CC BY
133
но: наличие разноречивых и противоречивых идей, отражающих движение по пути изменения общества, влияние просветительства на процесс разделения общественной мысли и ослабления влияния религии. Множество предметов мира (детали портрета, в том числе костюма, детали-вещи, отвечающие «на злобу дня», оттенки психологического состояния) в произведениях татарских писателей до Ф. Амирхана не встречаются. Художественные детали в рассказах автора способствует раскрытию процесса переоценки молодежью начала ХХ века культурного наследия и традиций татарского народа, а также выработке нового отношения к инонациональным ценностям. Конфликт эпохи заключается, по мысли Ф. Амирхана, в закате религиозного сознания и выходе в обновленную, просвещенную жизнь и национальное искусство.
Библиографический список
1 Сайганов А.Д. У истоков эстетики реализма. Эстетика Фатиха Амирхана и ее место в развитии
татарской реалистической литературы. - Казань: Таткнигоиздат, 1982. - С. 83.
2 Здесь и далее в круглых скобках указаны ссылки на текст рассказов Ф. Амирхана в кн.: Эмир-хан Ф. Эсэрлэр: ДYPт томда. I том. Хикэялэр. -Казан: Тат. кит. нэшр., - 1984. - 480 с. Перевод на русский язык рассказов «Праздники», «Сон в канун праздника», «Как способствовать прогрессу нации», «Татарка» - Г. Хантемировой в кн.: Фатих Амирхан. На перепутье. Рассказы и повести. Пер. с тат. Г. Хантемировой. - Казань: Тат. кн. изд., 1979. - 336 с. Перевод прочих цитат - наш.
3 Эмирхан Ф. Эсэрлэр: ДYPт томда. IV том. -Казан: Тат. кит. нэшр., 1986. - С. 8.
4 Эмирхан Ф. Эсэрлэр: ДYPт томда. III том. -Казан: Тат. кит. нэшр., 1989. - С. 80-81.
5 Эмирхан Ф. Эсэрлэр: IV том. - С. 265.
6 Там же.
7 Левидов А.М. Проблема объективации действительности и творчество читателя II А.М. Ле-видов. Автор - образ - читатель. 2-е изд. - Л., 1983. - С. 127.
С.Э. Козловская, Н.В. Шмидт
ЭСХАТОЛОГИЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО ГОРОДА В ТВОРЧЕСТВЕ А. БЛОКА И А. АХМАТОВОЙ
В блоковском творчестве второго периода мы сталкиваемся с «демоническим» пространством, в котором собирается все зло мира, проявляются все пороки и болезни цивилизации. Именно таков образ города, воссозданный в цикле «Город» (1904-1908). Обитателю города трудно удержаться от бесчисленных соблазнов и грехов, он несет проклятие и погибель. Город становится блудницей, клоакой и гноищем, вызывая ассоциации то с Вавилоном, то с Геенной огненной.
С одной стороны, город предстает в одноименном цикле Блока как универсальный символ, архетип культурно-исторического бытия. А с другой стороны, сам город становится семиосферой, которая порождает систему новых смыслов. Блок, размышляя над метафизической природой города, приходит к выводу, что город несет в себе симптомы «заката Европы», эсхатологические предвестия конца исторического времени.
Не случайно цикл открывается стихотворением с эсхатологическим названием «Последний
день». В книге «Земля в снегу» (1908) это стихотворение было напечатано с эпиграфом из «апокалипсического» стихотворения В.Я. Брюсова «Конь Блед», в котором городская тема интерпретирована в подобном ключе. Сюжет стихотворения спроецирован на апокалипсическую ситуацию наступления «последних сроков» (ср.: «Люди! Вы ль не узнаете Божией десницы?»), при этом местом действия становится грешный, блудный Петербург. В его облике проступают архетипические черты обреченных городов прошлого - Вавилона, Содома и Гоморры. Показательно, что Блок использует ту же мифологическую логику, которая использована в Библии: город погибает за грехи его обитателей: «Женщина-блудница - от ложа пьяного желанья - / На коленях, в рубашке, поднимала руки ввысь... / Высоко - над домами - в тумане снежной бури, / На месте полуденных туч и полунощных звезд, / Розовым зигзагом в разверстой лазури / Тонкая рука распластала тонкий крест»1.
Эсхатологическое пространство города органично вписывается Блоком в Петербургский миф,
142
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2007
© С.Э. Козловская, Н.В. Шмидт, 2007
тем более что урбанистическая тема оказывается одним из его неотъемлемых компонентов. Так, В.Н. Топоров выделял в Петербургском мифологическом комплексе два взаимосвязанных мифологических сюжета: сюжет о творении города ех шЫ1о и сюжет его апокалипсического разрушения. Блок сосредотачивает внимание именно на втором аспекте Петербургского мифа. Эту мысль, в частности, подтверждает стихотворение «Петр», где возникает фантасмагорический сюжет (идущий еще от Пушкина) оживления статуи Петра - «Медного Всадника»2.
Это фантастическое оживление в контексте стихотворения обретает демонические коннотации и трактуется как «освобождение змея», которое в стихотворении понимается как возвращение к первоначальному хаосу. Причем сам ритуал, воссозданный в блоковском тексте, напоминает страшную сатанинскую «мессу». Ср.: «Сойдут глухие вечера, / Змей расклубится над домами. / В руке протянутой Петра / Запляшет факельное пламя. <.> Там, на скале, веселый царь / Взмахнул зловонное кадило, / И ризой городская гарь / Фонарь манящий облачила!» (2, 141). В сущности, сам Петр трактуется как «демонический хранитель» города, своего рода его «злой гений». Ср.: «Он будет город свой беречь, / И, заалев перед денницей, / В руке простертой вспыхнет меч / над затихающей столицей» (2, 142).
Таким образом, Петербург, описываемый в этом цикле, предстает как город, в котором грань между реальностью и «иными мирами» истончается. В силу этого в пространство города могут проникать разного рода демонические силы. Грешная природа города принципиально не совместима со святостью. Ср., в стихотворении «Вечность бросила в город.»: «В этот город торговли / Небеса не сойдут» (2, 148).
Постоянными атрибутами и своего рода метонимическими знаками городского пространства в цикле «Город» становятся такие урбанистические образы, как «фабрики», «кабаки» / «рестораны», «проститутки» и т.д., которые знаменуют состояние греховности, «падшести» современного мира.
При этом знаменательно, что зачастую город в лирике Блока изображается в «закатное время». Ср.: «Стены фабрик, стекла окон, / Грязно-рыжее пальто, / Развевающийся локон - / Все закатом залито» (2, 149). Подобные образные ряды ассоциируется не только со шпенглеровским «Закатом Европы», но и становятся предвестием гря-
дущего Апокалипсиса. Ср.: «Город в красные пределы / Мертвый лик свой обратил, / Серокаменное тело / Кровью солнца окатил» (2, 149).
Одна из самых сущностных характеристик города в творчестве Блока - это его «омертвелость». Здесь в облике города явственно проступают черты города мертвых, «некрополиса». Поэтому городском пространстве блоковского цикла проступает чрезвычайно архаичная мотивная структура: городские дома уподобляются гробам, а обитатели таких домов оказываются мертвецами. Ср.: «Заборы - как гроба. В канавах преет гниль. / Все, все погребено в безлюдье окаянном. / Стучим. Печаль в домах. Покойники в гробах....» (2, 150).
Образ «грешного» города инспирирует появление традиционного мифологического мотива очищения, интерпретируемого Блоком в апокалипсическом ключе - как уничтожение города. Так, в стихотворении «Г имн» возникает тема своего рода «пирокатарсиса» (очищения огнем), предполагающем гибель «пыльного города» в солнечном огне, персонификацией которого является образ «небесного кузнеца». Отметим, что подобная корреляция является довольно архаической. В древних мифологиях кузнец всегда связан с силами небесного огня - грома и солнца (ср., например, образ Тора). Однако если в архаических мифах (античных, скандинавских и др.) кузнец выполняет функцию «демиурга», то у Блока солнечно-огненная сила, явленная в образе кузнеца, напротив, обладает разрушительной силой. По сути дела, в этом стихотворении нарисована достаточно частая для Блока картина последней битвы солнца с тьмой, понимаемая самим поэтом в эсхатологическом ключе: «В пыльный город небесный кузнец прикатил / Огневой переменчивый диск. / И по улицам - словно бесчисленных пил / Смех и скрежет и визг. <.> Всем раскрывшим пред солнцем тоскливую грудь / На распутьях, в подвалах, на башнях - хвала! / Солнцу, дерзкому солнцу, пробившему путь, - / Наши гимны, и песни, и сны - без числа!.. / Золотая игла! / Исполинским лучом пораженная мгла! / Опаленным, сметенным, сожженным дотла - / Хвала!» (2, 327). Не отсюда ли образ «мирового пожара» в поэме «Двенадцать», в которомдолж-на погибнуть старая культура и погрязшая в грехе цивилизация?
Таким образом, пространство города осмысляется Блоком мифопоэтически. И специфика его «городского мифа» заключается в том, что он
становится едва ли не основным «механизмом» передачи авторских эсхатологических предчувствий и интуиций. Это связано с тем, что в городе, по Блоку, происходит концентрация пространства, времени, энергии, человеческих масс и сил. Город - это гибельное пространство, некая черная дыра, притягивающая и засасывающая в себя всё. И одновременно город - это пространство, устремляющееся вверх (ср.: «Поднимались из тьмы погребов...»). В городском пространстве концентрируются все не только материальнопредметные, но и семиотически-временные характеристики бытия. Вот почему образ города у Блока «пророчествует» об обреченности цивилизации. Это эсхатологическое видение истории, несомненно, восходит к концепции Ф. Ницше о «вечном возвращении», суть которого состоит в том, что аполлонический цикл одряхлевшей культуры сменяется разрушающим дионисийским варварством. И Блок, будучи, как и всякий настоящий поэт, «камертоном своего времени», уже в 1900-х годах услышал «музыку революции» и понял, что старая культура обречена на неминуемую гибель.
В разработке урбанистической эсхатологии Ахматова выступает как преемник и продолжатель блоковской традиции. Эсхатологические мотивы в творчестве Ахматовой появляются на десять лет позже, чем у Блока: впервые они появляются в ее творчестве в канун Первой мировой войны - в книге «Белая стая» (1917), развиваются в «Anno Domini» (1922)3 и особенно усиливаются в стихах 1930-1940-х гг.
Симптоматично, что эти мотивы реализуются у Ахматовой прежде всего на материале стихов, посвященных городу. Так, в ряде стихотворений «Белой стаи» («Как ты можешь смотреть на Неву .», «Древний город словно вымер...», «Как площади эти обширны.», «Город сгинул, последнего дома .») город предстает как некое «гибельное» / «пустое» / «темное» пространство. Ср.: «Как площади эти обширны, / Как гулки и круты мосты! / Тяжелый беззвездный и мирный / Над нами покров темноты.<.> Вот черные зданья качнутся, / И на землю я упаду .»4
Если в раннем творчестве Ахматовой город был для лирической героини «блаженной колыбелью», (ср.: «Был блаженной моей колыбелью.»), т.е. моделью «макрокосма», то теперь город как бы «развоплощается», становится пространством смерти. Деструктивное начало, про-
низывающее городские стихи «Белой стаи» и «Anno Domini», символизирует крушение неких гармонических основ бытия5.
Вот почему в ее творчестве возникают библейские отсылки к Содому и Гоморре, как к мифологическим прототипам, которые служат архе-типическими ключами к современности. Однако Ахматова сосредоточивает внимание не на самих симптомах грядущего падения грешного города, персонификации России (как это мы наблюдали у Блока), а на мироощущении лирической героини и - шире - своих соотечественников, попавших под «мельничные жернова» истории.
С блоковской концепцией «городской эсхатологии» Ахматову сближает то, что она, как и Блок, полагает, что городская цивилизация терпит бедствие за грехи. И несчастия, обрушивающиеся на город, - справедливое возмездие, ниспосланное свыше. Но Ахматова, в новых исторических условиях сосредоточивает внимание на другом -на модели поведения соотечественников, которые стоят перед страшным выбором, предложенным историей - остаться в «краю глухом и грешном» или покинуть Россию.
Так, героиня стихотворения «Лотова жена» стоит перед выбором: покинуть греховный город и спастись или остаться в нем и погибнуть. Она выбирает второе: покидая родной город, бросает на него последний взгляд (в семиотическом плане это означает, что мысленно она в нем остается!), за что и платит жизнью. Эпиграф к этому стихотворению («Жена же Лотова оглянулась позади его и стала соляным столбом») отсылает к известному эпизоду Книги Бытия, повествующему об исходе праведников из грешного города. Но если в библейской интерпретации «мотив оглядки» символизирует причастность к греху тех, кто, имея возможность спасения, тем не менее не может порвать с грешной жизнью (ср.: «Спасай душу свою, не оглядывайся назад... чтобы тебе не погибнуть» Быт., 19:17: покинуть родной, но погрязший в грехе город - и тем самым спастись, или оглянуться назад - и погибнуть. Ахматова в этом стихотворении объясняет поступок своей героини самыми сокровенными побуждениями: «.Не поздно, ты можешь еще посмотреть / На красные башни родного Содома, / На площадь, где пела, на двор, где пряла, / На окна пустые высокого дома, / Где милому мужу детей родила» (с. 153). Из контекста стихотворения ясно, что для Ахматова семиотически отождествляет понятия дома, города и родины6.
144
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2007
Тот же выбор стоит и перед лирической героиней (воплощающей мироощущение своего поколения и своих соотечественников, уже сделавших выбор) в стихотворениях «Когда в тоске самоубийства...», «Петроград, 1919», «Я с тобой, мой ангел, не лукавил.», «Слух чудовищный бродит по городу.», «Не с теми я, кто бросил землю .», «Все расхищено, предано, продано .». Эта неразрешимая трагическая ситуация - «гибели» героини вместе с родным городом становится метасюжетом «Anno Domini». Характерный апокалипсический антураж Петрограда -«глухой чад пожара» (с. 147) - становится прямым следствием роковых исторических обстоятельств. Но не менее показательны и образы преодоления этих обстоятельств ценой собственной гибели как добровольной жертвы.
Эсхатологические мотивы в стихах Ахматовой 1930-1940-х гг. еще более усугубляются: сбываются самые мрачные пророчества поэтессы. Ахматова остро ощущает распад самих основ жизни, что символически воплощается в системе лейтмотивов, структурно-содержательным стержнем которых становится мотив превращения города в «мертвое» пространство. Эти лейтмотивы достигают апогея в ее «блокадных» стихах и в «Реквиеме», когда автор наиболее остро воплощает ужас онтологического разрушения лада и гармонии жизни (феномена города-космоса), что выражается посредством образа смерти, тотально царящей в городе («.И глядит из всех окон смерть»).
С мотивом гибели города тесно связаны демонические трансформации, явленные в образе города-тюрьмы / могилы, ада. Дом-тюрьма в «Реквиеме» осмысливается не только как категория «частного» или общественно-политического бытия, а как некий глобальный символ (ср.: «Перед этим горем гнутся горы, / не течет великая река.», (с. 196)). Именно поэтому в поэме происходит разрушение старой модели городского пространства и появление новой. Эта реорганизация пространственной модели мира заключается в том, что его центр и периферия меняются местами: тюрьма, всегда бывшая знаком границы и маргинальности (напомним, что тюрьмы всегда строились на окраине города) становится теперь страшным организующим цент-
ром; в то время как бывший пространственный центр - собственно город - оказывается на периферии: «И ненужным привеском болтался / Возле тюрем своих Ленинград» (с. 197). При этом, поскольку родной город всегда у Ахматовой ассоциировался с домом, с малой родиной, то подобные трансформации претерпевает и Ленинград, обретая смысловые обертоны тюрьмы и лагеря. Ср. отождествление лагерей и ссылок с Ленинградом в стихотворении «Немного географии»: «Не столицею европейской /. / - Душной ссылкою енисейской, / Пересадкою на Читу, На Ишим, на Иргиз безводный, / На прославленный Атбасар / Пересылкою в лагерь свободный. / Показался мне город этот.» (с. 255).
Итак, городская эсхатология Блока и Ахматовой отражает новый виток «петербургского мифа», традиция которого заявлена в многочисленных реминисценциях из «Медного всадника», пронизывающих «городской текст» как Блока, так и Ахматовой. Эсхатологический миф оказался неким структурно-семантическим стержнем творчества величайших русских поэтов ХХ века, той смысловой призмой, сквозь которую эти поэты увидели настоящее и будущее России.
Примечания
1 Блок А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 1-2. - М.; Л., 1960. - С. 140. В дальнейшем ссылки на это издания даются в тексте с указанием тома и страницы.
2 Ср .: Лотман Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Труды по знаковым системам. Т. XVIII: Семиотика города и городской культуры. - Петербург; Тарту, 1984. - С. 31.
3 О причинах их появления и специфике воплощения см.: Кихней Л.Г. Поэзия Анны Ахматовой: Тайны ремесла. - М., 1997. - С. 40-72.
4 АхматоваА. Соч.: В 2 т. - М., 1990. - Т. 1. - С. 90. В дальнейшем ссылки на 1 том этого издания будут даваться в тексте статьи с указанием страницы.
5 См.: Павловский А.И. Анна Ахматова: Жизнь и творчество. - М., 1991. - С. 49.
6 Ср. коррелятивное рассмотрение этих образов в следующей работе: Прокофьева В.Ю. Пространственные образы ДОМ, ГОРОД, СТРАНА в поэзии А. Ахматовой // Эйхенбаумовские чтения. Материалы межвузовской научной конференции. - Воронеж, 2000. - С. 43-44.
