CC BY
50
РЕЦЕНЗИИ. ОТЗЫВЫ
Об органичности для права разумности
*
и определенности
Рецензируемая работа Н. А. Власен-ко, невнушительная по объему, но насыщенная творческими идеями, постановкой сложных теоретических вопросов, несомненно, привлечет внимание правоведов. Книга полностью отвечает требованиям монографического исследования — уже с первых страниц читатель сможет убедиться, что перед ним сугубо научный труд, в котором исследуются вопросы, находящиеся пока на периферии активных поисков. Автором предпринята попытка выяснить роль, функции и взаимодействие разумности и определенности в правовом регулировании.
Сам факт того, что разумность и определенность рассматриваются в качестве цели, принципа, свойства и даже «начала» права (с. 11), предопределил обращение автора к множеству традиционно обсуждаемых проблем, например к пониманию права, роли философских и общетеоретических категорий в правовой сфере, формированию правовых позиций правоприменителя, судебному усмотрению, конкретизации права и т. д. В исследование в первую очередь вовлекается действующее законодательство, при этом нельзя не отметить, что в общем ракурсе темы в специальной главе анализируется и судебная практика (в частности, решения Конституционного Суда РФ и решения Европейского суда по правам человека).
Жанр рецензии обязывает сосредоточиться на концептуальных вопросах
* Рецензия на книгу: Власенко Н. А. Разумность и определенность в правовом регулировании: монография. М.: Институт законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве Российской Федерации: НИЦ ИНФРА-М, 2015. 157 с.
темы и в особенности на том, что вызывает сомнение и вопросы, с тем чтобы в последующем автор книги или другие исследователи внесли в соответствующие позиции большую определенность, подкрепили свои выводы дополнительными разумными аргументами. Однако прежде всего следует дать позитивную оценку того, как в монографии освещается кризис современного права: здесь и само понимание кризиса (с. 17—18), и злоупотребление механизмами права (с. 20— 21), и нарушение баланса правовых и неправовых методов регулирования (с. 21—22), смешение индивидуального и нормативного правового регулирования (с. 31—32), размывание предмета правового регулирования, отступление от федеративных начал, недостро-енность правовых требований, ориентация на так называемое мягкое право, правовой романтизм и проч. Автор оговаривает, что «хаотичные явления» он привел на примере правовой системы России, международного права и международной юстиции, но исследование все-таки выполнено в общетеоретическом плане и потому сразу возникает вопрос: какое право имеется в виду, если оно ставится в неразрывную связь с разумностью и определенностью?
Если закрыть глаза на правовые реалии и представлять право как нечто возможное, как надежду и веру человеческого существования (с. 11), то разумность и определенность можно характеризовать как цель. Однако автор представляет их одновременно как принцип и свойство, а в заключение уподобляет их «кровеносным сосудам» и видит в них «квинтэссенцию права» (с. 149, 150). При такой постановке вопроса в некоторых случаях
сомнительно будет говорить о праве, хотя бы в качестве такового оно объявлялось и в качестве такового ему неуклонно следовали.
Для Н. А. Власенко «нет сомнения, что право — это есть проявление разумного и рационального, поскольку право — это рациональный регулятор общественных отношений» (с. 11. «Масло масляное». — В. Л.). Представляется, что сомнение все-таки возникает. Если право привязывать к субъекту, если право — волевой регулятор, то «разумность» воли субъекта правотворчества не обязательно «разумность» для других, тем более что всегда имеется социальный конфликт, обусловливающий появление права. Если право понимать как естественно-правовое образование и привязывать к человеку (его природе), то сразу обнаруживается, как много неразумного или относительно разумного в проявлениях его воли и поступках. Даже в теологическом варианте естественного права, когда право объявляется божественным велением, можно видеть «неразумность» сущего: зачем болеют и умирают дети? По праву рабовладельческого общества человек со всей определенностью instrumentum vocale скотина. Это объективная реальность. Разумно ли это с точки зрения объективного разума? Надо ли вовлекать сюда категорию разума? Следуя автору книги, ответ получить затруднительно. Возможно, инструменталисты и правовые реалисты на основе прагматистской философии могли принять позицию автора, но для них истинно и разумно то, что выгодно. Эта позиция не анализируется там, где идет речь о понимании права (с. 59—69).
«Разумное» право последующих эпох не было столь определенным в уподоблении человека скотине и делало все, чтобы затуманить, затушевать эксплуататорскую сущность сложившихся правоотношений, представить формальное равенство за равенство вообще и т. д. С позиций господствующих элит (классов) это было разумно, и этой «разумности» вполне соответ-
ствовала неопределенность правового регулирования. В книге неопределенность в ряде случаев подается как позитивное явление (с. 52, 59), против чего по большому счету следовало бы решительно возразить, но характеристика права в категориях воли и интереса, служения и выгоды органично предполагает необходимость в принципиальных случаях сокрытия подлинного содержания норм и, как следствие, поддержание неопределенности. Только откровенно диктаторский, тиранический режим может отбросить лукавство и недосказанность. Кто-то из либертаристов возразит: там и права быть не может. Но это дает только повод вновь задать вопрос: говоря о разумности права, мы признаем или отвергаем то, что реально существовало веками, что объявлялось и признавалось правом на практике?
Итак, в определенном ракурсе представляется по меньшей мере дискуссионным безоговорочное исходное положение, согласно которому «разум и право... соотносятся между собой как мыслительная деятельность и ее результат» (с. 39). Результатом мыслительной деятельности как таковой является постижение истины, и позитивный результат состоит в ее установлении. Но право как требования (правила) должного характера или как само должное поведение не оценивается в категориях истины1. Позиция профессора В. М. Баранова не получила в этой части поддержки философов и юристов-методологов. Должное может иметь место и в неразумном порядке вещей. Да, право как продукт человеческой деятельности является результатом рассудка, но Н. А. Власенко отмечает, что рассудок не обладает теми способностями, что свойственны разуму (с. 41). Разумом следует связывать понимание права, учения о праве, а не само право, если, конечно, не иметь в
1 Не случайно, когда в словарях заходит речь о разумности, ссылаются на философа эпохи Возрождения Николая Кузанско-го: «Разумность есть знание истины, чувство красоты и желание блага».
Журнал российского права № 3 —
2015
виду некое идеальное («чистое») право. Нуждается в пояснении и то, что право является гарантом разума (с. 46), тем более что «между разумом и правом можно поставить знак равенства» (с. 45). Полагаю, что о разумности и неразумности можно говорить по отношению к тому, что регулируется правом, по отношению к тем жизненным отношениям, которые могут складываться разумно или неразумно. «Отсвет неразумности» может падать на право, если оно поддерживает, охраняет неразумные отношения (объявление родителями тех, кто по определению биологически не мог быть родителем), но по большому счету все опять упирается в волю творца права. При этом воля понимается исключительно как властный феномен регуляции собственного и чужого поведения2. В ее основе могут лежать самые разные факторы. И в этом отношении более приемлем заключительный вывод автора (с. 50), когда разум и разумность оказываются за пределами права, как внешний фактор, опосредующий право и его реализацию.
Мое расхождение с автором в соотношении права и разумности проявляется и в оценке определенности права. Последнюю, как представляется, могут придавать нормам, не отвечающим никаким требованиям разумности. Четвертование и колесование расписывалось столь определенно, что массы людей стекались, чтобы воочию убедиться в последовательности действий палача. При всех оговорках трудно принять характеристику неопределенности в праве со знаком плюс (с. 52, 70) и то, что с помощью неопределенности «достигается точность и гибкость правового регулирования» (с. 59). Право тем и отличается от всех иных средств нормативного регулирования, что во всех своих элементах — гипотезах, диспозициях и санкциях норм — должна присутствовать определенность. Ее отсутствие — дефект права. В обраще-
2 Воля — это не физическая, не эмоциональная и не всегда сознательная деятельность. URL: https://ru.wikipedia.org/wiki.
нии к общим нормам есть своя определенность. Во-первых, абстракции схватывают суть отношений глубже и вернее (ср. с. 73), и, во-вторых, общая норма является определенной нормой в том смысле, что системно предполагает ее индивидуализацию правоприменителем. Особняком стоят случаи, когда под влиянием лобби законодатель специально (заинтересованно) устанавливает неопределенную (двусмысленную) норму, предполагая воспользоваться плодами этой неопределенности. Примечательно, что в другом месте автор вынужден признать, что правовая неопределенность исследуется как дефект права (с. 81).
Не исключаю факта смешения понятий. Утверждается, например, что наибольший уровень неопределенности в праве демонстрируют принципы права (с. 73—74). Но принципы призваны схватить суть явлений, и в этом их определенность. В противном случае они не были бы принципами. О неопределенности нормы или принципа можно говорить исключительно тогда, когда в них нечто должно быть, а в реалии этого нет. Если законодатель заранее и сознательно отдает правоприменителю конкретизировать норму, то никакого «перехода от неопределенности к определенности» в правовом регулировании нет (ср. с. 77—79). Просматривается явное противоречие суждений, когда одновременно говорится о неопределенности права в нормах, содержащих оценочные понятия, и в то же время утверждается, что эти понятия «задают правовую определенность и регулятивную прочность... гибкость и эластичность» правовому регулированию (с. 92). Тем более неоправданна критика здесь позиции Конституционного Суда РФ, который в наличии оценочных понятий не видит неопределенности (с. 96).
С неопределенностью правового регулирования автор связывает усмотрение правоприменителя (с. 98—99). И как-то так получается, что оно неотъемлемый атрибут правоприменительной деятельности (с. 99—100). Между тем ни суд, ни другой право-
применительный орган не могут действовать по своему усмотрению, если на то тем или иным образом не выражена воля законодателя. Кроме того, автор пишет о пределах усмотрения, и именно они, а не само усмотрение, являются гарантией определенности правового регулирования. Наконец, не уточняется, почему и пробелы в праве следует рассматривать как вид неопределенности (с. 137): «кошки в темной комнате нет, но она черная». Надлежащее установление наличия пробела со всей определенностью свидетельствует о необходимости вполне определенных действий.
Выше констатировалось плодотворное обращение автора к практике. Однако и здесь иногда проявляется слабость его теоретической конструкции, когда разумность объявляется неотъемлемым свойством права. Можно ли считать разумным или неразумным, когда обосновывается принцип выборности или назначения руководителя субъекта Федерации? Конституционный Суд РФ, как известно, и ту, и
другую практику признавал конституционной (с. 145—146). Но ни та, ни другая, по мнению автора, не является определенной, и «поиск определенности в этом вопросе со всей очевидностью нужно продолжить» (с. 45). И что же, до завершения этого поиска (что само по себе сомнительно) и права здесь нет, если получается, что в анализируемых нормах пока нет разумности и определенности?
Оценивая книгу Н. А. Власенко положительно, вынужден отметить неопределенность в главном вопросе: о каком праве идет речь. Если о том, которое дислоцируется в мире объективных идей и идеалов, то выводы, содержащиеся в работе, следует принять во внимание. Если о том, которое веками утверждалось в нашем бренном мире, то категории разумности и определенности можно использовать только как внешние, а не implícito свойственные праву ценности.
В. В. Лазарев, доктор юридических наук
