CC BY
32
________ВЕСТНИК ТОМСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА__________
2011 Культурология и искусствоведение № 2
КУЛЬТУРОЛОГИЯ, ТЕОРИЯ И ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ
УДК 811.111’373.234
Н. И. Воронина ЭТОС «МЫ» И ПРОБЛЕМЫ САМОИДЕНТИФИКАЦИИ
Хронотоп играет большую роль в жизни любого человека, идентифицируя его с определенным местом в пространстве (эпоха, время, воздух исторической ауры), маркируя с кругом семьи, друзей, коллег, наконец, с творчеством. Важно не только осмысление самих явлений российской культуры, но и ее творцов, включая их биографии в этос «мы», в воздух истории. Первое «мы» - «это «я» плюс общество, в котором комфортно. Другое «мы» создается тотальным единством. Переживать два «мы» всегда сложно: стать собой, но при этом сохранить верность чувству «мы» как исходному принципу нравственной ответственности и культуры.
Ключевые слова: этос, культура, идентификация, личность, время.
В своей последней книге «Антропология с прагматической точки зрения» (1798) И. Кант утверждает, что «физиологическое человековедение имеет в виду исследование того, что делает из человека природа, а прагматическое - исследование того, что он как свободно действующее существо делает или может делать из себя сам» [1. С. 35]. Не отвлекаясь на природные задатки человека, остановимся на хронотопических факторах, которые играют большую роль в жизни любого человека, идентифицируя его с определенным местом в пространстве - с этим на все времена родным телом, родной землей или Родиной. Она в сознании русского ассоциируется с широким полем и березами, а в сознании африканца - с пустыней и пальмой на берегу моря. Эта родная земля из нейтрально-географического превращается в культурно-ценностное понятие родного дома, Отчизны, в живое пространственно-временное поле жизни человека и его народа во веки веков.
«Древние полагали, что каждое место оправдывает genius loci (гений места). Об этом же толкует старинная русская поговорка: «Не стоит село без праведника». Каждое место одухотворено, спасено и оправдано праведником, рожденным там или проходившим по этим местам», - пишет Е. Я. Бур-лина [2. С. 283]. Значит, идентификация - категория историческая, в которой преломляются пространство и время, эпохальность и повседневность.
Обратившись к своей истории, остро ощутив изъяны в ее исследовании, начинаешь круто изменять осмысление не только самих явлений российской культуры, но и ее творцов, включать их биографии в этос «мы», в воздух истории. Наши «культурные герои» жили в разные эпохи.
Чем они интересны сегодня, в дни краха империи, идеологии, «русской идеи», кризиса культуры? Что можно почерпнуть из них в начале нового XXI в.? Думаю, что новая ситуация приложима почти к каждой одаренной личности в России. Целый ряд мыслителей и художников (среди них те, чьи имена появятся в дальнейшем контексте) переживали и переживают действительность на свой лад, идентифицируя себя с эпохой, со временем, пита-
ясь воздухом ауры, создаваемой вокруг себя самими же, т. е. маркируя себя с кругом семьи, друзей, коллег, наконец, с творчеством. Но в этом «мы» всегда заложено два бинарных основания, два противоположных начала. Первое «мы» - «это «я» плюс те среди «они», кого я ощутил среди близких», это общество, в котором комфортно думать, писать, творить, общаться и обогащать свой внутренний мир. Другое «мы», созданное тотальным единством, которому ты должен подчиняться, «где индивидуальные различия не существенны или преодолены, а верность целому как верность собственному выбору и личным убеждениям, в нем реализованным, подлежит искоренению», -пишет Г. С. Кнабе [3. С. 1055].
Переживать два «мы» всегда было сложно, но и находиться в их единстве было невозможно. Поэтому одни писали «в стол» (и делали это весьма успешно десятилетиями); другие находили «скрытый» язык для самовыражения, который был доступен немногим; третьи просто покидали свое обжитое место, теряя связующую нить с малой Родиной, а иногда и с Россией; четвертые «сдавались» и присоединялись к «монолиту», лишаясь личного выбора и диалога. Происходил процесс как бы избавления от иллюзий, «выхода из идентификации... с ней некогда связанных, стать собой, но при этом сохранить верность чувству «мы» как исходному принципу нравственной ответственности и культуры» [3. С. 1056].
Рассмотрим несколько судеб в российской культуре, которые так или иначе пережили и переживают сегодня один из этих процессов как факт культурно-антропологический, идентифицируя себя и создавая в творчестве именно тот «сгусток культурно-исторического воздуха», о котором говорит Г. С. Кнабе.
Духовная реальность Степана Дмитриевича Эрьзи (1876-1959) - это
мир человеческих чувств. Скульптор, выдающийся деятель мировой и отечественной культуры и крупнейший модернист европейской культуры, обновитель и выразитель парадигмы человека ХХ в., передавший осмысление и чувствование своей эпохи, ее сокровенную суть.
Иосиф Бродский как будто бы об Эрьзе сказал:
Он был Поэт -Гигантский смысл Умел он отжимать Из будничных понятий -Редчайший аромат!
Единственный настоящий биограф Эрьзи - сам Эрьзя. Хотя внешняя история его жизни весьма скудна, творя, он оставался самим собой, раскрывая свою собственную душу. В его каменной и деревянной летописи запечатлено его понимание мира. Эрьзя - не природа или истина, он их квинтэссенция, и его герои - не слепки или портреты, а гениальные символы, знаки бытия. Казалось бы, его творения ваялись из тех же материалов, что и любые другие, - камня, дерева, красок, но отличие состоит в способности великого мастера выразить нечто большее, чем содержат в себе изобразительные средства. Слова И. И. Гарина о поэте можно с полным основанием адресовать скульптору, и не абстрактно, а конкретно Эрьзе: «Поэт - это человек, у
которого всегда на одно горе больше, чем у других людей». «Поэт - хранитель бесчисленных лиц живущего». «Поэт - не создает образов - он бросает проблемы» [4. Т. 4. С. 497].
Действительно, если талант Эрьзи как художника бесспорен и, главное, очевиден, то другую сторону - переплетения его мыслей и чувств, его аллюзий, фантазий и эйдосов - одним словом, пространство его души и духа -раскрыть гораздо сложнее. С кем он себя идентифицировал? С кем сравнивал? Чью суть раскрывал?
Эрьзя - мордвин духом и кровью.
Эрьзя - русский душой и пластикой.
Эрьзя же - гражданин мира своей культурой.
Можно с этим спорить, но действительно родная мордовская земля была местом рождения и вдохновения Эрьзи. Здесь он начинался как художник (и это на всю жизнь). Москва, Екатеринбург, Баку, Новороссийск, Батуми сформировали профессиональную культуру пластики, ее он совершенствовал в Европе. Аргентина дала материал и общение на другом уровне, которое выработало свой, самобытный пласт в мастерстве художника. Можно сказать, что Эрьзя пограничный художник.
В связи с этим он творил особые миры и «населял» их созданными его талантом образами и характерами: в этих мирах явления подчиняются не обычным законам природы, а новым, которыми повелевает мастер. Родная земля дала целый каскад посвящений отцу, матери, эрзянке, крестьянину-мордвину, старику-мордвину. В этих работах Эрьзя причудливо-разный, в нем говорил талантливый самородок, человек из недр народного быта, с одной стороны, а с другой - страдалец, отшельник, испытывавший ностальгию по Родине. В уникальной портретной галерее женских образов мира - антропологическое откровение, откровение человеческой глубины - свобода, открытость, пластичность, противоречивость, хаотичность, дерзость, неистовость... владение огромным миром человеческих темпераментов и человеческих страстей. Вглядываясь в его работы, пугаешься порой его всезнания, этого проникновения в чужую совесть. Даже природные стихии Эрьзей очеловечены: символы разбушевавшейся природы переплетены с разгулом человеческих эмоций. У Эрьзи важен не внешний антураж, а именно «невидимое» и «бестелесное» - внутренняя суть человека, постигаемая не столько рассудком, сколько интуицией. Главное в человеке - личностное начало и духовность.
Поэтому у Эрьзи нет полутонов. У него максимум человеческого страдания и радости («Скорбь», «Горе», «Отчаяние»). Каждая женщина, каждая головка - это богиня («Парижанка в шляпке», «Парагвайка», «Мать с ребенком», «Монашенка», многочисленные женские портреты). Галерея мужских образов - «Тоска», «Мужество», «Пламенный», «Отважный» - это изображение бога отваги, воплощение целеустремленности, силы духа и твердости.
Эрьзя - певец и национальных образов. Интернациональность его не в том, что он включил в круг своего творчества многие страны Европы, Азии, Америки, но в том, что его герои всечеловечны. Улавливая тонкие национальные черты своих аргентинок, мордовок, парижанок, турка, казака, боливийца, -
мастер был увлечен цельностью и совершенством каждой модели, нежели показом этнических черт, которые лишь деликатно намечал в своих работах.
«Какая поэзия - процесс этого мраморного творчества! Какая это великая и чудная власть - вызвать из каменной глыбы человека со всем его обликом - внешним и внутренним, пламенем души, характером, мыслью... только без речи!» - писал об Эрьзе русский писатель А. В. Амфитеатров [5. С. 103].
Да, он пограничный художник, никогда не терявший чувства «мы», но преломлявший его в универсальном переживании культуры и нравственности. Основа привлекательности его творчества в том, что он всегда был самим собой, талантливо соединив дар глубокого проникновения в собственный внутренний мир «Я» с открытостью всему миру.
Николай Платонович Огарев (1813-1877) и Михаил Михайлович Бахтин (1895-1975) - российские люди разных эпох, причастные к одной земле - мордовской, десятилетия прожившие на ней; связанные профессиональной идентичностью - литературным и научным трудом, любовью и пониманием искусства, особенно музыки; использующие ее духовную ипостась в своем творчестве. Оба изгнанники, вынужденные покинуть Родину и поселиться вдали от нее (Огарев в Англии) либо свой город Санкт-Петербург и поселиться в провинции (Бахтин в Саранске).
«Десятилетие в истории и культуре - не то же самое, что десятилетие в календаре. Оно длится не десять лет, а столько, сколько длится тот сгусток культурно-исторического воздуха, который составил его существо: «люди сороковых годов» - Герцен и Огарев, Белинский и Грановский - заполняли авансцену русской культуры с середины 1830-х до середины 1850-х», - пишет Г. С. Кнабе [3. С. 1047], а затем, переехав в Англию, Герцен и Огарев продолжали еще в течение почти двадцати лет питать русскую мысль, литературу, искусство «жизнесмыслами» своего «Я».
Про Огарева можно сказать, что он, проживщий всю свою жизнь в XIX в., наш современник, он и тогда наполнял, и сегодня наполняет интеллектуальную жизнь России вдохновенными идеями, многие из которых реализуются. Он тоже, как и Эрьзя, человек мира, но в большей мере - Европы. Родился в Петербурге (1813), детство провел в Старом Акшине (Мордовия) (18151820). Учился в Москве (1820-1835), сослан был в Пензу (1835-1839). Путешествовал по Европе (1841-1846), после чего целое десятилетие провел в Старом Акшине (1846-1856). Эмигрировал в Англию (1856), но через сто десять лет ровно (1966) его прах вновь вернулся на российскую землю, на Новодевичье кладбище в Москве. Он возвратился в Россию, но он вернулся и на мордовскую землю, своими мыслями и идеями оплодотворяя разные поколения. Его имя носит Мордовский государственный университет в Саранске, ежегодно проходят Огаревские чтения, аккумулируя научные знания и открытия. А главное - создана новая ориентация в раскрытии поступков конкретного человека, Николая Платоновича Огарева, в оценке его философского и экономического знания, политических, медицинских, изобретательских практик, поэтического и музыкального дара, благотворительной и меценатской деятельности, педагогических опытов, социальной работы, т. е. всего того, что можно назвать его профессиональной и жизненной идентич-
ностью. А студенты и преподаватели, называя себя огаревцами, идентифицируют себя с его личностью и его деяниями.
Прожив в Саранске 25 лет, Бахтин создает свою духовную ауру в тихом провинциальном городе, расположенном в центре России, несмотря на то, что Саранск для такого человека становится провинцией, которая вырвала его из привычного научного общения, сделала изгоем, соединив одновременно мотив избранничества и обделенности жизнью. Но Бахтин не испытывал характерные для русского интеллигента (особенно провинциала) чувство вины, скуку, одиночество, разочарованность. Он работал... Вдохновенно читал лекции для студентов, писал (чаще в стол) свои гениальные труды, общался с интересными людьми, тем самым превратив вынужденное «заточение» в среду одухотворенного обитания не только для себя, но и для окружавших его людей. Это было его «мы», особое, неповторимое. Это особый тип «его провинции», становящийся духовной столицей, столицей бахтинст-ва, «своей» столицей мира. Именно здесь он написал одно из фундаментальнейших исследований человеческой идентичности: «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса». И, не побывав ни разу в Европе, Бахтин становится человеком Европы, проанализировав и оценив достоинства и недостатки смеховой народной культуры двух великих эпох - Средневековья и Возрождения - как никто другой до него.
В своей эстетической теории Бахтин акцентировал внимание на проблеме вненаходимости, проблеме «другого-в-себе» и «в-себе-другого». По его мысли, к человеку невозможно применить формулу тождества, потому что именно в точке несовпадения с собой и творится идентичность, создается подлинное «Я». Механизм идентификации единичности с «Другим» основывается на отказе от самого себя, что позволяет узнать «Другого» в его отличии и самого себя в своей «другости». Он утверждал также, что именно выбор между предписаниями морали и собственными побуждениями делает нас толерантными.
Федот Васильевич Сычков (1870-1958) и Николай Владимирович Рябов (род. 1961) - мордовские художники. Ставлю их в один ряд, хотя возраст и этническая принадлежность различны.
Сычков родился в русском селе, в русской семье, но всеми своими корнями пророс в этническую суть мордвы. Писал портреты и тематические картины, полотна реалистичные, яркие, сочные, жизнеутверждающие. Его краски «брызжут» солнцем, лица - улыбками и радостью. Повседневное существование его в быту односельчан-русских и поездки в соседние села, где проживала мордва-мокша, сформировали пограничное мирочувствование художника Сычкова. Он видел мордву-мокшу именно в этом ракурсе (платки, пулаи, сюлгамо, другие яркие красно-желтые, солнечные украшения мокшанского костюма). Видел этническую красоту в скуластых лицах, особом разрезе глаз мордовок, круглощеких и голубоглазых русских девчат, размышлял и принимал решение в творчестве на меж- и транснациональном уровнях. Своя позиция, никому не навязываемая, ни у кого не заимствованная. Он и сегодня «живет» среди нас как уникальный бытописатель русской и мордовской деревни, уловивший поэтическую красоту природы и человека в ней. В своем творчестве он осмысливал себя и свое место в этом мире, от-
Н. И. Воронина
разив содержательные пласты человеческой субъективности: бытовые сцены «Трудный переход», «Катание с гор», «Возвращение с сенокоса», «Праздник урожая», «Молодая. Новобрачная в деревне»; детские портреты «Гринька», «Приятели», «Подружки», «Возвращение из школы»; женщины из народа -веселые, пышущие здоровьем натуры, открытые и цельные: «Плясунья Соня», «Жница», «У изгороди» и др.; пейзажи и натюрморты: «Одуванчики», «Клубника», «Огурцы», «Рябина», «Астры» - наполнены радостным ощущением полноты жизни, «неповторимым духовным ликом» (Н.А. Бердяев), показывают его привязанности и ценности, отражают ментальные черты его сельчан.
Его картины толерантны. Через особый мир, через антропологию места и его красоту формируют у современника причастность к его пространству смыслов, его профессиональной и жизненной идентичности.
Рябов родился и живет до сих пор в родном мордовском-эрзя селе Под-лесная Тавла. Отличительной чертой его творчества является мифологизация места, пространства бытия его предков.
Идентичность обращает нас к самому началу, к самой природе. Первоначально идентичность рассматривалась как слитность, как неразъединен-ность с материнским организмом, с природой. Миф, как реализованная структура идентичности, рассказывает о той первобытной слиянности, которую ощущало человеческое сообщество. Слиянность, практически тождественность - условие, которое давало жизнь, благодаря чему она продолжалась и возобновлялась.
Структура идентичности породила первоначальный принцип существования - как со-бытия. Но любая структура еще в пору своего детства начинает с определения себя, с вопросов «что Я есть такое?», «кто Я?», которые являются ядром осмысления своей жизни, себя и которые выстраивают иерархию идентичности.
Сюжеты в творчестве Рябова - это ретроспективные образы из прошлого родного народа, импровизации на основе тавлинской жизни, прочитанные современным языком. Были ли тогда эти архетипы? Или это образы, создаваемые душой, его народ мордва-эрзя, его «мы»?
Рябов трансформирует реальные впечатления в иной художественный мир, названный им самим «этносимволизмом». «Вновь возникающие живописные пространства - есть такой же плод восприятия, как и воображения. Основываясь на изучении древней мордовской мифологии и обрядов, родовых знаков, характерных черт народного быта и искусства, художник выстраивает сюжетный ряд своих полотен и разрабатывает оригинальный пластический язык для их воплощения», - пишет искусствовед Н. Ю. Лысова [6].
Художественные полотна Рябова - это явление не только для Мордовии! Они говорят о всплеске интереса к этническим формам искусства, интеллектуальной и эмоционально-эстетической потребности человека в их осмыслении. Фольклорное мировоззрение в искусстве твердо меняется на профессиональное мышление - обращение к истокам, корням народа, но выраженное современным языком. Этносимволизм Рябова - это новое слово в живописи, это глубины внутреннего мира, выраженные богато, сочно, многообразно. Особо интересна его знаковость, которая помимо символики, чрезвычайно
поэтична, в то же время привлекательна гротесковыми образами. И еще цвет(!) - каждая краска сама как образ.
В композициях «Жертвоприношение», «Моление солнцу», «Моление о голубом камне», «Странник», «Зов торамы», «Сюлгамо», «Нюркин дом» и др. художник передает задуманное сочными, выпуклыми красками, часто используя несколько уровней, как бы представляя разновременные впечатления. Подобная трактовка поверхности вызывает чувство мифологизации близкой художнику среды, наполненной архетипами народной культуры.
Творчество Рябова - это пример иного подхода к своим родовым корням, к своей идентичности через всплеск интереса к этническим формам искусства, интеллектуальной и эмоционально-эстетической потребности человека в их осмыслении. Он хорошо чувствует дистанцию между наличным состоянием и предназначением человека, повествует не только об отдельных персонажах, о семье, но и о своем народе, его историческом прошлом, душевном благородстве и нравственной чистоте. Для этого он обращается к архетипам мордовской мифологии, переводя все это на язык современных символов:
- природа, ментальность, семья, дети, быт - это дом;
- мысли, сюжеты, обереги - это Родина;
- образы, чувства, символы, знаки - это душа.
В этом его особая укорененность в своем «Я» и особое разрешение проблемы самоидентификации. Он гражданин России, Мордовии и своего маленького, но богатого тавлинского мира.
«Кто я?» «Что я собой представляю?» Эти вопросы уместны и разрешимы в русле осмысления действительности в целом и мира, в котором я живу. Мы попробовали лишь «прикоснуться» к ответам.
Если говорить о современности, то нашему времени соответствует противоречие - между явлением и прикосновением (мы показали на примерах творчества). Явлением бытия становится то, к чему прикасается человек. Противоречие между явлением и прикосновением говорит о способности к открыванию, к открытию себя через открытие другого. Прикасаясь к другому бытию, человек всегда ориентирован на движение к толерантности. Через прикосновение проявляется страстный интерес к другому бытию, и результат его выражения - способность к самосовершенствованию, самоуглублению и самопознанию.
Литература
1. Кант И. Критика практического разума // Соч. : в 4 т. М. : Ками, 1997. Т. 3. 784 с.
2. Бурлина Е. Межкультурная коммуникация. Толерантность. Самара : Кн. изд-во, 2007. 304 с.
3. Кнабе Г. Булат Окуджава и три эпохи культуры XX в. : проблема «мы» // Избранные труды : Теория и история культуры. М. : РОССПЭН; СПб. : «Летний сад», 2006. 1200 с.
4. Гарин И. Поэты и пророки // Соч. : в 7 т. М. : ТЕРРА-ТЕРБЛ, 1994. Т. 4. 688 с.
5. Амфитеатров А. Из записной книжки // Степан Дмитриевич Эрьзя: Переписка. Статьи о творчестве. Воспоминания. Каталог произведений / сост. В. С. Дворецкая. Саранск : Мордов. кн. изд-во, 2001. 232 с.
6. Лысова Н. Ю. Персональная выставка Н. Рябова // Известия Мордовии. 2008. Май.
