CC BY
54
мерческого маркетинга для достижения социального эффекта, который заключается в определенной пользе, выгоде, создаваемой для общества в целом либо для отдельных групп населения.
1. Пунин Е.И. Маркетинг, менеджмент, ценообразование на предприятиях. М., 1993. С. 7.
2. Маркетинг / под ред. Э.А. Уткина. М., 1999. С. 5.
3. Новаторов В.Е. Маркетинг в социальнокультурной сфере. Омск, 2000.
4. Сурдас Л.С., Юрасова М.В. Маркетинговые исследования в социальной сфере. М., 2004. С. 76.
5. Третъяк О.А. // Российский экономический журнал. 2001. № 2. С. 59-67.
6. Gainer B. // Service Industries Journal. 2000. № 2. С. 147.
7. Rentschler R. // Journal of Arts Management, Law & Society. 1998. № 1.
8. Голубков Е.П. // Маркетинг в России и за рубежом. 2000. № 1.
9. Андреев С.Н. Маркетинг некоммерческих субъектов. М., 2002.
10. Сурдас Л. С., Юрасова М.В. Маркетинговые исследования в социальной сфере. М., 2004. С. 93.
11. Абанкина Т.В. Социальный маркетинг: подходы и стратегии. - 60 параллель. 2003. № 1(8).
12. Теория организации и основы менеджмента (в социальной сфере) / под ред. В.А. Абчука. СПб., 2001.
Поступила в редакцию 9.03.2007 г.
ФАКТОР РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ И ЛЕГИТИМАЦИИ РЕГИОНАЛЬНЫХ ЭЛИТ
Е.В. Реутов
Reutov E.V. The factor of regional identity and legitimation of regional elites. Phenomenon of regional identity owing to the break of historical tradition became to form over again in post-soviet Russia in 1990s. Regional self-identification served as compensation in conditions of national identity crisis. At the beginning of 1990s the factor of regional identity is actively used by regional elites in purposes of their own legitimation. In particular the most important practice of legitimation is forming of regional mythology, which, in its turn, contributes to the strengthening of regional identity.
Процесс регионализации России, интенсифицировавшийся в 1990-е гг., вызвал относительно новое явление в социокультурной и политической жизни российского общества -региональную идентичность, то есть наличие в массовом сознании компонента соотнесения своего места в территориально-политическом пространстве преимущественно с региональным локусом. В той или иной мере формирование региональной идентичности стало элементом определенной архаизации социальной жизни, связанной с переносом акцентов самоидентификации на примордиальные структуры, такие как этнос и территориальная общность. По мнению Э. Смита, территориальная или региональная идентичность, наряду с гендерной, относится к числу фундаментальных в структуре идентификационной матрицы человека [1].
Феномен региона как административнотерриториальной единицы в советской действительности был нивелирован в пользу регионализма более высокого уровня - в рамках территориально-производственных комплексов и экономических районов, представлявших собой взаимосвязанные производственными отношениями части страны. Так, неопределенность смысловой нагрузки категории «регион» характеризуется отсылкой в «Советском энциклопедическом словаре»: Регион - см. район [2]. Формированию региональной идентичности в современном смысле в СССР препятствовали и интенсивные миграционные процессы, диктовавшиеся необходимостью трудовой мобильности. Разрывы в исторической преемственности, столь характерные как для советского общества, так и для российской традиции в целом, нивелировали понимание региона как «исто-
рически сложившегося территориального сообщества людей в составе большого общества, макроячейки его социокультурного пространства» [3].
С начала 1990-х гг. региональная идентичность во многом выполняла компенсаторную функцию в условиях кризиса общенациональной идентичности, когда «население субъектов РФ оказалось в ситуации, сопоставимой - несмотря на кажущуюся абсурдность такой аналогии - с той, в которой пребывали древние племена в эпоху формирования у них мифологии» [4]. Причем, стихийное формирование региональных общностей зачастую опережало институциональное строительство. Соответственно этому, реальные проявления регионального сознания часто вступали в противоречие с официальной версией российского федерализма. Тем не менее, эффект федерализации и приобретения областями и краями бывшей РСФСР статуса субъектов федерации из институциональных факторов имел приоритетное значение для становления феномена регионализма (в особенности, в «русских» регионах): «в отсутствие четких культурных границ между русскими ареалами политико-историческая или политико-административная идентификация становится естественным заменителем культурно-провинциальной» [5].
Из факторов неинституциональных наибольшее значение имел лавинообразный процесс утраты центральной государственной властью социальной функции и ее тотальная неэффективность [6].
Первыми проявлениями региональной идентичности стало формирование политического самосознания в этнических республиках, которые в 1990-1991 гг. провозгласили суверенитет. В результате представители титульного этноса стали считать первичной и определяющей свою принадлежность именно к республике, а уже потом к России. Усиление автономистских тенденций в республиках стимулировало похожий, хотя и более слабый, процесс в краях и областях России [5].
Таким образом, формирование региональной идентичности в политическом пространстве России было неравномерным. В этнических республиках, где уже существовал опыт хотя и декоративной, но все же государственности, в рамках автономных республик, обладавших своими конституциями,
инициаторами региональной идентификации стали республиканские элиты. В областях и краях России в формировании региональной идентичности компонент стихийности был значительно более весомым. В ряде областей России значимым фактором формирования региональной идентичности стал сдвиг государственной границы к пределам региона [5]. Затем начальные проявления спонтанной региональной идентичности сразу стали культивироваться региональными элитами в целях «раздувания» объема своих символических ресурсов. Большинство региональных руководителей до первого регионального избирательного цикла 1995-1996 гг. были обязаны своим статусом и своей легитимностью исключительно Б.Н. Ельцину, назначившему их своими Указами на должности глав региональных администраций. И для них становление новой - региональной идентичности стало значимым способом легитимации как в глазах региональных сообществ, так и перед федеральным Центром. С начала 1990-х гг. те или иные аспекты региональной идентичности становятся компонентом леги-тимационных практик региональных элит.
Формирование региональной идентичности (или региональных идентичностей) стало основанием для становления в 1990-е гг. более или менее развитых региональных политических мифологий [4, 6, 7], смысл которых во многом состоял в легитимации региональной власти. Так, к одной из важнейших функций региональных мифологий относилась четкая демаркация места региона в ряду других и, в ряде случаев, демонстрация его функциональной уникальности (мифологема «Святого Белогорья» или «Белгородчины -центра славянского единства») [8]. Либо, как в случае с сибирскими и дальневосточными регионами, противопоставление региона алчному Центру, жирующему за счет региональных ресурсов [6, с. 110]. В свою очередь, региональный миф сам стал мощным фактором формирования региональной идентичности - ««несущей конструкции», задающей параметры различения «своего» и «чужого»» [9].
Источником стихийной мифологизации были как кризис роста и неполноценности, ощущаемый населением региона, и стремление обосновать и обозначить свое место среди других, так и потребность защитить свое особое положение «лучших» - самых бога-
тых, самых сплоченных, самых древних ит. д. Целенаправленное создание системы мифологем, а фактически - региональной идеологии было инициировано региональными элитами - политическими, экономическими и интеллектуальными. Именно они, прежде всего, были заинтересованы в увеличении символического капитала региона. В особенности данный процесс был значим для «неэтнических» субъектов РФ. Таким образом заполнялся вакуум самоидентификации, особенно сильный как раз в «русских» регионах, так как национальные республики к тому времени уже накопили определенный опыт культурной и этнической самобытности [4, с. 110].
К началу 2000-х гг. степень региональной самоидентификации россиян, точнее, жителей российских регионов уже имела достаточно высокий уровень. В 2002 г., по данным общенационального опроса, респонденты с общероссийской и региональной самоидентификацией распределялись приблизительно поровну. Жителем своей области, края, республики ощущали себя 38,5 %, россиянином - 40,6 % респондентов. Остальные идентифицировали себя с иными формами территориальных общностей. Из них 12,3 % высказывались в пользу самоидентификации с крупным регионом - Сибирью, Дальним Востоком ит. д. В ряде случаев региональная идентичность имела высокую степень корреляции с идентичностью этнической. Так, в Башкортостане среди башкир и татар, в отличие от русских, доминировала именно региональная самоидентификация. Преимущественно в регионах России в пользу региональной самоидентификации высказывались жители региональных столиц [10], что в целом вытекало из характерных особенностей российского социального и политического пространства - гипертрофированной роли центров [11].
В современных условиях, когда процесс во многом стихийной регионализации России сменился целенаправленной централизацией (или рецентрализацией) [12], феномен региональной идентичности используется как аргумент региональных элит уже не в активном торге с Центром, но в апелляции к нему с целью хотя бы частичного сохранения федеративного принципа во взаимоотношениях «Центр - регионы». Тем более что ре-
гиональная идентичность самих региональных элит все в большей степени подвергается эрозии вследствие изменения принципа ротации глав регионов. Из 21 губернатора, кандидатуры которых были утверждены Президентом РФ в 2005-2006 гг. 5 (не считая Р. Абрамовича, идущего на второй срок, но изначльно также никак не связанного с Чукоткой) не принадлежали к региональной элите [13].
По данным исследования «Эффективность региональной и местной власти», проведенного автором весной 2005 г., население Белгородской области отнюдь не категорично настроено по отношению к тому, что губернатор должен обязательно по своему происхождению представлять свой регион. Лишь 19,8 % респондентов высказались за обязательность такого соответствия и 41,5 % - за его желательность. В то же время, данные опроса позволили выявить определенный дефицит региональной идентичности -
76,7 % высказали необходимость существования идеи, объединяющей население области и действия областной власти, однако большая часть в качестве такой идеи указала отнюдь не символические ценности - прежде всего, благосостояние всего населения (67,6 %) и экономический рост (48,7 %). Историческое прошлое края как основу солидарности выбрали 17,8 %. Доминирование материальных ценностей в целом обусловлено значительным количеством проблем в социально-экономической ситуации региона. Тем не менее (данные исследования «Взаимодействие власти и населения в регионе», январь-февраль 2006 г.), значительная часть респондентов (45,3 %) убеждена в том, что положение в области лучше, нежели в других регионах. В обратном убеждены 11,8 %. Следствием доминирования материальных ценностей, в том числе и в политическом сознании населения, является низкая функциональная значимость продвижения интересов региона на федеральном уровне в представлениях людей о задачах властной элиты (14,3 % против 73,0 % - забота о достойном уровне жизни населения и 37,7 % -забота о здоровье населения).
Препятствием для формирования региональной идентичности, помимо прерывности исторической традиции, является устойчиво сформировавшееся в общественном мнении
представление о низкой степени репрезентации региональной властью интересов населения региона. В том, что власть представляет интересы всего населения, убеждены 10,5 %, еще 3,2 % - в том, что она представляет интересы «простых людей». Тогда как позиции «чиновников, бюрократии» выбрали
43,7 % опрошенных, «промышленников, банкиров, предпринимателей» - 36,7 %. В целом, разнородность социально-политического пространства России определяет и разную степень формирования региональной идентичности в отдельных субъектах федерации. Помимо специфического статуса региона, преемственности исторических традиций и активности элит имеет значение также высокая степень дифференциации социального самочувствия населения. Так, в Тюменской области 70 % жителей удовлетворены положением дел, а в Ивановской - только 10 % [14].
Несмотря на отчетливую тенденцию к рецентрализации социально-политического пространства, на снижение уровня гетерогенности регионов России и снижение автономности региональных политических полей [14], доминирование региональной идентичности над общероссийской рядом исследователей рассматривается как важнейшая предпосылка развития регионального автономиз-ма в России [15]. По результатам социологических замеров, и в 2005 г. от 30 % до 50 % населения в разных регионах в той или иной степени ощущают себя скорее жителем своей территории, нежели россиянином. Фактически главным фактором преобладания региональной идентичности в ущерб общероссийской являются либо территориальная обособленность, особый статус, либо национально-культурная автономия [15]. Также существенным фактором, способствующим региональному автономизму, становится относительно новое явление для российского регионального пространства (хотя и имеющее аналогии в социально-территориальном пространстве СССР) - корпоративная идентичность - отождествление индивидами своих интересов и ценностей с интересами крупных корпораций, доминирующих на отдельных территориях («Газпром», «Норникель», «АЛРОСА» и др.) [15].
Однако в условиях централизационного тренда развития политического пространства и сосредоточенности политических и эконо-
мических ресурсов главным образом в федеральном центре эксплуатация феномена региональной идентичности из всеобъемлющей политической практики во взаимодействии «Центр - регионы», по крайней мере, пока, трансформировалась в отдельный элемент тактического противостояния региональных политических элит и «внешних» акторов, претендующих на долю региональных ресурсов.
Так, столкновение в Белгородской области в 2005 г. экономических интересов двух ФПГ - ЗАО «Интеко» и ООО «Метал-групп», последовавшая за этим конфронтация «Интеко» с региональной властью, занявшей сторону металлургической корпорации, инициировали формирование в регионе нового центра информационного и отчасти политического влияния. В ходе избирательной кампании по выборам в областную Думу в октябре 2005 г. руководство ЗАО «Интеко» вступило в альянс с ЛДПР и мобилизовало медийный ресурс в виде центральных телеканалов - ТВЦ и НТВ и некоторых центральных изданий, в том числе газеты «Московский комсомолец» и ее регионального выпуска. За этим последовала информационная война, в результате которой губернатору удалось провести избирательную кампанию под лозунгами «Отстояли в сорок пятом -защитим в две тысячи пятом!» и «Не сдались фашистам - не сдадимся «Интеко»!». Подобный же сценарий был разыгран в ходе предвыборной кампании по выборам губернатора в 1999 г., когда Е.С. Савченко противостоял
В.В. Жириновскому. При этом реальный конкурент действующего губенатора бывший председатель областного Совета, аудитор Счетной палаты РФ М.П. Бесхмельни-цын, поддержанный Г. А. Зюгановым, и вновь, как и в 1995 г., выдвинувший свою кандидатуру, был задвинут на третий план. Избирательная кампания получила необходимый накал, инкумбент - яркого конкурента, электорат - ощущение своей причастности и чувство уважения к своему здравому смыслу, который диктовал, что проверенный «свой» всегда предпочтительнее непредсказуемого «чужого».
В целом, в 2000-е гг. региональные лидеры в отличие от прошедшего десятилетия уже не используют в процессе коммуникации с региональным сообществом «антимос-ковскую» риторику. Осторожные высказы-
вания в данном контексте пока еще позволяют себе депутаты законодательных собраний и главы местного самоуправления, когда сетуют на сложности в разрешении местных проблем в силу недостаточности собственных ресурсов и ограниченности в своих действиях федеральными законами. Более выгодной политической практикой самопозициони-рования для региональных элит 2000-х гг. стало снискание поддержки Центра в политической, экономической или культурной экспансии на соседние территории либо в процессе ликвидации «субъектов-матрешек», как в случае с созданием Пермского, Красноярского, Камчатского краев и Иркутской области, либо в создании единого символического пространства, как в случае с очередной инициативой Э. Росселя по приданию Екатеринбургу статуса центра Евразии. Последняя инициатива, в отличие от попытки провозглашения в начале 1990-х гг. Уральской республики, получила поддержку Центра, хотя и на условиях активной поддержки губернатором «Единой России» [16].
Переструктурирование политического пространства России, активно осуществляющееся, начиная с введения в 2000 г. федеральных округов и назначения в них полномочных представителей Президента РФ, дает основание ряду исследователей делать выводы о формировании предпосылок для новых региональных сообществ и, следовательно, для новой региональной идентичности [17].
Подводя итог, следует отметить, что 1990-е гг. стали периодом закрепления в общественном (и политическом) сознании нового уровня идентичности - регионального. В ряде субъектов Российской Федерации региональная идентичность активно культивировалась региональными элитами как значимый фактор легитимации своего статуса. Тренд рецентрализации российского политического пространства, начавшийся на рубеже 1990-2000-х гг., несколько снизил интенсивность процесса формирования региональной идентичности и создал предпосылки для ее трансформации в иные формы. Однако фактически региональная идентичность стала константой регионального политического пространства. И при любом изменении кон-
фигурации взаимодействия центральной и региональной власти ресурс региональной идентичности будет актуализироваться.
1. Smith A.D. National Identity. Penguin Books, 1991.
2. Советский энциклопедический словарь. М., 1982. С.1107.
3. Лапин Н.И. // Социологические исследования. 2006. № 8. С. 25.
4. Малякин И. // Pro et contra. 2000. Т. 5. № 1.
5. Туровский Р. Региональная идентичность в
современной России. Режим доступа: //
http ://www. carnegie. ru/ru/pubs/books/volume/ 56404.htm. Загл. с экрана.
6. Бляхер Л.Е. // ПОЛИС. 2004. № 5. С. 28-39.
7. Реутов Е.В. // Культурно-цивилизационные особенности развития современного российского общества: сб. материалов регион. науч. конф. Белгород, 2005. С. 353-364.
8. Реутов Е.В. // Современные технологии в социальном управлении: сб. науч. тр. Вып. 3. Белгород, 2005. С. 110-115.
9. Бляхер Л.Е. // Политическая наука: Идентичность как фактор политики и предмет политической науки: сб. науч. тр. М., 2005. С. 114.
10. Режим доступа: http://www.fesmos.ru/Pubikat/ 21_Identity2004/ identity_2.html. Загл. с экрана.
11. Петров Н. // Pro et contra. 2000. Т. 5. № 1.
С. 9-10.
12. Гельман В.Я. // ПОЛИС. 2006. № 2. С. 90-109.
13. Режим доступа: http://www.regionalistica.ru/ reviews/appointments.php. Загл. с экрана.
14. Региональные политические поля России: сравнительный анализ. Режим доступа: // http://www.politeia.ru/seminar.php72006-01-26. Загл. с экрана.
15. Задорин И. Доклад на общественных слушаниях по теме «Модели регионального авто-номизма: итоги года укрепления вертикали власти» 26 января 2006 г. Режим доступа: // http://www.kreml.org/opinions/109726404?mode= print&user_session=07882f086b77d356fc41b8a 496f836d6. Загл. с экрана.
16. Терлецкий В. // Независимая газета. 2006. 14 июля.
17. Ноженко М.В., Яргомская Н.Б. // Политическая наука: Идентичность как фактор политики и предмет политической науки: сб. науч. тр. М., 2005. С. 119-141.
Поступила в редакцию 20.10.200б г.
