CC BY
197
УДК 32.019.5:321.64 ББК 66.3 (0,8)4
ФАШИЗМ КАК ОБЩЕСТВЕННЫЙ НЕДУГ
Галкин Александр Абрамович,
доктор исторических наук, профессор, академик РАЕН, главный научный сотрудник Института социологии РАН (г. Москва, Россия) galkin_a.a@mail.ru
Аннотация. Опираясь на опыт многолетних исследований, автор излагает гипотезу, которая, не отвергая прежние подходы, позволила бы более адекватно выявить глубинные основы фашистского феномена. Согласно этой гипотезе, фашизм представляет собой иррациональную, неадекватную реакцию разнородных массовых групп населения на острейшие кризисные процессы, разрушающие устоявшиеся экономические, социальные, политические и духовные структуры, свойственные обществам современного типа. Особенность этой реакции обусловлена в решающей степени тем, что она формируется, находясь в своеобразном растворе правоконсервативных ценностей. Следовательно, для того, чтобы объективно оценить причины зарождения, распространения и перспективы фашизма, как и родственных ему явлений, необходимо, с одной стороны, тщательно проследить динамику экономической и социально-политической ситуации в рассматриваемых сообществах, а с другой - уяснить происходящее с комплексом ценностей, совокупность которых принято определять как идеологию консерватизма.
Ключевые слова: фашизм, консерватизм, правый радикализм, идеология, кризис, массовое сознание, социальная напряженность, политический экстремизм.
A.A. Galkin,
Doctor of Historical Sciences
Professor and Principal Researcher, Institute of Sociology, Russian Academy of Sciences, Moscow, Russia
Abstract. The author presents a hypothesis, based on years of research, which, while not rejecting previous approaches, allows for a more thorough understanding of the deep foundations of the fascist phenomenon. According to this hypothesis, fascism is irrational, disproportionately a mass reaction in heterogeneous societies to acute crises and processes that destroy the established economic, social, political and intellectual structures inherent in complex modern societies. Largely, such reactions are characterised by right-wing conservative values. Consequently, in order to objectively assess the causes of the origins, distribution and prospects of fascism and its related phenomena, it is necessary, on the one hand, to carefully analyse the dynamics of the economic and sociopolitical situation in specific crisis societies and on the other to understand what is happening underneath the e complex values which emerge, the totality of which is usually reproduced as a conservative ideology.
Keywords: fascism, conservatism, right-wing radicalism, ideology, crisis, mass consciousness, social tensions, political extremism.
FASCISM AS SOCIAL ILL
11
В начале 20-х годов прошлого столетия на политической сцене заявило о себе новое крайне правое движение. Родилось оно в Италии, однако вскоре дало метастазы во многие страны, как Западной, так и Центральной и Восточной Европы, а затем и за пределы континента. Особенно прочно аналогичные ему по характеру силы укоренились в Германии.
Приход этих сил к власти знаменовал собой смену прежних режимов. Рудименты политического плюрализма и парламентаризма решительно подавлялись. Их место занимали жесткие автократи-ческо-бюрократические структуры. Доминирующей формой управления обществом становилось беспощадное подавление политического и иного инакомыслия. Господствующей идеологией провозглашался радикальный национализм, выведенный на уровень зоологического расизма.
Поскольку «пальма первенства» в этом деле принадлежала итальянским новым радикальным правым, наименовавшим свое движение фашизмом, этот термин стал все чаще применяться в отношении других аналогичных политических сил как родовое понятие, описывающее явление в целом. Это, естественно, не исключало признания и учета особенностей национальных вариантов рассматриваемого феномена. А они были очевидны и не сводились к различиям в самонаименовании партий и движений этого типа (немецкие фашисты называли себя национал-социалистами, испанские - фалангистами и т.д.). На программатике и тактике партий фашистского типа заметно сказывались и специфика исторического пути, пройденного той или иной страной, и особенности сложившейся в ней ситуации, и расстановка сил во властвующей элите, и ряд других обстоятельств. Тем не менее, наличие в этой совокупности определяющего общего начала проявлялось вполне очевидно.
Естественно, что анализ и оценка названного явления стали одной из первоочередных задач политической науки, истории и ряда других гуманитарных исследований. Не менее естественно и то, что в данной области дело не обошлось без острых, а то и ожесточенных споров.
1. Дискуссии о сути фашизма
Такие споры ведутся столько лет, сколько существует сам феномен. При этом, насколько можно судить, сложилось несколько наборов главных гипотез.
Одни из них рассматривают фашизм как социально-психологическое, политическое и идеологическое выражение интересов конкретных социальных групп. Почти все эти гипотезы размещаются в поле марксистской традиции.
Обычно, говоря о них, имеют в виду формулу, утвердившуюся с 30-х гг. в левом политическом спектре, и исходившую из того, что фашизм, как движение и режим, реализует интересы и устремления наиболее реакционных и агрессивных фракций монополистического капитала. Однако в рамках этой группы гипотез сложились и другие взгляды на фашизм. В 20-30 гг. среди левых в Западной Европе имели хождение представления, согласно которым фашизм следует рассматривать как выражение антикапиталистического бунта разоряющейся мелкой буржуазии (в одних случаях городской, в других -сельской). Были распространены также взгляды на фашизм как на своеобразную форму бонапартизма, существование которой обусловлено относительным равновесием сил антагонистических классов.
Гипотезы данной группы, как правило, опирались на события, происходившие в 20-40-е гг. в Германии, и более или менее адекватно описывали предпосылки, причины и формы становления и утверждения в ней так называемого национал-социалистического, гитлеровского движения. При применении к реальной ситуации в других странах большинство названных гипотез демонстрировали существенные изъяны.
Для гипотез второй группы отличительной чертой было и остается отрицание родового понятия фашизма и рассмотрение его частных форм как не связанных друг с другом и лишь внешне схожих явлений. На этих гипотезах зиждутся многие, вполне профессионально выполненные исследования отдельных фашистских режимов, а также партий и движений фашистского толка, не сумевших прийти к власти.
Уязвимость этих гипотез в том, что они, как правило, уходят от ответа на ряд существенных вопросов. Почему именно в 20-30-е гг. в Европе, а затем за ее пределами, сформировались, укрепились, а в ряде стран пришли к власти, праворадикалистские силы, не только прибегавшие к сходным формам борьбы против демократических процедур и институтов, к организации в этих целях массовых движений, но и отстаивавшие аналогичные ценностные системы? Чем было обусловлено взаимное притяжение этих сил, приведшее к их внешнеполитическому сплочению? Почему власти соответствующих стран проявляли в эти годы очевидную беспомощность в противостоянии данным силам? Как объяснить то, что, несмотря на тотальное поражение держав фашистской оси во второй мировой войне и последовавшую за этим глубокую дискредитацию фашизма как идеологии и практики, он не только дожил до XXI века, но и во многом сохранил свои потенции? А ведь без такого ответа невозможно ни
определить глубинные причины, вызвавшие фашизм к жизни, ни осмыслить опыт противостояния фашизму, накопленный в прошлом, а значит - определить меры, которые могут быть предприняты сейчас для предотвращения новой фашистской угрозы.
Видимо, при оценке фашизма необходим другой подход, который бы, не игнорируя ни социальные связи фашистских движений, ни различий между партиями и режимами праворадикалистского толка, относимыми обычно к фашистским, сумел бы вычленить и объективно оценить объединяющие их родовые черты и общественно-политические функции, и тем самым установить порождающие их причины.
Широко распространены также гипотезы, как бы растворяющие фашизм в более широком явлении - тоталитаризме. В основе этих гипотез лежит представление, согласно которому фашизм не располагает существенными чертами, которые бы принципиально отличали его от других тоталитарных партий, движений и режимов, не считающих себя фашистскими и даже решительно отвергающих фашизм. В качестве признаков, позволяющих отнести соответствующие движения и режимы к числу тоталитарных, обычно называют: стремление к установлению жесткой, иерархически структурированной власти, проповедь беспрекословного подчинения авторитету вождя, оправдание применения крайних форм принуждения для обеспечения в стране стабильности и порядка, введение однопартийной системы, ставка на абсолютный этатизм и идеологическую монополию.
Возникли эти гипотезы в либерально-демократических кругах западноевропейских стран в обстановке острого противостояния традиционных парламентских институтов, с одной стороны, и их радикальных противников, как справа, так и слева, с другой. При этом решалась не столько научная, сколько политико-идеологическая задача: выведя за скобки различия между правыми и левыми оппонентами, использовать тем самым накопившееся в обществе негативное отношение к экстремизму как таковому. Во имя этого игнорировались такие существенные различия, как принципиальная несовместимость ценностных систем и противоположность целевых установок, абсолютизировалось сходство политического инструментария, методов достижения цели. Между тем, хотя, как известно, методы нередко трансформируют цели, уподобление цели методам вряд ли может считаться приемлемым для научного подхода. И действительно, при практическом анализе фашистского феномена почти сразу же становится ясным, что чрезмерное расширение понятия тоталитаризм делает невозможным определе-
ние специфики явления и обстоятельств, которые обуславливают его возникновение, возвышение и падение.
Еще одна группа гипотез рассматривает фашизм как проявление исторически обусловленного болезненного состояния общественного сознания. У истоков этого подхода находился известный философ и литературный критик неортодоксальной марксистской ориентации Д. Лукач. Еще в начале 30-х гг., пытаясь осмыслить причины прихода фашистов к власти в Германии, он, не ограничиваясь анализом социально-экономической ситуации, высказал мысль, согласно которой фашизм может быть рассмотрен и как своего рода вспышка массового духовного заболевания, являющегося результатом длительного идеологического отравления под воздействием особой нравственной атмосферы.
Впоследствии некоторые из сторонников этого подхода придали ему столь самодовлеющее значение, что в значительной мере выхолостили его первоначально позитивное содержание. Поиски исторических корней болезни духа, в качестве проявления которого рассматривался фашизм, обернулись своеобразным социально-политическим дарвинизмом. В наиболее примитивной форме он реализовался в виде предположения, что народы и государства могут быть подразделены на две группы: обладающие, в одном случае, устойчивостью к фашистской инфекции, а в другом - ослабленным иммунитетом по отношению к ней. Поскольку речь тогда шла, прежде всего, о Германии и Италии, а писали об этом главным образом английские и американские авторы, в работах такого рода отчетливо ощущалось своеобразное расово окрашенное англосаксонское высокомерие.
Разумеется, историческая предрасположенность к авторитаристско-диктаторским формам правления, обусловленная ею повышенная податливость харизматическим воздействиям и сопутствующей ей популистской демагогии - реальное явление, отрицать которое было бы неправомерным. Однако причины такой предрасположенности, как и факторы, ей противостоящие, можно, при желании, найти в истории любой страны. Действительная же проблема состоит в том, почему при определенных обстоятельствах начинают работать те или иные механизмы и почему историческое прошлое действует либо в одном, либо в другом направлениях.
Весьма показательно в этом смысле коренное изменение доминировавшей некогда трактовки исторической предрасположенности Германии. Если в свое время, в годы нацистской диктатуры, анализируя прошлое этой страны, многие исследователи находили в нем все то, что вроде бы могло быть при-
чиной податливости ее населения фашизму, то теперь, позитивно оценивая демократический характер ее нынешних институтов, они в своем большинстве обращаются к тому же прошлому, но уже для доказательства противоположного вывода.
Очевидно, что возникновение, распространение и утверждение у власти фашизма оказалось возможным лишь в соответствующей социально-психологической, идейно-политической обстановке и что сила сопротивления ему во многом была связана с исторически обусловленными национальными традициями. Однако, практически работая с гипотезами, рассматривающими фашизм исключительно как клиническое явление, жестко детерминируемое историческим прошлым, можно получить не столько ответы, сколько новые вопросы.
2. Еще одна точка зрения
Опираясь на опыт многолетних исследований, автор в свое время предложил иную гипотезу, которая, не отвергая прежние подходы, позволила бы более адекватно выявить глубинные основы фашистского феномена. Элементы этой гипотезы при различных обстоятельствах использовались и ранее, однако, как представляется, не были сведены к единой, цельной системе.
Согласно этой гипотезе, фашизм представляет собой иррациональную, неадекватную реакцию разнородных массовых групп населения на острейшие кризисные процессы, разрушающие устоявшиеся экономические, социальные, политические и духовные структуры, свойственную, при определенных обстоятельствах, обществам современного типа. Особенность этой реакции обусловлена в решающей степени тем, что она формируется, находясь в своеобразном растворе правоконсервативных ценностей. Следовательно, для того, чтобы объективно оценить причины зарождения, распространения и перспективы фашизма, как и родственных ему явлений, необходимо, с одной стороны, тщательно проследить динамику экономической и социально-политической ситуации в рассматриваемых сообществах, а с другой - уяснить происходящее с комплексом ценностей, совокупность которых принято определять как идеологию консерватизма.
Для начала об этой идеологии.
Главная исходная, структурирующая ценность консерватизма -подход к человеческой личности как к несовершенному продукту творения, «сосуду греха», нуждающемуся, во имя собственного блага, в твердой, руководящей руке. На эту ценность как на стержень нанизываются все остальные установки, свойственные консерватизму. Так, из отношения к человеческой личности вытекает преимущественно
негативная оценка разума, неприятие абсолютизации его возможностей, его «гордыни», заводящей в тупик человеческое сообщество.
Консерватизму свойственно также отрицание принципа равенства в любых его формах. Эта позиция обосновывается не только тем, что люди различны по своим биологическим и психологическим характеристикам, но и тем, что несовершенство и греховность человеческой натуры делает необходимым вычленение (или целенаправленное формирование) группы людей, способной подняться над обыденностью, приблизиться, если не к совершенству, то к более высокому состоянию, а, следовательно, призванной взять на себя бремя руководства обычными людьми.
Несовершенство человеческой натуры обуславливает, согласно консервативным взглядам, необходимость строго пирамидального построения общественных структур. Оно, в свою очередь, предполагает потребность в лидерах, наделенных особыми полномочиями (в одних случаях - идущими от потусторонней силы, в других - от способности выразить потребности общества), а также в системе управленческих, идеологических религиозных и иных институтов, контролирующих простых граждан. Отсюда и такие производные установки консерватизма, как ориентация на беспрекословное следование сложившимся в прошлом нормам, правилам поведения и запретам, подчеркивание роли государства, рассматриваемого, прежде всего, как аппарат насилия над обществом, особое значение, придаваемое исполнительности, дисциплине, порядку.
С этим связана и своеобразная трактовка консерваторами понятия свободы. В отличие от тех, кто рассматривает ее как естественное право любого индивида, консерваторы считают свободу достоянием немногих избранных, «аристократии духа».
Правда, не все посылы консерватизма можно напрямую вывести из главной, структурообразующей установки. Для его современной трактовки характерно, например, рассмотрение нации как основного фактора человеческой истории, обладающего набором определенных качеств, неизменного, хотя и подверженного жизненным циклам. Но эта ценность - не типично консервативна. Ранним консерваторам было свойственно негативное отношение к формированию национальных государств. Они ориентировались на сохранение или возрождение наднациональных империй, именуя свою позицию универсализмом. А нация, как ценность, - в своей основе детище Просвещения. В XVIII веке борьба между консерватизмом и сторонниками прогресса проходила как раз на площадке универсум - нация. Однако в XX веке, особенно в его конце, консерва-
тизм заменил свой прежний подход к национальным ценностям на позитивный и вписал его в свою систему предпочтений.
Будучи специфической системой ценностей, идеологией и «общественным проектом», консерватизм, естественно, не мог оставаться монолитным. Ведь монолитной не является ни одна доминирующая идеология. При всей общности исходных ценностей внутри каждой из них существуют большие расхождения.
Обычно различают три основных течения в консерватизме. Во-первых, традиционалистский консерватизм. В нем превалирует главным образом ориентация на сохранение утвердившихся порядков, на историческую преемственность, воспринимаемую как воспроизводство устоявшихся образцов, стремление максимально подавить ту тенденцию, которая связана с получением новой информации и приспособлением к ней. Во-вторых, реформистский консерватизм. Он выступает в различных формах, прежде всего в обновленческой и консервативно-либеральной (неоконсерватизм). Для них характерно стремление сочетать ориентацию на традиции и преемственность с умеренным приспособлением к переменам, происходящим в обществе. И, наконец, в-третьих, революционаристский консерватизм. В его основе лежит неприятие того общества, которое сложилось к XX (а, тем более, XXI веке), стремление разрушить это общество во имя первичных, исконных ценностей. Одной из форм революционаристского консерватизма является крайне правый радикализм.
Остановимся на нем подробнее.
На протяжении большей части XIX века традиционный консерватизм, накопивший к тому времени солидный теоретический и практический багаж, выступал в качестве одного из идейных и политических столпов, как в Европе, так и за ее пределами. Однако затем он стал все заметнее отступать на обочину духовной и общественной жизни.
Решающую роль в этом сыграли два обстоятельства.
Во-первых, в обстановке быстрых и все нарастающих технологических и общественных перемен он не проявил гибкости, необходимой для того, чтобы осмыслить и переварить происходящее. Многие из его основополагающих установок (крайние формы отторжения назревших перемен, аристократизм и ориентация на сословную организацию общества) стали выглядеть анахронизмом на фоне быстро обновлявшегося мира. Отстаиваемые им позиции стали однозначно восприниматься обществом как защита интересов некогда доминировавшего, но терявшего свои позиции феодального дворянства и препятствие на пути набирающей влияние буржуазии.
Кризис консерватизма, с которым он вступил в XX век, привел к зарождению в его рядах радикального крыла, взявшего на вооружение консервативный революционизм. Постепенно в этом направлении начал сдвигаться и консерватизм в целом.
Одним из проявлений этого стала постепенная радикальная трансформация ряда видных консервативных теоретиков: одного из создателей теории правящих элит итальянского философа Г. Моска, первооткрывателя «железного закона олигархии» жившего и работавшего в Италии политолога Р. Михельса и ряда других.
Особенно рельефно этот процесс прослеживается на примере Германии. Наиболее заметными среди консервативных теоретиков, перешедших на праворадикальные позиции, были известный немецкий правовед К. Шмитт и философ О. Шпенглер. К явлениям этого ряда можно отнести и выдвижение на передний план группы политических публицистов, назвавших себя «младоконсерваторами».
В многочисленных работах Шмитта, опубликованных в 20-е гг. XX в., стали четко прослеживаться две основные, взаимосвязанные мысли. Во-первых, он считал необходимым существование не просто сильного, но всевластного государства, влияние которого должно быть всепроницающим, и распространено на экономику, образование, культуру, религию и все остальные сферы общественной жизни. Такое государство, писал он, не должно допускать деятельности внутри страны антигосударственных сил, раскалывающих его и мешающих ему осуществлять свои функции. «Оно не намерено давать в руки своих собственных врагов и разрушителей новые средства власти, разрешать им подрывать свои позиции с помощью ссылок на такие понятия, как либерализм, правовое государство и тому подобное» [1].
Во-вторых, в интересах повышения эффективности всевластного государства всячески подчеркивалась необходимость максимального ослабления влияния индивидов и общественных структур на государственные институты. Всемогущество государства не должны ограничивать никакие «формальные или моральные табу». В этой связи Шмитт обращал особое внимание на прогрессирующее слияние государства и общества. Они, подчеркивалось в его работах, «начинают пронизывать друг друга: все вопросы, прежде бывшие государственными, становятся общественными, и, наоборот, все дела, прежде бывшие «лишь» общественными, становятся государственными». Тем самым, области, прежде нейтральные: религия, культура, образование, хозяйство, перестают быть таковыми - в смысле негосударственными и неполитическими.
Государство, сумевшее преодолеть «нейтрализацию», Шмитт именовал «тотальным». В нем-то и олицетворяется «тождество государства и общества, не безучастное ни к какой предметной области, потенциально захватывающее всякую предметную область» [2].
Подобная постановка вопроса делала Шмитта решительным противником любого идейного и политического плюрализма. По его мнению, плюралистическая теория целиком застревает в индивидуализме, между тем как для функционирования общества как политического феномена достаточно его разделения на друзей и врагов [3].
О. Шпенглер, воспринимаемый первоначально главным образом как автор популярного философс-ко-публицистического трактата «Закат Европы», эволюционировав к консервативному революционизму, превратился в одного из ярых сторонников жесткой иерархической государственной вертикали, покоящейся на строжайшей дисциплине и предполагающей беспрекословное подчинение лицам, стоящим на более высокой иерархической ступени [4]. Цель, которую он при этом преследовал, состояла, по его собственным словам, в том, чтобы направить явно назревавшую революцию в русло «неискаженных консервативно-прусских государственных традиций», поженив пруссачество с социалистическими идеями. Отсюда и пущенное им в ход понятие: консервативный, прусский социализм.
Крайне экстремистское выражение нашли у Шпенглера консервативные представления о природе человека. Главным в ней он видел способность уничтожать себе подобных. «Человеку как типу, -утверждал он, - придает высший ранг то обстоятельство, что он - хищное животное», ибо «хищное животное - высшая форма подвижной жизни» [5].
Свойственный консерватизму элитаризм синтезировался у Шпенглера с расистскими и цезаристскими мотивами. «Существуют народы, сильная раса которых сохранила свойства хищного зверя, народы господ-добытчиков, ведущих борьбу против себе подобных, народы, предоставляющие другим возможность вести борьбу с природой, чтобы затем ограбить и подчинить их» [6]. Это, по мнению Шпенглера, вполне естественно, как естественно и то, что к числу народов, сохранивших свойства хищного зверя, относятся в первую очередь немцы.
Один из наиболее активных «младоконсервато-ров» немецкий публицист А. Мёллер ван ден Брук, в отличие от Шпенглера, видел консолидирующую общество силу не в социализме, а в национализме. Он одним из первых сформулировал концепцию «консервативной революции», которая должна была материализовать активное стремление граждан к
переменам, направив их в русло консервативной системы ценностей. Важнейшая задача «консервативной революции» состояла, по его мнению, в том, чтобы положить конец демократии - этому детищу «либеральных хамелеонов».
Парламентская система, согласно его взглядам, должна быть заменена сословной, существующие политические партии разогнаны. Их место должны занять новые массовые движения, способные объединить общество и быть одновременно и национальной и социальной силой [7].
Впоследствии арсенал идей, обоснованных К. Шмиттом, О. Шпенглером, «младоконсерватора-ми» и их единомышленниками, был заимствован Гитлером и его партией и составил ядро их идеологических построений. Многие из консервативных деятелей Германии и Италии примкнули к фашистам (национал-социалистам) или оказали им поддержку. Симпатии к правым радикалам фашистского типа стали проявлять консервативные идеологи и политики во многих других странах, в том числе в тех, которые вскоре стали жертвами фашистской агрессии - в Великобритании и Франции.
Изложенное выше дает все основания констатировать, что фашизм с самого начала сложился как специфическая форма правоконсервативного рево-люционаризма, пытающегося, не считаясь с издержками, насильственно снять реальные противоречия, существующие в обществе, разрушив все то, что воспринимается им как препятствие сохранению и возрождению фундаменталистски трактуемых извечных основ бытия.
Но почему он оказался в те годы столь востребованным влиятельной частью властвующей элиты и нашел поддержку заметной части обществ ряда стран? Чтобы ответить на этот вопрос, вернемся к описанию ситуации, складывавшейся в мире в начале XX века.
Наступление нового столетия сопровождалось первыми проявлениями близившегося системного кризиса социально-экономических структур и государственности. Первоначально грядущие потрясения дали о себе знать вне пределов наиболее развитого региона. В 1905-1907 годах революция серьезно потрясла основы все еще не избавившейся от рудиментов феодального строя Российской империи. В начале второго десятилетия вспыхнула продолжавшаяся более полутора десятилетий революция в пребывавшем на положении полуколонии Китае. В середине этого же десятилетия восстала Мексика.
Масло в разгоравшийся огонь подлила начавшаяся в 1914 году Первая мировая война, втянувшая в свою орбиту не только крупнейшие европейские
державы, но и многие страны и территории за пределами континента. Понесенные в ходе ее людские и материальные потери существенно ослабили не только побежденных, но и победителей. Экономика стран-участниц беспрецедентного по своим масштабам кровавого побоища пришла в упадок. Его последствием стали повсеместные инфляция, обнищание и безработица.
По континенту пронеслась новая волна революций. Начало вновь положила Россия. В феврале 1917 года в ней пришел конец монархической форме правления. В дальнейшем в результате углубления революционного процесса потеряло власть созданное в феврале буржуазное временное правительство. Провозглашение в стране власти Советов привело к затяжной гражданской войне.
В конце 1918 года революция перекинулась на территорию Германии, положив конец кайзеровскому режиму. Германский рейх (империя) стал Веймарской республикой. Почти одновременно революционные события потрясли Австро-Венгерскую империю, положив тем самым конец ее многовековому существованию. Под ударами революционных событий рухнула и Османская империя, на развалинах которой была провозглашена Турецкая республика. Территориальный передел, инициированный победителями, и появление на развалинах империй около десятка новых государств создали болезненный набор взаимных претензий, дополнительно отравлявших атмосферу на европейском континенте. Одновременно все четче выступали признаки близившегося кризиса колониальной системы - детища завершившегося незадолго до этого раздела мира.
Определяющей чертой внутренней ситуации в большинстве стран Европы стала социальная и политическая напряженность. Во многих из них заметно усилился сдвиг общественного сознания влево. Соответственно сложились и получили значительную общественную поддержку политические партии, занимающие позиции левее уже привычной социал-демократии.
На первых порах все это воспринималось правящими кругами главных европейских держав сравнительно спокойно. Но тут грянул небывалый по своей глубине и масштабам мировой экономический кризис 1929-33 годов. Его последствия были поистине катастрофичны. Их непосредственными жертвами стали десятки миллионов граждан. На повестку дня всерьез встал вопрос об адекватности требованиям жизни утвердившихся социально-политических порядков.
Правящие верхи, запаниковав, начали поиски новой политической силы, способной на самые жесткие меры по поддержанию или восстановлению
«порядка». Наиболее подходящими для этой цели они сочли близких по духу правых радикалов (в данном случае фашистов). Немалую роль в этом выборе сыграло и то, что значительная часть граждан в странах, по которым наиболее болезненно ударил кризис, преимущественно консервативно настроенных и, следовательно, чуждых левых взглядов, стало склоняться в сторону фашистов, всерьез поверив, что предложенная ими программа действий поможет возвратить прежние, воспринимаемые нормальными условия жизни.
Согласие с изложенным выше влечет за собой принятие нескольких существенных положений.
Положение первое. Искать фашизм в далеком прошлом, как это делают некоторые исследователи, бессмысленно. Фашизм - это феномен XX и, в какой-то степени, XXI веков. Он обусловлен их проблемами. Если не будет найдено позитивное решение этих проблем, то от фашистской угрозы в тех или иных формах не избавиться и будущим поколениям.
Положение второе. Фашизм как идеология, движение и режим является непосредственным детищем острых кризисов, сотрясающих общество. Чем глубже и всеобъемлюще кризис, тем питательней почва для фашизма.
Положение третье. Фашизм отличается от обычных, традиционных диктатур тем, что черпает свои силы в массовом движении протеста. Отсюда огромная роль фашистских организационных структур, способных направить недовольство граждан, обусловленное кризисным развитием, в желательном для себя направлении.
3. Только ли прошлое?
Какое отношение имеет изложенное выше к нынешним временам? Следует ли относиться всерьез к существующим праворадикалистским организациям? Есть ли перспективы у современного фашизма?
Распространенная ошибка при оценке текущей ситуации и, тем более, при попытке прогнозировать ее развитие, порождается предположением о возможности буквального воспроизводства событий и феноменов исторического прошлого. В действительности, такое воспроизводство не происходит, хотя некоторые черты событийного ряда как бы навязывают далеко идущие аналогии.
Это крайне важно иметь в виду и при осмыслении особенностей последышей фашизма первой половины XX века. Взгляд не только политического публициста, но и серьезного исследователя, занимающегося этой проблемой, непроизвольно ищет знакомые приметы. При этом мимо внимания про-
скальзывает самое существенное: новые формы общественной опасности.
В послевоенные годы с данным обстоятельством столкнулась, в частности, Западная Европа. В возродившемся там праворадикалистском движении вскоре выделились два основных направления. Первое - традиционалистское - цеплявшееся за преемственность с прежними фашистскими движениями, за их авторитеты и внешнюю атрибутику. Второе -обновленческое - не делавшее особого акцента на связь с прошлым и уделявшее основное внимание новым проблемам, с которыми столкнулось общество.
Первоначально первостепенное внимание привлекали к себе фашисты-традиционалисты. Именно их активность вызывала наиболее острую реакцию отторжения. Однако вскоре пришлось менять ориентиры. Выяснилось, что действительная опасность таится вовсе не там, где ее на первых порах искали. Фашисты-традиционалисты оказались загнанными в политическое гетто и вот уже много лет пребывают в маргинальном состоянии. Фашисты-обновленцы же превратились - по крайней мере, в ряде стран -в пусть не доминирующую, но все же заметную политическую силу.
Нечто подобное наблюдалось и в России.
Многие годы было принято считать, что наша страна обладает устойчивым иммунитетом к фашизму. Для этого утверждения было немало оснований. Последняя крупномасштабная Отечественная война, которую вел Советский Союз, а, следовательно, Россия, была, прежде всего, войной с фашистской Германией. Именно фашистский (нацистский) режим напал на СССР, придал войне особо разрушительные, варварские формы, осуществлял, в духе своих идейных установок, массовое уничтожение населения на оккупированных территориях. Неисчислимые потери, понесенные в схватке с немецким фашизмом, породили в российском обществе сильную отторгающую реакцию на все то, что было (или могло быть) связано с фашизмом, в том числе - на само слово и связанную с ним символику.
Вместе с тем, иммунитет (как биологический, так и социально-психологический) не бывает абсолютным. Всегда существуют элементы системы, в которых иммунитет либо ослаблен, либо отсутствует вовсе. Разрушающе действует на иммунитет и фактор времени, особенно если, по той или иной причине, возникают дополнительные обстоятельства, работающие против иммунитета.
Уже в последней трети прошлого века иммунитет по отношению к фашизму в нашей стране стал ослабевать, хотя все еще продолжал служить серьезной преградой на пути фашистского вала. Первые
признаки такого ослабления можно было заметить уже в конце 70-х гг., когда в обстановке начавшегося идейного разложения тогдашнего советского общества на его периферии появились праворадикальные группы с явными фашизоидными или откровенно фашистскими установками.
По происхождению и некоторым содержательным характеристикам эти группы могли быть условно подразделены на три типа.
Первый - спонтанно возникшие фрондирующие молодежные тусовки, в которых обращение к праворадикалистским идеям и символике имело по преимуществу игровой характер. Участие в них было формой эпатажа власть предержащих, выражением неудовлетворенности порядками и официальной идеологией. Представления их участников о фашизме было поверхностным, заимствованным по-преиму-ществу из телесериала "Семнадцать мгновений весны" с его романтизацией верхов "третьего рейха".
В дальнейшем активность этих групп спала. Однако посеянные ими семена дали всходы. Некоторые из их участников вошли в праворадикальные, фашизоидные организации, возникшие впоследствии.
Второй тип сложился во второй половине 80-х гг. в рамках неформального движения протеста. Неприятие режима и его идеологии толкало некоторых его участников к шовинистическому негативизму. В ходе последующей дифференциации одна их часть эволюционировала в традиционалистско-монархи-ческом направлении, другая - к крайним формам правого экстремизма.
Третий тип был создан выходцами из националистического крыла ВЛКСМ. Фашизоидные симпатии составляющего его функционеров были известны общественности с 70-х гг. благодаря ряду скандальных выходок, оставшихся, правда, без серьезных последствий. Влияние этой группы в праворадикалистском движении определялось в значительной мере наличием у нее значительных материальных средств и связей с силовыми структурами.
Все три группы в большей или меньшей степени нуждались в идентификации и прежде всего - в сколько-нибудь связной идеологии. Между тем ни у одной из них не было ни соответствующих заготовок, ни интеллектуального потенциала. Поэтому на первых порах все они в большей или меньшей степени стали базироваться на доступной им немецкой фашистской литературе. Одновременно начался поиск почвеннических традиций.
В рамках этого поиска в поле зрения оказались два политических и идеологических течения.
Первое - фашистские организации, возникшие в 30-е гг. в зарубежной эмигрантской среде. Однако
использование их наследия было затруднено полной дискредитацией этих организаций в виду общеизвестных связей с официальными японскими и германскими правящими кругами в довоенный период и безоговорочной поддержки агрессоров в годы второй мировой войны.
Второе - черносотенное движение, игравшее заметную роль в дореволюционной России в первое десятилетие XX века. В конечном счете, именно на его наследие и была сделана главная ставка.
Трудности с использованием этого наследия были связаны с тем, что само черносотенное движение по своей сути не было ни фашистским, ни про-тофашистским. Оно представляло собой традицио-налистско-консервативную, во многом чисто эмоциональную реакцию части городского и сельского населения на экономические, социальные и политические потрясения начала века. Поэтому из черносотенного багажа российскими протофашистами были извлечены лишь отдельные элементы и прежде всего ненависть к "умничающим" интеллигентам и евреям, нередко уподобляемым друг другу.
Аналогичные процессы наблюдались на российской почве в 90-ые годы. На протяжении всего десятилетия в стране то и дело возникали и исчезали объединения и организации, которые с той или иной степенью допущения можно было бы отнести к числу протофашистских. Заметное место в их ряду одно время занимали консервативно-черносотенный Национально-патриотический фронт "Память", возглавляемый Д. Васильевым и отколовшееся затем от него "Русское национальное единство" (РНЕ), более известное публике как команда А. Баркашева.
К началу нового века праворадикалистское про-тофашистское крыло сложилось в рамках заметного в то время протестного молодежного движения «скинхедов». Некоторые из входивших в него групп проявляли заметную активность. Вместе с тем, несмотря на все усилия, их влияние оставалось маргинальным. Об этом свидетельствовали и результаты выборов, как на местном, так и на общегосударственном уровнях, и многочисленные социологические опросы. Все это создавало впечатление, что в сложившихся новых условиях праворадикалистские силы в фашистском или аналогичном ему обличии не могут рассчитывать на приобретение в стране существенного политического веса.
Но с тех пор, как известно, утекло немало воды.
Если подходить к проблеме формально, то ситуация в России в этом смысле ныне не хуже, чем в некоторых западноевропейских странах, где не только существуют, но пользуются значительным влиянием и представлены в парламентах праворадикальные политические движения. Такая точка зрения не
только возможна, но встречается в специальной литературе. Ее уязвимость - в игнорировании способности фашистских движений быстро набирать влияние, оказавшись в благоприятных условиях.
В странах Западной Европы, в том числе в тех, где действуют влиятельные праворадикалистские движения (например, во Франции и Италии), такие условия пока окончательно не сложились. Отсюда сравнительно четкие пределы влияния этих движений. В России, напротив, налицо совокупность обстоятельств, которые в свое время подводили другие страны к порогу фашистского переворота и, при определенных предпосылках, обеспечивали его успех.
Первое из этих обстоятельств - длительные экономические неурядицы. Обусловленное ими недовольство массовых групп населения, как это обычно бывает, стимулируется прогрессирующей ломкой сложившихся социальных структур. Подрывая устои образа жизни, она препятствует адаптации населения к условиям существования и психологически маргинализирует его. Возникает своеобразный вакуум, который не обязательно заполняется фашистским содержанием, но при соответствующих обстоятельствах может всосать его.
Второе обстоятельство связано с кризисом существующей политической системы. Утвердившаяся в начале 90-х гг. под лозунгами демократии, она была воспринята как таковая подавляющим большинством граждан. Поэтому ее неудачи и провалы били не только по отдельным лицам, партиям и институтам, но прежде всего по демократии, как форме управления обществом.
В результате политические силы, определявшие развитие России после событий августа 1991 г., в значительной степени потеряли кредит доверия. У влиятельной части общества сложилось представление, что основанная на демократических процедурах парламентская система неэффективна и не в состоянии справиться со стоящими перед страной сложными проблемами.
Неудовлетворенность функционированием институтов политической власти, стремление внести коррективы в действующую политическую систему, конечно, не аналогичны готовности общества к ее замене авторитарно-тоталитарными властными структурами. И все же очевидная потеря веры в демократию, как принцип управления общественными делами, явно взрыхлила почву, на которой обычно появляются фашистские побеги.
Третье обстоятельство - укоренение в общественном сознании значительных групп русского населения чувства ущемленного национального достоинства. Причины этого - сохранившееся острое
негативное восприятие распада прежней государственности, массовая, неконтролируемая трудовая иммиграция в Россию из бывших советских среднеазиатских республик, участившиеся эксцессы поведения осевших в традиционно русских регионах выходцев из северокавказских республик, высокомерное третирование российских интересов зарубежными странами, в том числе недавними союзниками и партнерами России. Само это чувство не обязательно несет на себе исключительно негативный заряд. И, тем не менее, как свидетельствует исторический опыт, именно на нем обычно паразитируют фашизоидные и фашистские силы.
Этот же опыт позволяет найти еще один ответ на вопрос, почему при кризисных обстоятельствах дезориентированное население проявляет большую или меньшую открытость к рецептуре, предлагаемой правыми радикалами. Массовое сознание по своей сути не приспособлено к восприятию сложной и противоречивой совокупности обстоятельств, вызывающих кризисное развитие общества, всего переплетения причинно-следственных связей. В обстановке углубляющегося кризиса, особенно если он связан с заметным ухудшением условий существования, наиболее типичным для этого сознания становится чувство нетерпения, стремление немедленно получить желаемые результаты или, по меньшей мере, обещание таких результатов.
Особенно сильно такое чувство проявляется в условиях, когда из-за несостоятельности власти кредит доверия к ней близок к исчерпанию. Появляется особая восприимчивость к примитивным объяснениям хода событий, к предельно простым ориентирам движения вперед, к понятным любому способам решения проблем. Упрощая, можно сказать, что на высоком уровне кризисного развития общественное сознание как бы жаждет быть обманутым и поэтому охотно открывается любому, достаточно ловкому авантюристу. Конечно, он вовсе не обязательно будет фашистом. Однако широкое поле для действий открывается и для фашистов.
Было бы неверным отождествлять разочарование значительной части населения в режиме с общественным отторжением демократии. Тем не менее не вызывает сомнения, что пошатнувшаяся вера в ее моральные основы, в эффективность демократических институтов стимулировала интерес к возможностям альтернативных, в том числе фашизоидных форм правления.
Оценивая масштабы этого интереса, важно избегать преувеличений. Несмотря на ослабление антифашистского иммунитета, о чем уже говорилось выше, в российском обществе действуют факторы, противостоящие антидемократическим тенденци-
ям - тем более проявляемым в агрессивной тоталитарно-фашистской форме. Среди них наиболее значимы:
- Еще не стершаяся коллективная память о фашистском нашествии и его последствиях.
- Нежелание наиболее интеллектуальной и политически активной части граждан жертвовать ставшими привычными демократическими правами.
- Неравномерность и неоднозначность экономического, социального и политического развития регионов России, препятствующие формированию монолитной системы институтов, способных обеспечить жесткий и эффективный контроль над обществом в целом.
- Гетерогенность правящей элиты, препятствующая ее сплочению вокруг одной личности с цельной, объединяющей программой действий.
И все же у части населения России возникли ценностные приоритеты, на которых обычно - и не без успеха - спекулируют правые радикалы.
Во-первых, стремление к безопасности, понимаемой как готовность и способность власти справиться с криминальной волной, обеспечить гражданам защиту от своеволия чиновничества, положить конец межнациональным конфликтам.
Во-вторых, ориентация на законность, трактуемую как стабильный порядок, при котором обеспечены преемственность и нерушимость юридических актов, гарантированы права собственности, поставлены пределы коррупции, поразившей управленческие структуры.
В-третьих, ставка на державность, отражающая чувство оскорбленного национального (государственного) достоинства и предполагающая проведение политического курса, способного положить конец попыткам попрания интересов России на международной арене.
В-четвертых, традиционализм, ориентированный на свои социокультурные особенности и исторически сложившийся образ жизни.
Очевидно, что прямая увязка этих ценностей с негативным отношением к демократии, и тем более с правым радикализмом, как формой организации общественной жизни, по меньшей мере, поверхностна. Вполне возможна демократическая власть, которая отвечала бы названным ценностям и реализовала их позитивное содержание. Мировой политический опыт неоднократно доказывал это. Но если власть неспособна обеспечить гражданам нормальные условия жизни, навести в стране должный порядок, стремление к эффективному управлению обретает антидемократическую окраску. Возникает сильная тяга к «твердой руке», готовой и способной решить накопившиеся проблемы.
Набор ценностных понятий, о которых шла речь выше, будучи пропущенным сквозь призму консервативных предпочтений, перестает корреспондировать с такими принципами демократического правопорядка, как политический и идейный плюрализм, представительная система правления, ответственность избранников перед своими избирателями, исполнительной власти - перед парламентом и т.п.
Смогут ли мелкие праворадикалистские группы, усеявшие политическое поле России, использовать открывшиеся перед ними шансы? Скорее всего, нет! Подавляющему большинству из них не удалось накопить необходимого потенциала, чтобы прорвать кольцо изоляции, в котором они оказались. Их негативная роль - в ином. Они как бы приручают общество, придавая своей активности флер обыденности. Праворадикалистская деятельность внешне вписывается в систему устоявшихся процедур. И противодействие ей становится вопросом допустимых границ правопорядка. Совокупность правора-
дикалистских взглядов перестает восприниматься чем-то неприемлемым, облачаясь в мантию легитимности. Соответственно расчищается поле для маневра фашизоидных и фашистских движений с менее традиционалистским, более обновленческим фасадом.
Примечания:
1. Schmitt, C. Positionen und Begriffe im Kampf mit Weimar - Genf - Versailles 1923-1939. - Hamburg, 1940. - S. 186.
2. Шмитт, К. Понятие политического // Вопросы социологии. - 1992. - № 1. - С. 38, 39, 40.
3. Филиппов, А. Карл Шмитт. Расцвет и катастрофа // Шмитт, К. Политическая теология. - М., 2000. -С. 259-314.
4. Spengler, О. Politische Schriften. - München, 19933.
5. Spengler, O. Der Mensch und die Technik. - München, 1931. - S. 17.
6. Ibid. - S. 54.
7. Moeller van den Bruck, A. Das dritte Reich. - Berlin, 1923.
21
