CC BY
29
РЕЦЕНЗИИ. ОТЗЫВЫ
Феномен ра
Еще в античную эпоху родилась формула (аналог гиппократовой клятвы): «Nihil quod est contra rationem est ligitum» (лат.) — «Ничто не является законным, что противоречит разуму». Начиная с Аристотеля культом разума пронизана вся европейская философия, что во многом способствовало развитию правоведения,оценившего универсальную значимость философского мышления. На властном Олимпе появилось правило: руководствоваться «ничем иным, кроме разума» (Марк Аврелий). О правовой разумности в системе общественных отношений с научной аргументацией в полной мере заговорила правоведче-ская мысль Германии, закрепившая само это понятие («правовая разумность»)1. В юриспруденции появился homo philosophicus. Т. Шмальц, например, «чистым правом разума» считал право, вытекающее из «прав природы» (по Аристотелю: «право от природы»), основанное на «чистых началах справедливости», каковым, по его мнению, является естественное право. Личность, подчеркивал ученый, «есть существо, коего воля управляется разумом и от него может получать права и должности». Заслугу философов
* Рецензия на книгу: Власенко Н. А. Разумность и определенность в правовом регулировании: монография. М., 2015. 150 с.
1 См.: Gros D. K. H. Lehrbuh der philosophischen Rechtwissensehaft. Tübingen, 1815; Шмальц Т. Право естественное. Пер. с лат. СПб., 1820; Аренс Г. Юридическая энциклопедия или органическое изложение науки о праве и государстве на основании принципов этической философии права. Пер. с нем. М., 1863; Trendelenburg A. Naturrecht auf dem Grunde der Ethik. Leipzig, 1868; Cathrein. Recht, Naturreicht und juristisches Recht. Frankfurt am Mein, 1909.
гмаи право
Т. Шмальц видел в том, что они отделили «Правоучение от Богословия, которые прежде сего были смешиваемы»2. «Повиновение граждан должно быть разумным»; утверждалось, что оно не будет таким, если требуется подчинение закону, который «противоречит разуму»3. Гегель в своих работах особенно подчеркивал значение права, согласного с разумом, основанном на разуме.
В дореволюционной России одним из первых идею разумности права в «правоучении» развивал «адъюнкт-профессор нравственных наук» Царскосельского лицея (оказавший, как известно, большое влияние на формирование мировоззрения А. С. Пушкина) А. П. Куницын в научном труде «Право естественное» (Ч. 1—2. СПб., 1818—1820), в котором постулировал, что в отличие «от положительных законов, основанных на произволе законодателя, правоучение называется естественным, потому что излагает законы, выводимые из природы разума человеческого». Законодательство, которое «проистекает из общих начал разума», позволяет не «служить раболепию», уважать «глас народа», как «глас Божий», достоинство человеческой личности.
Проблема разумности права, законодательства так или иначе затрагивалась во многих других работах правоведов дореволюционной России, посвященных философии права4.
2 Шмальц Т. Указ. соч. С. 5—6, 8, 11, 13,
39, 65.
3 Cathrein. Op. cit. S. 102.
4 См., например: Гренберг И. Рассуждение об отношении, в котором находится общее право к положительному праву, к философии положительного права, к политике и этике. Харьков, 1833; Коркунов Н. М. Ис-
Наш знаменитый философ-диссидент П. Я. Чаадаев подчеркивал значение Библии как «драгоценнейшего сокровища человечества» в утверждении человеческого разума в системе общественных отношений5. Н. М. Карамзин в «Истории государства российского» отмечал, что для законодательства «в самые просвещенные времена требуются необыкновенные усилия разума... коим немногие Венценосцы приобрели истинную, бессмертную славу...».
После Октябрьской революции 1917 г. тоже заговорили о значении «разума» в становлении и развитии общественных отношений6, культивировавшего партийно-политический произвол и заставляющего вспомнить известные «Критики» И. Канта: «Критика чистого разума» (1781), «Критика практического разума» (1788), «Критика способности суждения» (1790), в которых речь шла о соотношении разумного и неразумного, противоразумного.
В дальнейшем, в период социалистического строительства в нашей стране, только М. С. Строгович поднимал вопрос о необходимости развития философии права7.
Научная ценность рецензируемой монографии профессора Н. А. Вла-сенко заключается в том, что автор выступает в ней как правовед-философ, как продолжатель традиции философского осмысления права с точки зрения его генетической и функциональной разумности, необходимости его разумного совершенствования.
тория философии права. СПб., 1896; Чичерин Б. Н. Философия права. М., 1900; Шер-шеневич Г. Ф. История философии права. Вып. 1—4. Казань, 1904—1905; Танон Л. Эволюция права и общественное сознание. СПб., 1904; Михайловский И. В. Очерки философии права. Томск, 1914; Берман Я. А. К вопросу о природе правовых явлений. М., 1915.
5 См.: Сочинения и письма П. Я. Чаадаева. Т. II. М., 1914. С. 234.
6 См., например: Ангаров А. И. Диктатура разума // Революция права, 1929. № 2.
7 См.: Строгович М. С. Философия и правоведение // Советское государство и право. 1965. № 5.
Это не так просто в современных двусмысленных сумерках России, в условиях глобального духовного кризиса, деформирующего человеческое правосознание, низводящего его порой до нулевого предела.
Достоинство монографии во многом определяется профессионально-теоретической эрудицией автора, позволившей ему не посредством тех или иных догм, а благодаря объективному, системному, теоретическому анализу охватить чрезвычайно объемный круг релевантных (т. е. имеющих непосредственное отношение к теме научного исследования) вопросов, отражающих жизненную остроту многих актуальных проблем нашей сложной, противоречивой правовой действительности, дающих основание для философских раздумий. Критически воспринимая и освещая эту действительность, ученый избегает каких-либо априорий, опирается исключительно на категорию реальных фактов, что свойственно подлинной науке, разрабатывающей теоретические постулаты. Ряд положений автора, заполняющих определенный теоретический вакуум в отечественном правоведении, заслуживают внимания, дают стимул к дальнейшей научной разработке теоретико-прикладных проблем правового бытия.
Оценивая современную кризисную ситуацию в правовом мышлении, правовом регулировании, действующем праве, Н. А. Власенко акцентирует внимание на том, что неразумность ведет «к слабости права и бессилию государства», слабое право «разрушает государство, отдает себя в руки стихии и хаоса». «В правовом развитии... устойчиво складываются разрушительные тенденции... разрушительная сила набирает силу негативных закономерностей, "вырождает" право "изнутри" и "снаружи": во-первых, речь идет об утрате правом сущностных моментов и о превращении его в "приказное средство" существующего государственного управления, во-вторых, такое право порождает... негативное отношение к нему, т. е. правовой нигилизм» (с. 37). Состояние научной
правовой мысли в настоящий момент профессор характеризует в целом как «кружение мутной воды» (с. 36).
Герменевтически касаясь категории «разумность» (что важно для правильного понимания предпринятого исследования8), автор верно ассоциирует ее с такими понятиями, как «рассудительный», «здравомыслящий», «благоразумный», «трезвый», «объективно оправданный», «объективно целесообразный», что определяет высокий семантический статус указанной категории, выступающей, как справедливо отмечается, источником прав, духовным началом функционирования, совершенствования. Именно разум создает нормальную правовую надстройку, «нормальное правосознание» (термин И. А. Ильина), нормальное правовое (а не политическое) законодательство, нормальную интервалику между существующим и должным в системе правовых отношений, нормальное государственное управление, лишенное какого-либо произвола, формирует у граждан здоровое чувство права, правовую идеологию, определяет динамику правовой жизни во всем ее многообразии, ее конструктивные основы.
Принцип разумности, его прогностическая глубина позволяют в пра-вообразующем процессе различать объективное и субъективное9, отражать разумные человеческие потреб-ности10, действительную правовую волю народа, определять оптимальную, справедливую сбалансированность между общественными и лич-
8 См.: Юдин Б. Г. Объяснение и понимание в научном познании // Вопросы философии. 1980. № 9; Тулмин Ст. Человеческое понимание. Пер. с англ. М., 1984.
9 Верно констатировал К. Маркс, что «законы, не дающие объективных норм, являются террористическими законами, вроде тех, какие изобрела крайняя государственная необходимость при Робеспьере и испорченность государства при римских императорах» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 14).
10 См.: Tammelo J. Theorie der Gerechtigkeit. München, 1977.
ными интересами, создавать необходимые правовые законы как summum jus («высшее право»), утверждать верховенство разумного права, его функциональную харизму.
Красной нитью в монографии проходит мысль, что в правовом регулировании имеется только один авторитет — авторитет здравого смысла, авторитет научной истины, открытой разумом. Никакие другие авторитеты ни в правотворческом процессе, ни в правоприменительной деятельности не имеют значения. В правовом государстве есть только один государственный разум — правовая разумность, отражающая объективные человеческие потребности. Нормативные требования полицейского государства (сила власти, не согласующаяся с требованиями разума) и правового государства (сила разумного права), иными словами, полицейская законность (когда право наделяется полицейскими функциями) и правовая законность (базирующаяся на правовой разумности) — это не одно и то же.
Думается, можно согласиться с суждениями автора, когда он говорит о тенденции развития так называемого мягкого права, которое, в сущности, «никого ни к чему не обязывает — субъекты могут выполнять или не выполнять его предписания, а государство за невыполнение обязательств не вправе привлекать к какой-либо ответственности и применять принудительную силу» (с. 25).
Категория разумности справедливо связывается с такой сложной проблемой, как проблема определенности и неопределенности в правовом регулировании, их диалектического соотношения, что способствует более полному познанию феномена права. «Определенность и неопределенность — равнозначные свойства права, и в правовом регулировании между ними существует взаимозависимость, взаимодействие...» (с. 76).
Подчеркивается, что определенность — главная цель правового регулирования, предопределяемая характером общественных отношений
(с. 70, 101), что особенно важно при первичной правовой регламентации, посредством правовых принципов связывающей воедино действующую систему законодательства, все нормативы его. Право личности на определенность правовых норм вытекает из ее права на разумное правовое регулирование (с. 13). Чем обобщеннее та или иная правовая норма, чем яснее сформулирована разумность ее содержания, тем она функционально прочнее, эффективнее.
Диалектика заключается в том, что именно обобщенность правовых предписаний порождает порой их неопределенность (с. 76). Многообразие, сложность, динамика общественных отношений таковы, что не всегда возможна достаточная семантическая полнота содержания правовых нормативов, или же абстрактное правовое мышление, формулирующее правовые нормативы, доведено до крайности, порождающей определенные противоположности, неясности в содержании этих нормативов. Сказанное определяет неизбежность правовой неопределенности, характеристику ее как один из приемов правового регулирования, позволяющий «учитывать особенности и динамику развития общественных отношений» (с. 73).
В монографии много внимания уделено вопросу о роли и значении разумной конкретизации (Гегель: «разум есть нечто конкретное»), обеспечивающей движение от неопределенности правовых предписаний к их определенности, что чрезвычайно важно не только в правотворческой, но и в правоприменительной деятельности. Это хорошо освещено на примере судебных усмотрений, правовых позиций судов, призванных быть охранителями действующего права. Заслуживают внимания критические замечания Н. А. Власенко в адрес Конституционного Суда РФ, решения которого, касающиеся правовой неопределенности, бывают ошибочными (с. 96, 138, 141, 144—146).
Убедительны суждения ученого относительно роли и значения оценоч-
ных понятий в движении от правовой неопределенности к правовой определенности. «Во многих случаях юридическая детализация как способ правового регулирования не имеет смысла и нецелесообразна. Детальная регуляция необходима с учетом конкретной ситуации, имеющихся фактических данных. Один из способов решения этой проблемы — оценочные понятия, содержание которых дополняется в процессе правоприменительной деятельности». Неоправданна лишь «излишняя увлеченность насыщением законодательства оценочными понятиями», которая может повредить право-регулированию (с. 92—93).
Критически оценивает автор латание действующего законодательства посредством бесчисленных, скоропалительных поправок (после спешно принимаемых или недостаточно концептуально разработанных законов), не способствующих правовой определенности. Такое легкомысленное отношение к праву ученый справедливо считает нетерпимым, порочным.
В целом неопределенность в правовом регулировании характеризуется как явление дефективное, отрицательное (с. 105—110). Особое место в монографии отведено презумпции, фикции как средствам достижения правовой определенности.
Не совсем удачным представляется заключительный раздел монографии, в котором автор решился поразмышлять о юридической разумности и определенности будущего России, «человечества вообще» (с. 149—150). В частности, не ясны противопоставления категорий власти, управления, права. Очевидно, речь идет о влиянии политического фактора на правовое регулирование, приведшего к тому, что человеческая праворазумность суживается, как шагреневая кожа.
Вряд ли можно согласиться с Н. А. Власенко, когда он говорит о том, что в пределах современной России право «вышло из-под оккупации чиновничества» (с. 149). К сожалению, это не так. Сам автор акцентирует внимание на том, что имеют место нера-
зумные манипуляции «правовыми механизмами в современном российском обществе» (с. 12). Роль нашего чиновничества в этих манипуляциях достаточно велика.
Недостаточно раскрыта мысль об «ответственном правотворчестве» (с. 150). Не прав автор, когда категорию справедливости связывает с политическим сознанием (с. 82). Это сугубо нравственная категория, занимающая большое место в развитом правосознании. Неудачным, на наш взгляд, является выражение «правовой человек» (с. 150).
Спорные моменты, содержащиеся в монографии, не умаляют ее ценностной научной значимости (А. Ф. Кони: наука открывает «горизонты разуму»). Философские размышления Н. А. Власенко будут способствовать дальнейшему развитию теории права, правового регулирования. Согласно Вольтеру, «мир очень медленно движется к разуму». Думается, рано или поздно богиня мудрости Афина Пал-лада систему правового регулирования возьмет в свои суверенные руки.
Г. Т. Чернобель, кандидат юридических наук
Правовые моде
Монография «Правовые модели и реальность» выполнена молодыми кандидатами наук, сотрудниками Института законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве РФ под руководством доктора юридических наук, заслуженного деятеля науки Российской Федерации Ю. А. Тихомирова.
Авторский коллектив поставил своей целью по-новому взглянуть на механизм правотворчества и правоприменения с позиции формирования и реализации правовых моделей. Постановка данной проблемы потребовала решения ряда задач — обоснования роли опережающего правового воздействия, природы, видов и разработки правовых моделей на основе современных теорий и концепций, выявления факторов и вариантов реальных отклонений от проектируемых правовых моделей.
Замысел авторов предопределил структуру монографии. Так, характеристика права как формы опережающего отражения действительности (гл. 1) вполне гармонично сочетается с анализом природы и видов правовых моделей (гл. 2, 3). В свою оче-
* Рецензия на книгу: Акопян О. А., Власова Н. В., Грачева С. А. Правовые модели и реальность: монография / отв. ред. Ю. А. Тихомиров, Е. Е. Рафалюк. М., 2014.
и и реальность
редь, вопросы об экспертизе и правовом эксперименте тесно взаимосвязаны с проблематикой юридического прогнозирования. В книге внимание уделено не только форме выражения правовых моделей в программных и иных документах, научных концепциях (гл. 4), но и анализу трудностей их реализации (гл. 5).
Комплексный характер правовых моделей порождает их неодинаковое восприятие и практическое осуществление. Здесь несколько причин, и их анализу посвящен самостоятельный раздел книги об отклонениях в праве (разд. II). Вводя понятие «отклонение» от правовой модели, авторы стремились показать влияние социальных конфликтов на ход и объем реализации моделей, с ними органически связаны проблемы выявления и преодоления конфликта интересов в публичном и частном праве. Причинами таких противоречий нередко становятся дефекты в праве, в том числе отклонения от правомерного поведения.
Одной из интересных граней правового отражения реальности служат так называемые позитивные отклонения, в которых отражается сложность юридико-познавательного процесса. Проблематика позитивных отклонений в праве получила довольно интересное развитие в представленной монографии. Авторам удалось не только
