актами. Конечно, дистанция эта в принципе существует и обычно сознается. Однако коммуникативное событие все же истончается до прозрачности исполнительства. Вследствие этого - в отсутствие нарратора - актуализатором событийности здесь оказывается зритель-слушатель, становящийся «свидетелем и судией» воспроизводимого перед ним события.

В греческой античности такие высказывания Платоном именовались миметическими - в противовес диегетическим (собственно нарративным). Конечно, в миметическом дискурсе пространственно-временные и актантные параметры представляемой истории сформированы его инициатором, однако инстанция посредника отсутствует, заменяется фигурой исполнителя реплик, а это влечет за собой принципиально иное позиционирование адресата.

Наконец, в особую, наименее изученную область анарративности могут быть выделены явления итеративной дискурсии, референтная сторона которой, по мысли Мирчи Элиаде, - это «жизнь, сведенная ... к категориям, а не событиям»34. Вслед за Женеттом итеративами (от математического термина «итеративность» - повторяемость) я именую характеристики состояний и процессов - в противовес «сингулятивным» изложениям событий в их однократности. Женетт исследовал итеративность, которая «находится на службе у ... сингулятивного повествования»35 - в текстах «с нарративной доминантой»36. Однако не следует игнорировать широкий круг текстов с итеративной доминантой. Такова природа не только протосюжетного «древнего рассказа-мифа», где, согласно характеристике О.М. Фрейденберг, «рассказчик идентичен своему рассказу», где «нет различия между тем, кто рассказывает, что

32 Верч Дж. Голос разума. М., 1996. С. 16.

33 Пригожин И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. М., 1999. С. 263, 262.

34 Элиаде М. Миф о вечном возвращении. СПб., 1998. С. 133 (курсив Элиаде).

35 Женетт Ж. Повествовательный дискурс. С. 144.

36 Женетт Ж. Границы повествовательности // Женетт Ж. Фигуры. Т. 1. М., 1998. С. 292.

рассказывается, кому рассказывается»37, но и подавляющего большинства научных текстов, в частности -теоретического содержания.

Все эти области весьма разнообразного в своей специфичности текстообразования, лежащие за пределами собственно нарратологического интереса, подлежат не менее тщательному исследовательскому вниманию, чем уже сложившееся в нарратологии. И в этом отношении нарратологический инструментарий и опыт обладают несомненным эвристическим потенциалом.

Светлана Михайловна Антонова, доктор филологических наук, профессор Гродненского государственного университета им. Янки Купалы, Беларусь

3. Современная тенденция развития гуманитарного знания - стремление понять частноиндивидуальный смысл человеческой жизнедеятельности через интерсубъектную значимость ее.

Никогда еще в такой степени не выяснялась и так болезненно не чувствовалась... вся трагедия знания.сумерки мысли при обилии знаний становятся все гуще, и наука уподобляется сейчас царю Мидасу, обращающему в золото, в мертвое богатство своим прикосновением все живое...

Мы остаемся по-прежнему далеки от общенаучного синтеза, если он вообще возможен, но мы не должны забывать о нем как о предельной точке и истинной цели знания.

С.Н.Булгаков38

Стремление к прогрессу сегодня как будто повернуло человечество от изучения вещного мира, от успехов в технике и ремеслах к человеку как самому главному своему измерению. И пришло постижение главного - творческой природы мысли, которая не просто помогает в освоении природных свойств материи и развитии производственных технологий, но позволяет исчерпать себя как Властелина Мира, укротить начала потребительского экспансионизма осознанием своей причастности к началам Творца и обрести интенцию постичь Замысел Творения. И в этом, возможно, главный результат ложно понятой, незаслуженной и невыстраданной свободы творить, коей человек был изначально Создателем одарен и к Создателю приравнен. Теперь человечество, как в осознание Замысла, Господня и в искупление собственных грехов, все глубже проникает в тайны Слова - того магического кристалла, в котором вещь и идея соединились со словом в законченной цельности Логоса. Все, что человечество творило в деянии и осмысляло в идее, сосредоточилось в категориях и в знаках языка, что делает язык самостоятельным источником в постижении сущности всех вещей и идей, а следовательно и Истины. Сегодня уже говорят о творческом начале философии и связывают его с философией языка, хотя именно мысль и слово как две главные и самоценные сущности были условием изначальной специализации наук: в ведении философии была мысль, в ведении риторики - слово. Уже XX век подвел научную парадигматику к состоянию, при котором каждый, кто «любит слово», «любит и мудрость», а философия мысли не возможна без философии языка, как и знания языка нет без философии: идея и слово слились в общем противопоставлении вещи, существующей в нашем сознании лишь в той мере, в какой осознана и вербализована для него ее сущность,

- явлена идея вещи в слове. Вероятно, именно в силу таких поворотов в концептуализации мира и человека даже чистые языковеды сегодня изучают язык не только как форму проявления мысли, самоценную и взятую в отношении к самой себе, но и как форму, созидающую мысль, идею и самого их творца: сегодня ученику начальной школы ясно, что, изобретая текст-слово, автор изобретает себя.

Когнитология и постмодернизм озарили и одарили научную картину мира новой концептуализацией и категоризацией ментальных аспектов формирования - образования - человека говорящего. И категории, вынесенные в данном исследовании в его заголовок (риторика, образование, модуль, языковая картина мира, креативность, языковая личность, языковое сознание), - все из доминантных, сущностных, многогранных, образующих идеосферу современного научного знания о мире, языке и человеке. Свободой и волей исследователя они лишь объединены в одно высказывание (кстати, единицу того же категориального аппарата научного знания) с целью понять, какова современная образовательная прагматика - теоретическая значимость и практическая новизна - такого научного моделирования человека говорящего.

Уже словарные фиксации когнитивных и постмодернистских концептуализаций и категоризаций указанных ментальных аспектов эксплицируют изоморфность мозга, разума и языка языковому сознанию и

37 Фрейденберг О.М. Происхождение наррации // Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М., 1978. С. 210-211.

38 Булгаков С.Н. Сочинения в 2 тт. Т.2. Избранные статьи. М., 1993. С. 275-276.

языковой личности в новой научной картине мира. Так, например, когнитологи39 толкуют модуль (module; Modul; module) как «одно из основных понятий когнитивизма, относящихся к обозначению тех простейших систем или частей, из которых состоит вся инфраструктура мозга / разума / языка (выделено автора словаря. - С.А.) и т.п.», а постмодернисты40 сознание (франц. conscience linguistique, англ. linguistic consciousness) - как «принципиально нестабильное, динамичное подвижное образование, способное существенно видоизменяться в зависимости от того языкового материала, с которым оно сталкивается и который в той или иной мере обязательно принимает участие в его конструировании», - отождествляют сознание с его языковым оформлением, а при общей текстуализации мира, позволяющей текстом признавать и новую жизненную ситуацию, прочитывая которую индивид может счесть для себя необходимым сменить форму ролевого поведения, чтобы вписаться в другие условия (формы существования), - ставят воспринимающее сознание в активную речевую позицию субъекта даже читаемого текста как высказывания, тем или иным образом конституируя его воображаемую связность и целостность читательского сознания как текста и высказывания одновременно. Таким образом, все последующие детализации в толковании даже этих двух концептов требуют обращения к рассмотрению всех вынесенных в заголовок концептов и категорий в аспекте текстоцентризма, ноосферы и идеала цельного знания, а всего заголовка - как высказывания-дискурса в ключе теоантропокосмической парадигмы изучения языка, ориентированного на воплощение радикального варианта толкования идеала цельного знания.

Вчитаемся в эти словарные толкования, дабы сэкономить читательские усилия на формирование ожиданий от предлагаемого текста исследовательского сознания и авторские усилия - на поиск аргументации в представлении идеосферы своей мысли. «Модульность - представление о поведении человека, объединяющее видимую сложность как результат взаимодействия нескольких достаточно простых подсистем, называемых модулем». Модуль имеет свойства относительной автономности, специализации, определенной локализации, или определенного типа связей в мозгу человека, генетической заданности, универсальности. Модульной является природа ментальности, в чем когнитология видит основную идею: «ментальность разложима на большое число способностей (faculties), или модулей, каждый из которых специализируется на когнитивной переработке определенного вида информации, а потому на выполнении конкретных типов перцептивных или когнитивных заданий (возможно, эта специализация соответствует и тому, как организована нейронная система связей в различных областях мозга)»41. Различные интерпретации модульного представления ментальных сфер и уровней убеждают не столько в невозможности построения общей теории центрального когнитивного «процессора», хотя уже выявлены и описаны модули управления памятью, языковой способности, зрительного и пространственного восприятия и воображения и т. д., сколько в эффективности рассмотрения языка, языковой личности и языкового сознания под модульным углом зрения и в научной картине мира, и в образовательных ее модульных отражениях. Аргументы такому видению - у М. Бирвиша42, cчитающего, что первопричина внутренних и внешних условий, формирующих ментальные репрезентации, в конечном счете заключена в материальных свойствах окружающего мира, из чего следует модульный характер ментальной организации и детерминирующая природа модульности по отношению к становлению - онтогенезу и филогенезу - языковой личности и языкового сознания на всех уровнях (и, стало быть, во всех модулях) последних: «следует признать, что некоторые аспекты языка и его усвоения регулируются не собственно языковыми модулями, а модулем обучения»43 (выделено автором. - С.А.). Не менее значима для принятой нами дискурсной акцентуации высказывания-заголовка мысль постмодернистов и солидарных с ними постструктуралистов о том, как является языковое сознание и что им определяется. Уже не шокируют представления всего мира как бесконечного, безграничного текста (Жак Деррида), или «космической библиотеки» (Винсет Лейч), или «словаря» и «энциклопедии» (Умберто Эко), тем более, что сегодня речь ведется не столько о текстуализации языкового сознания и языковой личности, как бы образовательно свежо это ни звучало, сколько о нарративизации, т.е о «способности человека описать себя и свой жизненный опыт в виде связного повествования, выстроенного по законам жанровой организации художественного текста». И, если «повествовательный модус человеческой жизни» «как специфическая для человеческого сознания модель оформления жизненного опыта» и «роковая неизбежность, наглухо замуровывающая человека в неприступном склепе повествовательности наподобие гробницы Мухаммеда, вынужденного вечно парить без точки опоры в тесных пределах своего узилища без

44

права переписки с внешним миром»44, отстаиваются теоретиками лингвистики, литературоведения, социологии, истории, психологии etc., а текстуализуются даже бессознательное и сновидения человека, закономерны перефокусировка дискретной и континуальной компонент в образовательном содержании школьного и вузовского курсов филологического знания как определяющее образовательно-прагматическое последствие этих ментальных символов. Поэтому современное требование к филологической составляющей

39 Кубрякова Е.С., Демьянков В.З., Панкрац Ю.Г., Лузина Л.Г. Краткий словарь когнитивных терминов. М., 1997. С. 101.

40 Ильин И. Постмодернизм. Словарь терминов. М., 2001. С. 355.

41 Ильин И. Постмодернизм. Словарь терминов. М., 2001. С. 102.

2 Bierwisch M. Formal and lexical semantics // Proc. of the XIII International Congress of Lingusts, August 29 - September 4, 1982, Tokyo. -Tokyo, 1983. С. 122-124.

3 Мацкевич В. Полемические этюды об образовании. Рига, 1993. С. 355.

44 Ильин И. Постмодернизм. Словарь терминов. М., 2001. С. 354.

образования - обеспечить личностное и профессиональное становление человека в соответствии с его возрастными и общечеловеческими потребностями овладевать языком своего сознания и совершенствовать через знание языка свои мыслительные, языковые, речевые и коммуникативные интенции и компетенции. Школьные же и вузовские системы знания о языке в прежнем их виде полунаучных-полупопулярных модулей специальных филологических оставляют по-прежнему главнейшими «ЗУНы» выделять и анализировать единицы языковой системы, а «дом бытия духа» предстает в них то своими этажами, то жилыми помещениями, то подсобными и хозяйственными, то экстерьером, то интерьером и мебелью, но никогда бытием - дискурсом, текстом, законами - жизнью в нем духа и сознания. Вместе с тем, даже языковой личности современного шестиклассника язык (в классическом, сугубо дискретном, его представлении, не встроенном ни в один изощренный контекст научной, учебной или художественной значимости) в картине мира открывает как взаимопроникающие, а не случайно связанные или автономные сущности время, слово и человека, - это видение - и по возрасту, и по человеческой компетенции языковой личности одиннадцатилетнего человека.

Все сказанное делает выстраданной и единственно закономерной именно избранную и дискурсно акцентированную в заголовке постановку проблемы в обход, скажем, до сих пор дискуссируемого вопроса о филологической природе риторики как науки. Причин этому много, главных - три. Во-первых, при всем -нескрываемом и закономерном - экспансионизме современной риторики, ее филологическая предметная сущность под сомнение еще никем не ставилась, а осмыслить подлинную значимость и статус риторики в системе современных наук вообще и филологических в частности еще никому не удалось, поэтому и нами риторика вводилась в вузовские и школьные планы в качестве дисциплины a priori филологической, и сегодня она функционирует как учебная дисциплина в школах и вузах нашего региона именно в этом качестве. Во-вторых, хотя сегодня без полной осмысленности предметной области риторического знания не устанавливается научно нормативный статус риторики в реестре ВАК, как и в образовательных стандартах всех типов, что в геометрической прогрессии увеличивает все то же экспансионистское распространение (если это не расползание) научной компетенции риторики и тормозит образовательное ее освоение, все-таки это лишь хронотопический параметр - показатель переходного периода - ее обычного состояния состязания за Благо, Добро и Истину в деликатнейшей и интеллектуально емкой области этологии человека - в извечном поиске идеала гармоничности в динамическом равновесии Mbi^^ Слова и Деяния. И, возрождаемая через столетие своего научного небытия, встраиваясь в иные и стремительно меняющиеся парадигму и картину научного знания, риторика по праву сохранила все былые свои амбиции и притязания быть философией, эстетикой и этикой языка как главного экспликатора человека говорящего. Поиск идеала в этой области - процесс перманентный и параллельный с развитием человеческих ценностей, культуры и политики образования: сколько существует риторика, столько он и длится, причем единства в понимании ее предметного существа не находили ни специалисты-риторы, ни те, кто был заказчиком риторических теорий, ни те, кто не имел к риторике никакого отношения или выступал ее вечным судией и оппонентом, что, однако никогда не отменяло ни самую потребность в выработке представлений об идеале риторической триады ^ысли, Слова и Деяния), ни практику управления жизнью общества, человека и слова по законам и связям этой триады, о чем, например, свидетельствуют паремейники всех народов, дискретные единицы каждой языковой системы и языковая картина мира (^RM) в целом. Стало быть, дожидаться стабилизации научного предмета риторики, а тем более ставить в зависимость от нее образовательного курса безнадежно рано, как и нереалистично и опасно промедлением, просто в силу того, что, правя интеллектуально-нравственно-эстетический бал человеческого сообщества, королева Риторика всегда вездесуща, динамична и растворена в ауре «мыслесловодеяния» зримо и незримо, что делает ее культурогенным фактором и требует соответствующего целостного антропоцентрического - комплексного и синтетического - научного осмысления в аспекте конститутивности, интегративности и идеала цельного знания и соответствующего ему образовательного представления в парадигмах педагогики сотрудничества, развивающего обучения, опережающего развития и целостного воспитания. В-третьих, в неориторической картине мира и представлении в ней человека говорящего явлены (как и были явлены всегда) те грани языковой личности и ее креативной компетенции, которые, перераспределенные между отраслями филологии и гуманитарными науками (философия, педагогика, психология, социология, семиология etc. за период специализированного существования научного знания о триаде Mысли, Слова и Деяния, на изломе тысячелетий оказались востребованными в образовательных модулях каждой из этих наук как знание о путях гуманизации и гуманитаризации общества, науки и образования и как фокус свободного развития свободной личности.

Таким образом, беглый анализ пресуппозиций предмета данного исследования убеждает не столько в естественности и целесообразности обращения к образовательной природе риторической парадигмы знания о человеке говорящем как о человеке творящем, сколько в том, что мы опоздали с выведением закономерностей и образовательных последствий научных (когнитивных в особенности) и культурных революционных изменений в картине (в ее парадигмах, идеологии, идеографии и концептосфере) мира, человека и языка. Так, Homo loguens сегодня образовательно востребован не отъединенным от Homo sapiens, как и наукой не отделяется мышление от языка и речевой коммуникации, однако естественно следующий за этим шаг в словесном образовании - не отделять в обучении язык от речи и мыслительной

деятельности - еще не сделан, а без него «спящая красавица45» в образовании языкового сознания обречена на вечный сон. Как, впрочем, и риторика. Не актуализованная своей филологической доминантой, при отсутствии речеведческой доминанты (не компоненты, а именно доминанты!) в базовом филологическом образовании в школе, она в лучшем случае формирует речевого прагматика, не компенсирует необразованности речевой компетенции и не формирует органичного, творческого языкового сознания Задача же всего гуманизирующего прорыва современной школы и богаче, и ярче, и - одновременно -органичнее самой природе человека и языка - формирование креативного типа языкового сознания.

Мы позиционируем систему образования языковой личности как филологическую риторику -риторическую технологию опережающего и развивающего образования креативной языковой личности, мыслящей критически. Реализуются идеи этой образовательной концепции через систему трехкомпонентного филологического образования: лингвистика, литературоведение, риторика. Для наших жанровых условий представления философии, стратегии и технологии образования современной креативной языковой личности считаем целесообразным представить пошагово концепцию и технологию развития креативной составляющей языкового сознания филолога.

Рефлексия собственной речемыслительной деятельности при восприятии чужого текста на слух и рефлексии мыслеречевой деятельности автора того же текста (сказочка «Пуськи бятые» Л.Петрушевской: от собственного слушательского варианта текста в ответ на учительское выразительное рассказывание через создание иллюстраций к этому тексту, собственные переводы текста на русский язык, анализ и интерпретацию законов языкового кода, запечатленных этим текстом к созданию собственного авторского текста на тех же условиях языкового миромоделирования, создание собственного текста с названием «Урщух и лимень»).

1. Осознание ассоциативного потенциала языкового знака (создание своей азбуки цветовых и иных ассоциаций; знакомство с иными ассоциативными азбуками-моделями мира, знакомство с художественной фоносемантикой, цветописью и звукописью средствами звука и буквы; создание собственного портрета любимого стихотворения и представление этого портрета синхронно с выразительным его чтением).

2. Познание мыслительного потенциала слова и фразы в условиях творческого эксперимента (коллективное творчество, совместное с педагогом, в рамках создания биномов фантазии и буриме; последующая рефлексия и саморефлексия результатов эксперимента; систематическое упражнение в этом виде мыслительной деятельности и языкового творчества с обязательной публичной презентацией и рефлексией его результатов).

3. Экспериментальное исследование смыслового потенциала художественного текста в процессе поиска возможных точек зрения на текст, создания и публичного представления собственных интерпретаций, отражающих эти точки зрения, с видеозаписью дискурса и последующим ее анализом.

4. Создание собственных текстов, отражающих различные типы речемыслительной и мыслеречевой деятельности (сочинения-отзывы, рассуждения, повествования, описания), по разным стимулам (предмету действительности, музыкальному произведению, слову, прецедентному высказыванию, картине, фотографии, нескольким прозвучавшим в определенной последовательности текстам, случайным 10-20 фотографиям).

5. Осознание концептосферы собственного сознания через интеллектуальное, языковое и художественное ее моделирование (представление семи ключевых концептов концептосферы своего сознания в виде схемы или рисунка; воплощение концептуального пространства своей любви в виде коллажа; создание собственных дефиниций концептуальных смыслов и сравнение их с лексикографированными; собственные коллажи) с последующей презентацией моделей.

6. Постижение и истолкование концептосферы русской культуры, отечественного риторического идеала и прецедентных текстов с помощью ключевых концептов русской культуры, воплощающих риторический идеал (Истина, Благо, Свобода, Добро, Польза, Мир, Красота), с последующим личностным измерением каждого из концептов с позиций принятия и опровержения в дебатах.

7. Измерение концептосферы современного информационного мира в условиях культуринтервенции отечественной концептуальной картиной мира и идеалом человека говорящего (изучение теории вопроса; самостоятельный поиск явлений культуринтервенции в СМИ, рекламе, политтехнологиях, Интернете; знакомство с видеоверсиями дискуссий по проблеме; представление своего видения преодоления культуринтервенции и ее проявлений; создание собственных индивидуальных и коллективных проектов спасения мира; креативная деятельность в вузе и регионе по реализации этих проектов, в том числе выход в школы, на радио, телевидение и в газеты со своими предложениями).

8. Формирование собственной коммуникативной профессиограммы филолога (с учетом специальности в целом и специализации лингвиста, литературоведа, литературного работника в газете и журнале, ритора, преподавателя РКИ) с последующим ее обсуждением и испытанием в ролевых играх.

45 Этот образ нашла для нашей педагогики Олита Августовска: « Дети, ученики живут сегодня, а учителя преподают им то, что было важно и значимо когда-то давно, в годы их собственной молодости или молодости их учителей. Наша педагогика ЗАКОЛДОВАНА. Она пребывает в «стеклянном гробу», за пределами которого мир живет своей жизнью, а «спящая красавица» видит только свои сны» [4, с.5].

9. Инициирование интеллектуальных и PR-проектов, позволяющих окружающей риторической сфере и социальной действительности приходить в соответствие с гармонизирующим полифоническим диалогом (РЯ-проекты национальной идеи, имиджа современного чиновника; издание литературно-образовательнопознавательного альманаха «Рьци»), и популяризация их среди населения региона и руководителей разных уровней.

Таким образом, как показывают наш собственный опыт языкового сознания и миромоделирования и основанный на нем опыт образовательной деятельности, языковая личность из потребителя текста превращается в его производителя, когда в процессе чтения причащается к основам миробытия через концептосферу отечественной и мировой культуры. Интерпретация прецедентного текста в соответствии с семиотическим подходом к тексту и к языковой личности - это 1) всегда уникальный вариант множественности прочтений авторского слова, 2) актуализация инварианта логоса, этоса и пафоса, текстом воплощенных, 3) индивидуальная картина мира, отражающая концептосферу языка и культуры, 4) точка роста креативной компетенции. Образовательное последствие такого положения вещей имеет развивающую, риторическую и когнитивную составляющие: смыслы, закрепленные в каждом тексте-интерпретации - это «культурные голоса», коды, которые, вплетаясь в текст, и определяют «множественность» его структуры. С одной стороны, культура дает представление о закрепленных в ней знаниях; с другой стороны, языковая личность, опираясь на эту модель, строит индивидуальную картину мира. Приоритет в таком моделировании принадлежит творческому началу. Интерпретация прецедентных текстов способствует созданию языковой личностью собственного слова о мире, значимого в контексте времени, а вместе с тем представляет модель креативной языковой личности филолога. Индивидуальная картина мира языковой личности филолога формируется на основе языковой картины мира, представленной в виде концептосферы прецедентных текстов, и существует в виде создаваемых языковой личностью текстов и дискурса личности.

Сформулировать интенцию современного толерантного научного диалога о современной языковой личности, как и завершить анализ образовательных возможностей филологического и риторического знания о креативной компетенции человека говорящего, можно было бы призывом «Больше риторик хороших и разных!». Однако в данном случае, не изменяя себе, автор изменил бы Истине: только филологическая риторика, являясь профессиональной - специализированной и комплексной одновременно - моделью знания языковой личности о языковой же личности, претендует на универсальность представлений о предмете риторической науки и риторического искусства - человеке, свободно выражающем и творящем себя в слове по законам языка, риторики, этики и эстетики на уровне языковой обеспеченности своих мысли, языка, речи, текста и дискурса - и статус риторики общей и теоретической, и создает подлинные условия для овладения риторическим совершенством.