CC BY
116
2002
Вестник Пермского университета
История
Вып.3
ФЕНОМЕН НЕПОНИМАНИЯ: ГЕРМАНИЯ В ЖИЗНИ В.В.НАБОКОВА
М.П.Лаптева
Статья выполнена в жанре интеллектуальной истории. В ходе анализа писем, интервью, романов и поэм Набокова, мемуаров его современников с учетом мнения российских, французских, немецких и американских биографов писателя выясняются истоки и причины тотального неприятия Набоковым всего немецкого.
... Горька, как пыль карбида, берлинская тоска.
В.Шкловский
С легкой руки Льва Копелева в конце ХХ в. началось основательное изучение проблем русско-немецкого диалога. Диалог можно понимать как «диа-логос», т.е. общение двух или нескольких людей, поколений, культур. Замысел Л.Копелева был нацелен прежде всего на выявление плодотворности многовекового общения двух народов. Однако было бы неверным исследовать исключительно позитивную сторону этих отношений. Наряду с массой сюжетов, отражающих взаимопонимание и взаимовлечение народов и личностей, Вуп-пертальский проект Л.Копелева дает возможность проанализировать их несходство, несовпадение, непонимание.
Мало кто из знаменитейших людей России так плохо относился к Германии, как Владимир Набоков, проживший в Берлине пятнадцать лет и написавший там лучшие свои романы. Он никогда не скрывал своей нелюбви к немцам и Германии, что явно выделяет Набокова из круга российских писателей и поэтов (от Тургенева до Цветаевой), восхищавшихся духовной силой германского гения. Естественно поставить вопросы: «не любил, потому что не понимал?» или «не понимал, потому что не любил?».
Нескромное желание разобраться в истоках набоковского непонимания немецкой культуры так велико, что позволяет преодолеть страх примкнуть к тем, кого В.Набоков заранее (по свидетельству З.Шаховской) ненавидел и презирал за то, что они будут писать о нем, когда он уже не сможет возразить. Набоков не выносил копания в биографиях, хотел бы ограничить свою биографию библиографией, однако литературный мир Набокова при всей его почти идеальной герметичности пронизан духом многозначительных совпадений, что и создает соблазн анализа. Зашифровав «в своих текстах главные тайны бытия»1, Набоков скрыл там и многие загадки своей собственной жизни и своего «необщительного общения» (И.Кант).
Некоторые из тех, чьими усилиями пишется духовный портрет Набокова, считают, что с него в русской литературе начиналось иное отношение к миру и человеку. Проблемы всяческой «инаковости» интенсивно обсуждались в гуманитарной мысли ХХ в. - от прикладной социологии до философской антропологии. Одни авторы полагали, что для лучшего понимания чужой культуры надо вжиться, вчувствоваться в нее, побыть изнутри, другие настаи-
© М.П.Лаптева, 2002
вали на необходимости творческого понимания иной культурной традиции. По мнению М.М.Бахтина, «мы ставим чужой культуре новые вопросы»2. Набоков отличался «умением чувственного восприятия и воспроизведения мира»3, демонстрируя при этом полный отказ от его постижения. Время для него - это «круглая крепость», а жизнь - «цветная спираль в стеклянном шарике»4. Применительно к собственной жизни Набоков различает три дуги этой спирали, соотнося их с тезисом, антитезисом и синтезом.
Начав цитировать Набокова, я невольно присоединяюсь к той массе его толкователей, кто считает, что «едва ли не любой из романов Набокова ... может быть прочитан как парафраза его собственной жизни»5. Казалось бы, сам Набоков поощряет такой подход: «почти все ... о берлинской поре моей жизни ... издержано мной в романах и рассказах»6. Однако Эдмунд Уилсон, критик, мыслитель, один из самых блестящих умов в американской литературе, в течение тридцати лет состоявший в переписке с Набоковым, предостерегает от этого соблазна. Набоков, по его словам, «любит говорить вам неправду и заставить вас в эту неправду поверить, но еще больше он любит сказать вам правду и заставить думать, что он лжет»7.
В одном из газетных интервью 1970 г. Набоков заметил, что «не список событий жизни писателя составляет самую существенную часть его биографии, но история его стиля»8. Оставим головоломную работу над стилем Набокова литературоведам и историкам литературы и вернемся к образу его жизненной спирали.
Итак, первой дугой жизненной спирали, дугой тезиса В. В. называет русский период (1899-1919). Из 390 страниц «Других берегов» 320 посвящены первым годам жизни Набокова. Его изумительное детство многое объясняет в последующем. Отсюда - уверенность в себе, устойчивость взглядов, привязанностей, несуетность. А затем - острое ощущение потери Родины. Если Блок, по мысли Б.Эйхенбаума, умирает от нелюбви Истории, нелюбви России, то Набоков живет в такой нелюбви, как бабочка в коконе:
Те, для кого я пел первоначально, не слышат песен нынешних моих; ушли друзья, и замер отзвук дальний их первого привета. Для чужих неведомых звучит мой стих печальный, боюсь я даже одобренья их, а верные мне души, если живы, скитаются в изгнанье сиротливо...
Примечательно слово «изгнание» в этом набоковском переводе Гете. Свою построссийскую жизнь Набоков ощущал именно как изгнание. Прежде всего это относится к европейской дуге - антитезису (1919-1940). Виктор Ерофеев пишет об «изгнании из рая» как психической травме, приведшей к «фатальному одиночеству гения»9. Еще категоричнее высказался Андрей Битов: «Набоков - не эмигрант. Это его судьба ... одиночество Набокова - не обреченное, не тоскливое.»10. Кстати, отсутствие креста на могиле В.Набокова -факт, немыслимый для «настоящего» русского эмигранта. Княгиня Нина Оболенская, часто встречавшая в самом начале 20-х гг. Набокова в Берлине, помнит, что он посещал русскую церковь св.Владимира на Находштрассе. Это было связано с тем, что тогдашняя невеста В.В. Светлана Зиверт принадлежала к глубоко верующей православной семье. Ее родители дали согласие на помолв-
ку с условием, чтобы жених нашел себе работу с регулярным жалованием. Набоков выдержал лишь три дня работы в немецком банке, поэтому помолвка была расторгнута. Это был второй удар, обрушившийся на него в Берлине, -первым стало убийство отца. С ударами судьбы, по мнению биографов, помогал справиться «огромный запас радости и здоровья, накопленный им в райском детстве, в России»11.
Французский биограф Набокова - Александр Блок, пишущий под псевдонимом Жан Бло (родом из России, сын ювелира, знакомого с великим однофамильцем, эмигрировавшего из России в 1924 г. с годовалым Александром), полагает, что во втором акте (второй дуге) жизни Набокова речь может идти о тройственном изгнании: духовном, биографическом (изгнание из детства) и политическом (новый режим в России закрыл доступ к дорогим ему местам)12.
Третьей дугой - синтезом - Набоков назвал американский период жизни (рассуждение о спирали появилось до возвращения в Европу). Позже, когда его попросили прокомментировать эту триаду, он назвал ее «стилистическим эффектом», не имеющим особого смысла вне пределов автобиографической
13
книги .
Меняя страны, как «фальшивые деньги» (из стихотворения Набокова), он подолгу жил в шести странах и говорил на трех с половиной языках. «Половина» - это немецкий, знание которого В.В., скорее всего, преуменьшал, ведь именно на этом языке он должен был общаться с теми, кому давал уроки бокса, тенниса и английского языка. Когда Набоков поселился в Берлине, ему было двадцать три года. Берлин в ту пору называли «мачехой русских городов» (В.Ходасевич). Особенно в западных кварталах Берлина часто слышалась русская речь. По словам В.Шкловского, в Берлине в 1922 г. было 200 или 400 тысяч русских, живших «кучей среди немцев, как озеро среди берегов». В Берлине, писал он, «невежливо говорить на улицах громко по-русски»14. Появился даже анекдот о немце, который, слыша на Курфурстендамм только русскую речь, повесился от тоски по родине. К 1924 г. в Берлине открылось 86 русских издательств.
Русская интеллигенция Берлина приняла молодого поэта сдержанно. Его корили за злоупотребления восклицательными знаками и многоточиями, за вызов общепринятым вкусам. Берлин появляется в набоковской автобиографии как-то случайно, вместе с книжным лотком, где В.В. находит книгу с экслибрисом своей семьи. Некоторые биографы утверждают, что пятнадцать германских лет Набокова были не только самым важным, но и самым счастливым временем его жизни. Аргументация при этом различна. Одни ссылаются на мнение самого В.В., назвавшего «антитезис» годами «вольного зарубежья» «в вещественной нищете и духовной неге»15. Другие вспоминают, что свой первый роман В.В. хотел озаглавить «Счастье», что он гордился своей «богатой нищетой» и своей «нищей свободой»16. За неимением письменного стола В.В. писал иногда в ванной комнате на доске, положенной на ванну. Из рассказа «Письмо в Россию»: «... я совершенно счастлив. Счастье мое -вызов. Блуждая по улицам, по площадям, по набережным вдоль канала ... я с гордостью несу свое необъяснимое счастье. Прокатят века, школьники будут скучать над историей наших потрясений, все пройдет . но счастье . оста-нется...»17.
Только один раз за все европейское двадцатилетие Набокову повезло в материальном отношении, когда газетный магнат Ульштейн заплатил ему две
с половиной тысячи марок за право на издание одного из романов и столько же за печатание его газетной версии в «Фоссише цайтунг». Денежный успех был омрачен гибелью в эти же дни одного из первых доброжелателей В.В. -критика Ю.Айхенвальда, попавшего под трамвай по возвращении от Набоковых.
В последние годы берлинской жизни у В.В. была невероятная работоспособность - восемь романов плохо кормили, но укрепляли уверенность в творческих силах. Набоков не любил жаловаться, но в одном из писем З.Шаховской промелькнула фраза: «предпочитаю фиолетовые чернила, хотя они ужасно маркие», напомнившая ей известный эмигрантский анекдот, герой которого - эмигрант, возвращающийся в СССР, условился со своим другом на Западе, что все, что будет неправдой, он напишет красными чернилами. Друг вскоре получил письмо, где черными чернилами было рассказано о райской советской жизни, но «одного здесь не хватает, самого пустякового, это красных чернил»18.
Убийство в Берлине отца - Владимира Дмитриевича, заслонившего собой П.Н.Милюкова, стало повтором и довершением главной трагедии - утраты России. Врожденная элегантность Набокова и английская скрытность, развившаяся после гибели отца, помогали ему переносить унижения эмигрантской жизни, но не спасли от эмигрантской ксенофобии. Немцы стали для Набокова людьми иной породы. То, что собственную бабушку в девичестве звали Марией Фердинандовной Корф, не мешало В.В. ощущать себя исключительно русским. Веймарская Германия была временем высоких творческих достижений, но Набоков был далек от немецких интеллектуалов, он категорически отрицал влияние немецкого экспрессионизма на свои романы. Его гипертрофированное личное сознание страшилось «всеобщего», ему были «непонятны ... люди, которые куда-то "баллотируются" или вступают в масонские ложи, или вообще примыкают к каким-либо организациям, дабы в них энергично растворить-ся»19. Он путешествовал по жизни, надев «шлем космонавта» (по позднему высказыванию). Не случайно герои Набокова, как и он сам, часто видят мир из вагона поезда или автомобиля, приняв стремительный темп жизни, повлиявший на динамику всей современной культуры.
В Веймарской республике интенсивно развивались кинопроизводство и кинопрокат. В условиях инфляции публика ломилась в кинотеатры, транжиря деньги, которые ничего не стоили20. Чтобы подзаработать, В.В. снимался в массовках. В его романах десятки ссылок на кинематограф, много кинематографических сравнений и почти все герои выписаны с кинематографической точностью. В 1931 г. Набоков был близок к киноуспеху, когда знаменитый Льюис Майлстоун чуть было не экранизировал его «Картофельного эльфа». Супруги Набоковы ходили в кино не реже двух раз в месяц, а по свидетельству друга отца, а также первого редактора и издателя В.В. - И.Гессена, нелепые и глупые американские фильмы доводили Володю до такого сотрясения от смеха, что он был вынужден иногда покидать зал21.
Набоков женился в апреле 1925 г. на еврейской девушке Вере Слоним, отец которой открыл в Берлине лесоторговое дело, а также издательство «Ор-бис». В отличие от отца Светланы Зиверт он не давал Набокову советов по части выбора рода занятий. У Веры было прекрасное образование, в Петербурге она посещала гимназию княгини Оболенской. Вера стала для Набокова подбадривающим критиком, биографом, литературным агентом, вдохновительни-
цей и хранительницей очага. Он ценил в ней абсолютность слуха по отношению ко всему, что он сам любил.
Личная биография Набокова наложилась на роковые для Германии события. Видел ли он их в «синеве берлинских сумерек», в «мандариновом оттенке световой рекламы»? Через три десятилетия В.В. напишет: «Горжусь, что уже тогда (1924 г. -М.Л.) разглядел признаки того, что с такой страшной очевидностью выявилось . (позже) - . немецких мистиков и палачей . и пухлых автоматов с широкими квадратными плечами, которых советская власть
производит в изобилии после тридцати с лишним лет искусственного подбо-
22
ра» .
Вера Евсеевна Набокова главной темой В.В. назвала «потусторонность». Внешний мир был для него миром декораций, миром нестабильным и даже неподлинным. Германия присутствовала в его книгах, но взгляд на нее был, по удачному выражению философа А.М.Пятигорского, взглядом «сбоку». Знаменитые бабочки Набокова были не только символом красоты, но и символом обреченности, эфемерности, смертности. В романе «Король, дама, валет», сделанном по последнему рецепту самых «передовых немцев» (что В.В. отрицал), карточная символика высвечивает мотив человека-куклы, манекена, которым играет судьба. Человек не в силах обрести свободу. В «Приглашении на казнь» каждый шаг из тюрьмы фатально ведет в нее же. А в реальной германской жизни убийца отца, Петр Шабельский-Борг, при Гитлере досрочно вышел из тюрьмы и получил от ведомства А.Розенберга пенсию героя вместе с заданием включить российских эмигрантов в фашистское движение.
В Германии убили не только отца Набокова, но и брата Сергея. Он был на год младше Владимира. О его гибели В.В. узнает лишь в 1945 г. от младшего брата Кирилла, служившего переводчиком у американцев в Западной Германии. Ходили разные версии гибели: одни говорили, что Сергей пострадал за свои англо-саксонские симпатии; другие, знавшие, что Сергей совершенно не интересовался политикой, утверждали, будто он работал переводчиком на немецкой радиостудии и случайно обмолвился, что Германия проиграет войну; третьи уверяли, что какой-то убежавший из плена английский летчик, которого Сергей знал еще в Кембридже, попросил у него убежища, а соседи донесли. Когда-то в юности к Владимиру случайно попала любовная записка Сергея, свидетельствовавшая о его гомосексуальности. С тех пор Набоков был довольно равнодушен к брату, пока не узнал о его трагической гибели. Из письма В.В. сестре в октябре 1945 г.: «Весть о Сереже меня ... потрясла. Если бы моя ненависть к немцам могла увеличиться (но она достигла пределов), то она бы еще разрослась»23.
И без этой потери память и смерть пронизывали большинство литературных сюжетов Набокова24. Он генетически усвоил ненависть к антисемитской мерзости. Ему было четыре года, когда отец написал статью о кровавой резне в Кишиневе, прозвучавшую на всю Россию. Сестры отца считали, что эта статья была «прихотью русского дворянина», с ужасом говорили о национальности одного из гувернеров Володи и Сергея - Зеленский (в «Других берегах» - Ленский) был крещеным евреем. Володя грубил теткам за это. А спустя почти полвека он напишет сестре: «. как не хочется прятаться в свою башенку из слоновой кости, есть вещи, которые язвят слишком глубоко, напр., немецкие мерзости, сжигание детей в печах.»25.
В черно-белой Германии Гитлера «цветному слуху» Набокова было пусто и глухо. Нелюбовь к немецким порядкам перерастала в патологическую нелюбовь к немцам-туземцам. Еще в 1930 г. он был поражен встречей с немецким студентом, коллекционировавшим фотографические снимки казней в разных странах. «Туземцы» - это «прозрачные, плоские фигуры из целлофана . , сквозь которые мы скользим»26. Набоков вспоминал прогулки с сыном по тротуарам Курфюрстендама, когда «из всех открытых окон доносился хриплый рев диктатора, бившего себя в грудь, нечленораздельно ораторствовавшего в Неандертальской долине, которую мы с сыном оставили далеко позади»27.
Набоков не был силен в политике, но у него была чрезвычайная чувствительность к ее комической стороне: «. нашему мальчику было около трех лет в тот ветреный день в Берлине, где . никто не мог избежать знакомства с вездесущим портретом фюрера, когда я с ним остановился около клумбы бледных анютиных глазок: на личике каждого цветка было темное пятно вроде кляксы усов . он с райским смехом узнал в них толпу беснующихся на ветру маленьких Гитлеров»28.
Для русской эмиграции 1933 год был ознаменован другим событием -присуждением И.Бунину Нобелевской премии. На торжественном банкете в Берлине Набоков сидел рядом с юбиляром. В другой день они обедали вместе в укромном уголке немецкого ресторана, где над столиком нависал нацистский флаг. Не терпевший «ресторанов, водочки . музычки - и задушевных бесед» Набоков не распахнул душу великому земляку. Бунин был раздражен, беседа шла в удручающе-шутливом тоне. Позднее Бунин скажет о В.В.: «Чудовище, но какой писатель!»29. Они познакомились в Берлине еще в 1931 г. - тогда Бунину бросилось в глаза набоковское ироническое отношение к жизни. Особый дар Набокова - помнить о комическом и уморительном (космическом и умозрительном без букв «с» и «з»), даже получая приглашение на казнь, отмечают
30
и современные авторы .
Набоковская ирония достигает предела, когда он сталкивается с пошлостью. Пошлость в его характеристике - это обобщение и идеология, она включает в себя не только коллекцию готовых идей, но и стереотипы, клише, банальности. Германия стала кульминацией конфликта набоковского гения с пошлостью. «Пошлость - это . ложная значительность, поддельная красота, поддельный ум.»31. Питательной средой пошлости были, по Набокову, мораль, философия, искусство. Симптомы пошлости он видел в книгах Томаса Манна и во фрейдистской символике, но особенно - в чрезмерной поглощенности классовыми и расовыми проблемами. Пошлость - это культ общепринятого, нетерпимость к любому свободомыслию в суждениях и поведении.
Крайней формой мировой пошлости стал фашизм - вездесущая мгла, убивающая все живое. Ненависть к фашизму и к немцам как народу Набоков выразил во многих рассказах и романах. В «Приглашении на казнь» мир пошлости приобрел тоталитарное измерение, отразил все «неопределенное, вязкое и бессмысленное», что окружало В.В. в фашистской Германии. В стихотворении «О правителях» (1944) предстают не названные по имени, но легко узнаваемые тираны:
. детина в регалиях или волк в макинтоше,
в фуражке с немецким крутым козырьком, охрипший и весь перекошенный .
Из письма 1941 г.: «... я хочу, чтобы Гитлера и Сталина сослали на остров ... и подержали бы там в тесном соседстве»32. В американском рассказе Набокова «Групповой портрет, 1945» идет речь о дублируемости фашизма и коммунизма и их вождей - Сталина и Гитлера. В романе «Bend Sinister» легко различимы отголоски процессов 30-х гг. в Германии и России. Роман стал модельным изображением абсурдного мира.
Написав немало жестких и несправедливых слов о немцах, временами В.В. осознавал, что его склонность судить целую нацию - тоже «пошлость». Характерна сцена из «Дара», самого антинемецкого (по мнению немецкого набоковеда Дитера Циммера) романа: «... в нем росла смутная, скверная ненависть . к ногам, бокам, затылкам . Русское убеждение, что в малом количестве немец пошл, а в большом пошл нетерпимо, было . убеждением, недостойным художника»33.
Набоков называл свою ненависть к немцам «грешной», но его индивидуальность протестовала против нацистской псевдоделовитости и бюргерской толпы, он ненавидел в немцах культ конторы, дубовый юмор и даже внешний вид («толщину задов у обоего пола»). Своеобразным бахвальством было признание В.В. в том, что за пятнадцать лет жизни в Германии он «не познакомился близко ни с одним немцем, не прочел ни одной немецкой газеты или книги и никогда не чувствовал ни малейшего неудобства от незнания немец-
34
кого языка» .
Не сумев адаптироваться к эмигрантской жизни, Набоков не сумел понять то, что было сильной и привлекательной стороной германской жизни и культуры, то, что притягивало к ней множество русских людей. Зато он понял другое. Он понял омерзительность любой диктатуры и сумел многопланово изобразить «прогорклые блины гадких физиономий», возможно, в самой гениально-гротескной форме.
В 1925 г. Набоков написал «Путеводитель по Берлину» - серию зарисовок, объединенных темой «достопримечательностей» Берлина, в качестве каковых выступают «Трубы», «Трамвай», «Пивная» и пр. Прогулка по Берлину напоминает о путешествии Данте в «Божественной комедии». При всех трудностях берлинской жизни Набокова было бы чрезмерным преувеличением считать ее адом. Мотивы Данте - ложный ключ. Хорошо известен фотопортрет Набокова, выполненный в Берлине в этом же году, а под ним шутливая надпись:
Это я - Владимир Сирин В шляпе, в шелковом кашне, Жизнь прекрасна, мир обширен, Отчего же грустно мне?
Набоков смеется над будущими биографами и толкователями, вновь и вновь подбрасывая эту тему. Так, в самом «немецком» романе «Король, дама, валет» Франц уподобляет переход из вагона третьего класса в вагон второго тому, как душа покидает Ад, проходит через Чистилище и попадает в Рай. В «Путеводителе по Берлину» рай возникает в зарисовке «Эдем» - это знаменитый берлинский зоосад. Название зоосада использовано тремя годами раньше другим российским эмигрантом в Берлине, позднее вернувшимся в большевистскую Россию, - Виктором Шкловским - для книги о непонимании, о чужих людях, о чужой земле35.
Ощущение немцев как чужих для Набокова людей многократно усилилось в послеберлинские годы. В декабре 1945 г. он не захотел, чтобы его сын участвовал в сборе одежды для немецких детей, объяснив американским учителям - организаторам этой акции, что благотворительную помощь надо оказывать начиная с детей союзников - с греческих, чешских, французских, русских, еврейских детей.
Возвращаясь к ситуации 20-30-х гг., рискну предположить, что у В.Набокова возникло предчувствие, предощущение того, что позднее философ-гуманист К.Ясперс назовет метафизической виной немецкого народа. Сам Набоков скептически относился к фрейдовскому анализу подсознательной сферы, однако нельзя исключать, что причина набоковского равнодушия к достижениям немецкой культуры, его непонимания лежит именно здесь. Сознательную ненависть (к диктатуре, к тирании) объяснить легко. Бессознательная ненависть (к народу, к нации, даже к языку) необъяснима.
Примечания
1 Шраер М.Д. Набоков: темы и вариации. СПб., 2000. С.15.
2 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1986. С.354.
3 Дарк О. Загадка Сирина // Набоков В .В. Собр. соч. в 4-х т. М., 1990. Т.1. С.404.
4 Набоков В. Другие берега // Там же. Т.4. С.136, 283.
5 Анастасьев Н.А. Феномен Набокова. М., 1992. С.4 (в свою очередь ссылается на американского биографа Набокова - Эндрю Филда, автора трех книг о нем).
6 Набоков В.В. Другие берега. С.286.
7 Цит. по: Шаховская З.А. В поисках Набокова. М., 1991. С.12.
8 В.В.Набоков: pro et contra. М., 1997. С.68.
9 Ерофеев В. Русская проза Владимира Набокова // Набоков В. Собр. соч в 4-х т. Т.1. С.14.
10 Битов А.Г. Ясность бессмертия // Набоков В. Круг. Л., 1990. С.8, 12.
11 Носик Б.М. Мир и дар Набокова. М., 1995. С.168.
12 Бло Ж. Набоков. СПб., 2000. С.62.
13 Беседа В.Набокова с Пьером Домергом // Звезда. 1996. № 11. С.56.
14 Шкловский В.Б. Гамбургский счет. М., 1990. С.183, 189; Он же. Zoo или письма не о любви // Собр. соч. М., 1973. Т.1. С.205, 223.
15 Набоков В. Другие берега. С.283.
16 Носик Б.М. Указ. соч. С.157, 202.
17 Набоков В. Собр. соч. Т.1. С.308.
18 Шаховская З.А. Указ. соч. С.15.
19 Набоков В. Собр. соч. Т.4. С.193.
20 См.: Биск И.Я. История повседневной жизни населения в Веймарской республике. Иваново, 1990. С.109.
21 В.В.Набоков:. pro et contra. С.183.
22 Цит. по: Носик Б.М. Указ. соч. С.15.
23 Там же. С.428.
24 См.: Гурболикова Д.А. Тайна Владимира Набокова. М., 1995. С.208.
25 Набоков В. Собр. соч. Т.1. С.10.
26 Там же. Т.4. С.283.
27 Там же. С.297.
28 Там же. С.299.
29 Шаховская З.А. Указ. соч. С.92.
30 Амелин Г.Г., Мордерер В.Я. Миры и столкновения Осипа Мандельштама. М., 2001. С.203.
31 Набоков В. Лекции по русской литературе. М., 1996. С.388.
32 Цит. по: Анастасьев Н.А. Указ. соч. С.26.
33 Набоков В. Собр. соч. Т.3. С.
34 Там же. Т.4. С.284.
35 Шкловский В .Б. Собр. соч. М., 1973. Т.1. С.230.
THE PHENOMENON OF MISUNDERSTANDING: THE ROLE OF GERMANY IN THE LIFE OF V.V.NABOKOV
M.P.Lapteva
The article is written as an intellectual story. There is analysed the Nabokov's letters, talks, novels, and poems, the memoirs of Nabokov's contemporaries. The author takes into account the opinions of the writer's Russian, French, German, and American biographers. We learn the origins and the reasons that determined the total hostility of Nabokov to all that is connected with Germany.
