CC BY
56
В статье раскрываются взгляды классического евразийства на интеллигенцию. Автор обращается к трудам таких видных деятелей евразийского движения, как Н. Н. Алексеев, П. Н. Савицкий, Н. С. Трубецкой, для того, чтобы системно воссоздать евразийскую оригинальную концепцию интеллигенции, имевшей как философский, так и практический уровни, обладавшей определенным пророческим потенциалом.
Ключевые слова: интеллигенция, евразийство, евразийская теория, Н. Н. Алексеев, государство, общество.
1. Вступление.
Евразийцы 20-х гг. не создали систематического учения об интеллигенции. Однако неправильным было бы утверждать, что евразийцы не имели оригинальной концепции интеллигенции. Просто концепция эта была разбросана в виде отдельных тезисов и заявлений по статьям и манифестам евразийцев. Некоторые ее «смысловые узлы» являются к тому же латентными, их нужно домысливать, исходя из более общих концепций евразийства, - об историческом процессе и его движущих силах, о народе и его правящем слое, об истории России-Евразии и т. д.
К сожалению, эта часть наследия евразийцев до сих пор мало освещена исследователями их творчества. При том, что (и это нельзя не отметить!) другие евразийские теории, особенно культурологическая, геополитическая и историософская, на сегодняшний день исследованы чрезвычайно подробно1. В данной работе мы попытаемся посильно исправить это положение, разумеется, не претендуя на реконструкцию исчерпывающей картины.
2. Евразийское учение об интеллигенции вообще в систематическом изложении.
В социально-философской доктрине евразийцев категория «интеллигенции» неразрывно связана с категорией «правящего (или ведущего) слоя». Правящий слой есть активное меньшинство нации, которое задает нормативы обществу, организует общественную жизнь, управляет ею. Основоположник евразийской теории государства Н. Н. Алексеев писал в своей фундаментальной работе «О гарантийном государстве» (1937): «ведущий слой <...> является носителем идеалов данного общества, идейным представителем той культуры, к которой это общество принадлежит»2. Н. Н. Алексеев подверг критике учение марк-
сизма, которое видит в правящем слое, да еще и понятом узко экономикоцентрически как экономический класс, лишь преходящий исторический феномен, обусловленный низким уровнем развития производительных сил в обществе. Попутно Н. Н. Алексеев подверг критике и социальный идеал марксизма - модель бесклассового и безгосударственного коммунистического общества, лишенного правящего слоя и обеспечивающее управление собой через прямую демократию с непосредственным участием каждого члена общества. Отметим, что критика марксизма в данном плане у Н. Н. Алексеева и у других евразийцев была связана и с критикой идей либерализма, и представительной демократии, которые, по сути, представляют собой «смягченный вариант» отрицания правящего слоя. По глубокому убеждению Н. Н. Алексеева, «всякое <...> государство является некоей организацией <.> а организация нуждается, чтоб ею кто-то руководил, чтобы кто-то держал дирижерскую палочку <.> Ведущий слой возникал не потому, что группа обманщиков захватывала власть, чтобы эксплуатировать народ, но в силу тех же, чисто естественных процессов, в результате которых в организме более тонкие мозговые клетки отбираются от других»3.
Как видим, евразийский взгляд на общество восходит к платонической, органистиче-ской теории, которая считает первичной социальную идею (правящий слой) как начало активное, оформляющее текучую материю, и вторичной социальную материю (народ) как начало отчасти пассивное, подвергающееся внешнему воздействию4. В то же время евразийство считает их теснейшим образом диалектически связанными между собой, так что не только правящий слой влияет на народ, но и, наоборот, народ влияет на правящий слой.
Евразийцы очень выразительно писали об этом: «правящий слой <...> органически вырастает из самого народа, из самой культуро-личности. Он осознает, выражает и осуществляет их бессознательную идеологию и их стихийную волю»5. В неудаче построения прямой демократии даже после революции, возглавленной коммунистами, в возникновении даже в СССР особых партийно-советских форм правящего слоя, Алексеев видел подтверждение своих мыслей о необходимости элиты для любого государства и об утопичности радикально-демократических проектов6.
Правящий слой, по мысли евразийцев, разделяется на два уровня: «правительство» или представителей государства и политического класса в широком смысле слова, источника, так сказать, физической власти, и «интеллигенцию» - образованный класс, создающий и несущий народу идеи, источника духовной власти7. Правда, это общее утверждение, которое в каждом отдельном случае нуждается в уточнении. Очевидно, например, что в случае плутократических (буржуазных) государств следует добавить еще и третий уровень: буржуазию, предпринимателей, прежде всего, крупных, которые при «капитализме» составляют особый и часто более могущественный, чем государство, класс. Евразийцы были резкими критиками капиталистического строя как строя, в действительности осуществляющего интересы крупной буржуазии - капиталистов, банкиров, финансовых воротил, лишь прикрытой внешними формами представительной демократии. Такое положение дел евразийцы считали не нормой, а патологией. Ведь государство по самой природе своей предназначено выполнять надклассовые задачи, например, защищать от преступников хоть в минимальной мере всех, а не только представителей господствующего экономического класса (в этом смысле Н. Н. Алексеев называет государство «союзом мира», а не «союзом войны», каковым его считают марксисты) 8. В связи с этим наилучшим государством, по мнению евразийцев, является такое государство, где правящий слой является не классовым, а функциональным и вербуется из представителей всех социальных групп (подобное положение дел евразийцы обнаруживали в допетровском Московском царстве, которое было для них своеобразным социально-политическим идеалом, и его же они предлагали установить в будущем евразийском государстве, которое должно было прийти на смену СССР).
Но даже в вырожденном классовом государстве, характерном только для стран Западной Европы в эпоху нового и новейшего времени, капиталисты при помощи системы лоббистских организаций, клубов, непосредственного своего участия в политике, «врастают в государство». Поэтому и для этих обществ остается действенным предложенное евразийцами разделение правящего слоя на политический класс (государство, в широком смысле слова) и идеологический класс (интеллигенцию, в широком смысле слова).
Рассмотрение первой части правящего слоя
- госаппарата и политического сообщества -выходит за рамки нашей темы. Обратимся сразу ко второй части правящего слоя - интеллигенции.
Интересные рассуждения о предназначении и роли интеллигенции есть уже в ранней статье П. Н. Савицкого «Подданство идеи» (1923). По П. Н. Савицкому, интеллигенция есть слой образованных людей, чье предназначение -осознать идею-правительницу собственного народа или национальную идею, выразить ее в теоретической форме, как то: философской, научной теории и политической идеологии - и донести ее в популяризованном виде до народа. «Идея-правительница рождается и растет в недрах общей духовной обстановки момента и эпохи. Ее колыбелью и отчим домом является духовное самосознание и духовный опыт <.> интеллигенции, как бы она ни называлась и в какой бы обстановке ни жила. То, что интеллигенция рождает, взращивает сейчас, то народные массы воспримут и осуществят через некоторый промежуток времени»9. Итак, интеллигенция порождает идеологию, которая направляет и организует жизнь общества. Эта функция интеллигенции ставит ее много выше той части правящего класса, которая осуществляет реальную политику, несмотря на то, что никакими внешними атрибутами власти интеллигенция может не обладать. Дело в том, что согласно евразийскому учению именно идеи, а не какие-либо факторы материального порядка являются той силой, которая управляет обществом и историей. Так, П. Н. Савицкий отмечал, что экономика - это только одна из движущих сил человеческой истории, к тому же и не самая главная (если вообще в этой области можно говорить о первенстве какого-либо фактора, а не следует просто признать системный характер их влияния)10. Не меньшее, а, скорее, даже большее воздействие на человеческие общества в их развитии оказывает
фактор идеи. П. Н. Савицкий писал об этом: «Всякое длящееся правление, будь оно единодержавным, народодержавным или иным, есть та или иная форма осуществленного идеало-правства. Более реально и ощутимо, чем люди и учреждения, народами и странами правят идеи. Не столько действительный и тленный царь, сколько религиозная идея царя правила монархиями древнего Востока; и не столько консулы и императоры, сколько национальнорелигиозная идея Рима вела к победе римские легионы; и более чем тот или иной первый министр, правила и правит, отчасти, скажем новейшей Англией идея правого государства»11.
Итак, философия истории евразийства по справедливости должна быть охарактеризована как исторический идеализм. Это отмечает, например, известный французский исследователь евразийства М. Ларюэль: «Евразийство стремилось к разработке философии, первенство в которой отдавалось бы идеям как движущим элементам истории»12. Правда, такая постановка вопроса может кое-кому показаться парадоксальной. Оппоненты евразийцев, как из числа их, так и из числа наших современников, упрекали и упрекают их в некоем географическом детерминизме. Однако классики евразийства резко и не без оснований на то возражали против этого, указывая на идеалистические корни своего учения, уходящие в русскую философию всеединства. Так, Савицкий писал: «Философия евразийства есть именно философия организационной идеи <...> Евразийцы отмечены совершенно исключительным вниманием к материальному, даже особым чутьем к нему. Недаром их часто обвиняют в “географическом материализме” <.> Но то материальное, с которым они имеют дело, - это материя, проникнутая идеей, это материя, в которой дышит Дух»13.
Отметим далее, что Савицкий называет интеллигенцию «духовными предстоятелями народа»14 и говорит о «сугубой исторической ответственности» этих «духовноинтеллектуальных предстоятелей народа»15. Это, на наш взгляд, очень важный момент, отличающий западническое и евразийское понимание интеллигенции. Для западнической идеологии Просвещения характерен взгляд на интеллигенцию как на источник универсальных знаний и общечеловеческой культуры, а на народ - как на пустой сосуд, который должен быть наполнен этим благородным содержанием (особенно, если речь идет о неевропейском
народе, который «просвещается» «общечеловеческими», а на деле западными ценностями). Сам по себе народ в этой трактовке - пассивная воспринимающая субстанция, бесформенная prima materia, выражаясь терминами схоластов, или «абсолютная возможность», если следовать лексике Аристотеля. Интеллигенция его оформляет, придает ему определенность, наделяет его сущностью, которая делает его полноценным объектом с точки зрения социальной онтологии. Если здесь и признается наличие у народа некоторых специфических черт (в случае неевропейских народов - это, естественно, черты, отличающие его от западных народов, составляющие его индивидуальность), то они скорее мешают, чем помогают процессу «просвещения» народа, следовательно, их нужно стереть и начать все заново. Так, народная религиозность, по мнению русских западников-революционеров, только мешает восприятию народной истины, поэтому нужно искоренить в народе приверженность к религии.
Евразийский взгляд на интеллигенцию и народ иной. Согласно ему народ скорее materia sekunda, которой уже коснулась формообразующая сила эйдоса. Н. Н. Алексеев писал: «Демос духовно проникнут эйдосом»16, понимая эйдос вполне в духе Платона, как «.. .необходимый, цельный созерцательно и умственно осязаемый смысловой лик мира»17. Таким образом, идея народа, согласно евразийцам, - это не идея в современном номиналистическом смысле - субъективные умственные построения различных теоретиков, а объективный принцип бытия народа, существующий независимо от наших на него воззрений и определяющий специфику его культурной жизни во всех ее областях - от быта до политики. В этом смысле евразийцам были близки слова Владимира Соловьева - мыслителя, к которому они вообще относились довольно скептически, особенно по отношению к его религиозным и политическим доктринам: «органическая функция, которая возложена на ту или иную нацию в этой вселенской жизни - вот ее истинная национальная идея, предвечно установленная в плане Бога»18. Здесь нет противоречия с рассуждениями Н. Н. Алексеева об эйдосах. Вспомним, что, начиная с Августина Блаженного, в христианской платонической традиции эйдосы принято понимать как мысли или идеи Бога.
Другими словами, народ имеет свою собственную, самобытную культуру, которая
воплощает собой идею (эйдос) этого народа - предвечный замысел Бога о нем, но воплощает не абстрактно-теоретически, а мифологически-художественно-социально. Причем такой идеей располагает каждый народ; евразийцы, в отличие от славянофилов, отрицали восходящее к философии истории Гегеля разделение народов на «исторические» и «неисторические». Уже во вступлении к первому сборнику евразийцев - «Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев» (София, 1921) говорилось: «Мы не верим, чтобы существовали народы, предназначенные навеки быть избранными носителями культуры; мы отрицаем возможность “последних слов” и “окончательных синтезов”»19. В самом сборнике эта мысль о ложности линейных концепций исторического развития и
об истории как мистерии и творческом акте, где с Богом соучаствуют все народы, развивалась Г. В. Флоровским в статье «О народах «неисторических» («страна отцов» и «страна детей»).
Задача же интеллигенции каждого народа состоит в том, чтобы, взирая на богатство народной культуры, выразить эту идею именно теоретически, в виде идеологии в самом широком смысле слова. Такую идеологию, разносторонне связанную с эмпирической жизнью народа и бытия его эйдоса, евразийцы называли конкретной или истинной в противоположность абстрактным или ложным идеологиям, представляющим собой схемы, отражающие лишь одну сторону жизни, выдавая ее за всю многообразную действительность (например, экономикоцентрическая теория коммунизма). Таким образом, истинная или конкретная идеология, по евразийцам, есть органическая система идей, подобная развивающемуся из семени растению в том, что она есть внутренне необходимое самораскрытие одной основной идеи20. При этом евразийцы подчеркивали именно органический, не механистический характер этой аутентичной, «почвенной» национальной идеологии: «...истинная идеология вовсе не универсальная отвлеченная система и не может быть выражена одной отвлеченной формулой <...> Она <...> симфонична или соборна, согласуя или объединяя многие свои выражения»21. Евразийцы предупреждали о недопустимости тоталитарного единомыслия и утверждали, что наличие в обществе одной господствующей идеологемы вовсе не должно исключать борьбы разных мнений: согла-
сие главных, фундаментальных для общества ценностей и идеалов вполне согласуется с разными, даже противоположными пониманиями путей их достижения. Превращение национальной идеологии в догму, подмена ее отвлеченной формулировкой чреваты отрывом от жизни, ведь ни одна законченная схема не может, как уже говорилось, отразить многообразия жизни: «...отвлеченная формулировка играет служебную роль, и признание любой данной формулировки идеологии за полное ее выражение означает смерть ее, означает, что она на место истины прокралась ложью»22.
Однако одного соответствия наличествующей народной культуры и идеологии, вырабатываемой интеллигенцией, мало. К примеру, культура народа может быть подвержена либеральному и материалистическому социальному атомизму или даже стремлению к агрессии и порабощению других народов. Интеллигенция отражает в своих построениях это наличное состояние культуры. Надо ли говорить, что эта идеология все равно далека от истинной, поскольку не отражает эйдос, замысел Бога о народе. Согласно христианской теодицее Бог зла не творит, значит, по замыслу Божьему, по эйдейтической основе культуры народ не может быть капиталистически-торгашеским, материалистически-атеистическим, империалистически-захватническим.
При этом евразийцы были убеждены, что такая конкретная, истинная идеология не может не быть религиозной: «...если мы хотим найти идеологию, в основаниях своих абсолютно истинную, абсолютно несомненную, мы должны искать эти основания в религии <...> Отказываясь от религиозной веры, мы обрекаем себя либо на серый оппортунизм или даже индифферентизм, либо на опасное экспериментирование - на испытание гадательных идеологий путем попыток их осуществления в надежде, что какая-нибудь из них, в конце концов, окажется не губительной, а плодотворной»23. Евразийцы отрицали истинность любой идеологии материалистического толка. Материализм характеризуется евразийцами как наивное мировоззрение, которое породило европейское Просвещение ХУШ в. и которое было реакцией на отвлеченность идеалистических философских систем. Суть материализма евразийцы видели в попытке объяснить все явления и процессы через механистические законы и модели. Этот материализм евразийцы справедливо
считали преодоленным развитием науки ХХ в. (имелась в виду серия научных революций
- от возникновения теорий относительности
А. Эйнштейна до возникновения квантовой механики, которые, действительно, поставили крест на механистической ньютонианской парадигме физики)24.
Тот факт, что материалисты до сих пор объявляют свое мировоззрение научным, говорит, по мнению евразийцев, лишь о том, что материалисты не понимают ни сущности науки, ни сущности религии. Наука вовсе не противоречит религиозной вере и идеалистической философии, и все новейшие достижения науки вполне могут быть вписаны и в религиозное мировоззрение: «Нет веры без науки и нет науки без веры. Истинная вера содержит в себе свою науку со всеми ее исканиями и сомнениями»25. Таким образом, материализм подобно идеализму также основывается на вере, и это в полной мере относится ко всем его формам, в том числе к форме коммунистической: «...коммунизм, который представляет собой самый зрелый плод всего материалистического миросозерцания и самое последовательное развитие материалистического социализма, есть вера. Ибо коммунизм верит в опровергнутый наукой материализм, в необходимость прогресса и своего торжества, верит в гипотезу классового строения общества и миссию пролетариата. Он - вера, ибо одушевляет своих сторонников религиозным пафосом и создает свои священные книги <.> своих святых и подобную церковной организацию»26.
Выходит, и идеализм, и материализм суть феномены веры. Но между ними есть существенное различие, позволяющее говорить, что одна эта вера истинная, а другая - ложная, одна - подлинно религиозная, другая - мнимо религиозная. Любая вера стремится к абсолютному, наивысшему, наиполнейшему. А таковым может быть лишь Бог как цельное и бесконечное всеединство, а не какие-либо части мира - общество, народ, класс, и даже не весь материальный мир, природа, который тоже лишь элемент всеединства. Поэтому по-настоящему истинной может быть лишь «идеология, которая одушевляла бы пафосом вечного, абсолютно-ценного <...> была, несомненно, т. е. абсолютно, обоснованной в своих истоках»27. Коммунизм же есть мнимая, ложная вера, идолопоклонство, подмена Божественной всеполноты лишь узкой частью.
Важно отдавать себе отчет, что под религией евразийцы понимали православие, только не национальное, русское православие, а вселенское, соборное. С точки зрения евразийцев, впрочем, как и любого другого православного человека, «православие - не одно из многих равноценных христианских исповеданий <...> Православие - высшее, единственное во всей полноте и непорочности исповедание христианства»28. Поэтому подлинно истинная идеология, по евразийцам, может быть лишь православной. Запад, отпавший от первоначального православия и уклонившийся сперва в католицизм, а затем в протестантизм, утерял абсолютные, связанные с трансцендентной истиной основания своей идеологии, отсюда, с точки зрения евразийцев, его нынешний духовный кризис, выразившийся в культурном разложении, позитивизме, серой гражданственности, бесплодном революционном бунтарстве и материалистическом социализ-ме29. Причем, верность православию вовсе не означала бы для Запада утерю его самобытных черт, напротив, западное - французское, немецкое, испанское и т. д. православие радикально отличалось бы от православия русского, грузинского или сербского, тогда не было бы лишь скатывания в безбожное модернистское общество, Запад и сам бы остался верным устоям традиционной цивилизации, и другие страны не заразились бы от него модернистским ядом.
Итак, если правящий слой органически связан с народом, а интеллигенция разрабатывает и внедряет в народное сознание истинную идеологию, корнями уходящую в православный живой опыт Богообщения, а своими ценностными принципами коррелирующую с ментальностью данного народа или союза народов - цивилизации, то наблюдается максимально возможная в падшем мире гармония между правящим слоем и народом и, значит, и интеллигенцией и народом. Однако любой правящий слой подвержен тем же законам, что и все в нашем органическом мире - законам рождения, расцвета, увядания и умирания. Как писал об этом философ евразийского движения Л. П. Карсавин, «рано или поздно правящий слой отрывается от народа и замыкается в себе. Замыкаясь же в себе и теряя органическую связь с народом, правящий слой перестает его понимать, быстро денационализируется и вырождается»30. Этому, увы, естественному
процессу, по Л. П. Карсавину, сильно способствует стремление слепо перенимать все чужое, отвергая свое, так как «чужое конкретно лишь у себя на родине и осваивается [в другой стране. - Р. В.] только в абстрактной форме. А все абстрактное, своею мнимою ясностью и безжизненною простотою, особенно привлекательно для разлагающегося и потому рационалистического сознания»31. Это объясняет увлечение как интеллигенции, так и деятелей государства, короче говоря, всего правящего слоя на стадии вырождения упрощенными, чужеземными идеологическими схемами, достигающее своего пика в уклонении от религии в атеизм. При этом, как остроумно замечает Л. П. Карсавин, «обе стороны - и “общество”, и “власть” ссылаются на народ и считают себя выразителями его воли. Но оба - одинаково ошибаются.»32.
Интересно замечание Л. П. Карсавина о том, что такая интеллигенция, находящаяся в плену абстрактной идеологии, может бороться с правительством и считать себя выразительницей воли народа, но на самом деле она теснейшим образом связана с государством, для ниспровержения которого делает все возможное, она составляет с ним один правящий слой. Причем само противостояние их показывает, что этот правящий слой смертельно болен, обречен на гибель. Отрыв правящего слоя от народа неизбежно приводит к революции, объективно-историческая роль которой
- уничтожить старый, негодный правящий слой и из недр народных родить новый, органически с этим народом связанный. Л. П. Карсавин так и пишет: «...длительный процесс вырождения правящего слоя, уничтожения его национально-государственной стихиею и создания нового правящего слоя и называют революцией»33. Это не значит, впрочем, что евразийцы оценивали революции положительно, они видели в них исторически необходимое зло. Интеллигенции старого правящего слоя отводится при этом незавидная роль. Она подготавливает революцию, самоотверженно борется со старым государством, расшатывает его. Когда же это государство рухнет и интеллигенция, наконец, захватит власть, то тут же обнаружится, что сама эта интеллигенция больна теми же болезнями, что и государство, которое она свергала - отсутствием воли к власти, к здоровой организаторской государственной деятельности, краснобайством и склонностью к абстрактным, оторванным от жизни
проектам. Поэтому высвободившийся из-под ярма государства народ сметает на пути своего анархического бунта и эти квазигосударствен-ные, временные интеллигентские правительства и учреждения и сам из себя эманирует в новое государство - гораздо более жестокое и бесчеловечное, чем прежнее, но зато здоровое, полное сил и творческой энергии, обладающее способностью к обузданию анархической стихии. И народившийся новый правящий слой приводит с собой новую интеллигенцию, перед которой теперь стоит историческая задача
- сформулировать новую, истинную, конкретную, национально аутентичную и трансцендентально, абсолютно обоснованную идеологию. Без нее, под властью идеологии ложной, абстрактной, антинациональной новое общество и новое государство просуществуют недолго.
3. Евразийское учение о русской интеллигенции.
Из этих общих положений евразийцы исходили, выстраивая свое учение о русской интеллигенции. Ее рождение они связывали с реформами Петра Великого, которые евразийцы вслед за славянофилами оценивали, скорее, отрицательно. По словам Н. С. Трубецкого, при Петре I «внешняя мощь была куплена ценой полного культурного и духовного порабощения России Европой»34. Н. С. Трубецкой даже называл период истории России, начатый Петром, «антинациональной монархией»35. Для этого периода, по мнению евразийцев, был характерен роковой разрыв между правящим слоем и народом. Правящий слой отказался от допетровского идеала православной «Святой Руси» и стал перенимать западные идеи, институты, и даже обычаи и моды, народ продолжал жить осколками московской старины. Н. С. Трубецкой для оценки глубины противостояния их друг другу нашел резкие и страшные слова: «В России эпохи европеизации никто не чувствовал себя совсем в своем доме: одни жили как бы под иноземным игом, другие - как бы в завоеванной ими стране или колонии»36. Причем отрыв от собственного народа, непонимание его самобытной культуры, отношение к нему как к варварам, которых нужно «цивилизовать», были характерны не только для властей, но и для интеллигенции, которая внешне была враждебна власти и все делала для ее свержения: «По существу между всеми этими партиями [интеллигентскими и враждебными режиму. - Р. В.] и правитель-
ством имелось глубокое сходство <...> игнорирование живой индивидуальности России, взгляд на нее только как на бездушный материал, из которого предстоит создать здание, сообразное тем или иным чужим, европейским идеям»37. Двуликий Янус русской истории -Великий Петр - был и императором, и революционером одновременно. Духовные потомки царя-плотника, модернизаторы России просто разделились на две линии - революционной модернизации (Писарев и Ленин) и реакционной модернизации (Аракчеев и Столыпин), каждая из которых по-своему восходила к слову и делу Петра I. Разница между ними состояла, прежде всего, в том, какие они предпочитали идеи: «Правительству нравились из европейских идей только идеи империализма, милитаризма, воинствующего шовинизма и эксплуататорского капитализма. Общество же прельщалось другими европейскими идеями -идеями либерализма, парламентаризма, народоправства, разного вида свобод, социализма и т. д.»38.
Евразийцы считали, что и интеллигенция петербургской России, революционная верхушка, которая шла на смерть с именем народа на устах, и ее власть, которая принцип народности сделала одним из членов трехчленной уваровской официозной формулы, при этом одинаково были далеки от народа: «Части правящего слоя вели друг с другом борьбу не на жизнь, а на смерть и одинаково самозвано выступали от имени неизвестного им народа, что было разложением самого правящего слоя»39. Причем евразийцы не отрицали того, что и власть, и интеллигенция обладали некоторыми национальными чертами, хотя и считали, что многие из них - не лучшие национальные
черты40.
Именно этот раскол, по мнению евразийцев, и стал причиной русской революции, а вовсе не злонамеренность отдельных личностей из среды революционной интеллигенции
и, тем более, не некая гипотетическая «классовая борьба». Евразийцы, как известно, отвергали формационную и классовую теорию и считали российское общество и государство в гораздо меньшей степени пронизанными классовыми интересами, чем западные общество и государство. Поэтому причины революции они справедливо искали не в экономических моделях, а в особенностях национальной истории. Итак, падение власти в феврале 1917 г., оторвавшейся от народа, потерявшей
в ее глазах авторитет и опиравшейся лишь на полицейские репрессии, было вполне закономерным: «Всею своею деятельностью правительство само подготовило революцию <...> И не потому, что императорское правительство было особенно глупо или недальновидно <...> вступив на путь переделки русского материала в угоду чуждому идеалу <...> всякая власть, какая бы она ни была, должна была бы попасть в положение борьбы с русским материалом, а борьба эта рано или поздно должна была завершиться восстанием нации против правительства»41. Интеллигенция с восторгом встретила Февральскую революцию, не понимая того, что это - начало трагической развязки ее двухвековой истории, что власть, будучи так сказать, ее сиамским близнецом, с собой в могилу потянет и ее. Период с Февраля по Октябрь, по евразийцам, - это попытки интеллигенции воплотить в России тот или иной -от либерального до правосоциалистического
- интеллигентский проект. Попытки эти оказались неудачными, ввиду той же оторванности интеллигенции и ее идеалов от народа и его культуры, а также в силу органической неспособности интеллигенции к реальной политике, которую она пыталась заменить политической демагогией. Это предопределило приход к власти коммунистов-большевиков: «Борьба интеллигентских партий длилась недолго. Победу одержала партия, стоявшая за наиболее трудно осуществимый, но, в то же время, и наиболее заманчивый из всех европейских идеалов»42, то есть партия коммунистов-большевиков. Остатки правящего слоя империи, в том числе и интеллигенции, попытались сопротивляться - в течение Гражданской войны 1918-1921 гг. Но они не были поддержаны народом, а их опора на иностранных интервентов окончательно подорвала доверие к ним. Так, остатки имперской интеллигенции оказались за границей, где они «после безнадежных попыток организовать европейский крестовый поход против России или перерождаются в европейцев или медленно умирают, задыхаясь в разреженном воздухе своих абстракций и гальванизируя себя истерикой никому не нужных споров и наивными надеждами»43.
К победителям Октября 1917 г. отношение евразийцев было двойственным. С одной стороны, евразийцы выделяли среди них «коммунистов» - наиболее радикальную часть интеллигенции петербургской империи, которая несла в себе все недостатки старого пра-
вящего слоя: Евразийский манифест 1926 г. утверждал, что коммунисты - это “худшие из интеллигентов”, наименее умственно развитые и образованные, наиболее примитивные и фанатические.»44. Исповедуемый «коммунистами» западнический марксизм евразийцы рассматривали как один из примеров ложной, абстрактной схематичной идеологии, которая лишь калечит живую жизнь (хотя при этом они не отказывали ленинизму в большей близости к национальной почве - насколько это возможно для чуждой идеологии! - чем марксизму самих Маркса и Энгельса, отсюда характеристика ленинизма как «евразийского марксизма»45. Коммунисты, будучи официальными лидерами и идеологами революции, были, по мнению евразийцев, ее орудиями и даже жертвами. Они думали, что закладывают основы планетарной республики Советов, а на самом деле «хитрый дух» евразийской империи через них обновлял евразийскую цивилизацию и создавал новую евразийскую милитаристскую, идеократиче-скую державу.
Безусловно, если бы была хоть какая-нибудь альтернатива «коммунистам», то народ предпочел бы им более гибких, мудрых, чутких к национальной почве вождей, «но выбора у народа не было, так как вся прочая интеллигенция или старалась навязать ему свою волю, или обнаруживала полную свою неспособность и безволие, или прикрывала свою неспособность принципиальным саботажем»46. С другой стороны, переворачивающая социальные пласты революция породила «народных большевиков», которые составили здоровую часть нового правящего слоя. Народные большевики - это талантливые, энергичные, волевые выходцы из низов, которые могут обустроить и обустраивают жизнь России лучше, чем старая знать и интеллигенция, которые знают нужды народа, интуитивно исходят из его ценностей. К народным большевикам евразийцы относили управленцев, военных, спецов, то есть слои, стоящие вне по крайней мере средних и высших эшелонов Компартии (высшее руководство Компартии, по евразийцам, принадлежало к доктринерам-«коммунистам», исключение евразийцы делали для Ленина, который, по их мнению, представлял собой двойственную фигуру, имевшую черты и той, и другой части нового правящего слоя, - фанатиков и опасных экстремистов-коммунистов и гибких, практичных, исполненных русского национального духа народных большевиков47.
Евразийцы считали, что к середине-концу 20-х гг. коммунистическая идеология полностью себя исчерпала, выказав свой абстрактный, ложный характер и неосуществимость своего социального идеала, а коммунистическая партия «значительно растратила запас своей энергии и своего волевого напряжения» 48. НЭП евразийцы рассматривали как медленную реставрацию в СССР капитализма при внешнем господстве Компартии, впрочем, также перерождающейся в «новую буржуазию». Евразийцы открыто писали о «тщательно скрываемом компартией факте эксплуатации государством труда рабочих, исходящей из того, что государство выступает в отношении рабочих как работодатель-монополист»49. Таким образом, евразийцы упрекали советские власти, что под словеса о борьбе с капитализмом они создали особый «коммунистический капитализм» или «капитало-коммунизм»50.
Дальнейшая судьба СССР, а значит, и России у евразийцев вызывала тревогу: «...коммунистическая идеология несомненно и окончательно погибает <...> Ее гибель угрожает гибелью и большевистской партии <...> С гибелью же большевистской партии <.> связаны серьезные опасности для всего нового правящего слоя, для создавшихся новых форм государственности и для нормального развития самой Евразии-России»51. Евразийцы предсказывали, что возникшими внутренними проблемами посткоммунистической России попытается воспользоваться Запад, что приведет к разделу России и установлении в урезанной «российской республике» марионеточного, прозападного режима, с руководством из эмигрантских политиков-либералов. При этом некоммунистическая здоровая часть советского правящего слоя - хозяйственники, управленцы, военные, «спецы», которая и должна была бы перехватить власть, утерянную выродившейся Компартией, не сможет сама справиться с хаосом, вызванным падением ВКП (б). Ей нужна новая идеология, которая опиралась бы на религиозные ценности и соответствовала бы русско-евразийской почве. Разработка такой идеологии, по мнению евразийцев, должна лечь на эмигрантскую часть русской интеллигенции, так как эмиграция предоставляет наилучшие условия для такой теоретической работы, прежде всего, заключающиеся в отсутствии идеологической партийной цензуры, которая наличествует внутри России. Себя евразий-
цы и воспринимали как создателей новой, не абстрактной, а конкретной идеологии для посткоммунистической России. А в качестве подобной идеологии предлагали евразийство, выраженное во всем своде евразийской литературы с 1921 г. и кратко и тезисно сформулированное в двух программах: «Евразийство (опыт систематического изложения)» (1926) и «Евразийство (формулировка 1927 года)». Распространение этой идеологии ими мыслилось двояко - путем подпольной деятельности в Советской России до падения ВКП (б) и легальной деятельности на правах политической партии после того, как буржуазное перерождение СССР, начатое НЭПом, завершится и СССР превратится в обычную капиталистическую буржуазно-демократическую ре-спублику52. Евразийцы, правда, не исключали такой возможности, что к власти в СССР придет своеобразный «коммунистический Бонапарт» - выдвиженец из нового правящего слоя, который начнет вести национальную по духу политику и не допустит ниспадения СССР в хаос нового капитализма, но такому «Бонапарту» тоже нужна новая идеология53.
Итак, задача евразийской пропаганды -создание новой евразийской интеллигенции, которая стала бы «мозгом» этого нового национально аутентичного евразийского правящего слоя. Таким образом, в переходе от коммунистической идеократии к идеократии евразийской должно было свершиться долгожданное - не менее двух веков! - единение русской интеллигенции со своим народом. Причем новый правящий слой аутентичен евразийскому государству, и, значит, и его интеллигенцию евразийцы мыслили даже не в виде партии, а в виде особого духовного ордена. Н. Н. Алексеев так и писал об этом: «Мы призваны начать строить Россию-Евразию по заветам старцев, наполняя эти заветы новым историческим содержанием. Мы - организованное евразийство, род особого восточного ордена»54.
Таково учение об интеллигенции евразийцев 20-30-х гг. О его актуальности свидетельствует хотя бы то, что евразийцам удалось фактически предсказать развитие событий в СССР и даже указать на причины его будущего падения. К власти, действительно, пришел «красный Бонапарт» - Сталин, который свернул «буржуазное возрождение» - НЭП, и осуществил консервативный, национал-большевистский переворот. Однако необхо-
димого обновления идеологии не произошло. Отсутствие органической, аутентичной идеологии у России-СССР привело к запуску процессов социальной энтропии, которые нам слишком хорошо известны.
Но эта тема - анализ истории СССР с позиций евразийской теории правящего слоя - тема отдельной, большой работы.
Примечания
1 См. работы: С. М. Половинкина, А. В. Соболева, И. А. Исаева, Л. Новиковой и И. Сиземской, С. Хоружего, В. Пащенко. И. Орловой, Г. Сачко и др.
2 Алексеев, Н. Н. О гарантийном государстве // Русский народ и государство. М., 2000. С. 589.
3 Там же. С. 469.
4 Евразийцы писали о связи своей теории государства и социальной философии Платона. См.: Алексеев, Н. Н. Указ. соч. С. 592.
5 Евразийство (опыт систематического изложения) // Савицкий, П. Н. Континент Евразия. М., 1997. С. 49.
6 Там же. С. 468.
7 См.: Евразийство. ; Трубецкой, Н. С. Об идее-правительнице идеократического государства // Трубецкой, Н. С. Наследие Чингисхана. М.,
1999. С. 518.
8 Алексеев, Н. Н. На путях к будущей России (советский строй и его политические возможности) // Русский народ и государство. М.,
2000. С. 304.
9 Савицкий, П. Н. Подданство идеи // Савицкий, П. Н. Континент Евразия. М., 1997. С. 128.
10 Еще в работе «Подданство идеи» Савицкий усомнился в том, что какой-либо фактор может являться «самоначальным», впоследствии Л. П. Карсавин - философ евразийского движения будет отстаивать мысль, что отличие истории от природы в том и состоит, что в ней не действуют простые механистические причинно-следственные законы. Об этой мысли Савицкий будет с сочувствием отзываться в некоторых зрелых работах.
11 Савицкий, П. Н. Подданство идеи. С. 127.
12 Ларюэль, М. Идеология русского евразийства или мысли о величии империи. М., 2004. С. 52.
13 Савицкий, П. Н. Евразийство как исторический замысел // Савицкий, П. Н. Континент Евразия. С. 111-112.
14 Там же. С. 113.
15 Там же. С. 114.
16 Алексеев, Н. Н. О гарантийном государстве. С. 598.
17 Там же. С. 592.
18 Соловьев, В. С. Русская идея // Соловьев,
В. С. Спор о справедливости. М., Харьков, 1999. С. 623.
19 Предчувствия и свершения // Основы евразийства. М., 2002. С. 103.
20 Евразийство. С. 17.
21 Там же. С. 16.
22 Там же. С. 18.
23 Там же. С. 24.
24 Там же. С. 20.
25 Там же. С. 25.
26 Там же. С. 23.
27 Там же. С. 26.
28 Там же. С. 27
29 Там же. С. 28.
30 Карсавин, Л. П. Феноменология революции // Русский узел евразийства. Восток в русской мысли : сб. тр. евразийцев. М., 1997. С. 156.
31 Там же. С. 157.
32 Там же. С. 156-157.
33 Там же. С. 158.
34 Трубецкой, Н. С. Наследие Чингисхана. С. 261.
35 Там же. С. 264.
36 Там же. С. 266.
37 Там же. С. 272.
38 Там же. С. 273.
39 Евразийство... С. 53.
40 Там же. С. 54.
41 Трубецкой, Н. С. Наследие Чингисхана. С. 275.
42 Там же. С. 275-276.
43 Евразийство... С. 53.
44 Там же. С. 54.
45 Алексеев, Н. Н. Пути и судьбы марксизма : от Маркса и Энгельса к Ленину и Сталину. Берлин, 1936. С.63-72.
46 Там же. С. 64.
47 Евразийство... С. 52.
48 Там же. С. 55.
49 Евразийство (формулировка 1927 года) // Россия между Европой и Азией. Евразийский соблазн. М., 1993. С. 220.
50 Там же. С. 221.
51 Евразийство... С.57.
52 Там же. С. 58; Алексеев, Н. Н. Евразийцы и государство // Русский народ и государство. М., 2000. С. 176.
53 Алексеев, Н. Н. Евразийцы и государство. С. 177.
54 Там же. С. 174.
