CC BY
62
О.М. Ушакова
Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ И Т.С. ЭЛИОТ: ФОРМЫ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ И ПАРАДОКСЫ ИНТЕРПРЕТАЦИИ
Аннотация
В статье рассматриваются способы освоения наследия Достоевского в поэзии, критике, переписке, издательской деятельности Т.С. Элиота. Устанавливается, что восприятие Элиотом творчества русского писателя соответствует основным общеевропейским тенденциям рецепции Достоевского.
Ключевые слова: модернизм, английская литература, стереотипы, мифологемы, рецепция, типологические параллели, Россия и Европа, ориентальное сознание, европейская идея.
Ushakova O.M. F.M. Dostoevsky and T.S. Eliot: The ways of representation and paradoxes of interpretation
Summary. One of the goals of the paper is to examine the ways of Eliot's reception of Dostoevsky in his poetry, criticism, letters, and editorial activities in «The Criterion». It is stated that Eliot's response to Dostoevsky corresponded to the main trends of Dostoevsky's reputation in Europe.
Пути освоения творчества Ф.М. Достоевского Т.С. Элиотом, с одной стороны, органично вписываются в общую парадигму «культа Достоевского» в Великобритании 1910-1920-х годов, с другой - имеют свои хронологические, концептуальные, личностные и художественные измерения. Сквозь призму творчества Достоевского Элиот размышляет о собственной жизни (письма, поэзия), современной истории и политике (редакторская деятельность в журнале «Крайтерион», эссеистика), литературе (литературная критика). В поэзии («Любовная песнь Дж. Альфреда Пруф-рока», «Бесплодная земля», «Четыре квартета» и др.) Элиот
философски осваивает и художественно преломляет темы, мотивы, образы, мифологемы и идеологемы, «закрепленные» за Достоевским в культурном сознании Европы.
О значении творчества Достоевского для Элиота, о типологических схождениях и параллелях между ними писали в своих работах такие американские и британские исследователи, как Дж.С. Поуп, Г. Смит, Дж.М. Хайд, Т. Пачмасс, Д. Эйрз, Н. Хагроув и др.1 Одним из первых исследователей, обратившихся к этой теме, был американский литературовед Джон Поуп (John Pope). В его статье «Пруфрок и Раскольников», опубликованной в журнале «Эмерикэн Литриче» («American Literature», 1945-1946 гг.), представлен сравнительный анализ «Любовной песни Дж. Альфреда Пруфрока» (1911, опубл. в 1915) и «Преступления и наказания» в переводе Констанс Гарнетт (1914). Поуп выделяет темы, мотивы, образы, которые генетически могли быть связаны с романом Достоевского: темы Гамлета и Лазаря, урбанистический колорит, лейтмотив сомнений, терзающие Пруфрока («И конечно, будет время // Подумать: «Я посмею? Разве я посмею?»2) и т.п. Поуп считает, что роман «Преступление и наказание» определил траекторию развития всего творчества Элиота на многие годы: «Из темы и символов "Пруфрока", первого из зрелых стихотворений Элиота, ясно прочерчивается путь, ведущий к всестороннему рассмотрению проблемы духовного бесплодия в "Бесплодной земле", и далее через "Бесплодную землю", в которой тема регенерации начинает заявлять о себе уже более позитивно, к последнему из "Четырех квартетов". Это, по меньшей мере, любопытно, и я думаю, это свидетельствует о том, что именно это начало уже содержало в себе ростки подобного финала, таким образом, "Преступление и наказание" предвосхитило весь путь духовного развития»3.
Впервые с творчеством Достоевского Элиот познакомился во время пребывания в Париже, в свой «annus mirabilis» 1910-11 гг. Увлечение Достоевским ему передал его парижский приятель, наставник и начинающий писатель Ален-Фурнье. В 1910 г. Элиот впервые читает «Преступление и наказание», «Идиота» и «Братьев Карамазовых» в переводе на французский язык. В том же году он посмотрел драматическую постановку Ж. Копо и Ж. Круэ по роману «Братья Карамазовы» в Театре искусств (Théâtre des Arts)4.
О знакомстве с творчеством русского писателя он сообщает в 1946 г. в послании Поупу, автору статьи «Пруфрок и Раскольников». В своем письме от 8 марта, являющемся откликом на статью Поупа, Элиот вспоминает о том глубоком впечатлении, которое на него произвело чтение романов Достоевского: «Стихотворение "Пруфрок" было задумано где-то в 1910-м. Мне кажется, что когда я приехал в Париж осенью того года, я уже написал несколько фрагментов, которые впоследствии вошли в основной текст, но сейчас, по прошествии времени, я уже не могу вспомнить - какие <...>. Во время моего пребывания в Париже Достоевский был объектом пристального внимания в литературной среде, и меня познакомил с этим писателем мой друг и наставник Ален-Фурнье. В течение той зимы с его подачи я прочел "Преступление и наказание", "Идиота" и "Братьев Карамазовых" во французском переводе. Эти три романа произвели сильное впечатление на меня, я прочитал их до того, как закончил "Пруфрока", поэтому Ваш подход мне кажется убедительным и обоснованным, и единственным Вашим заблуждением является то, что Вы решили, что я читал "Преступление и наказание" в переводе миссис Гарнетт!»5.
Следует заметить, что многие современники Элиота впервые обратились к чтению произведений Достоевского во французском переводе. Всеевропейская слава пришла к Достоевскому на континенте: первые переводы появились в Германии еще в 50-х годах XIX в., к 90-м годам большая часть его произведений была переведена на французский. Первые английские переводы Достоевского появились в начале 1880-х («Записки из мертвого дома», 1881; «Преступление и наказание», «Униженные и оскорбленные», 1886 и т.д.). Они имели определенный резонанс, так, например, О. Уайльд в 1887 г. в рецензии на переводы Ф. Уишоу отмечал: «Со времен создания "Адама Бида" и "Отца Горио" не написано еще романа более мощного, чем "Униженные и оскорбленные"»6.
Тем не менее вплоть до 1912 г., т.е. до появления «Братьев Карамазовых» в переводе К. Гарнетт, творчество Достоевского не было широко известно в Британии, и образованная публика (в том числе такие писатели, как А. Беннетт, Э.М. Форстер, Д.Г. Лоуренс, В. Вулф и др.) предпочитала читать Достоевского по-французски. Многие клише и стереотипы в восприятии Достоевского в Англии также формировались под сильным «французским» влиянием.
Очень популярной была книга Мельхиора де Вогюэ «Русский роман» (Le Roman Russe, 1886, английский перевод - 1913 г.)7.
В элиотовских письмах 1914-1917 гг. имя Достоевского предстает как символ, помогающий объяснить душевное состояние автора, стиль его жизни и даже характер эпохи: «Жизнь здесь идет так быстро, что нельзя дважды услышать о местонахождении или занятиях одного и того же человека. Его или убили, или ранили, или у него лихорадка, или его посадили в тюрьму, или выпустили оттуда, или его судят, или отдали под трибунал, или что-то еще в этом роде. Все это время я жил в романах Достоевского, а вовсе не в книгах Джейн Остен»8. Художественный мир романов Достоевского, в глазах Элиота, является эквивалентом той жизни, которой живет поэт и общество в кризисный период развития истории. Хаос и тяготы военного времени, неустроенность и семейная драма самого поэта (на примере первой жены Элиота, Вивьен, можно говорить и о некоторой сознательно культивируемой «достоевской» модели жизнетворчества, хорошо вписывающейся в бо-гемно-декадентский колорит эпохи)9 носят, по его мнению, те же экзистенциальные признаки, что и созданный русским писателем тип бытия.
Характеры и сюжеты Достоевского воспринимались Элиотом и многими его современниками как универсальные категории, символы. Именно творчество Достоевского становится для Элиота выражением состояния современного «упадка Европы», а Россия, увиденная сквозь призму романов русского писателя, одной из образных составляющих мифологемы «бесплодной земли». Поэма «Бесплодная земля» («The Waste Land», 1922) является одним из самых «достоевских» произведений Элиота, что не случайно. Обращение к его переписке, издательской деятельности, критике этого периода показывает, что творчество Достоевского постоянно было в центре внимания и эстетической рефлексии Элиота.
В пятой части поэмы («Что сказал гром»), в 366-376-й строках разворачивается панорама крушения цивилизации: «Что за звук высоко в небе // Материнское тихое причитанье // Что за орды лица закутав роятся // По бескрайним степям спотыкаясь о трещины почвы // В окружении разве что плоского горизонта // Что за город там над горами // Разваливается в лиловом небе // Рушатся башни // Иерусалим Афины // Александрия // Вена Лондон // При-
зрачный»10. На русский, «карамазовский» след в этом эпизоде указывает сам автор. В одном из черновых вариантов «Бесплодной земли» траектория этого смерча хаоса и разрушения, несущего угрозу самим основам европейской цивилизации (Иерасулим / Афины = христианство / античность), привязана к конкретному географическому пространству: орды несутся по «польским равнинам» («Who are those hooded hordes swarming // Over Polish plains, stumbling in cracked earth»)11.
Элиот в своих комментариях к поэме отмечает, что этот образ сложился под влиянием книги Г. Гессе «Взгляд в хаос», опубликованной в английском переводе в июне 1922 г. в «Дайэл» (по рекомендации самого Элиота). Сохранилось письмо поэта, адресованное Гессе, на французском языке от 13 марта 1922 г., в котором он называет «Взгляд в хаос» одним «из самых серьезных произведений, появившихся за последнее время в Англии»12. Действительно, восприятие немецким писателем творчества Достоевского отразило типичные для того времени представления и поэтому оказалось столь востребованным. Война и революция привели Европу к анархии и распаду и, как считали многие, грядущему «закату Европы», крушению всей западной цивилизации. Пророком этого хаоса выступает, по мнению Гессе, Достоевский. «Хаотическое» становится у Гессе в один ряд с такими понятиями, как «азиатское», «варварское», «аморальное». Все это образует «<...> дух Достоевского», т. е. русский или «карамазовский» элемент, который не меряется категориями «хороший» или «плохой», ибо являет собою совершенно другой, отличный от европейского, тип сознания»13.
Гессе отмечает, что Достоевский стал самым влиятельным автором в среде европейской и немецкой молодежи, превзойдя по своей популярности Гете и Ницше: «Идеал Карамазовых, этот древний, азиатский оккультный идеал начинает становиться европейским, начинает пожирать дух Европы. В этом я и вижу закат Европы. А в нем - возвращение к праматери, возвращение в Азию, к источникам всего, к фаустовским "матерям", и, разумеется, как всякая смерть на земле, этот закат поведет к новому рождению»14. Элиот в своих комментариях к соответствующим строкам «Бесплодной земли» цитирует следующие слова Гессе: «Почти полЕвропы и половина восточной Европы находятся на пути к хаосу.
В состоянии опьяняющей иллюзии она идет, спотыкаясь в бездну хаоса, и, пошатываясь, поет пьяный гимн, как пел Дмитрий Карамазов. Оскорбленные обыватели смеются над этой песней с презрением, а святые и провидцы слушают ее со слезами»15. Следует также отметить, что послереволюционная Россия как источник хаоса и символ упадка современной цивилизации была для поэта не только частью определенного культурного контекста, но и реальностью, которая представала в рассказах и свидетельствах очевидцев, собратьев по перу (Г. Уэллс «Россия во мгле», 1920, Б. Рассел «Практика и теория большевизма», 1920 и т.п.).
Россия в этом гессевско-достоевском контексте противопоставляется Элиотом Европе как часть чуждого, иного, враждебного «азиатского» пространства. «Карамазовский» синдром становится отправной точкой для геополитических размышлений поэта и важным фактором формирования его «европейской идеи». В письме Стэнли Райсу от 1 октября 1923 г. редактор «Крайтерио-на», отвечая на предложение подготовить для журнала материалы о «влиянии Азии на Европу и Европы на Азию», Элиот объединяет имена Достоевского и Гессе как носителей «ориентального», азиатского сознания, несущего угрозу разрушения европейской культурной традиции: «Поскольку немцы являются очень истерической расой, то они всегда выбирают самые истерические и нездоровые аспекты восточного искусства и мысли, а в последние годы они все больше и больше поворачиваются на Восток, и все больше и больше в сторону России, по-видимому прозрев после фиаско Раппальского договора. Если германо-азиатское влияние проникнет в Западную Европу, то результатом этого может быть ослабление тех европейских традиций, без следования которым мы можем впасть в состояние варварства, подобное тому, в котором пребывают Америка или Россия. Мой друг Герман Гессе, чей талант я безмерно ценю, являет собой пример такого рода ориен-тализации, в отношении которой я питаю страх, и у меня даже был соблазн написать что-либо критическое в адрес его книги <...> и писателя, которого он так высоко ценит, - Достоевского»16.
В редакторском «Комментарии» в журнале «Крайтерион» за август 1927 г. Элиот уже на языке публицистики вновь привлекает внимание к угрозе, исходящей от России, обращаясь все к той же мифологеме русского варварского ориентализма: «<...> самым
значительным событием военного времени стала Русская революция. Именно Русская революция заставила взглянуть на положение Европы (говоря словами Валери) как на небольшой, изолированный мыс на западной оконечности азиатского континента17. И это осознание, похоже, может дать начало развитию нового европейского мышления»18. Таким образом, «русские» строки из «Бесплодной земли» стали своеобразной точкой отсчета для развития целого направления социокультурной критики Элиота. Следует отметить, что «русская идея» Элиота во многом развивалась в рамках его «европейской идеи».
Стоит добавить к сказанному выше, что и другие аспекты поэтики «Бесплодной земли» могут рассматриваться в контексте творчества Достоевского. Прежде всего это относится к урбанистическому дискурсу поэмы: создание образа города-фантома, апокалиптические, мистические видения, мифологизация речного пространства (Нева-Темза) и т.д. Любопытным представляется также рассмотреть «лондонские» тексты Достоевского («Зимние заметки о летних впечатлениях») и Элиота с точки зрения взаимодействия трансцендентального и социального, петербургский текст Достоевского и лондонский Элиота в их генетическом сродстве через Ч. Диккенса (по первоначальному замыслу названием поэмы Элиота служила цитата из «Нашего общего друга» Диккенса) и т. п. Персонажную систему поэмы также отличает масштабность и широта, присущие романам русского писателя (от проститутки до пророка, от представителей высшего света до люмпенов и т. п.). Невротические монологи героини из второй части поэмы «Игра в шахматы» являют собой пример «достоевщины» в расхожем понимании, отражающем культурные стереотипы эпохи (ср. со строкой из черновика - «Русские возбуждали ее истерические припадки»): «Все действует на нервы. Все. Останься. // Скажи мне что-нибудь. Ты все молчишь. // О чем ты думаешь? О чем ты? А? // Я никогда не знаю. Впрочем, думай»19. Все эти параллели заслуживают специального исследования.
В литературно-критических работах Элиота («Бейль и Бальзак», 1919, «Лондонское письмо», 1922, в «Кларковских» лекциях, 1926, вошедших позднее в издание «Виды метафизической поэзии», «Современный английский роман», 1927, и др.) Достоевский рассматривается не только в парадигматике «азиатского»
хаоса и психологического ребуса, но и в контексте метафизического типа литературы, как романист-новатор, создатель особого типа художественной реальности. Эти критические работы свидетельствуют не только о прекрасном знании материала, но и высокой степени вовлеченности Элиота в процесс обдумывания причин притягательности творчества русского романиста, его писательской техники, способов художественного освоения реальности, значения его открытий для развития европейской литературы и т. п.
В своей работе «Бейль и Бальзак», являющейся рецензией на второй том «Истории французского романа до конца XIX в.» Дж. Сейнтсбери, опубликованной в журнале «Атенеум», Элиот сравнивает природу фантастического в романах Бальзака и Достоевского: «Никто не станет спорить с тем, что Достоевский обладал воображением, не уступающим бальзаковскому, некоторые из его описаний еще более невероятны. Но это абсолютно иной тип воображения, сориентированный на другие цели. Если рассмотреть наиболее захватывающие "полеты" воображения в произведениях Достоевского, то можно обнаружить, что они являются проекциями, продолжением реального, видимого: в заключительной сцене "Идиота", галлюцинациях в начале той же книги, в "Преступлении и наказании", даже (хотя это и не бесспорно) в сцене разговора Ивана Карамазова с чертом, точкой отсчета у Достоевского всегда является человеческий мозг, функционирующий в окружающей человека среде, и та самая "аура" лишь становится продолжением ежедневного опыта человеческого сознания, претерпевающего редко встречающиеся, экстремальные, мучительные состояния. Эти сцены выглядят фантастическими именно потому, что большая часть людей неосознанно проживают собственные страдания в подобных ситуациях. Достоевский всегда идет от реальности, как и Бейль; он только еще дальше продляет реальность в определенном направлении. У Бальзака это фантастический элемент другого рода: это не расширение реальности, а некая атмосфера, наброшенная на реальный мир непосредственно рукой творца»20. Заметим, что и элиотовские «фантасмагории» в той же «Бесплодной земле» также всегда являются «продолжением», «расширением» конкретной окружаюшей реальности, хорошо знакомой автору и читателю. Например, эпизод на Лондонском мосту, где толпа клерков, спешащих на работу по реально сущест-
вующему маршруту (Кинг-Уильям-стрит, церковь Сент-Мери Вулнот - все это непосредственно окрестности Ллойд-банка, в котором служил Элиот, существующие по сей день), трансформируется в сонм дантовских душ «ничтожных» у врат Ада, а сам мост является эзотерическим символическим переходом от жизни к смерти: «Призрачный город, // Толпы в буром тумане зимней зари, // Лондонский мост на веку повидал столь многих, // Я и не думал, что смерть унесла столь многих. // В воздухе выдохи, краткие, редкие, // Каждый под ноги смотрит, спешит // В гору и вниз по Кинг-Уильям-стрит // Туда, где Сент-Мери Вулнот часы отбивает // С мертвым звуком на девятом ударе»21.
В элиотовской литературной критике Достоевский всегда рассматривается в контексте западноевропейской литературы. В «Лондонском письме», опубликованном в августе 1922 г. в нью-йоркском журнале «Дайал» (серия из восьми «писем», повествующих о культурной жизни Великобритании), творчество Достоевского представлено как органичная составляющая современного литературного английского ландшафта. Обозначая несколько типов современного британского романа, Элиот, в том числе, выделяет «достоевский вид романа» («Dostoevsky type of novel»): «Все романисты представляют собой опасные модели для своих собратьев по перу, но Достоевский - русский, известный нам только по переводам, особенно опасен. Использовать его метод позволительно только тогда, если вы видите вещи таким образом, какими их видел сам Достоевский. При этом я бы не решился умалять значение великого писателя, обращаясь к судьбе его наследия. Одной из причин притягательности Достоевского для английского читателя является то, что он, кажется, подпадает под общепринятое определение гения; т.е. он обладает неограниченным даром творить без особых усилий»22.
В лекциях под названием «О метафизической позии XVII в., о Донне, Крэшо и Каули» (1926) Элиот несколько раз обращается к имени Достоевского. В частности, рассуждая о том, что направление исканий человеческого разума изменялось от «онтологического к психологическому», Элиот замечает: «Не только направление поисков; а скорее даже, как бывало в иные времена, само устройство человеческого разума менялось, чтобы приспособиться к восприятию новых категорий истины и новых оснований мысли.
Как неоднократно отмечалось, состояние умов, соответствующее определенному научному знанию, появлялось ранее самой науки. В этом смысле Дидро "предвосхитил" Дарвина; Достоевский, как часто говорят, хотя это менее очевидно, предвосхитил Фрейда; фантазии Леонардо, труды алхимиков также можно отнести к разряду смутных предвестий»23.
Творчество Достоевского неоднократно становилось своеобразной «путевой вехой» в размышлениях Элиота о природе «метафизического» искусства. И как явствует из его письма леди Отто-лин Моррелл от 30 ноября 1924 г., размышления о природе творчества Достоевского, Данте и Дж. Чапмена приводят Элиота к новым поворотам и художественным открытиям в собственной поэзии: «Мне приятно, что Вам понравились стихотворения, они являются частью большего произведения, над которым я в данный момент работаю (я изложил его основные идеи в лекции о Чапме-не, Достоевском и Данте, прочитанной мною в Кембридже) и которое является своего рода подступом к еще более революционной вещи, где я пытаюсь экспериментировать»24. Произведения, упоминаемые Элиотом в этом письме, - поэма «Полые люди» (1925) и драматический фрагмент «Суини-агонист» (1926-27). Это письмо Элиота, как и его неопубликованная работа «Оставшийся без внимания аспект Джорджа Чапмена» (1925), в которой представлены основные положения кембриджской лекции, позволяют увидеть еще один новый ракурс видения данных текстов (уже с позиций творчества Достоевского).
Особую страницу в неизбежном, как знамение времени, «романе» Элиота с Достоевским представляют публикации переводов самого Достоевского, литературно-критических эссе о нем, рецензий на его переводы его произведений и работ о нем в журнале «Крайтерион» (1922-1939). Динамика издательского интереса Элиота к наследию Достоевского отражена в его переписке с С.С. Котелянским, хранящейся в отделе рукописей Британской библиотеки и частично опубликованной в первых двух томах писем Элиота.
В первом номере журнала «Крайтерион» (октябрь 1922 г.), издателем и главным редактором которого являлся Элиот, был опубликован план романа «Житие великого грешника» в переводе В. Вулф и Котелянского. Можно условно сказать, что через весь
номер, так или иначе, проходит имя Достоевского: «Бесплодная земля», статья Гессе «Современная немецкая поэзия», в последнем абзаце которой Достоевский вместе с Ницше названы «предвестниками новой психологии»25. Также из переписки Элиота с Гессе известно, что первоначально в этом номере своего журнала он намеревался опубликовать фрагменты из книги «Взгляд в хаос», посвященные «Братьям Карамазовым» и «Идиоту», но они «не прошли» по объему26.
В третьем номере «Крайтериона» (апрель 1923 г.) опубликованы два письма Достоевского в переводе Котелянского: «Ф. Достоевский: Два неопубликованных письма». Как говорится в предваряющих письма замечаниях: «В данной публикации представлен полный текст письма Достоевского брату Михаилу, написанного в день оглашения смертного приговора, 22 декабря 1849 г. Ранее публиковался только первый абзац этого письма. Полный текст письма публикуется впервые. Это документ исключительной важности»27. Второе письмо, представленное в этом номере, -письмо К. Победоносцеву от 24 августа 1879 г. Письма, как и план «Жития», сопровождаются анонсом о скором выходе этих вещей в книжном варианте. Среди прочих крайтерионовских материалов, так или иначе связанных с Достоевским, также были «Л. Н. Толстой и Н. Н. Страхов: Отрывки из письма, посвященного Ф.М. Достоевскому» (январь 1925 г.), «Достоевский о "Братьях Карамазовых"» (июнь 1926 г.), рецензия на книгу «Достоевский в воспоминаниях своей жены», изданную Котелянским (октябрь 1926 г.), статья Д. Трэверси «Достоевский» (июль 1937 г.). Динамика издания этих материалов отражает траекторию восприятия творчества Достоевского в Англии, можно констатировать снижение интереса к русскому писателю, начиная с середины 1920-х годов, в тридцатые годы внимание смещается в основном в область академических штудий.
В целом можно предположить, что публикаций, связанных с Достоевским в журнале «Крайтерион», могло бы быть еще больше, но по тем или иным причинам, в том числе связанным с веяниями литературной «моды», они так и не состоялись. В качестве свидетельства того, что переговоры по данному поводу велись, может служить письмо Элиота Котелянскому от 23 мая 1927 г., текст которого мы приводим полностью: «Дорогой Котелянский,
извините, что заставил Вас так долго ждать, но я был чрезвычайно занят, хотя я понимаю, что Вы особо жаждете узнать о "Розанове". Я посылаю Вам его обратно. Это только потому, что я совершенно его не понимаю. Что касается "Достоевского", то это совсем другое дело и мне просто пришлось подождать, чтобы прояснить ситуацию со следующими двумя номерами и понять, как и когда я могу использовать эти материалы. Мне, возможно, придется уехать на несколько дней, но я бы очень хотел увидеться с Вами по возвращению. Искренне Ваш, Т.С. Элиот»28.
Таким образом, Элиот как и другие его современники, не смог уберечься от «русской лихорадки» и миновать поле притяжения, созданного русской культурой. На примере творчества Элиота и других модернистов мы наблюдаем, как впервые в европейской литературной истории русская литература стала важным фактором формирования принципиально новой эстетики целого направления, а именно «высокого модернизма», заявив о себе как о явлении огромного художественного потенциала и международного масштаба.
Pope J.C. Prufrock and Raskolnikov // American literature. A journal of literary history, criticism, and bibliography. - 1945. - Vol. 17. - P. 213-30; Smith G. T.S. Eliot's poetry and plays: A study in sources and meaning. - Chicago, 1956; Pachmuss T. Dostoevsky and T.S. Eliot: A point of view // Forum for modern languages studies. - 1976. - Vol. 12. - P. 82-89; Hyde G.M. T.S. Eliot's «Crime and punishment» // F.M. Dostoevsky (1821-1881): A centenary collection / Ed. by L. Burnett. - Colchester, 1981. - P. 87-96; Ayers D. Two bald men: Eliot and Dostoevsky // Forum for modern languages studies. - 1988. - Vol. 24. - № 4. -P. 287-300; Hargrove N.D. T.S. Eliot's Parisian year. - University press of Florida, 2010. См. также: Ушакова О.М. Образы России в творчестве Т.С. Элиота // Американские исследования в Сибири. - Томск, 2005. - Вып. 8. - С. 130-140; Ushakova O. T.S. Eliot and Russian culture // Modern studies in English language and literature. Earth, man and culture. - 2007. - Vol. 51. - № 1; The modern English society of Korea. P. 423-436; Половинкина О. Некто Гришкина из стихотворения Т.С. Элиота: Поэтическое впечатление о «Русских сезонах» // Вопросы литературы. - М., 2009. - № 4. - С. 434-448; Ushakova O. Russia and Russian culture in The Criterion, 1922-1939 // A people passing rude: British responses to Russian culture / Ed. by A. Cross. - Cambr., 2012. - P. 231-240. Элиот Т.С. Бесплодная земля. Избранные стихотворения и поэмы. - М., 1971. -С. 20. Здесь и далее поэтические тексты цитируются в переводе А. Сергеева.
Pope J.C. Prufrock and Raskolnikov... - P. 230.
«Братья Карамазовы», пьеса в пяти действиях Ж. Копо и Ж. Круэ по роману Достоевского, была поставлена на сцене Театра искусств 6 апреля 1911 г.; возобновлена на сцене Театра Старой голубятни (Théâtre du Vieux Colombier) 10 марта 1914 г. См.: ЛуначарскийА.В. «Братья Карамазовы» на сцене театра Старой голубятни // Луначарский А.В. Собрание соч.: В 8 т. - М., 1965. - Т. 6. -С. 449-453. Н. Хагроув предполагает, что Элиоту билет мог вручить Ален-Фурнье, который, в свою очередь, получил восемь билетов на премьеру от своего друга Копо. См.: Hargrove N.D. T.S. Eliot's Parisian year... - P. 112. Pope J.C. Prufrock and Raskolnikov again: A letter from Eliot // American literature. A journal of literary history, criticism, and bibliography. - 1946-1947. -Vol. 18. - P. 319.
Уайльд О. «Униженные и оскорбленные» Достоевского // Уайльд О. Избранные произведения: В 2 т. - М.: Республика, 1993. - Т. 2. - С. 151. См.: Kaye P. Dostoevsky and English modernism, 1900-1930. - Cambridge university press, 1999; Lord R. Dostoevsky: Essays and perspectives. - L., Chatto and Windus, 1970; Protopopova D. Dostoevsky, Chekhov, and the Ballet Russes: Images of savagery and spirituality in the British response to Russian culture, 1911-1929 // The new collection, 3 / Ed. by A. McLennan. - Oxf., 2008. -P. 28-41.
Eliot T.S. Letter to Eleanor Hinkley (July 27, 1917) // The letters of T.S. Eliot. -N.Y., 1988. -Vol. 1 (1898-1922). - P. 189.
Некоторые исследователи считают, что романы Достоевского могли быть связаны в сознании поэта также с его первой женой, которая была горячей поклонницей творчества русского писателя. Невротический тип поведения, вызванный психическим заболеванием, отсутствие душевной близости с женой определили, по мнению многих, тип женского характера в ранней поэзии Элиота. «Бертран Рассел, который помог в это время молодой паре с жильем, описывает, что Вивьен проявляла <.. > импульсы жестокости в духе Достоевского - она живет будто на острие ножа и закончит или как преступница, или как святая....» (См.: BushR. T.S. Eliot: A study in character and style. - N.Y., 1983. - P. 54). В набросках к «Бесплодной земле», в эпизоде, не вошедшем в окончательный вариант, где дается описание некой Фрески, автор, рисуя иронический портрет современной «передовой» дамы, замечает: «The Scandinavians bemused her wits // The Russians thrilled her to hysteric fits». См.: The Waste Land: A facsimile and transcript of the original drafts, including the annotations of Ezra Pound. - San Diego; N.Y.; L., 1971. - P. 27, 41.
Элиот Т.С. Бесплодная земля. Избранные стихотворения и поэмы. - М., 1971. -С. 61.
The Waste Land: A facsimile and transcript of the original drafts, including the annotations of Ezra Pound. - San Diego; N.Y.; L., 1971. - P. 74-75. В черновике слово «Polish» («польские») зачеркнуто, сначала заменено на «perished» («затерянные», «гиблые»), потом на «endless» («бескрайние»).
3
4
5
6
7
8
9
10
Eliot T.S. Letter to Hermann Hesse // The letters of T.S. Eliot. - N.Y., 1988. -Vol. 1 (1898-1922). - P. 510.
Азадовский К. Гессе и Достоевский // http://www.hesse.ru/articles/read/?ar=ru& page=2
Гессе Г. Братья Карамазовы, или Закат Европы // Гессе Г. Письма по кругу. Художественная публицистика. - М., 1987. - С. 105.
Eliot T.S. Notes on the Waste Land // Eliot T.S. Collected Poems. 1909-1962. - L.; Boston, 1986. - P. 85.
Eliot T.S. Letter to Stanley Rice (October 1, 1923) // The Letters of T.S. Eliot. -New Haven; L., 2009. -Vol. 2 (1923-1925). - P. 230.
Любопытно, что это определение практически повторяет высказывание Н.Я. Данилевского (о книге которого «Россия и Европа» Достоевский говорил, что она станет «настольной книгой каждого русского»): «В сущности же, в рассматриваемом теперь смысле и Европы вовсе никакой нет, а есть западный полуостров Азии, вначале менее резко от нее отличающийся, чем другие азиатские полуострова, а к оконечности постепенно все более и более дробящийся и расчленяющийся». См.: Данилевский Н.Я. Россия и Европа. - М., 2008. - С. 74.
Eliot T.S. A Commentary // The Criterion. The collected edition. - L., 1967. -Vol. 6. - P. 98. Исследователь А.А. Аствацатуров в своей статье «Образ России в эссеистике Элиота», рассуждая о «русской идее» Элиота, начинает отсчет ее развития с 1930-х годов: «Однако более подробно "русская идея" Элиота обнаружит себя в его работах "Идея христианского общества" (1939) и "Заметки к определению понятия «культура»" (1948)». См.: Аствацату-ров А.А. Образ России в эссеистике Элиота // К истории идей на Западе: «Русская идея» / Под ред. В.Е. Багно и М.Э. Маликовой. - СПб., 2010. Заметим, что обращение к теме «Достоевский - Элиот» (как и анализ элиотовских публикаций в журнале «Крайтерион», см., напр.: AyersD. The Criterion and Communism // Отображение и интерпретация истории в культуре США. Материалы XXXIV Международной конференции Российского общества по изучению культуры США 12-17 декабря 2008 г. - М., 2011. - С. 302-312) показывает, что «русская идея» Элиота как целостная концепция («мифологема») складывается уже в начале 1920-х годов.
Элиот Т.С. Бесплодная земля. Избранные стихотворения и поэмы. - М., 1971. -С. 61.
Eliot T.S. Beyle and Balzac // The Athenaeum. № 4648 (30 May 1919). - P. 80. Элиот Т.С. Бесплодная земля. Избранные стихотворения и поэмы. - М., 1971. -С. 49.
Eliot T.S. London letter // The Dial. - Vol. 73 (September 1922). - P. 330.
Eliot T.S. The varieties of metaphysical poetry / Ed. by R. Schuchard. - San Diego;
N.Y.; L., 1993. - P. 79.
Eliot T.S. Letter to Ottoline Morrell (November 30, 1924) // The letters of T.S. Eliot. - New Haven; L., 2009. - Vol. 2 (1923-1925). - P. 546.
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
25 Hesse H. Recent German Poetry // The Criterion. The collected edition. - L., 1967. -Vol. 1. - P. 93.
26 Eliot T.S. Letter to Hermann Hesse // The letters of T.S. Eliot. - N.Y., 1988. -Vol. 1 (1898-1922). - P. 509-510.
27 F. Dostoevsky: Two Unpublished Letters // The Criterion. The collected edition. -L., 1967. - Vol. 1. - P. 217.
28 Koteliansky Papers. - Vol. IX. - Add. 48974. - File 107 // The British Library Manuscript Collections, British Library.
