CC BY
47
Н. И. Гайнуллина
Казахский национальный университет им. алъ-Фараби, Алматы
ЭВОЛЮЦИОННЫЕ ПРОЦЕССЫ В СТРУКТУРЕ ЧАСТНОГО ПИСЬМА В КОНЦЕ XVII - НАЧАЛЕ XVIII ВВ.
Вопросы, связанные с историей частного письма, его становлением, развитием и эволюцией, и в наши дни не уходят на периферию научных интересов. Не становится для этого препятствием и то, что в русском языке новейшего времени под влиянием новых технологий общения эпистолярный жанр заметно ослабил свои позиции в письменной сфере коммуникации. Несомненно, что потере культуры письменного общения в значительной степени способствовало возникновение такой формы письменной коммуникации, как электронное общение, которое привело к существенной деформации не только обрамления (рамки) эпистолярного текста, но и к изменению его стилистики, о чем говорит современная массовая частная корреспонденция, с которой знаком каждый, кто пользуется Интернетом. Тем не менее, на этом фоне у определенной, наиболее образованной, части общества, особенно интересующейся проблемами культуры русского языка и не потерявшей вкус к традиционному эпистолярному общению, сохраняется потребность, а следовательно, и необходимость в правильном оформлении письма как жанра, которая, в свою очередь, порождает вопросы, связанные с историей эпистолярного жанра и особенностями его развития и использования в прошлом. Именно поэтому не теряет своей актуальности научный интерес к данному аспекту формирования русского языка в диахронии, поскольку он поддерживается и, естественно, мотивируется ходом развития науки о русском языке, поднимающей в настоящее время многие проблемы, связанные с ретроспективным состоянием языка, в том числе и с путями становления культуры русского эпистолярия. Этот последний органично соотносится в целом с культурой народа — носителя языка и рассматривается в рамках такого нового интернаучного направ-
ления, как лингвокультурология, также учитывающая диахронический аспект данного вопроса.
С учетом сказанного интерес представляет становление эпистолярного жанра на длительном пути развития, в частности, в такой области его проявления, как обрамление частного письма, постепенное сложение самой рамки письма, которая, как показало ее изучение с позиций диахронии в синхронии языка, не всегда была такой, какой она известна современному носителю русского языка.
Сейчас определенно можно констатировать, что историю эпистолярного жанра письменности представители диахронической русистики возводят к раннему периоду развития и применения письменности на Руси. В связи с этим достаточно вспомнить, например, довольно подробно описанный данный фрагмент истории русского литературного языка в работе Н. А. Мещерского [Мещерский 1981: 56-69], где автор дает анализ частной переписки древнерусской эпохи на примере новгородских берестяных грамот, доказывая широкую распространенность подобной формы письменной коммуникации у восточных славян после принятия ими письменности .
Что касается Средних веков русской истории, то частная переписка в этом отношении долгое время не находила повышенного внимания у исследователей-диахронистов. Лишь в 60-е годы прошлого столетия заметно усилился интерес к ней у представителей науки о русском языке в связи с активным изданием письменных памятников прошлого Институтом русского языка АН СССР, а также в связи с плодотворной идеей создания исторических словарей с хронологически ограниченными рамками (например, «Словарь русского языка XVIII века»). Вот почему не теряет своей актуальности проблема становления эпистолярного жанра в истории русского литературного языка и в наши дни, о чем говорит факт обращения к ее изучению исследователей нача-
1 Заметим, что интерес к языку и значимости берестяных грамот Х1-ХП вв. не ослабевает и в наши дни, так как данный род древнейшей письменности позволяет оценить его не только с лингвистических, но и лингвокультурологических, этноязыковых и иных точек зрения, о чем свидетельствует научная литература последнего десятилетия и особенно интереснейшие работы А. А. Зализняка.
ла XXI столетия (см., напр., [Зуева 2009]). Однако сразу заметим, что такой элемент становления структуры эпистолярного текста в диахронии, как приписки в концовке частного письма, являющийся предметом нашего внимания в данной работе, для переписки от начала письменности и до XVII в. учеными, как правило, не затрагивается. Не отмечается он и в указанной выше диссертации О. В. Зуевой, что подтверждает необходимость и закономерность наших современных и более ранних наблюдений над структурой эпистолярного наследия Петра Великого, когда мы на основе тотального изучения переписки петровского времени и сравнения ее со структурными элементами переписки предшествующего периода (XVI-XVII вв.) установили начало активного использования этой рамочной части в структуре эпистолярного текста именно в переписке самого Петра I, а затем и его корреспондентов [Гайнуллина 1997: 43-48].
В связи со сказанным считаем необходимым сделать некоторые замечания относительно состояния данной (конечной) части рамки частного и официально-делового письма в период позднего Средневековья истории русского литературного языка, в частности в XVI-XVII вв., когда частная переписка активизируется по всей территории Московской Руси допетровского и, особенно, непосредственно предпетровского времени.
Так, известно, что до XVII в. включительно концовки писем являли собой однотипные клише в конце частного письма [Панкратова 1969]. Эта однотипность проявлялась прежде всего в лингвистических формах выражения челобития, что отмечают все историки русского языка, так или иначе касавшиеся проблемы развития функционально-стилистических особенностей письменности в допетровскую и Петровскую эпохи в истории русского литературного языка (В. В. Виноградов, А. А. Алексеев, А. И. Ефимов, А. И. Горшков, Н. П. Панкратова, С. С. Кувалина и др.). При этом челобитие сопровождалось лексическими единицами, представлявшими одновременно элементы прерывания контакта с адресатом и употреблявшимися с семантикой подведения итога основной части в структуре письма. В этой функции в основном выступали лексемы по сем, по том, за сим, за сем, о сем, при сем, после которых следовало именование адресата, которому «бил челом» адресант; далее шло самоназвание адре-
санта, пожелание здоровья адресату и его близким (если таковые были) и т. п. Эти формы из глубины веков дошли и до начального этапа формирования русского литературного языка национального типа, о чем свидетельствует переписка разных слоев населения позднего Средневековья в предпетровское время. Ср. хотя бы некоторые извлеченные нами примеры из разных источников того периода:
(1) Да на дворе на твоем, государь, дал бог здорова, а яз тобе государю своему, челом бью. (Князь А. В. Голицын. 1610). [Лихачев 1921: 134].
(2) За симъ писаниемъ Митка Аблочков челом бъеть. (Д. Яблочков И. И. Киреевскому. 1691). [Источники 1964: 20].
Или из этого же источника у разных ретроспективно-синхронных адресантов:
(3) о) сем писавы Кирюшка Бр^[се]нцов премного челом бьет. (К. Брусенцев И. И. Кириевскому. 1698). [Источники 1964: 23].
(4) о сем тЪбе гсдрю своему челомъ бью. (Ю. Урусов И. С. Ларионову. 1694). [Источники 1964: 64].
(5) за семь племянничишка тво/ 1вашко Коломнин челом бьет. (И. Коломнин Д. И. Маслову). [Источники 1964: 97] и мн. др.
Подтверждают такую регулярность и факты из других деловых и бытовых памятников предпетровского времени, в частности:
(6) А семъ писавъ вскормленникъ милости твоей Калинка Бахметев покорно челомъ бью. (К. Бахметев А. И. Бе-зобразову). [Памятники XVII 1965: 11].
(7) Искател млсти твое1 вечна и надежен на твою на брат-кову к себе млеть Андрюшка Безобразов челом бью. (А. Бе-зобразов А. И. Безобразову). [Памятники XVII 1965: 13].
(8) По семъ тебЪ гсдрю мое (так вркп. — Н. Г.) много челом бью. (Л. Домнин А. И. Безобразову). [Памятники XVII 1965: 55].
(9) По том буди в сохранены бжш со всеми своими а я тебЬ челом бью. (В. Брехов Ф. В. Бородину). [Грамотки: 15] и мн. др.
Особую экспрессивность и эмоциональную насыщенность таким концовкам придавали слова и словосочетания, характеризующие подобные челобития и усиливающие их прагматический эффект: много, стократно, низко, смиренно, пад к сырой земле, со слезами и т. п. челом бью.
Социальное положение корреспондентов закономерно и несомненно маркирует эти концовки, так как их употребляют в основном крестьяне, приказчики, сельские старосты и другие представители среднего и низкого сословия русского общества XVII в. Формы челобития в их письмах отражали действительное покорство, смирение, социальную и иную зависимость от адресата. Не случайно существовал деловой документ в виде челобитной, в которой использовались подобные лингвистические репрезентаторы социальных отношений в русском обществе того времени (см., напр.: [Волков 1974]). Об этом обычае— самоуничижения и челобития — писал в XVII в. известный публицист Г. К. Котошихин в своем труде «О России в царствование Алексея Михайловича»:
(10) (...) писатися к царю, себя низити, а его высити и назы-ватися холопми его, уточняя при этом, что посадцкие люди и крестьяне пишутца в челобитных своих рабами и сиротами. [Котошихин 1906: 39].
Однако такое челобитие, заключавшее рамку письма в его конце, было не только выражением вассальных отношений адресатов, но и выполняло функцию стереотипа вежливости при прерывании письменного контакта в переписке. Поэтому выражение бить челом в конце письма было одновременно и клаузульной формулой, которой пользовались все члены русского общества, включая все его слои. Для XVII в. данный фразеологизм бить челом в конце письма во всей совокупности его значений и употреблений «может быть принят как характерная черта жанра» [Та-рабасова 1963: 165]. Ср. в письмах царя Алексея Михайловича:
(11) А потом челом бью; здравствуйте, светы мои, и с нами на многие лета. [ПРГУ: 19. 1655].
(12) А потом многолетствуйте с нами и с нами во веки! Царь Алексей челом бьет. [ПРГУ: 23].
Этими формулами, как правило, письмо и заканчивалось. Ситуация с концовками писем частного характера резко меняется в период петровских реформ. Об этом говорит эписто-лярий самого инициатора реформ начала XVIII в. Петра Великого, ибо в первую очередь в его письмах начинают исчезать элементы челобития. Их мы находим в его дискурсе лишь в самый ранний период переписки в письмах к матери, Наталии Кирилловне (13 писем), где они выступают в основном как факт традиции или как отражение социальных ролей адресатов (сын — мать), что во все времена требовало соответствующих этикетных лингвистических форм выражения. Социальная обусловленность языка в подобных ситуациях представлена довольно четко. В письмах Петр-сын просит у матери благословения, как и было положено у верующего русского человека, что было также закреплено в эпистолярном жанре его традицией: он бьет челом, самоуничижается, подчеркивая свое почтение и зависимость от матери. Ср.:
(13) Желаю всегда здравия, а я за благословениемъ твоимъ живъ 7 паки благословения прошу. (Первое письмо Петра I к матери Наталии Кирилловне. 1688). [ПБП 1: 10].
(14) По семь всегда и присно желаю здравия и спасения. Недостойны Petrus. 1689. [ПБП 1: 1].
(15) По семь и HainoKopcmeeHHie предоюся в волю вашу. Аминь. 1689. [ПБП 1: 12].
(16) Недостойный Petrus. За семь благословения прошу. Недостойный Петрушка. 1693. [ПБП 1: 16 ].
Такие концовки с элементами уничижения были одновременно и стереотипами вежливости, многовековым этикетом, выработанным эпистолярной практикой предшествующих эпох в русской культурной письменной традиции. Сигналом нового времени в развитии русского литературного языка начала XVIII в.
было включение в такую концовку писем самоименования в виде вкрапления латинизированной формы Petrus, позднее — Piter. По данным ПБП, этот новый элемент мы находим уже в конце 80-х годов XVII в. в письмах к матери рядом с традиционными средствами, представляющими сигналы конца (примеры выше), а также в письмах и бумагах к брату Иоанну Алексеевичу и, особенно, в письмах к своим единомышленникам и ближайшим «сотрудникам» — Ф. Ю. Ромодановскому, Ф. М. Апраксину, А. В. Ки-кину, И. А. Мусину-Пушкину, А. Д. Меншикову, А. Ю. Кревету и другим. Ср. некоторые примеры:
(17) Писавши Petrus. (Ф. М. Апраксину. 1689). [ПБП 1: 15].
(18) По сем здравствуй. Piter. (Ф. М. Апраксину. 1693). [ПБП 1: 18].
(19) По сем здравствуй; а у насъ все здорово. Piter. (Ф. М. Апраксину. 1693). [ПБП 1: 18].
(20) «Petrus». (Брату Иоанну Алексеевичу. 1689). [ПБП 1: 24,
25]2 и мн. др.
Однако указанный элемент заключительной части в рамке частного письма был не единственной новацией наступившего Нового времени в истории русского литературного языка, времени, связанного с именем Петра Великого. Как показывают данные переписки не только самого русского императора, но и в целом первой половины XVIII в., опубликованной в таких известных и авторитетных академических источниках, как [Памятники XVII 1965; Котков, Панкратова 1964], силу набирает новая форма концовки писем с новым лексическим элементом слуга, чаще всего встречающимся в это время в устойчивой формуле ваш слуга или слуга вашей милости. Казалось бы, семантически лексемы пересекаются. Но такое смысловое пересечение не есть абсолютная идентичность заложенных в них коннотаций. В функционально-стилистическом отношении они выражают большее достоинство и уважение адресатов к себе самим. Усиливается эта черта писем и такими нейтральными в семантическом и стилистическом отношении концовками, как клане-
2 Кавычки в последнем примере указывают на сделанную собственноручно подпись Петра.
юсъ (или кланеемся), отдаю поклон. В совокупности с активизирующимися в исследуемый период стереотипами вежливости слуга {ваш), или слуга вашей милости, или готовый ко услугам они существенно меняют стилистику частного письма, постепенно вытесняя из употребления элементы челобития как структурный и этикетный компонент концовки писем в среде лиц, непосредственно участвовавших в строительстве нового государства в новых культурно-исторических ориентирах, определенных Петром I. Ср.:
(21) (...) прочимъ застаю зычливы вашъ и верны ко услугамъ племяникъ от каволери Ябълочковъ копитанъ. (П. Яблочков И. И. Киреевскому. 1713). [Источники 1964: 29].
(22) (остаюсь всепокорный вашъ слуга камисар 1ван Кир-Ьевскии свои поклон (отдаю 1725 году Ладу га марта 19 де. (И. И. Киреевскому. 1725). [Источники 1964: 41].
(23) в протчемъ пребываю вам моему гсдрю и оти^покорнымъ слугою Безобраиов порЫпчик 1ван. (И. И. Киреевскому). [Источники 1964: 43] и др. под.
Из 90 писем Киреевских и к Киреевским такие новые для русского литературного языка этикетные формулы представлены 13 случаями, что в целом уже говорит о новой этикетно-сти-листической черте эпистолярного жанра и формальных сдвигах в оформлении концовок писем.
На этом фоне и в общей полифонии жанров петровского времени следует рассматривать как новацию и такую структурную особенность концовок в пределах рамки частного и официально-делового письма, как приписки к основной части письма, получившие оформление с помощью графического знака Р. & либо без формально выраженных языковых элементов. Особенностью их является то, что они выходят за пределы композиционной рамки эпистолярного текста и следуют за указанными концовками, что и дает основание говорить об изменении самой рамочной части эпистолярного текста. Их возникновение отражает не только взаимодействие разных культур (русской и иной, в частности западноевропейской), но и, при опосредованном контакте и разобщенности коммуникантов в пространстве и времени,
включает эпистолярный текст в своеобразную непринужденную диалогическую ситуацию, приближающуюся к разговорной ситуации при непосредственном личном общении. А поскольку подобная разобщенность коммуникантов в пространстве и времени и опосредованный их контакт, как известно, не всегда дают возможность сказать (и написать) все, что человек обычно думает и собирается сказать, то адресант, чтобы завершить коммуникативный акт, как бы вспоминает, что он еще не досказал, и добавляет невысказанное в особом дополнении к письму — приписке, которая выходит за рамки традиционного письма. Такую структурную его часть в концовке следует рассматривать как прогрессивное движение в развитии эпистолярного текста, его эволюцию, так как с позиции традиционной, исторически сложившейся целостной его структуры все элемента в нем были представлены синкретично и графически вообще не выделялись. А если учесть, что в тот период нередко письма писали не сами адресанты, а специально нанятые писцы, которые в большей степени следовали стандарту, что в целом отражало русскую эпистолярную культуру вообще, то это также подтверждает существенные эволюционные процессы в развитии эпистолярного жанра к началу Нового времени в истории русского литературного языка в целом. Кроме того, расширение и активизация письменных контактов между представителями великорусской народности в XVII в. под влиянием такого экстралингвистического фактора, как появление регулярных почтовых линий в России в царствование Алексея Михайловича, неизбежно отразились и на культуре оформления эпистолярной рамки письма. Связано это было, видимо, и с появлением большого числа пи-сем-«автографов», т. е. написанных самими адресантами [Памятники XVIII 1981: 3], что допускало большую свободу в построении письма и расположении в нем информационного материала. Именно с этим фактором мы связываем появление в переписке XVII в. такого ее элемента, как приписки. Правда, справедливости ради следует сказать, что в это время они только намечаются и выглядят весьма своеобразно, о чем свидетельствует анализ писем, помещенных в «Грамотках XVII — начала XVIII века» [Грамотки 1969]. В них мы обнаружили 8 писем из 528, имеющих приписки. Причем основной формой их подачи в пись-
ме выступает единственный лингвистический сигнал — красная строка. Ср.:
(24) <после челобития, с красной строки> Кошелекъ с Ованасемъ посланъ. (Д. Качарский А. Л. [Лазареву]). [Грамотки 1969: 44].
(25) <после челобития, с красной строки> А со которыхъ д&лехъ изволилъ ты гсдръ мои ко мнЬ писать о томъ гсдръ мои возвестить млсти твоей члвкъ твои устне. (В. Данилов С. Г. Лисовскому). [Грамотки 1969: 158] и др.
В 2-х случаях такие дополнительные приписки помещены на обратной стороне писем после адреса. Ср.:
(26) Гсдрю моему Степану Григоревичю Пожалуй не задержи посылщиковъ накарм1 отпусти i любовь всякую покажи. (Ф. Качанов С. Г. Лисовскому). [Грамотки 1969: 158].
Или:
(27) Гсдрю КлемЪнтъю Проковевичю Калмыкову Изнощику рядные днги даны в Нижнем век (П. Окулов К. П. Калмыкову). [Грамотки 1969: 225].
Такие приписки без специального знака, а только с помощью красной строки единично обнаруживаются уже в переписке царя Алексея Михайловича в середине XVII в.:
(28) <после челобития, указания на место и дату написания, с красной строки> Да съЬзди к Василъю Cepzéeetf (...) да отпиши ко мнЬ обо всемъ. (Алексей Михайлович стольнику А. И. Матюшкину. 1646). [Хрестоматия 1990: 374].
Интересно отметить, что в эпистолярии Алексея Михайловича находим любопытный авторский знак, который выглядит примерно так: р ; после него идет приписка к основному тексту письма. Гипотетически можно утверждать, что приписка к тексту письма, которая следует после такого знака (знаков), функционально равнозначна возникшему несколько позже в русской эпистолярной традиции иноязычному P. S. в письмах его сына, Петра I. Ср. у Алексея Михайловича (1654 г.):
(29) Многолетствуйте светы мои, во веки и на веки и со мною и с женою и со всеми детми нашими, и уповайте на Бога! Той сотворит на пользу нам и вам! Без Него же ничто не может состоятися. А потом челом бью.
Р Р Р Р
Протопоп благословение подает вам светом.
Р
[ПРГ V: 11].
Как видим, четырежды повторенный, а затем еще один раз знак Цр, несомненно, сигнализировал о дальнейшем тексте как приписке к основному тексту письма.
Что касается композиции огромного числа писем Петра Великого и его корреспондентов, то приписки как структурный элемент письма в целом у них уже встречаются регулярно и продолжают (по традиции) использоваться как с красной строки после стандартной концовки, так и с новым знаком Р. & Активное использование приписок разного рода и формы мы связываем с мобильностью самого времени, ускорившего под влиянием проводимых Петром I реформ темп жизни русского человека. Обширная переписка Петра и его соратников затрагивала все стороны жизни огромного механизма — государства. И, как видим, в подобных условиях эпистолярный жанр не остался в стороне от общих процессов в развитии русского литературного языка и в целом письменности этого времени, а активно включился в него, совершенствуя свою форму за счет введения ряда новаций, среди которых оказались и разного рода приписки, имеющие место в различных типах письма и оформленные специальным маркером Р. Л'. Ср. по данным ПБП их наличие в письмах самого Петра I после традиционных концовок или сразу после основной части письма:
(30) Р. & Поздравляю вашу милость с счастливым выходом на Остъзеи и первым распущением витфлаг [которое мы за своими безщастием видеть не сподобились]. (Ф. М. Апраксину. 1707). [ПБП 5: 306].
(31) P.S. О бомбардировании объявляю, что оное вчерась не почетно. (А. Д. Меншикову. 1709). [ПБП 11 (1): 460].
(32) Р. S. Фискала изволь немедленно в здешние слободы определить. (К. И. Крюйсу. 1710). [ПБП 10: 174].
(33) Р. S. При сем послали мы к вам таблицу о корабельных пушках аглинской препорции всех рангов. (Я. В. Брюсу. 1710). [ПБП 10: 261].
(34) Р. S. Куриера Тонеева или Кирилла Баканова с линеею возмите с собою. (Г. Г. Скорнякову-Писареву. 1711). [ПБП 11 (1): 148].
(35) Р. S. Каковы мы здесь вчерась получили возможности из Померании, при сем прилагаю куранты. (Ф. М. Апраксину. 1712). [ПБП 12(1): 11].
(36) Р. S. Сыщите судов 5 или больше, чтоб возможно человек по 20 и больше сесть. (Р. X. Боуру. 1712). [ПБП 12 (2): 11].
(37) Р. S. Ежели еще не проехали Нарву, поежжайте вниз Луги в наши деревни, там посмотрите места, где заводу стеклянному и двору для приезду удобно быть. (Екатерине Алексеевне. 1715). [ПРГ I: 40] и мн. др.
Квалифицировать такие приписки в семантическом отношении весьма сложно, ибо их содержание в этот период так же многообразно и богато, как и в целом содержание писем в основной их части. Здесь и распоряжения, которые Петр забывал дать в их основной части, и поздравления по разным поводам (тезоименитство, покупка новых кораблей, одержанные победы и т. п.), и пожелания удач близким, и дополнительные, ассоциативно пришедшие на память какие-либо сведения о себе, и т. п. Все вместе эти приписки являются существенным дополнением и к событийной стороне жизни адресанта, и к языковой его биографии, и к эпохе Петра I в целом. Именно поэтому с позиций диахронии в синхронии языка они являются ценным лингвистическим материалом для изучения различных эволюционных процессов на всех уровнях функционирования русского языка исследуемой эпохи.
Активное использование приписок в письмах Петра I можно рассматривать также и как индивидуальную черту стилисти-
ческой манеры их создателя — инициатора введения в эпистолярную культуру самой латинской формулы Р. S. Об этом говорит регулярное ее применение в его эпистолярной практике. Для подтверждения данной мысли достаточно привести данные только за 1712 год, полученные нами методом сплошной выборки, а именно: в т. XII, вып. 1 указанного собрания ПБП из 200 именных писем приписки содержатся в 19; в т. XII, вып. 2 — из 299 писем к конкретным адресатам приписки имеются в 44. При этом они все, кроме одной, маркируются знаком Р. S. О регулярности, а не избирательности их применения в концовках писем говорит и факт их употребления практически ко всем адресатам, среди которых и ближайшее окружение, включая членов царской семьи, и те, кто находился на периферии императорского круга, но был активным исполнителем его воли в строительстве нового государства. Кроме того, закономерностью в применении приписок является их употребление преимущественно в деловых и бытовых письмах и полное отсутствие в официальных.
Как фронтальное языковое выражение приписка в форме Р. S. получила распространение в эпистолярной практике Петровской эпохи в целом, о чем говорит ее применение и другими корреспондентами этого времени — ближайшим окружением Петра I, членами его семьи (царевичем Алексеем Петровичем, государыней Екатериной Алексеевной, племянницей Анной Ивановной и др.). О витальности такого лингвистического знака, как Р. S., указывающего на приписку в структуре частного письма, говорит его регулярное употребление в эпистолярной русской культуре XVIII—XX вв., а также языковая практика всех носителей современного русского литературного языка.
Таким образом, под влиянием фактора времени, постепенно менявшего социокультурные ориентиры в российском обществе, эпистолярий Петра Великого, представляя феномен культуры первой четверти XVIII в., активно включился в общий процесс обновления функционально-стилистических возможностей языка своего времени, в процессе широкомасштабной демократизации русского литературного языка. Активные изменения в социальной структуре общества оказались прямо пропорциональны изменениям русского языка в различных формах его проявления. Поэтому новые тенденции в развитии русского общества коснулись
не только содержательной стороны основной части письма, но и его структуры в тех частях, которые представляют зачины и концовки. В связи с этим содержание и структура частного письма, оказавшись на передовых позициях развития русского литературного языка начала XVIII в., обнаружили заметное проникновение социолингвистического и лингвокультурологического компонента в систему русского языка своего времени.
Источники
Грамотки 1969— Грамотки XVII- начала XVIII века /Под ред.
С. И. Коткова. М.: Наука. 1969. Источники 1964 — Источники по истории русского народно-разговорного языка XVII - начала XVIII века / Изд. подгот. С. И. Котков,
H. П. Панкратова. М.: Наука. 1964.
Лихачев 1921 — Н. П. Лихачев. Письмо Смутного времени //Русский
исторический журнал. Кн. 7. Петроград. 1921. Памятники XVII 1965 — Памятники русского народно-разговорного языка XVII столетия (Из фонда А. И. Безобразова) / Изд. подгот. С. И. Котков, Н. И. Тарабасова. М.: Наука. 1965. Памятники XVIII 1981 — Памятники московской деловой письменности XVIII века / Изд. подгот. А. И. Сумкина / Под ред. С. И. Коткова. М.: Наука. 1981. ПБП— Письма и бумаги императора Петра Великого. Т. 1-12. СПб.
1887-1912; М.-Л. 1918-1950;М. 1956-1977. ПРГ I — Письма русских государей и других особ царскаго семейства.
I. Переписка императора Петра I с государынею Екатериною Алексеевною. М. 1861.
ПРГ V — Письма русских государей и других особ царскаго семейства.
5. Письма царя Алексея Михайловича. М. 1869. Хрестоматия 1990 — Хрестоматия по истории русского языка / Авторы-составители В. В. Иванов, Т. А. Сумникова, Н. П. Панкратова. М.: Просвещение. 1990.
Литература
Волков 1974 — С. С. Волков. Лексика русских челобитных XVII века.
Л.: Изд-во ЛГУ. 1974. Гайнуллина 1997 — Н. И. Гайнуллина. К истории исчезновения элементов челобития в концовках писем первой четверти XVIII века // Вестник КазНУ. Серия филологическая. № 8. Алматы. 1997. С. 43-48.
Зуева 2009 — О. В. Зуева. Стиль эпистолярных текстов Х1-ХУ11 веков и его место в истории русского литературного языка: Автореф. дисс. (...) канд. филол. наук. Минск. 2009.
Котошихин 1906 — Г. К. Котошихин. О России в царствование Алексея Михайловича. Сочинение Григорья Котошихина. 1666-1667 гг. Изд. 4. СПб. 1906.
Мещерский 1981 — Н. А. Мещерский. История русского литературного языка. Л.: Изд-во ЛГУ. 1981.
Панкратова 1969 — Н. П. Панкратова. Из истории частной переписки на Руси // Изучение русского языка и источниковедение. М.: Наука. 1969. С. 127-155.
Тарабасова 1963 — Н. И. Тарабасова. Об одном фразеологизме в частной переписке XVII века // Исследования по лингвистическому источниковедению. М.: АН СССР. 1963. С. 144-155.
