CC BY
161
Библиографический список
1. Березович, Е.Л. Русская топонимия в этнолингвистическом аспекте: пространство и человек. - М., 2009.
2. Рут, М.Э. Образная номинация в русском языке. - Екатеринбург, 2008.
3. Голомидова, M.B. Искусственная номинация в ономастике. - Екатеринбург, 1998.
4. Дмитриева, Л.М. Онтологическое и ментальное бытие топонимической системы (на материале русской топонимии Алтая): дис. ... д-ра филол. наук. - Барнаул, 2002.
5. Степанов, Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. - М., 1997.
6. Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. - М., 1995.
7. Толковый словарь крылатых слов и выражений / автор-составитель А. Кирсанова. - М., 2003.
8. Павилёнис, РИ. Проблема смысла: современный логико-философский анализ языка. - М., 1983.
Bibliography
1. Berezovich, E.L. Russkaya toponimiya v ehtnolingvisticheskom aspekte: prostranstvo i chelovek. - M., 2009.
2. Rut, M.Eh. Obraznaya nominaciya v russkom yazihke. - Ekaterinburg, 2008.
3. Golomidova, M.B. Iskusstvennaya nominaciya v onomastike. - Ekaterinburg, 1998.
4. Dmitrieva, L.M. Ontologicheskoe i mentaljnoe bihtie toponimicheskoyj sistemih (na materiale russkoyj toponimii Altaya): dis. ... d-ra filol. nauk. - Barnaul, 2002.
5. Stepanov, Yu.S. Konstantih. Slovarj russkoyj kuljturih. Opiht issledovaniya. - M., 1997.
6. Dalj, V.I. Tolkovihyj slovarj zhivogo velikorusskogo yazihka: v 4 t. - M., 1995.
7. Tolkovihyj slovarj krihlatihkh slov i vihrazheniyj / avtor-sostavitelj A. Kirsanova. - M., 2003.
8. Pavilyonis, R.I. Problema smihsla: sovremennihyj logiko-filosofskiyj analiz yazihka. - M., 1983.
Статья поступила в редакцию 01.03.13
УДК 821 (7/8): 82-3
Muhachyov D.A. MYSTICS, VANITY AND MADNESS: PETERSBURG'S STORIES IN VLADIMIR NABOKOV'S PROSE. (A.S. Pushkin, N.V. Gogol, F.M. Dostoyevsky) In article influence of plots about Germann, Raskolnikov, Poprishchina - on Vladimir Nabokov's prose is analyzed. The author describes how interpretation of stories of the Petersburg madmen by Nabokov changed and finds out how through characters of the Russian classics Nabokov's heroes of the Russian and American periods are connected.
Key words: Petersburg text, Vladimir Nabokov, vanity, madness, mystics, golden age of Russian literature.
Д.А. Мухачев, аспирант каф. русской и зарубежной литературы Алтайского гос. университета, г. Барнаул, E-mail: fallen85@yandex.ru
МИСТИКА, ТЩЕСЛАВИЕ И БЕЗУМИЕ: ПЕТЕРБУРГСКИЕ СЮЖЕТЫ В ПРОЗЕ В. НАБОКОВА (АС. ПУШКИН, Н.В. ГОГОЛЬ, Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ)
В статье анализируется влияние сюжетов о Германне, Раскольникове, Поприщине - на прозу Владимира Набокова. Автор описывает, как изменялась интерпретация Набоковым историй петербургских безумцев и выясняет, как через персонажей русской классики связаны герои Набокова русского и американского периодов.
Ключевые слова: петербургский текст, Владимир Набоков, тщеславие, безумие, мистика, золотой век русской литературы.
В хрестоматийных текстах русской литературы XIX века Петербург, помимо прочего, предстает городом мистики, тщеславия и безумия. Статуя Петра I сходит со своего пьедестала и преследует «маленького человека», осмелившегося возносить ей проклятия, к инженеру является призрак старухи, открывает выигрышную комбинацию карт, и в результате оказывается в сумасшедшем доме - все это петербургские истории. Петербург был столицей империи, а столицы всегда становились местом борьбы самолюбий, торжеств победителей и плача побежденных: этим, в частности, обуславливался мотив тщеславия. Мистика, так или иначе, почти всегда связана с безумием (частым присутствием мистики маркируются истории именно о петербургском тщеславии), и с ним же связано тщеславие, часто приводящее к безумию. В полной мере эти три мотива присутствуют в «Пиковой даме» Пушкина, в романе Достоевского «Преступление и наказание» есть тщеславие и безумие, в разных вариантах мистика, тщеславие и безумие присутствуют и в петербургских повестях Гоголя. Мы хотим проанализировать присутствие в текстах Владимира Набокова этих петербургских классических сюжетов, и выявить динамику его отношения к ним.
Рассказ Владимира Набокова «Сказка» впервые был опубликован в газете «Руль» в 1926 году, а позже вошел в сборник «Возвращение Чорба». Герой рассказа Эрвин, заглядывающийся на прохожих девушек и мечтающий ими обладать, встречает черта принявшего образ пожилой женщины по имени госпожа Отт. Она обещает ему устроить встречу со всеми дамами, которые понравятся ему в течение следующего дня с одним условием - число избранниц должно быть нечетное. У Эрвина не получается выполнить условия госпожи Отт, он набирает двенадцать
девушек, и устремляясь за тринадцатой, обнаруживает, что это первая из выбранных им.
Этот рассказ, по сути, посвящен одной из базисных набоковских тем - взаимоотношению иллюзорной и «настоящей» реальностей, мечты и действительности. Он даже начинается со строчки «Фантазия, трепет, восторг фантазии...». Аллюзии на «петербургские тексты», связанные в рассказе с мистической темой, соседствуют с типично набоковской проблематикой. Критиками неоднократно отмечалась «лабораторность» рассказов Набокова (об этом упоминает Олег Дарк в комментариях к сборнику «Возвращение Чорба»), и в «Сказке» тоже возникает набросок большой и важной набоковской темы, как бы уложенный в русло сюжета, уже встречавшегося в «петербургском» произведении - инфернальная дама пожилого возраста дарует молодому человеку сверхъестественные возможности. Именно Петербург, город «иррациональный», «мистический», «умышленный», в котором, по распространенному мнению, «возможно все», становился в русской литературе местом для таких встреч. Но Набоков - представитель эмигрантской литературной генерации, и у него действие происходит в Берлине. Дьявол предоставляет Эрвину возможность перенести свои фантазии в действительность, однако у Набокова такие эксперименты почти никогда не заканчиваются хорошо. Госпожа Отт ненавязчиво рекомендует Эрвину остановиться на пяти, но он не слушает её, и в результате вся затея проваливается. Герой «срезается» на тринадцатой - как известно, это «число дьявола». Кстати, и девушки, по замыслу госпожи Отт, соберутся в доме под номером 13 - «дьявольская» атмосфера в рассказе гротескная и утрированная.
Юрий Левинг в примечаниях к рассказу отмечает в одной из сцен аллюзию на знаменитое стихотворение Александра Блока «Незнакомка». На наш взгляд, в рассказе присутствуют отсылки и к другим «петербургским» произведениям - повести А.С. Пушкина «Пиковая дама» и петербургским повестям Н.В. Гоголя. Имя главного героя Эрвин созвучно с именем героя «Пиковой дамы» - Германн. К «Пиковой даме», как мы уже сказали, отсылает и сама завязка - старая женщина, помогающая молодому мужчине осуществить свои желания мистическим путем. Выигрышными картами в «Пиковой даме» являлись тройка, семерка и туз; все это карты нечетные, так же, как и в «Сказке» Эрвин обязан набрать строго нечетное число избранниц. Если в «Пиковой даме» Германна, по большому счету, наказывают за то, что он в приступе тщеславия довел до смерти старуху, то у Эрвина в «Сказке» ничего не получается из-за его неумения вовремя остановиться.
Преследование тринадцатой женщины в финале рассказа напоминает о повести Гоголя «Невский проспект», где два друга пустились вдогонку за понравившимися барышнями. Причем рассказ Набокова - это как бы инверсия сюжета Гоголя: если в «Невском проспекте» художник Пискарев отправился за девушкой, показавшейся ему идеалом чистоты и красоты, и обнаружил, что она - падшая женщина, то у Набокова герой преследует даму с вполне конкретной, плотской целью и получает резкий ответ «Как вам не стыдно, подите прочь». «Невский проспект» тоже ставит проблематику соотношения мечты и действительности.
«О, как отвратительна действительность! Что она против мечты?» [1, с. 23].
Неизвестно, был ли знаком Гоголь со средневековыми легендами о суккубах, но красавица, встреченная Пискаревым на проспекте и оказавшаяся девушкой из публичного дома, ведет себя в повести как классический суккуб, являясь художнику во снах и губя его этим. Поскольку суккубы - это, по мнению церкви, слуги Дьявола или сам Сатана, то «Невский проспект» попадает в категорию историй встреч человека с дьяволом, случившихся в Петербурге. Безусловный дьявольский ореол присутствует и вокруг ростовщика из повести «Портрет» - перечисляя свои прегрешения, госпожа Отт упоминает о том, что она заставила художника срисовать с фунта вестминстерское аббатство: в «Портрете» изображение ростовщика-дьявола заставило художника Чарткова растратить талант на поверхностные, незначительные, однако коммерчески очень выгодные вещи. В «Пиковой даме», как, кстати, и в «Преступлении и наказании», образ старухи связан с деструктивным, инфернальным началом -в этом смысле «Сказка» очевидно наследует классической традиции. Набоков как бы обобщает, суммирует находки классиков петербургского текста. «Сказка» расходится с традицией в другом аспекте - герой не сходит с ума, не несет никакого наказания. В английском переводе рассказа присутствуют и гетевские аллюзии, которые также отмечает Юрий Левинг - фонограф в кафе играет Цветочную арию из «Фауста». То есть, кроме «петербургской» темы в романе присутствует и фаустианская, послужившая предтечей метасюжета о петербургских безумцах. Также в рассказе появляется имя другого немецкого романтика, повлиявшего, к примеру, на Гоголя - со своими избранницами Эрвин должен встретиться на улице Гофмана.
Роман «Отчаяние» - наиболее очевидный диалог Владимира Набокова с петербургскими историями тщеславия и безумия. Показательно, что о нем вспоминают каждый раз, когда заходит разговор об истинных, а не декларируемых самим Набоковым, отношениях Набокова с текстами Достоевского - например, в работе Александра Долинина «Набоков, Достоевский и «достоевщина»» или в работе В.В. Шадурского «Интертекст русской классики в прозе В.В. Набокова». То, что имя главного героя «Отчаяния» почти полностью совпадает с именем героя «Пиковой дамы», отмечают все, кто пишет об «Отчаянии» - например, тот же В.В. Шадурский или А.В. Злочевская, утверждающая в статье «Парадоксы «игровой» поэтики В.В. Набокова (на материале повести «Отчаяние»)», что «в «Отчаянии» Набоков окружает своего персонажа системой реминисцентных зеркал, каждое из которых высвечивает созвучное Пушкину, Гоголю и Достоевскому».
В самом начале романа Герман Карлович рассказывает о своем происхождении, демонстрируя при этом типично разночинские комплексы - он стесняется своей матери, дочери мелкого мещанина, «простой, грубой женщины в грязной кацавейке» и врет читателю, что она была дамой старинного княжеского рода, признаваясь в обмане через абзац. Затем он говорит, что был студентом в Петербурге. Петербургский студент - в русской литературе фигура мифологизированная, это, как правило, социалист и нищий бунтарь. Причем не последнюю роль в этой мифологизации сыграл и Достоевский, основная ассоци-
ация с «петербургским студентом» - это Раскольников. Таким образом, Герман Карлович - петербургский студент-разночинец, его биография - это биография героев Достоевского. Достоевский же первым в русской литературе заговорил о двойничестве, и важно отметить, что его повесть «Двойник» Набоков, несмотря на общую ненависть к её автору, считал шедевром. И опять, как в случае с «Невским проспектом» можно увидеть инверсию: если у Достоевского в центре произведения жалкий и нелепый «маленький человек» господин Голядкин, бред которого порождает двойника, ловкого, пронырливого и удачливого, то у Набокова главный герой - солидный и основательный коммерсант (тоже нездоровый психически), ошибочно увидевший двойника в нищем и жалком бродяге. Непосредственно в тексте романа возникает и отсылка к «Преступлению и наказанию»
«Дым, туман, струна дрожит в тумане. Это не стишок, это из романа Достоевского «Кровь и слюни». Пардон, «Шульд унд Зюне» [2, с. 440].
Как отмечал Александр Долинин, Герман Карлович не видит двойного дна в цитате, которая помимо «Преступления и наказания» отсылает и к финалу гоголевских «Записок сумасшедшего».
«Вон небо клубится передо мною; звездочка сверкает вдали; лес несется с темными деревьями и месяцем; сизый туман стелется под ногами; струна звенит в тумане; с одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеют» [1, с. 176].
Именно в этой повести Гоголя в русской литературе был впервые использован прием «ненадежного рассказчика», которым пользуется Набоков в «Отчаянии» (и который позже появится в романе «Бледное пламя»). В самом конце романа Герман Карлович, постепенно сходящий с ума, смотрит в окно, видит собравшуюся там толпу людей и хочет произнести речь. Произнесение речи из окна публично напоминает о речи короля перед подданными, а как мы помним, гоголевский Поприщин воображал себя королем Испании.
В целом дискурс петербургского безумия, в отличие от «Сказки», становится в «Отчаянии» объектом злой иронии и беспощадной критики. Петербургский безумец Герман Карлович встает в один ряд с другими набоковскими лже-творцами, Горном из «Камеры Обскура» и Гумбертом из «Лолиты» - нетрудно заметить созвучия этих имен. Именно в этом ряду, в обществе самовлюбленных бездарей Набоков и определяет место петербургским разночинцам с наполеоновскими амбициями. Неоднократно отмечалось, что как только Герман излагает свою идею Лиде, она сразу вспоминает, что недавно читала что-то подобное в каком-то бульварном романе - вот в мир бульварной романистики Набоков и отправляет подобные «духовные искания». И, к сожалению, трудно согласиться с одним из самых компетентных набоковедов Александром Долининым, что раз Герман, презираемый Набоковым герой, считает Достоевского низкопробным писателем, то мнение самого Набокова на тот момент было иным. В таком высказывании Германа, скорее, проявляется то, что он в принципе плебейски небрежно относится к искусству и литературе (хоть и считает, что знает всё, что касается литературы), о чём свидетельствует, например, его искажение пушкинской «Метели» при написании школьных работ.
Для своей книги о Гоголе Набоков выбрал эпиграфом последний абзац «Записок сумасшедшего». Этот фрагмент явно перекликается с первыми страницами текста книги, где изображается Гоголь в последние дни его жизни, в безумии. Среди тех процедур, которым подвергали умирающего писателя, было и обливание холодной водой - Набоков намекает, что в «Записках сумасшедшего» Гоголь предсказал обстоятельства собственной смерти. Иными словами, по мнению Набокова, Поприщин -это как бы Гоголь и есть. Черты Гоголя-Поприщина можно увидеть и в другом безумце из романов Набокова - земблянском короле Карле-Ксаверии, профессоре русской литературы Чарльзе Кинботе (он же Всеслав Боткин) из романа «Бледное пламя». Кстати сказать, другой главный герой романа - поэт Джон Шейд - гибнет в день рождения В.В. Набокова старшего, и с учетом того, что с образом отца у Набокова тесно связан образ Пушкина, в навязывании Кинботом Шейду сюжета о Зембле можно, опять-таки, увидеть инверсию отношений Пушкина с Гоголем -как известно, сюжет «Мертвых душ» подарил Гоголю именно Пушкин.
Общеизвестно, что название романа «Бледное пламя» Набоков взял из трагедии Шекспира «Тимон Афинский». Но пока ещё никто не обратил внимание на то, что само по себе «бледное пламя» - это не что иное, как свет луны, той, на которой живут одни носы и которая, как мы знаем из «Записок сумасшедшего», «делается в Гамбурге и прескверно делается». По-прищин, возомнивший себя испанским королем на почве того, что как ему кажется, только король или кто-нибудь подобный
может завоевать внимание дочки столоначальника - ещё один «петербургский предтеча» некоторых героев Набокова. Сумасшествие или просто неадекватное реальности поведение необоснованно амбициозного человека - достаточно частый в творчестве Набокова сюжет
Сумасшедший профессор В. Боткин считает себя королем страны Земблы Карлом-Ксаверием, скрывающимся под именем Чарльз Кинбот - мы уже упоминали, что герой «Записок сумасшедшего» считал себя испанским королем. Как и в повести Гоголя, и в романе «Отчаяние», в «Бледном пламени» используется прием «ненадежного рассказчика» - читатель понимает, что описывая события, Кинбот их чрезвычайно сильно искажает. Уже в самом начале романа Кинбота называют сумасшедшим.
«За неделю до смерти Шейда одна свирепая дама, в клубе которой я отказался выступить насчет «Халли-Валли» (как выразилась она, перепутав жилище Одина с названием финского эпоса), объявила мне посреди бакалейной лавки: «Вы на редкость противный тип. Не понимаю, как вас выносят Джон и Сибил», - и отчаявшись моей учтивой улыбкой, добавила «К тому же, вы сумасшедший» (пер. С. Ильина) [3, с. 305].
Собственно говоря, текст романа представляет собой записки сумасшедшего в буквальном смысле слова. У Чарльза Кинбота есть нечто общее с коммерсантом Германом - интерес к зеркалам и сходствам.
«Заезжий немецкий лектор из Оксфорда без устали твердил - то в голос, то шепотом, - об «абсолютно неслыханном» сходстве, а когда я небрежно заметил, что все зембля-не, опуская бороду, становятся похожи один на другого, -и что, в сущности, название «Зембла» происходит не от испорченного русского слова «земля», а от «Semberland» - страна отражений или подобий - мой мучитель сказал: «О да, но король Карл не носил бороды, и все же вы с ним совсем на одно лицо!» (пер. С.Ильина) [3, с. 503].
Дальнейшее высказывание Шейда, что важно не сходство, а разница, прямо отсылает к спору Германа с Ардалионом в «Отчаянии».
Таким, образом, Кинбот - это король страны отражений. Навязчивое желание увидеть в Феликсе своего двойника (отражение) и погубило Германа. У этих двух героев немало общего, причем Набоков наделил их теми привычками и воззрениями, которые абсолютно противоположны его собственным - так Герман любит СССР, а Кинбот убежденный вегетарианец. Сумасшедший русский профессор В.Боткин имеет отношение пускай не к Петербургу, но к России - и это еще одна деталь, роднящая его с Германом Карловичем (и разумеется, петербургскими безумцами и тщеславцами). Но самая важная их общая черта - их
Библиографический список
слепота, непонимание того, что происходит вокруг, желание видеть только то, что они хотят видеть. Нам важно, усмотрев в Кинботе намек на Поприщина, а также типологическую схожесть с Германом из «Отчаяния» (а через него и несомненную связь с «петербургскими» героями), ответить на вопрос, какой смысл в романе имеют «петербургские» черты Кинбота.
Нетрудно заметить, что фабула романа (и его, так сказать, комический эффект) строится на том, что Кинбот постоянно втискивает содержание поэмы Шейда в рамки событий собственной выдуманной биографии, описывает культурный артефакт полностью сквозь призму собственного «я», нимало не интересуясь тем, какие смыслы вкладывал в текст автор. К примеру, уже в первой строфе поэмы Шейд описывает отражение кухонной мебели в окне, создающее впечатление, что стол и кресло стоят прямо на снегу, и называет окружение утвари «хрустальней-шей страной». Кинбот же, несмотря на отсутствие в стихах Шейда в данном случае каких-либо двусмысленностей, ничем не смущаясь, утверждает, что «хрустальнейшая страна» - «возможно, аллюзия, на Земблу, мою милую родину» и что дальше в черновике шли строчки «ах, не забыть бы рассказать о том, что мне поведал друг о короле одном», уничтоженные Сибил Шейд, ненавидящей Кинбота. Рассуждая о строчке «бедняга Свифт, и - , и Бодлер», Кинбот намекает на то, что вместо прочерка должна быть его фамилия, хотя скорее всего, в виду имелся Пушкин или Гоголь (а может и Байрон).
Такое поведение проще всего объяснить безумием Кинбо-та, но у происходящего в романе есть более глубокий смысл. «Бледное пламя» - это, помимо прочего, роман о бессмысленности интерпретаций как таковых, насмешка над «традиционным» литературоведением, к которому у Набокова, отдавшего университетскому преподаванию немало лет жизни, были свои счеты. Профессор литературы Кинбот, по Набокову - это интерпретатор как таковой: смешной, назойливый, выискивающий в произведении то, чего там нет и быть не может, воспринимающий искусство (поэму Шейда) преимущественно сквозь призму собственных драм и комплексов. Кинбот родственен Герману и героям петербургских историй своей пошлостью, ограниченностью, и, в конечном счете, бездарностью. Кроме того, этот персонаж - отчасти и автопародия.
Итак, мы видим, насколько разные художественные задачи в творчестве Набокова решались с помощью «петербургских» историй о маленьких людях, так или иначе «дерзнувших посягнуть». Если в раннем периоде его интересует и привлекает мистический подтекст этих сюжетов, то в дальнейшем он обращается к ним в основном тогда, когда изображает пошлость, бездарность и внутреннюю слепоту.
1. Гоголь, Н.В. Собр. соч.: в 7 т. - М. - 1976. - Т. 3.
2. Набоков, В.В. Собр. соч.: в 4 т. - М., 1990. - Т. 3.
3. Набоков, В.В. Собр. соч.: в 5 т. - СПб., 1999. - Т. 3. Американский период.
Bibliography
1. Gogolj, N.V. Sobr. soch.: v 7 t. - M. - 1976. - T. 3.
2. Nabokov, V.V. Sobr. soch.: v 4 t. - M., 1990. - T. 3.
3. Nabokov, V.V. Sobr. soch.: v 5 t. - SPb., 1999. - T. 3. Amerikanskiyj period.
Статья поступила в редакцию 01.03.13
УДК 43: 482
Voyteshchuk IV. FEATURES OF KONTSEPTUALIZATSIYA OF THE CATEGORY «NATURAL WATER» IN GERMAN AND RUSSIAN LANGUAGES. The article is devoted to the comparative analysis of features of kontseptualizatsiya of the category «natural water» in German and Russian languages. In the article principles of classification of the subcategory «liquid water» in two national languages come to light, nominees of the subcategory are compared, semantic characteristics of liquid water are considered.
Key words: language kontseptualizatsiya, nominees of category, conceptual signs.
И.В. Войтещук, канд. филол. наук, доц. каф. немецкого языка Челябинского гос. университета, г. Челябинск, E-mail: wfirina@mail.ru
ОСОБЕННОСТИ КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИИ КАТЕГОРИИ «ПРИРОДНАЯ ВОДА» В РУССКОМ И НЕМЕЦКОМ ЯЗЫКАХ
Статья посвящена сопоставительному анализу особенностей концептуализации категории «природная вода» в немецком и русском языках. В статье выявляются принципы классификации субкатегории «жидкая вода»
