CC BY
90ЕВРАЗИЙСТВО - МИФ XXI ВЕКА*?
О евразийстве в 90-е годы много писали и говорили, как в самой России, так и на Западе. Прежде всего хотелось бы назвать статьи и книги А. Игнатова1, Л. Люкса2, Н. Рязановского34, С. Хоружего5,6. Было немало и других объективных и глубоких работ. Да и пристрастные обсуждения (а их, разумеется, всегда больше) в совокупности своей должны были, как кажется, способствовать прояснению истины.
Однако сегодня, на рубеже веков, мы считаем необходимым вернуться к истории и теориям евразийства. Причины этого -двоякого рода. Одни из них связаны со спецификой изучения евразийства, как на Западе, так и в нашей стране; другие - с влиянием евразийства на духовную и политическую атмосферу современной России. Причем причины - кратко говоря, «теоретические» и «практические» - тесно связаны между собой.
Первая из «теоретических» причин такова. Западные авторы, критично и трезво оценивая евразийство, часто рассматривают его как одну из классических русских религиозно-национальных доктрин, рядом со славянофильством и философией Серебряного века. И действительно, именно этот ряд и продолжили консервативные эмигрантские мыслители 20-30-х годов. Однако евразийцы - исключение: они явление иного, тоталитарного типа.
Этот тип мышления в 20-30-е годы был достаточно распространен: многие проявляли интерес к корпоративным теориям и авторитарным (тогда им казалось, что всего лишь авторитарным) фашистским доктринам. Но взоры евразийцев были направлены в другую сторону. Большевистская доктрина была твердокаменной, она не допускала сколько-нибудь существенных идейных вариаций. И лишь евразийцам удалось создать оригинальную, уникальную
* Вопросы философии. - М., 2001. - № 4.
просоветскую теорию: евразо-большевистскую, отличающуюся от коммуно-большевистской. (Некоторые поклонники основоположника этой теории Николая Трубецкого и поныне почтительно именуют его «евразийским Марксом».)
Евразийство справедливо рассматривать как принципиально новое явление, связанное прежде всего с современным ему миром. А также с будущим, т.е. с сегодняшним днем. «Евразийцы принадлежат к единственному, особому поколению, которое не имело реальных предшественников и последователей»7, - подчеркивают некоторые американские исследователи. Но такая точка зрения отнюдь не доминирует.
Об этой аберрации - рассмотрении новаторски-тоталитаристского учения в классических рамках - мы будем, в частности, говорить в сообщении. А пока лишь подчеркнем ее небеспослед-ственность: посмотрим, к чему приводит такой подход при рассмотрении сегодняшнего евразийства.
Оно представляется при этом одним из «подобных»: «Третий Рим», «славянское единство», «евразийское пространство»... И при этом рассуждения, акцентирующие, подчас неадекватно реальности, роль и значение России, представляются опасными для мира. И напротив: «евразийский» подход к мировым проблемам (насыщающий к слову, и либеральный, и официальный лексикон) смотрится как естественное мировоззрение, связанное с региональным разделением планеты.
По нашему мнению, все обстоит как раз наоборот. «Третье-римские», славянофильские и иные подобные подходы на рубеже третьего тысячелетия представляют чисто культурфилософские интерес и «опасность». А вот «Евразия» - дело другое - этот термин стал кодом, стал своего рода паролем советского посткоммунистического менталитета.
«Необходимо создать Евро-советскую империю от Владивостока до Дублина. Только Восточный блок мог стать основой объединения Евразии в Империю». Так пишет орган фашиствующих интеллектуалов, журнал «Элементы» (подзаголовок его: «Евразийское обозрение»). Эти интеллектуалы не изгои нашего общества, они сегодня - экзотическая, но вполне респектабельная его часть. И отпечаток такого мышления лежит на многих солидных рассуждениях о «России - Евразии».
Вторая причина нашего интереса к евразийству связана со спецификой его изучения в России. Небольшое количество глубоких работ не определяет, как нам кажется, общую тенденцию
этого изучения: рассмотрение евразийства чаще всего неадекватно реальностям его истории и теорий. И неадекватность эта всегда, так сказать, «на плюс», «вверх». Мы будем подробно говорить об этом дальше, а пока отметим (предварительно) лишь одно из таких несоответствий.
За 90-е годы вышло множество публикаций и несколько солидных книг с евразийскими текстами. Но при этом тоталитарный характер евразийства остается неясным читателю: в предисловиях он никак не отмечается и не комментируется, а многие важные тексты так и остаются неизданными. Речь идет, как ни странно это сегодня звучит, о цензуре: о жесткой внутренней цензуре сформированного за долгие десятилетия советско-марксистского мышления.
Эмигрантским критикам евразийства его близкое родство с другими тоталитарными теориями было очевидно: «геополитической мистикой» называл построения евразийцев А. Кизеветтер «географическим материализмом» - И. Ильин. Но прожившие полжизни во мраке не воспринимают его как таковой: мышление может меняться, менталитет же - с огромным трудом. Евразийство как раз и превращается постепенно в проекцию советского менталитета на XXI в.
В чем была внутренняя, глубинная суть этого менталитета? Советский человек мечтал о поездке за границу и гонялся за импортными товарами, он смеялся над анекдотами о своих вождях. Но при этом он был убежден в своем безусловном превосходстве над окружающим миром. «У советских собственная гордость: на буржуев смотрим свысока», - писал поэт. И строки эти правдиво отражали реальное положение вещей. Простой вопрос: «А чем же именно ты гордишься?» - миллионы людей расценили бы как кощунство.
С «передовым общественным строем» в России покончено, и у вчерашнего советского человека нет больше возможности свысока смотреть на буржуев. Но зато. История покинула европейские города и поставила свои палатки в степях Евразии, - читает он не без удовольствия: оказывается, быть Евразией нисколько не хуже, чем родиной победившего пролетариата.
Оставляя в стороне иронию, можно констатировать вовсе не смешной факт: советская неприязнь к Европе нашла в евразийском европоненавистничестве свое естественное продолжение и развитие.
Эти и другие причины и заставляют нас вернуться к проблематике евразийства.
Обращаясь к этому течению, мы сразу попадаем в область мифа. Мифологичны не только построения евразийцев. Волею различных обстоятельств, о части которых мы упомянули выше, мифологизирована и история: и самого евразийства, и его идей, и судьбы этих идей. Вот какова схема, принимаемая, за небольшим исключением, отечественными исследователями.
Евразийство было самоотверженной попыткой эмигрантской молодежи осмыслить октябрьскую катастрофу, выработать новое, пореволюционное русское мировоззрение. Оно поставило серьезные, глубочайшие вопросы (либо еще и решило их - здесь оценки расходятся). Позднее течение политизировалось, это способствовало его вырождению и гибели. Многие евразийцы приняли советский строй, вернулись в страну; дальнейшая их судьба понятна. Но то, что они сделали, продолжает жить. Правда, в некоем состоянии анабиоза: бывают же направления, «которые, не находя условий для своего полного самовыражения, все же реально присутствуют
8 тт
в культуре в латентном, потенциальном виде» . И несомненно, евразийские идеи чрезвычайно важны для будущего России.
А теперь, имея в виду эту схему, обратимся к фактам.
Термин «Евразия» введен А. Гумбольдтом, ученый обозначил им всю территорию Старого Света: Европу и Азию. В 1921 г. четверо молодых эмигрантов из России (Н. Трубецкой, П. Савицкий, П. Сувчинский, Г. Флоровский) придали слову иной смысл. Письмом от 3 июня лингвист Н. Трубецкой известил филолога Р. Якобсона о рождении «нового направления, которое мы обозначаем термином "Евразийство", может быть и не очень удачным, но бьющим в глаза, вызывающим, а потому - подходящим для агитационных целей»9. Так родилось евразийство - «мыслительное движение на опасной грани философствования и политики»10 (С. Аверинцев).
Основатель евразийства был прав: оно действительно стало вызовом религиозно-культурным взглядам русской эмиграции. Дело было, правда, не в термине, а в том, что за ним стояло.
«Россия не в одной только Европе, но в Азии; потому что русский не только европеец, но и азиат»11. Так писал еще Ф. Достоевский. Развитие изложенных в «Дневнике писателя» мыслей как раз и можно было бы естественно назвать «евразийством»: обе части двусоставного термина несли бы полноценную смысловою нагрузку. «От окна в Европу отвернуться трудно, тут фатум» . В других местах Достоевский пишет о «чудесах старого
Божьего мира», об «осколках святых чудес»13 (почти дословно повторяя при этом славянофила А. Хомякова).
Подход группы эмигрантов был принципиально иным: они призывали бороться с «кошмаром всеобщей европеизации», «сбросить европейское иго». «Мы должны привыкнуть к мысли, что романо-германский мир со своей культурой - наш злейший враг»14. Так, ясно и недвусмысленно, писал Н. Трубецкой в вышедшей в Софии в 1920 г. программной книге «Европа и Человечество».
В первые годы своего существования евразийство породило поток публикаций. На нетрадиционные идеи откликнулись ведущие мыслители и ученые русского зарубежья: Н. Бердяев, Г. Федотов, И. Ильин, Ф. Степун, о. С. Булгаков, А. Кизеветтер, П. Бицилли, П. Милюков, С. Гессен и др. «Евразийцы будили мысль, индуцировали споры» - так пишут об этом сегодня. В действительности, однако, перед нами не спор и не дискуссия, а просто решительное отторжение антиевропейской идеологии мыслителями самых различных направлений.
Однако и такое - скандальное, но яркое - бытие евразийства было недолгим. В 1922 г. (т.е. через год после основания движения) от него отходит Г. Флоровский; в 1925 г. и сам Н. Трубецкой констатирует, что евразийства больше нет. Агония движения длится еще полдесятилетия, и в 1930-м оно самораспускается -уже окончательно. Теоретические сборники «Евразийская хроника» продолжают, впрочем, выходить и в 30-е годы, не вызывая уже никакого интереса к себе.
Евразийство завершилось. Но оно сумело создать всеохватывающее мировоззрение; активность и идеологический подход участников движения способствовали тому. Пресса писала обо всем: о религии и истории, о географии и геополитике, о русских традициях и о проблеме власти. Подобные построения редко отличаются глубиной. Но они способны при удачном стечении обстоятельств воздействовать на сознание общества. И более того, формировать его.
Плоды эмигрантской мысли вернулись в Россию в 60-е годы: различная литература - от религиозной и монархической до социалистической - интенсивно читалась размножалась и изучалась. Однако евразийских статей и книг (а участники движения были чрезвычайно плодовиты) в России в это время еще нет. «До недавнего времени <...> о направлении было известно крайне мало -оно продолжало находиться под покровом таинственности, а разрозненные евразийские издания оказались хорошо упрятанными в
каталогах "спецхранов"»15. Так писали исследователи евразийства еще в 1995 г. Дело, впрочем, скорее всего не в том, что евразийские творения хранились в КГБ под особо секретными замками.
Замкнутая эмигрантская среда откликается на любое умственное явление в своих рядах. А на родине интеллектуальное движение имело широкий выбор; и западные, и различные русские мыслители были в СССР одинаково недоступны. Интерес к ним, мягко говоря, не поощрялся. За чтение и распространение некоторых из них (распространение это бывало почти всегда лишь в узком кругу друзей) давали лагерные сроки. Других авторов читать было можно (правда, никто не мог заранее разграничить «финальную» и просто нежелательную категорию). Но в какой бы категории ни оказался мыслитель, это не меняло интереса к нему -судебные процессы над читателями и распространителями свидетельствуют об этом.
Евразийцы же просто не вызвали у русской интеллигенции никакого интереса. Со времени евразийское интеллектуальной «бури» прошло 40 лет - и выяснилось, что она давно утихла. Возвращение в страну не состоялось.
Но прошло еще 30 лет, и положение изменилось: в начале 90-х годов историософские и политические идеи перестали быть достоянием узкого круга, их пустили в массовый оборот. Время евразийства настало. Так, в 1992 г. в ежемесячном журнале «Наш современник» было опубликовано 14 евразийских работ. Годом позже тему «Евразии» окончательно взяли на вооружение издания с профашистским оттенком: журнал «Элементы», газета «День» и пр. Эти издания развивали евразийские теории до крайнего состояния; они вульгаризировали и примитизировали их, не искажая, однако, при этом их сути.
В эти же годы в большом количестве выходили книги и статьи, которые мы назвали бы «научно-идеологическими». С одной стороны, приводились и исследовались первоначальные евразийские тексты; с другой - само движение 20-х годов получало неадекватную и завышенную оценку. Так, связь «настоящего» евразийства с новым его изводом полностью отрицалась. В то же время постоянно делались попытки поместить эмигрантский вариант евразийства в контекст развития классической русской религиозно-философской мысли.
Таким образом, сосуществовали как бы разные «фронты» евразийского наступления на постсоветское сознание. В частности, в сознание респектабельной части общества евразийская идеология
респектабельно же и входила: через приукрашенный и идеализированный образ идей и событий 70-летней давности.
Итогом интеллектуальных атак 90-х годов стало сегодняшнее положение дел: ныне евразийство - основа постсоветского антиевропеизма. Это видно уже на поверхностном уровне: на уровне как зримых стержневых идей, так и лексики национального мировоззрения. Но еще значительнее скрепляющая роль евразийства: в названном мировоззрении именно оно цементирует несовместимые, на первый взгляд, идеи.
Все это вызывает необходимость заново оценить устоявшиеся за десятилетие стереотипы. Какова в действительности связь евразийства с православием, с русской религиозно-философской традицией? И в чем причины его сегодняшних побед, его успеха в постсоветском обществе? Ответ на эти и другие подобные вопросы мы и попытаемся наметить в настоящем сообщении.
Евразийство и православие
Для национального (т. е. самоопределяющегося прежде всего в русских, а не общеевропейских категориях) мыслителя в России православие всегда играло важнейшую роль. «Русский народ есть православный народ. Все, что есть хорошего в прошлом и будущем России, определяется этим тождеством; все же грехи и беды страны бывают вызваны ее отступлением от православия» - так считали многие, это было формулой России как для оппозиционеров-славянофилов, так и для официозного мышления. Расцвет Империи, победы русского оружия в прошлом веке создавали казалось бы, возможности для построения этатистских концепций. Но даже официозное мышление чисто этатистским не было; понятие «православная империя» было единым и неделимым. Если мысленно вычесть из уваровской формулы «православие-то останется не Самодержавие и Народность» - не остается ничего вообще.
Концептуальный подход славянофилов был в точности таким же. Однако они считали, что Российская империя начиная с петровских времен отступила от православных московских традиций. Противопоставление империи в «истинно православной святой Руси» и было основанием их оппозиционности правительству.
Религиозным было и мышление философов Серебряного века. Грянула революция, но и она не изменила «формулы России»; она лишь акцентировала вторую «греховную» ее часть. Одно из ярких свидетельств этого - сборник «Из глубины».
В «Вехах» мыслители Серебряного века многосторонне анализируют российские тревоги и угрозы: они приводят статистические данные, рассуждают об образовании и о праве. Но вот обвал произошел - и в большинстве статей «послевеховского» сборника «Из глубины» на первый план выходят чисто религиозные корни катастрофы.
«Русский народ - православный народ»... Такой подход, несомненно, может привести к гордыне и изоляционизму. Но связан ли он с ними по своему существу? Это во всяком случае, неочевидно.
«"Конфликт с Западом", который так или иначе постулировали и славянофилы, и представители официальной народности, и К. Леонтьев, является существенно братским конфликтом, поскольку самоопределение в понятиях "православия" "византийской традиции, русского ирода", "славянофильства" с необходимостью устанавливает связь с христианским миром, с европейскими на-родами»16.
Такова точка зрения американского исследователя русской философии Н. Рязановского. Вряд ли стоит напоминать о хорошо известном: о духовной близости славянофильства и западничества, о личности Герцена и его словах о «двуликом Янусе». Трудно представить себе славянофила или «веховца», объявляющего «страну святых чудес, Европу», нашим злейшим врагом.
На таком фоне и выступило евразийство. Оно дважды заявило о себе программными тезисами, причем практически подряд. В 1926 г. в Париже был издан документ «Евразийство: Опыт систематического изложения». Следующий документ: «Евразийство: Формулировка 1927 г.».
«Язычество есть потенциальное православие <...> Не будучи сознательно-упорным отречением от православия, язычество скорее и легче поддается призывам православия, чем западно-христианский мир <. > Будущее и возможное православие нашего язычества нам роднее и ближе, чем христианское инославие»17, - так говорится в первом из этих документов.
На первый взгляд кажется, что именно это и называется фундаментализмом - узкая строгая вера, не терпящая ни малейших отступлений от единого канона. Обратим, однако, внимание: такое яростное отторжение католической Европы было немыслимым ни для славянофилов, ни для неуклонно последовательного антиевропейца (в понятиях Рязановского!) К. Леонтьева.
Но обратимся ко второму документу. В этом «кратком изложении предыдущего манифеста» (именно таким, а не что-либо пересматривающим, он мыслился и составлялся) слово «Православие» уже отсутствует. Язык уже совершенно иной: говорится о «бытовом исповедничестве», о «проникновении религии в быт, одухотворении и упорядочении быта обрядом». Евразийцы подчеркивают, что «только вера может служить основой социальных отношений»18.
Перед нами уже не фундаментализм. «Формулировка 1927 года» - свидетельство полного разрыва евразийства с русской религиозно-философской традицией. «Православие слишком выдвигается как предикат национального начала, и неизбежная диалектика моментов национального и вселенского задерживается на первом. Этой гетерономией практически утверждается язычество в смысле сотворения себе кумира и служения ему»19, - так оценивал евразийский «православизм» о. С. Булгаков.
В 1923 г. евразийцы издали сборник статей «Россия и Латинство», в нем христианское инославие объявлено главной опасностью для России. «В отсутствие политической организации, способной объединить эмиграцию, цементирующей силой могло быть православие как древняя вера отцов. Естественным было желание представить естественного соперника православия, католичество, в образе врага, и евразийцы предприняли попытку сыграть роль объединителя разрозненных сил эмиграции перед лицом нового "врага"»20.
Объединение не удалось: легкомысленная эмиграция встретила насмешками глобальные проекты спасения России от «католической напасти». Сегодня в нашей стране апробированные евразийцами тревоги и заботы многие воспринимают всерьез.
Впрочем, борьба с католичеством - это лишь одна из задач, задаваемых рамками псевдоправославно-антиевропейского идеологического мышления. Это мышление обычно увязывают с русской традицией, ведут его генеалогию чуть ли не от «Третьего Рима». А в итоге даже термина для этого принципиально нового мыслительного явления у нас нет.
На наш взгляд, уместно говорить о «внехристианском православии». Этот абсурдный термин адекватно описывает абсурдную ситуацию, когда в России никого уже не удивляют заявления типа: «Я в Бога не верю, но я - православный». Слово «православный» в таких случаях как раз это и означает: говорящий испо-
ведует систему взглядов, впервые - и весьма четко - сформулированную евразийцами.
Рассмотрим этот кардинальный вопрос более подробно.
В политическом философствовании евразийцев существенны не столько сами религиозные рассуждения, сколько определяемый ими общественно-исторический тип. «Православное азийство», культивируемое и прославляемое участниками движения, - их самая большая творческая удача. «Чингисхана они явно предпочитают святому Владимиру»21, - писал Н. Бердяев. Это не оценочное суждение, это констатация факта.
«Без "татарщины" не было бы России. Нет ничего более шаблонного и в то же время неправильного, чем превозношение культурного развития дотатарской "Киевской" Руси, якобы уничтоженного и обворованного татарским нашествием <.. > Россия -наследница Великих Ханов, продолжательница дела Чингиза и Тимура, объединительница Азии»22.
В своем отрицании европейского пути России евразийцы последовательны: их «не устраивает» не только послепетровская империя, но и византийская Русь Х1-Х111 вв. (Заметим, что евразийцы объективно дают, «методом от противного», весьма выразительное доказательство именно европейского характера русского пути.)
В творчестве евразийцев немало полемики, принципиальной и резкой, с их, как принято считать, «предшественниками». Приведенные нами слова о «татарщине» - явный перефраз известного высказывания С. Булгакова: «интеллигенция в союзе с татарщиной, которой еще так много в нашей государственности и общественности, погубит Россию»23.
Но вернемся к воспеваемому евразийцами «азиатско-право-славному» менталитету.
«Совершенно ясно, что для правильного национального самопознания нам, русским, необходимо учитывать наличие в нас туранского элемента <. > Во всем духовном творчестве тюрков господствует одна психическая черта: ясная схематизация сравнительно небогатого и рудиментарного материала <...> Туранская психика сообщает нации культурную устойчивость и силу, утверждает культурно-историческую преемственность и создает условия экономии национальных сил <.. >
Положительная сторона туранской психики, несомненно, сыграла благотворную роль в русской истории. Это именно и было то, на чем держалась допетровская Московская Русь, что прида-
вало ей устойчивость и силу <. > Беспрекословное подчинение есть основа туранской государственности»24.
В евразийском мире все «дано, а не задано», - пишет князь Трубецкой. Это демонстративная перефразировка постоянных напоминаний Владимира Соловьёва: христианство не только данность, оно - задание, обращенное к человеческой свободе.
Православие мыслится евразийцами в недрах восточной статичности и «надежности». (Здесь напрашивается забавная формальная аналогия с О. Шпенглером, поместившим Византийское тысячелетие в «магическую культуру».) Под их пером православие не только перестает быть частью вселенского христианства, евразийцы полностью игнорируют также и неповторимую специфику русской религиозности. «Русского странничества, русского искания правды Божией, Града Китежа евразийцы не хотят видеть
и знать»25.
В целом же религиозное творчество евразийцев оказалось воистину революционным. Созданное ими «внехристианское православие» не только противопоставляет Россию Европе: оно опасно для исторического развития самой нашей страны.
Евразийство и тоталитаризм
В 20-30-е годы многие сочувствовали корпоративным теориям Парето или романтической (на расстоянии) личности Муссолини; литература и публицистика дают свидетельства этого. Но сочувствовали вопреки тоталитарному устройству фашистской Италии: его при этом лишь оправдывали различными причинами. Что же до «симпатизантов» СССР, то они восхищались «передовым социальным экспериментом», тоталитарный же характер экспериментатора обычно просто отрицался ими.
Исключений из этой простой схемы почти нет; евразийцы -едва ли не единственное из них. И уж, безусловно, самое яркое.
Мы приведем, с небольшими комментариями, несколько цитат. Они взяты из программных работ, далеко не все эти работы изданы в России. Тоталитарный характер евразийства отмечается лишь немногими авторами в специальных, имеющих неширокую читательскую аудиторию, статьях. В предисловиях же к моно-графиям26 выражается (разумеется, без доказательств) мысль о либерализме движения. Во всяком случае, на первом его этапе. Посмотрим же, в чем этот либерализм состоял.
«Мы отвергаем социализм - и мы являемся сверхсоциалистами <. > Поскольку социализм преображается в этатизм - его устремления созвучны устремлениям евразийцев. Но - радикальнее наше понимание планового хозяйства <. > Термин социализм, в его европейском понимании, недостаточен для обозначения соци-
"27
альной сущности евразийства» .
Нет, эти люди были не просто «евразийскими марксистами»: все-таки из марксизма выросла и социал-демократия. Но, как видим, трудно упрекнуть «сверхсоциалистов» в какой-либо симпатии к ней.
«Под демократией разумеется строй, в котором правящий класс отбирается по признаку популярности в известных кругах населения <. > Под идеократией же разумеется строй, в котором правящий слой отбирается по признаку преданности одной идее-правительнице. Демократическое государство, не имея собственных убеждений (так как правящий слой его состоит из людей разных партий), не может само руководить культурой и хозяйственной жизнью населения, а потому старается как можно меньше вмешиваться в эту жизнь ("свобода торговли", "свобода печати", "свобода искусства" и т.д.), предоставляя руководство ею безответственным факторам (частному капиталу и прессе). Наоборот, идеократиче-ское государство имеет свою систему убеждений, свою идею-правительницу, и в силу этого непременно должно само активно организовывать все стороны жизни и руководить ими <.. >
При идеократическом строе должны будут исчезнуть последние остатки индивидуализма, человек будет осознавать не только себя, но и свой класс и свой народ как выполняющую определенную функцию часть органического целого, объединенного в государство <.. >
Современные идеократические государства еще очень далеки от подлинной идеократии, СССР несколько ближе к цели.»28.
Как видим, от неполноты советского государственного совершенства князь страдал в 1935 г.
Все излагается четко и ясно. И все правда: СССР - плановее, централизованнее, идеократичнее прочих тоталитарных чудовищ. Но евразийцы желают еще большего: как осуществить?
«Новая идеология и необходимая, как носительница ее, новая партия не менее одушевленная и сплоченная, чем первые большевики». («Евразийство. Опыт систематического изложения».)
Мыслить члены партии нового типа должны правильно, т.е. все как один.
«Тот тип отбора, который призван установиться, отличается тем, что основным признаком, которым при этом типе отбора объединяются члены правящего слоя, является общность мировоз-зрения»29.
Носительницей нового мировоззрения призвана быть партия особого рода: состоящая из отборных людей правильного мышления, «правительствующая и своей властью ни с какой другой партией не делящаяся, даже исключающая существование других таких же партий. Она - государственно-идеологический союз, но вместе с тем она раскидывает сеть своей организации по всей стране и нисходит до низов, не совпадая с государственным аппаратом, и определяется не функцией управления, а идеологией». («Евразийство. Опыт систематического изложения».)
Правительствующая и исключающая существование всех других партия в России как известно, была, однако, пока не евразийская. Ничего, выход из положения найден - и без особого труда.
Необходимо «сделаться мозгами <.. .> нового режима, чтобы наполнить новым содержанием обветшалые формы». Евразийцы должны всеми силами просочиться в этот новый режим и руками новой власти построить свое новое государство.
Взаимное просачивание евразо-большевизма и коммуно-боль-шевизма действительно состоялось, но в несколько другом варианте.
Первый «пробный шар» в евразийское движение закинул известный чекистский провокатор Александр Якушев уже в июле 1923 г. Попытка оказалась успешной, и в 1924 г. началась и крупномасштабная операция ГПУ по внедрению в движение.
В декабре 1925 г. в Берлине состоялся первый евразийский съезд. Самой важной его частью оказался девятичасовой доклад другого чекистского агента - Александра Лангового. На евразийцев произвели сильное впечатление слова единомышленника, приглашенного ими «оттуда».
На съезде был утвержден состав Совета Евразийской Организации, в него, разумеется, вошел и Ланговой. Зимой 1926/1927 г. Ланговой - активный участник Совещания по идеологическим вопросам в Праге.
Программные документы, напомним, были выработаны евразийцами именно в 1926-1927 гг.
Нас интересует идеология движения, а не его невеселая судьба. Но связь одного с другим - прямая. Дело даже не в том, что евразийские конструкции в какой-то мере изобретены прямо на Лубянке. Более существен другой фактор.
Евразийцы всеми силами вписывали себя в советский менталитет. «В России теперь новые люди, ни с прошлым, ни с Европой они никак не связаны. От коммунизма они неизбежно отвернутся - и тогда придут к нам». Таков был лейтмотив деятельности участников движения. Некоторые тексты, особенно Н. Трубецкого, сознательно писались в расчете на чтение «там».
Сегодня мы видим, что евразийцы оказались правы, ошиблись они лишь в сроках. «Новая историческая общность» советских людей в нашей стране отнюдь не преодолена. Если скользить взглядом по политической поверхности явлений, она может показаться исчезнувшей: мало кто не оценил преимуществ плюралистической печати и свободных выборов.
Но не стоит игнорировать и глубинные процессы. Духовное состояние сегодняшнего российского общества в значительной мере сформировано антиевропейским тоталитарным учением -евразийством.
Этот факт в России никем, собственно, и не отрицается. Но для правильной его оценки необходимо непредвзято оценить евразийство 20-х годов. Напоминание об этой необходимости и было главной целью нашего сообщения.
Примечания
1 Игнатов А. «Евразийство» и поиск новой русской культурной идентичности // Вопросы философии. - М., 1995. - № 6. - С. 49-64.
2 Люкс Л. Россия между Западом и Востоком: Сборник статей. - М: Московский философский фонд, 1993. - С. 158 [1].
3 Riasanovsky N. Russia and Asia. Two Nineteenth' Century Russian Views // California Slavic Studies. - California, 1960. - Vol. 1.
4 Riasanovsky N. Asia Through Russian Eyes // Russia and Asia. Essays on the influence of Russia on the Asia Peoples. - Stanford, 1972.
5 Хоружий С. Карсавин, Евразийство и ВКП // Вопросы философии. - М., 1992. -№ 2. - C. 78-87.
6 Хоружий С. Трансформация славянофильской идеи // Хоружий С. О старом и новом. - СПб.: Алетейя, 2000. - C. 477.
7 Цит. по: ТрояновА. Изучение евразийства в современной зарубежной литературе // Начала. - М., 1992. - № 4. - С. 102.
8 Цит. по: Троянов А. Изучение евразийства в современной зарубежной литературе // Начала. - М., 1992. - № 4. - С. 50.
9 Цит. по: Савкин И., Козловский В. Евразийское будущее России // Ступени. -СПб., 1992. - № 2 (5). - С. 86.
10 Евразийская идея: Вчера, сегодня, завтра (из материалов конференции, состоявшейся в Комиссии СССР по делам ЮНЕСКО) // Иностранная литература. -М., 1991. - № 12. - С. 213-225.
11 Достоевский Ф. Дневник писателя. - СПб.: Издание А.Ф. Маркса, 1895. - С. 539.
12 Там же. - С. 543.
13 Достоевский Ф. Подросток. - М.: Госиздат.: Худож. лит., 1957. - С. 517.
14 Трубецкой Н.С. Европа и Человечество. - София: Рос.-бол. кн. изд-во, 1920. -С. VI, 82.
15 Новикова Л., Сиземская И. Евразийский искус // Мир России - Евразия: Антология. - М.: Высш. шк., 1995. - C. 5.
16 Riasanovsky N. Asia Through Russian Eyes // Russia and Asia. Essays on the influence of Russia on the Asia Peoples. - Stanford, 1972.
17 Евразийство: Опыт систематического изложения. - Париж: Евразийское кн. изд-во, 1926. - С. 77.
18 Евразийство: Формулировка 1927 г. Россия между Европой и Азией. Европейский соблазн. Антология. - М.: Наука, 1993. - С. 217-229.
19 Булгаков С. Письмо А.В. Ставровскому // Евразия. Исторические взгляды русских эмигрантов. - М., 1992. - С. 41-43.
20 Савкин И., Козловский В. Евразийское будущее России // Ступени. - СПб., 1992. -№ 2 (5). - С. 80-116.
21 Бердяев Н. Евразийцы // Путь. - Париж, 1925. - № 1.
22 Савицкий П. Степь и оседлость // На путях. Утверждение евразийцев. - Берлин: Геликон, 1922. - Кн. 2. - С. 358.
23 Булгаков С. Героизм и подвижничество // Вехи: Сборник. - Франкфурт-на-Майне: Посев, 1967. - С. 26.
24 Трубецкой Н. О туранском элементе в русской культуре // Евразийский временник. - Берлин, 1925. - Кн. 4. - С. 448.
25 Бердяев Н. Евразийцы // Путь. - Париж, 1925. - № 1.
26 Новикова Л., Сиземская И. Евразийский искус // Мир России - Евразия: Антология. - М.: Высш. шк., 1995. - С. 5-20.
27 Савицкий П. В борьбе за евразийство: Полемика вокруг евразийства в 1920-х годах // Тридцатые годы: Утверждение евразийцев. - Париж: Изд-во Евразийцев, 1931. - Кн. 7. - С. V, 317.
28 Трубецкой Н. Об идее - правительнице идеократического государства // Евразийская хроника. - Берлин, 1935. - Вып. 11.
29 Трубецкой Н. Идеократия и армия // Евразийская хроника. - Париж, 1928. -Вып. 10.
