CC BY
117
ФЕНОМЕН МЕТАПРОЗЫ
В ОСМЫСЛЕНИИ СОВРЕМЕННОГО ЗАПАДНОГО И ОТЕЧЕСТВЕННОГО ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ
О. О. Осовский
Статья посвящена изучению явления метапрозы в современном литературоведении. Автором проанализированы различные взгляды российских и западных ученых, определена наиболее адекватная модель научного описания метапрозаического компонента
в литературном произведении.
Термин «метапроза» достаточно прочно вошел в научный аппарат современного российского литературоведения [1—5]. В то же время нельзя утверждать, что в отечественной гуманитарной науке существует его однозначное толкование, а многочисленные опыты его использования в теоретико- и историко-литературных построениях не вызывают вопросов как методологического, так и сугубо практического характера. Соответственно возникает необходимость в определении сущностных характеристик данного феномена, его методологических истоков, историко-литературного контекста его возникновения, основополагающих трактовок и сегодняшнего наполнения и понимания как термина, так и обозначаемого им круга явлений, а также в силу специфики явления — обоснованности применения теории метапрозы к русской литературе XX в.
Как показывает анализ новейших литературоведческих словарей [3; 6; 9], понятие «метапроза» до сих пор не входит в круг общепринятых литературоведческих терминов и, как следствие, не имеет четкой научной дефиниции. Так, в трактовке В. Г. Зусе-вой оно фактически выступает синонимом термина «метаповествование», обозначающего ряд взаимосвязанных явлений: «1) в широком смысле синоним понятия „метапроза", обобщенное название эпических произведений, принадлежащих к разным жанрам и включающих метарефлексию, 2) в узком и более точном значении изложение повествователем (рассказчиком) некоторого события или ряда событий, подвергающее рефлексии самое себя и подразумевающее нарушение границы между „внутренним миром произведения “ (действительностью героев) и миром литературного творчества.
М<етаповествование> во втором значении не только выполняет посреднические функции между читателем и миром персонажей, но и направлено на разрушение
автономности последнего. Оно создается рядом приемов, среди которых ссылки повествователя на литературную традицию или источники своего рассказа, обращения к читателю, оценки тех или иных персонажей, указания на отдельный авторский ход или сюжетный поворот и т. д. При М<етапове-ствовании> событие рассказывания становится собственной темой, ослабляется миметическая установка и создается особый эффект полной творческой свободы автора, доходящей до игровой случайности его мотивировок. Таким образом, акцентируется сознательное формирование текста автором и рождается традиционное для М<етапове-ствования> противоречивое тождество двух авторских ипостасей: „историка", который лишь фиксирует реальность и зависит в своем повествовании от объективного протекания событий, и „творца“, по собственной воле и разумению создающего условную реальность мира героев. Возникает и ряд других тождеств-противоречий мира героев и авторской действительности, свободы, понятой как игра случая или непредсказуемая стихия, и умышленной и предвидимой необходимости (как в судьбах героев, так и в самом событии рассказывания); „жизненности" и „литературности" в системе персонажей» [Цит. по: 9, с. 119].
Автор определения, делая попытку уйти от необходимости толкования понятия «метапроза», фактически не только констатирует его существование, но и предлагает узкую трактовку в виде второго значения термина «метаповествование». Итогом такого подхода становится несколько упрощенная трактовка еще одного понятия, близкого понятию «метапроза». Речь идет о зафиксированном прежде всего французским литературоведением и гуманитаристи-кой понятии «метарассказ», интерпретация которого была предложена И. П. Ильиным в энциклопедии «Западное литературоведение XX века» [3, с. 251 — 253].
© О. О. Осовский, 2011
102
ВЕСТНИК Мордовского университета | 2011 | 1
В связи с тем, что интересующее нас понятие впервые появилось в работах западных литературоведов, обосновавших его теоретический аспект и историко-литературную составляющую еще в 1970 —1980-е гг., очевидна необходимость краткого анализа того, как формируется теория метапрозы в англоязычном литературоведении данного периода. Термин «метапроза» принадлежит, по мнению ряда теоретиков постмодернизма, известному американскому писателю, литературоведу и литературному критику Уильяму X. Гэссу. Следуя в художественных экспериментах и литературно-теоретических построениях за В. Набоковым и Д. Бартом, писатель, как считается, впервые упомянул термин metafiction в главе «Философия и форма повествования» книги «Проза и фигуры жизни»: “many of the so-called anti-
novels are really metafictions” [10, c. 25], т. e. «многие так называемые антироманы в действительности представляют собой метаповествования» (выделено нами. — О. О.). Обращает на себя внимание принципиальная невозможность разграничения понятий «метапроза» и «метаповествование» у Гэсса, что делает его приоритет как теоретика метапрозы достаточно условным.
Одной из первых целостную концепцию метапрозы как особого типа повествования предложила американская исследовательница Патриция Во в книге «Метапроза: теория и практика литературы самосознания» (1984). Практически одновременно с ней теоретическое обоснование метапрозаиче-ских аспектов постмодернистского повествования предложила канадский исследователь Линда Хатчен в монографиях «Нарцисси-стическое повествование: метапрозаический парадокс» (1980, переиздание — 1984), «Теория пародии: учение о художественных формах в XX веке» (1985), «Поэтика постмодернизма: история, теория, проза» (1988), «Политика постмодернизма» (1989) [11 — 14]. Именно она в 1980 г. определила данное понятие: «Проза о прозе — это проза, которая включает в себя комментарий о собственном повествовании и/или языковой идентичности» [И, с. 1]. Несколько лет спустя П. Во предложила несколько иное, как представляется, более специфицированное, толкование: «Метапроза — это термин, которым определяется часть литературного творчества, осознанно и систематически привлекающая внимание к собственному статусу художественного произведения для того,
чтобы задаться вопросами о взаимоотношении вымысла и реальности» [16, с. 2].
Нельзя не заметить, что разработанная ведущими представителями постструктура-листского литературоведения теория метапрозы органично включила в себя понятие саморефлексии, тем самым подчеркнув изначальную заложенность в повествовательной стратегии определенного типа (метапро-заической стратегии) сфокусированности на себе. Отсюда вытекает уместность отнесения к числу метапрозаических компонентов таких хорошо известных литературных категорий и приемов, как ирония/самоирония, пародия/автопародия, биограф ичность/автобиографичность и ряд других.
Среди авторов, в чьем творчестве метапрозаичность представляет собой основополагающую тенденцию либо очевидное явление, подавляющее большинство западных литературоведов называют исторически неоднородный, но вполне предсказуемый набор писательских имен: М. Сервантес,
Л. Стерн, представители немецкого романтизма, У. М. Теккерей, Дж. Джойс, В. В. Набоков, М. Пруст, Т. Манн, С. Беккет,
X. Л. Борхес, И. Кальвино, Д. Барт,
Д. Фаулз, Д. Хеллер, Н. Мейлер, К. Воннегут, Д. Лодж, У. Эко. Заметим, что их литературная практика в прошлом оказалась чрезвычайно продуктивной для российского литературного сознания: в эпоху перехода от жестко структурированного социалистического реализма к его модификациям времен «оттепели» в прозе А. Синявского (А. Терц) и Ю. Даниэля (Н. Аржак),
А. Гладилина, В. Аксенова и особенно в «Пушкинском Доме» А. Битова, в альтернативных художественных проектах 1970 —
1980-х гг. Вен. Ерофеева, Е. Попова, В. Попова, В. Сорокина, Вик. Ерофеева и др. [5].
В этом контексте особый интерес представляет так называемая «филологическая проза» — опыт художественного осмысления практики собственного писательства уже не писателя, а литературоведа. Это в первую очередь художественные произведения А. Чудакова, В. Новикова, В. Курицына,
А. Кабакова, А. Гаррос.
Очевидно, что деятельность этих авторов заставляет задуматься о сущностной < проблеме: о все более усиливающейся тенденции к «сделанности» современного художественного текста1 Литературовед и/или литературный критик, достаточно хорошо знающий законы построения произведения
1 Как отмечают исследователи, традиция литературного творчества особенно развита среди англоязычной филологической профессуры, успешно сочетающей занятие прозой с литературоведческими изысканиями. Среди самых знаменитых английских писателей-филологов назовем Э. М. Форстера, Д. Р. Р. Толкииа, К. С. Льюиса, Д. Лоджа, Ф. Рота, Д. К. Оутс, Т. Моррисон, Д. Барта [11].
и владеющий всеми приемами его создания, в состоянии без особого труда написать «правильный» текст, который привлечет внимание широкого читателя. Наглядный пример — известный специалист по японской литературе, переводчик и литературный критик Г. Чхартишвили, пользующийся огромной популярностью у массового читателя под псевдонимом Б. Акунин [8]. Впрочем, в контексте интересующих нас проблем можно сослаться на не менее успешный опыт Ю. Н. Тынянова и В. Б. Шкловского (конец 1920 — 1930-е гг.), литературные биографии В. Ходасевича и Н. Берберовой. Последнее подводит нас непосредственно к вопросу теоретического осмысления проблем метапрозы в отечественном литературоведении и о применимости понятия метапрозаичности к русской литературе.
Наиболее глубокое обоснование возможности анализа феномена саморефлексии в советской литературе как своеобразного явления, существующего в границах метапрозы, предложил известный английский славист Д. Шеппард [15]. Российское литературоведение 90-х гг. XX — начала XXI в. предпринимало попытки рассмотрения его позиции в контексте литературоведческой концепции М. М. Бахтина. Укажем, в частности, работы О. Е. Осовского, в которых была дана краткая интерпретация основных положений монографии Шеппарда и его последующих бахтинологических изысканий [7]. В целом на точку зрения Шеппарда в понимании феномена метапрозы опираются М. Н. Липовецкий и А. Ю. Большакова [1; 4; 5].
Исследуя теоретико-литературные аспекты метапрозы, Д. Шеппард сводит в едином контексте теорию метапрозы и концепцию романа М. М. Бахтина, представленную в таких работах, как «Слово в романе», «Из предыстории романного слова», «Эпос и роман». Результатом подобного синтеза становится обоснованность авторского рассмотрения существенного корпуса русской литературы 1920-х гг. как метапрозы. При этом принципиальной кажется хронологическая открытость рассматриваемого явления, поскольку автор указывает на наличие «метапрозаических элементов» у Ф. М. Достоевского, М. Е. Салтыкова-Щедрина,
А. И. Герцена, приемов «автометаописания» в произведениях В. В. Розанова и др., вплоть до «Пушкинского Дома» А. Битова.
По мнению О. Е. Осовского, «речь здесь идет, скорее всего, о том, что Бахтин в раннем тексте выразительно определил как „кризис авторства'*, при котором „расшатывается и представляется несущественной самая позиция вненаходимости, у автора оспаривается право быть вне жизни и завершать ее. Начинается разложение всех устойчивых трансгредиентных форм <...>; жизнь становится понятной и событийно весомой только изнутри, только там, где я переживаю ее как я, в форме отношения к себе самому, в ценностных категориях моего я — для себя <...>“ Несмотря на то, что Д. Шеппард не приводит этой цитаты, она с наибольшей точностью характеризует имманентные черты исследуемого им явления» [7, с. 196].
Опираясь на идеи М. М. Бахтина о диалоге и полифонии, Д. Шеппард на примере анализа творчества Л. Леонова, М. Шагинян, К. Вагинова и В. Каверина предлагает технологию выявления и описания метапрозаи-ческого компонента в советской литературе 1920-х гг. Подтверждением выводов исследователя является и отчетливое осознание современниками-критиками (В. Шкловский, Б. Эйхенбаум и др.) и писателями (Ю. Тынянов, Б. Пильняк, В. Вишневский, В. Каверин) новаторско-экспериментального характера прозы того периода, что действительно свидетельствует о высокой степени литературной «саморефлексии».
Проецируя на русскую словесность конца XX в. технологию, предложенную английским славистом, позволим себе предположить, что с неменьшей эффективностью она могла бы быть использована при анализе постмодернистского литературного дискурса. Проза А. Битова, В. Пелевина,
В. Сорокина, Вик. Ерофеева и др., содержащая в себе элементы метапрозаической саморефлексии (от автобиографии и автоцитирования до автопародии), в полной мере соответствует параметрам и характеристикам метапрозы, выделенным на материале русской литературы 1920-х гг.
Очевидно и то, что русский литературный эксперимент в прозе 1970—1990-х гг. не возникает на «пустом месте», но отчетливо осознает и даже декларирует генетическую связь с литературными поисками 1920-х гг., с творческими экспериментами футуристов, имажинистов, конструктивистов, «серапионовых братьев», обэриу-тов и др.
104
ВЕСТНИК Мордовского университета | 2011 | № 1
1. Большакова А. Ю. Современные теории жанра в англо-американском литературоведении / ( А. Ю. Большакова // Теория литературы : в 4 т. — М., 2003. — Т. III : Роды и жанры (основные проблемы в историческом освещении). — С. 99 — 130.
2. Дубин Б. Слово-письмо-литсратура. Очерки по социологии современной культуры /
Б. Дубин. — М. : НЛО, 2001. — С. 20 — 41.
3. Западное литературоведение XX века : энцикл. — М. : INTRADA, 2004. — 560 с.
4. Липовецкий М. Н. Метапроза / М. Н. Липовецкий [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://www.slovar.lib.ru/dictionary/metaproza.htm. — Загл. с экрана.
5. Липовецкий М. Русский постмодернизм (Очерки исторической поэтики) : монография /
М. Липовецкий. — Екатеринбург : Урал. гос. пед. ин-т, 1997. — 317 с.
6. Литературный энциклопедический словарь / ред. В. М. Кожевников, П. А. Николаев. — М. : Сов. энцикл., 1987. — 752 с.
7. Осовский О. Е. Бахтин, метапроза, советская литература / О. Е. Осовский // Диалог. Карнавал. Хронотоп. — 1993. — № 2 — 3. — С. 194 — 198.
8. Осовский О. Е. Непростая простота. Страна, читающая «масслит» или не читающая вовсе? /
О. Е. Осовский // Вопр. лит. — 2009. — № 3. — С. 46 — 69.
9. Поэтика : словарь актуал. терминов и понятий / [гл. науч. ред. Н. Д. Тамарченко]. — М. :
Изд-во Кулагиной ; INTRADA, 2008. — 358 с.
10. Gass W. Fiction and the Figures of Life / W. Gass. — N. Y. : Alfred A. Knopf, 1970. — 217 p.
11. Hutcheon L. Narcissistic Narrative : The Metafictional Paradox / L. Hutcheon. — N. Y ; L. : Methuen, 1984. — 226 p.
12. Hutcheon L. A Theory of Parody : The Teaching of Twentieth-Century Art Forms /
L. Hutcheon. — N. Y. ; L. : Methuen, 1985. — 312 p.
13. Hutcheon L. A Poetics of Postmodernism : History, Theory, Fiction / L. Hutcheon. — L. :
Routledge, 1988. — 289 p.
14. Hutcheon L. The Politics of Postmodernism / L. Hutcheon. — L. ; N. Y. : Routledge, 1989. — 277 p.
15. Shepherd D. Beyond metafiction : self-consciousness in Soviet literature / D. Shepherd. — Oxford : Clarendon press, 1992. — 260 p.
16. Waugh P. Metafiction : The Theory and Practice of Self-Conscious Fiction / P. Waugh. —
L. ; N. Y. : Routledge, 1984. — 219 p.
Поступила 17.11.09. I
