CC BY
50
ТОЧКА ЗРЕНИЯ
УДК 82-31
А.А. Алексеев, г. Шадринск
Ф.М. Достоевский как православно ориентированный духовный реалист: философия «нового слова»
Статья характеризует неповторимые черты, отличавшие Ф.М. Достоевского от его современников, и - прежде всего - ориентацию на соединение реализма с Православием. Такая позиция вела его к столкновению с западнически ориентированной русской интеллигенцией. Он отстаивал идею особой мировой миссии России, которая должна призвать народы мира к жизни по заповеди братской любви, данной Иисусом Христом. Эта же идея легла и в основу его творчества последних 16-ти лет его жизни.
Художественная идеология Ф.М. Достоевского, Православие, русская интеллигенция, духовный реализм.
A. A. Alexeev, Shadrinsk
F. M. Dostoevsky as an Orthodoxy oriented spiritual realist: A philosophy of
the "new word"
The article describes the unique features that distinguishes Dostoevsky from his contemporaries, and above all the orientation to the connection of realism with Orthodoxy. This position led him to clash with the West's oriented Russian intelligentsia. He defended the idea of a special world mission of Russia, which should encourage the peoples of the world to live according to the commandment of brotherly love, given by Jesus Christ. The same idea underlies in the basis of his works at the last 16years of his life.
Keywords: The artistic ideology of F. M. Dostoevsky, Russian Orthodoxy, Russian intelligentsia, the spiritual realism.
В 27 лет Ф.М. Достоевский, амбициозный молодой писатель, социалист, заговорщик, твердо веривший в необыкновенное будущее своё собственное и своего отечества, вдруг оказался среди осужденных, выслушивавших смертный приговор. «Жить оставалось считанные минуты, а «кругом народ, крик, шум, десять тысяч лиц, десять тысяч глаз, - всё это надо перенести ...» [4, с. 23]. И он ощутил тогда, что умереть за социализм он не может, а вот за Христа. Позднее он писал: «Я социалист, но переменил идеал с эшафота. Великая идея Христа, выше нет. Встретимся с Европой на Христе» [1, Т.26, с. 18]. Смягчение смертного приговора даровало ему жизнь и шанс иначе распорядиться ею.
Подытожив всё пережитое в момент этой смертельной кульминации, Достоевский взял курс на соединение художественного реализма с Православием. Своему религиозному идеалу, состоявшему в том, что русский не может не быть православным, писатель принес в жертву очень многое - прежде всего репутацию «своего» для русской интеллигенции. Наша интеллигенция всегда была одним из самых прозападных слоев Российской империи, наиболее склонных к материализму, социальному бунту и атеизму. Признанные ее лидеры считали наличие религиозной веры
признаком слабой просвещенности, а православие и вообще почиталось ими религией для самых тёмных и отсталых слоев населения. То, что Достоевский открыто признавал себя православным, приводило к постоянным обвинениям в его адрес, что он, во-первых, мракобес и обскурант, а во-вторых, учитывая его эпилепсию, он всего лишь психически больной человек и его удел не писать романы и учить других жить, а лечиться у психиатра. Последние утверждения особенно усилились после опубликования «Бесов», раскрывающих тайные пружины русской революции. Поскольку писатель сам был в юности приговорен к смертной казни за революционную деятельность, заменённую затем каторгой и службой в армии, то хорошо знал, что писал. Правда колола глаза. П.Н. Ткачев, и не только он (например, Н.Г. Чернышевский), поспешили объявить Достоевского больным. В ответ Достоевский вопрошал в своем «Дневнике писателя за 1873 год»: «[...] почему наш [...] либерал так часто враг народа русского? Почему в Европе называющие себя демократами всегда стоят за народ, по крайней мере, на него опираются, а наш демократ зачастую аристократ и в конце концов всегда почти служит в руку всему тому, что подавляет народную силу, и кончает господчиной (т.е. новой формой крепостного права - А.А.). О, я ведь не утверждаю, что они враги народа сознательно, но в бессознательности-то и трагедия» [1; Т.26, с. 153].
Споря с либералом проф. Градовским, в очередной раз повторявшим все основные догмы русского западничества, Достоевский отвечал ему: «Эту [народную - А.А.] правду и эти идеалы народные вы находите прямо недостаточными для развития общественных идеалов России» [1; Т.26, с. 153]. «<...> науки и ремёсла действительно не должны нас миновать, и уходить нам от них действительно некуда, да и незачем. Согласен также, что неоткуда и получить их, кроме как из западноевропейских источников, за что хвала Европе и благодарность наша ей вечная» [1; Т.26, с. 150].
Но, что касается просвещения, которое Градовский считал исключительной прерогативой Запада, писатель резко возражал ему: «Я утверждаю, что наш народ просветился уже давно, приняв в свою суть Христа и учение Его. Мне скажут, он учения Христова не знает, и проповедей ему не говорят <...> - всё знает, всё то, что именно нужно знать, хотя и не выдержит экзамена из катехизиса. Научился же в храмах, где веками слышал молитвы и гимны, которые лучше проповедей. Повторял и сам пел эти молитвы ещё в лесах своих, в Батыево нашествие ещё, может быть, пел: «Господи сил, с нами буди!» - и тогда-то, может быть, и заучил этот гимн, потому что, кроме Христа, у него тогда ничего не оставалось, а в нем, в этом гимне, уже в одном, вся правда Христова. <...> Главная же школа христианства, которую прошел он,- это века бесчисленных и бесконечных страданий, им вынесенных в свою историю, когда он, оставленный всеми, попранный всеми, работающий на всех и на вся, оставался лишь с одним Христом-утешителем <...> если наш народ просвещён уже давно, приняв в свою суть Христа и Его учение, то вместе с Ним, с Христом, уж конечно, принял и истинное просвещение» [1; Т.26, с. 151].
Для Достоевского, в соответствии с православной традицией, суть просвещения заключалась не в формальной сумме умственных знаний из разных областей современной науки, которую в той или иной степени усваивает сегодня человеческий мозг. Просвещение - это качество, присущее человеку, способному правильно различать добро и зло, духовный свет и духовную тьму, знания нужные и полезные и знания вредные или необязательные. На это способен тот, кто познал сердцем высшую Истину. «Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет
иметь свет жизни» [Ин. 8, 12],- говорит в Евангелии Христос. Человек, которому открыта Истина (заповедь Божественной любви, воплощением которой является сам Господь Иисус Христос) и который принял сердцем эту Истину как высшее благо и высшую красоту - уже просвещён. Тогда как тот, кто знает только пусть даже и огромную массу сведений о материальных явлениях этого ограниченного земного мира, продолжает ходить во тьме, постоянно спотыкаясь в самом главном, - как надо поступать в жизни. Именно Христос - «Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир» [Ин. 1, 9].
Здесь Достоевский продолжал аргументацию Н.В. Гоголя, который в «Выбранных местах из переписки с друзьями» горячо отстаивал ту же идею. Оба они утверждали, что, хотя в хозяйственном отношении Россия и уступает Европе, но нравственные её основы, заключающиеся в народных идеалах, намного превосходят всё то, что можно найти на Западе. Гоголя за это утверждение публично распинали либералы его времени во главе с В.Г. Белинским, Достоевского - либералы и народники 1860 - 1880-х годов.
Русское «освободительное» движение всегда было больно снобизмом и смердяковщиной. Парадокс состоял в том, что, как и все русские классики, Достоевский сам был интеллигентом и писал, в первую очередь, для интеллигенции. В результате, ему постоянно приходилось пробивать китайскую стену, воздвигнутую русскими либеральными и радикальными общественными деятелями, присвоившими себе монополию на просвещение страны. Во второй половине 1860-х годов писатель говорит о себе: «Я расплевался со всей русской литературой!». Действительно, он поссорился или полностью размежевался со всеми основными популярными на тот момент русскими писателями, не решавшимися, в отличие от него, на столь смелые и независимые суждения, идущие вразрез с основной модой времени на усиление материалистических, социалистических и атеистических тенденций. В прижизненной критике писатель редко встречался с пониманием, первые глубокие статьи о нем появились только после его кончины, зато среди читающей публики был популярен. Русские читатели девятнадцатого столетия оказались глубже, отзывчивее и благороднее своих вождей. И сегодня, несмотря на огромное количество ложных истолкований, а то и открытых искажений смысла его творчества, Достоевский - самый переводимый и самый читаемый в мире русский и российский писатель! И сегодня сердце читателя - куда более благодатная и отзывчивая почва для сеемых писателем зерен истины, чем отточенная, как бритва, железная логика интеллектуалов.
Впрочем, для писателя это не было неожиданностью. В Евангелии от Луки Господь говорит: «Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо! Ибо так поступали с лжепророками отцы их» [Лк., 6, 26]. (Другими словами, у того, кто говорит истинную правду, всегда есть враги. Врагов нет только у лжепророка, у того, кто льстиво угождает своей славе и людям, а не Богу.) И дальше продолжает: «Но вам, слушающим, говорю: любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас. [...] И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними.» [Лк. 6; 27 - 28, 31]. Поэтому, несмотря на то, что лидеры русской интеллигенции отвергали идеалы Достоевского, и - нередко - в резкой и оскорбительной форме, он тем не менее продолжал обращаться к ней со своим призывом к покаянию в гордыне и предательстве христианских и национальных идеалов и интересов, с призывом к христианской любви и смирению перед идеалами русского народа. Не отвечая ненавистью на ненависть своих противников, он
демонстрировал христианское поведение. Это было тем более непросто, что сам он был натурой страстной, в том числе, и в отстаивании правды.
Пытаясь разобраться в народных идеалах, Достоевский постарался сформулировать то, что составляет самое характерное в них. «Высшая и самая резкая характеристическая черта нашего народа,- пишет он,- это чувство справедливости и жажда её. Стоит только снять наружную, наносную кору и посмотреть на самое зерно повнимательнее, поближе, без предрассудков, и иной увидит в народе такие вещи, о которых и не предугадывал. Не многому могут научить народ мудрецы наши. Даже утвердительно скажу, напротив, сами они еще должны у него поучиться» [1; Т. 4; с 39. Выделено мной.- А.А.]. В феврале 1876 года Достоевский написал ещё определеннее: «Судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно вздыхает. А ведь не все же и в народе - мерзавцы, есть прямо святые, да ещё какие; сами светят и всем нам путь освещают!» [1; Т. 22; с. 43. Выделено мной.- А.А.]. Достоевский считал, что интеллигенция должна склониться перед представлениями народа о добре и зле, о высшей цели существования человека, склониться перед Евангельской правдой Божией, поскольку это и есть идеалы простого русского человека. И раз уж интеллигенция стремится к истине, то Господь Иисус Христос и есть та высшая, исчерпывающая Истина («Я есмь путь и истина и жизнь» [Ин. 14, 6]. То есть интеллигенция должна совпасть с народом в аксиологии (системе ценностей), а православная аксиология подразумевает прежде всего совпадение в любви к Богу и к ближнему своему («Бог есть любовь» [1 Ин. 4, 8]. Как считал писатель, это приведёт к тому, что ров между европеизированной интеллигенцией России и традиционно православным русским народом окажется завален, между ними возникнет взаимопонимание, революция станет невозможной, и интеллигенция приступит к своей главной исторической миссии. Миссия эта состояла в переводе на язык современной публицистики и культуры главных христианских духовно-нравственных ценностей, сохранившихся в неискаженном виде только в Православии и потому способных отвести как Россию, так и Европу, от той погибельной пропасти, к которой она устремилась.
Единство же образованного слоя России с народом, как видел писатель, было «возможно только на основе единства веры и признании власти царя связующей основою» [2, Ч.3, с. 558]. Православный царь имел для писателя особенное значение: «Царь для народа <...> всенародная, всеединящая сила, которую сам народ восхотел, которую вырастил в сердцах своих, которую возлюбил, за которую претерпел, потому что от неё только одной ждал исхода своего из Египта [т. е. из «рабства» - А.А.]. Для народа Царь есть воплощение его самого, всей его идеи, надежд и верований его» [1, Т.27, с. 21]. У царя совершенно особая функция в России, и Россия без царя невозможна. Достоевский наверняка согласился бы с афоризмом, что Царь - глава России, а она - тело, и без него она - всего лишь труп.
Причина кризиса Европы для писателя - утрата ею верного понимания Христова учения и, как следствие, верного понимания жизни. Русская интеллигенция должна была, спася Россию от революции, спасти и Европу. У Ф.М. Достоевского в Пушкинской речи есть слова: «<...> будущие грядущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе,
всечеловечной и всесоединяющей, вместить в неё с братскою любовию всех наших братьев, а, в конце концов, может быть, изречь окончательное слово великой общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову Евангельскому закону!» [1; Т. 26, с. 148].
Судя по всему, слово это должно было преобразить не только Запад, но и Восток, иначе всеобщая гармония была бы невозможна. Достоевский явно считал, что Россия, должна была бы духовно «принять в себя», как Запад, так и Восток, как бы на время раствориться в них, полностью понять их, увидеть, в чем состоят их правота и неправота, и как бы стать ими, при этом оставаясь и собой, православной цивилизацией. И пройдя все пути развития, она смогла бы найти разрешение мировых кровавых проблем и несправедливостей в свете Христовой любви, и обратиться ко всем народам со словом проповеди покаяния в неправоте, в национальном и ином эгоизме и с предложением своей помощи в установлении нового миропорядка, основанного на братской любви. Идея эта пришла к Достоевскому через славянофилов, а к ним, в свою очередь, из русских монастырей, через поучения русских старцев.
Восток для Достоевского, при всем европоцентризме его формулировок, соответствовавших духу времени, был нисколько не менее важен, чем Запад. Девятилетнее пребывание на востоке России в период каторги и ссылки и дружба и общение с Чоканом Валихановым, представителем казахской знати и чингисидом, а также с другими представителями исламского русского Востока, не прошли даром. Перед смертью он писал: «Россия не в одной только Европе, но и в Азии; русский не только европеец, но и азиат. Мало того: в Азии [,] может [,] ещё больше наших надежд, чем в Европе. Мало того, в грядущих судьбах наших[,] может быть[,] Азия и есть наш главный исход! <.> В Европе мы были приживальщики и рабы, а в Азии мы явимся господами. В Европе мы были татарами, а в Азии мы европейцы. Миссия, миссия наша цивилизаторская в Азии подкупит наш дух и увлечет нас туда, только бы началось движение. <...> Где в Азии поселится «Урус» [русский - А.А.], там сейчас становится земля русскою. Создалась бы Россия новая, которая и старую бы возродила и воскресила со временем и ей же пути её разъяснила» [1, Т.27, с. 33, 36, 38]. Достоевский видел, что соприкосновение с европейской культурой лишает русских духовно-исторической памяти и ощущения своей особой миссии. Он надеялся, что новый поворот к Востоку может отрезвить их, вывести из состояния исторического беспамятства и опьянения западной цивилизацией, и - более того - вдохновить на великие деяния, соответствующие истинной миссии России.
В самом деле, если посмотреть на историю России, то мы увидим, что в первой половине второго тысячелетия после Рождества Христова она была тесно связана со степными народами: печенегами, половцами (кипчаками), а затем и с монголо-татарами. Несмотря на сложные, часто конфликтные, взаимоотношения, тем не менее, русские князья в конце концов роднились и с теми, и с другими, и с третьими. Это не привело к унификации разных народов в один, но способствовало тому, что русские на Востоке не чувствуют себя чужаками, многие черты русской культуры исторически восходят к восточным корням. Точно так же и Европа в определенные периоды развития русской цивилизации сильно влияла на неё. Особенно сильное влияние европейской культуры наблюдается в последние три века, начиная с правления Петра I. Когда-то «Московия» была одним из улусов Золотой Орды, а вот в 1870-х годах Императрица Всероссийская Екатерина II объявила Россию европейской страной. За свою историю русские успели
неоднократно почувствовать себя и азиатами, и европейцами, а, в результате, успели полюбить как Восток, так и Запад. В этом смысле русские самой своей историей, самим Провидением, подготовлены для особой миссии по отношению к Западу и Востоку. Пока что это выразилось в том, что в ХШ-м веке Киевская Русь непроизвольно закрыла Европу от орд наследников Чингиз-хана, спася её для дальнейшего развития, а в Х1Х-м и в ХХ-м столетиях - заслонила Восток от войск Наполеона Бонапарта и Гитлера, попутно сохранив, кроме себя самой, и восточные цивилизиции.
В ХХ-м веке идея Ф.М. Достоевского об особой миссии России получила свое продолжение и развитие. Один из самых ярких представителей Русского зарубежного Православия ХХ-го века отец Серафим (Роуз) писал: «В Новом Завете, в Книге Откровения Иоанна Богослова подробно описываются события перед концом мира: «И когда Он снял седьмую печать, сделалась безмолвие на небе, как бы на полчаса» (Откр. 8, 1). Некоторые объясняют это место Священного Писания, как короткий период мира, предшествующий последним событиям мировой истории, а именно краткий период восстановления России, когда всемирное слово о покаянии начнется с России - и это и есть то «последнее и окончательное слово», которое, согласно Достоевскому, Россия принесет миру. <...> Отец Димитрий Дудко и другие не раз говорили, что невозможно, чтобы кровь бесчисленных русских мучеников напрасно лилась; она, несомненно, станет семенем последнего и яркого расцвета истинного христианства. <...> Но всё будущее зависит от нас: если мы возродимся к истинной православной жизни, тогда Святая Русь будет восстановлена; если нет, то тогда Господь может изъять Свои обещания» [22, с. 157158].
Кстати, романы самого Достоевского, самого издаваемого за рубежом русского писателя, безусловно, выполняли и продолжают выполнять эту миссию как в России, так и в странах, находящихся за ее пределами. Он не просто великий русский романист, он ещё и великий христианский миссионер. Его романы настраивают своих читателей на покаяние. Принцип «Каждый во всём и за всех виноват» настолько пронизывает их, что они заставляют человека непроизвольно вспоминать своё прошлое и настоящее, задавая себе вопрос: «А я сам не совершил ли того же греха?» Многие из советских интеллигентов, зачитывавшихся Достоевским, признавались, что через, казалось бы, значительное время (десятилетия!), они приходили к христианству. Ф.М. Достоевский стал одним из самых первых мировых проповедников того «нового слова», о котором он говорил.
ЛИТЕРАТУРА
1. Достоевский, Ф.М. Полное собрание сочинений : в 30 т. / Ф.М. Достоевский. - Л. : Наука, 1972 - 1990.
2. Дунаев, М.М. Достоевский / М.М. Дунаев // Дунаев, М.М. Православие и русская литература : в 6 ч. -М. : Христианская литература, 1997. - Ч. 3.- С. 284-571.
3. Серафим, (Роуз), Иеромонах. Будущее России и конец мира / Иеромонах Серафим Роуз // Благодатный дом. Календарь на 2015 год. - СПб. : Диалог, 2014. - С. 157-158.
4. Селезнёв, Ю.И. Достоевский / Ю.И. Селезнёв // Достоевский / сост. М.В. Кузнецова. - М. : Новатор, 1997. - С. 11-488.
