CC BY
251
УДК 821.161.1.09"19"
Володина Наталья Владимировна
доктор филологических наук Череповецкий государственный университет [email protected]
«ЕЩЕ РАЗ» ЛИШНИЕ ЛЮДИ: ОТ ЛИТЕРАТУРНОГО ТИПА К КОНЦЕПТУ (историко-функциональный аспект). Статья первая
Статья посвящена исследованию одного из наиболее известных типов русской литературы классического периода - «лишнего человека». Новизна предложенного здесь подхода заключается в рассмотрении перехода этого типа в концепт, репрезентирующий характерный для русской культуры феномен личности, менталитет определенной общественной группы. Формирование этого концепта, как показывает автор, происходило, прежде всего, в литературной критике и публицистике 1840-60-х годов. Ключевыми фигурами, представленными в данной статье, являются Н.Г. Чернышевский и П.В. Анненков. Историко-функциональный анализ работ критика-публициста и критика эстетического направления позволил выявить общие, константные признаки в трактовке ими типа «лишнего человека» - в жизни и литературе - и одновременно разные векторы их интерпретаций. Чернышевский оценивает «лишних людей», руководствуясь идеей общественной активности человека. Критик начинает с признания исторической роли «лишних людей», предшествующих появлению «нового человека», но в итоге приходит к выводу об их гражданской несостоятельности. В центре внимания Анненкова оказывается не внешняя деятельность подобного типа личности, но ее духовное содержание, позволяющее критику прийти к заключению, что именно с «лишних людей» в России начинается «разумная жизнь общества». Таким образом, статус литературного героя, как и у Чернышевского, оказывается тождественным его общественному бытию.
Ключевые слова: литературный тип, концепт, интеллигенция, «лишний человек», И.С. Тургенев, критика и публицистика, Н.Г. Чернышевский, П.В. Анненков.
Историко-литературное понятие «лишний человек» («лишние люди») традиционно соотносится с литературным типом, определение которого включено в большинство литературоведческих словарей. Статус «словарной» статьи свидетельствует об устойчивости явления, обозначенного этим термином, в русском литературном процессе. Включение этого понятия во «Фразеологический словарь русского литературного языка» позволяет говорить о нем не только как о языковом феномене, но и ментальном. Фразеологизмы возникают, как поясняет В.Н. Те-лия, на основе «образного представления о действительности, отображающего по преимуществу обиходно-эмпирический, исторический и духовный опыт языкового коллектива, связанный с его культурными традициями» [8, с. 302]. Неслучайно фразеологические единицы сегодня изучаются в рамках когнитивного подхода к языку.
В литературоведческих словарях статья о «лишнем человеке» принадлежит Ю.В. Манну. При его характеристике ученый обозначает, прежде всего, хронологические границы его существования: это «литературный тип, характерный для русской литературы 20-х - 50-х гг. 19 в.» [6, с. 400]. Действительно, «классический» период функционирования его в литературе ограничен тремя десятилетиями. Именно в это время формируются те константные, идентификационные признаки, которые позволяют говорить о принадлежности литературного героя данному типу. В ряду «лишних людей» традиционно называют Онегина, Печорина, Бельтова, героев И. С. Тургенева. Их характерными чертами считается «отчуждение от официальной жизни России, от родной социаль-
ной среды (обычно дворянской), по отношению к которой герой осознает свое интеллектуальное и нравственное превосходство, и в то же время -душевная усталость, глубокий скептицизм, разлад между словом и делом и, как правило, общественная пассивность» [6, с. 400]. Эти признаки называет или учитывает большинство критиков и историков литературы. Однако оценка типа «лишнего человека», его интерпретация, определение доминанты образа того или иного персонажа оказываются различными. «К тому же, - как писал А.И. Герцен в статье «Еще раз Базаров», - мы грузим на плечи типов больше, чем они могут вынести, и придаем им в жизни значение, которого они не имели или имели в ограниченном смысле. Брать Онегина за положительный тип умственной жизни двадцатых годов, за интеграл всех стремлений и деятельностей проснувшегося слоя - совершенно ошибочно, хотя он и представляет одну из сторон тогдашней жизни» [2, с. 387]. Это замечание Герцена можно рассматривать как своего рода предупреждение против восприятия типа «лишнего человека» как наиболее репрезентативного выразителя определенной эпохи, хотя связь любого литературного героя с конкретно-историческим временем, разумеется, очевидна. Речь идет именно о конкретно-историческом времени, ибо десятилетия, входящие в период 1820-50-х годов, принципиально отличаются друг от друга; и потому «лишние люди», связанные с каждым из его этапов, несут в себе поколенческую идентичность. Она сохраняется и в дальнейшем, ибо, как показывает опыт историко-литературного развития, тип «лишнего человека» выходит за рамки классического периода своего существования (1820-
© Володина Н.В., 2019
Вестник КГУ^ № 1. 2019
121
50-е годы) и продолжает жить в русской литературе XIX века вплоть до творчества А.П. Чехова.
Наиболее очевидное объяснение подобной литературной «устойчивости» этого типа героя предложила еще критика середины XIX века. Так, А.В. Дружинин в статье, посвященной ранним повестям И. С. Тургенева, писал: «Лишние люди бывали всегда и во всех обществах, только видоизменения их различны в каждом поколении» [4, с. 326]. Примечательно, что Дружинин использует выражение «лишние люди» для характеристики не литературных персонажей, а менталитета определенной общественной группы. Эту общественную группу наиболее точно обозначил Д.Н. Овся-нико-Куликовский - это русская интеллигенция. С его точки зрения, история русской интеллигенции как раз и представляет собою «психологию исканий, томлений мысли, душевных мук идеологов, "отщепенцев", "лишних людей"...» [7, с. 5].
Связь литературы и действительности, способность художника видеть не только «текучесть» жизни, но и повторяющиеся в ней явления, процессы, типы людей - закон литературного развития. С другой стороны, литература способна формировать в общественном сознании представление о созданных ею характерах как реалиях действительной жизни. Речь идет не о наивно-реалистическом отождествлении читателем литературного героя с каким-либо «прототипом», но об «узнавании» (воспользуемся термином В.Г. Белинского) обществом - благодаря литературе -характерных и важных для русской жизни типов людей. В этом случае «имя» литературного героя приобретает обобщающий смысл, вбирая в себя целый спектр оттенков и значений. Так произошло и с «лишним человеком», который из литературного типа постепенно трансформировался в концепт русской культуры.
Общеизвестно, что «название» этому типу героя дал И.С. Тургенев в повести «Дневник лишнего человека» (1850). Это название стало одним из «ключевых слов» русской культуры, хотя писатель, скорее всего, не претендовал на универсальность данного определения, наделив им конкретного литературного персонажа - Чулкатурина. Тем не менее, эта характеристика стала ретроспективно применяться к героям литературы предшествующего периода, а также «перспективно» - к персонажам литературы середины - второй половины XIX века.
Обратим внимание, что Чулкатурина практически никто из критиков, писавших о «лишних людях», не включает в «устойчивый» ряд этих персонажей. Скорее всего, это связано с характером, личностью изображенного Тургеневым героя. Самоощущение Чулкатурина, его осознание себя лишним человеком практически не содержит того «возвышающего» комплекса чувств, идей, которые характерны для подобных персонажей. Чулкату-
рин - это сниженный вариант «лишнего человека». Его рефлексия доведена до саморазрушения, его самолюбие носит болезненный характер; он не размышляет по поводу какой-либо деятельности, возможности себя реализовать и т. д. Приведем одну из записей Чулкатурина в его дневнике: «Лишний, лишний... Отличное это придумал я слово. Чем глубже я вникаю в самого себя, чем внимательнее рассматриваю всю свою прошедшую жизнь, тем более убеждаюсь в строгой истине этого выраженья. Лишний - именно. К другим людям это слово не применяется... Люди бывают злые, добрые, умные, глупые, приятные и неприятные; но лишние... нет. То есть поймите меня: и без этих людей могла бы вселенная обойтись... конечно; но бесполезность - не главное их качество, не отличительный их признак, и вам, когда вы говорите о них, слово "лишний" не первое приходит на язык. А я... про меня ничего другого и сказать нельзя: лишний - да и только. Сверхштатный человек - вот и все. <.> Во все продолжение жизни я постоянно находил свое место занятым, может быть оттого, что искал это место не там, где бы следовало. Я был мнителен, застенчив, раздражителен. <...> Я разбирал самого себя до последней ниточки, сравнивал себя с другими, припоминал малейшие взгляды, улыбки, слова людей, перед которыми хотел было развернуться, толковал все в дурную сторону.» [9, с. 173]. Для самого героя найденное им слово «лишний» оказывается синонимом слова «бесполезный». Это абсолютное неприятие самого себя, лишенное даже намека на то, что, «верно было мне назначенье высокое.» [5, с. 96], как писал в дневнике лермонтовский Печорин. Таким образом, определение Тургенева, данное его герою, закрепилось именно как определение, но не как основание для сближения героя повести «Дневник лишнего человека» с Онегиным, Печориным, Бельтовым и Рудиным. Однако Чулкатурин тоже не единичное явление, а один из вариантов типа «лишнего человека». Эту его типичность отметил А.В. Дружинин: «Кто из нас не встречал в жизни целого разряда несомненно хороших людей, опустивших руки, съежившихся нравственно.» [4, с. 328]. Любопытно, что Н.А. Добролюбов, - знаковая фигура революционно-демократического движения, политической активности и т. д. - в «Дневниках» признается, что в какой-то период своей жизни нашел в себе ужасающее его сходство с Чулкатуриным.
Широко использовать это определение стала литературная критика, прежде всего публицистическая критика 1850-60-х годов. В статьях Н.Г. Чернышевского и Н.А. Добролюбова возникла типология литературных героев, которая включает в себя персонажей романов Пушкина, Лермонтова, Герцена, а также романов и повестей Тургенева. Н.Г. Чернышевский впервые приводит ряд литературных героев - «лишних людей» - в статье
«Стихотворения Н. Огарева» (1856). Примечательно, что внимание критика привлекает творчество поэта, который «никогда не пользовался шумною популярностью» [10, с. 323]. Чернышевский и не оценивает художественные достоинства поэзии Огарева, обещая это сделать в следующей статье (не написанной). Очевидно, что для него интересен, прежде всего, лирический герой поэзии Огарева. На первый взгляд, его внутренний облик напоминает хорошо знакомых русской литературе романтических персонажей, наделенных скепсисом, рефлексией, пр. Чернышевский развернуто цитирует стихотворный цикл «Монологи», где явно выражен этот нравственно-психологический комплекс:
Я должен над своим бессилием смеяться И видеть вкруг бессилие людей, И трудно в правде мне внутри себя признаться, А правду высказать еще трудней. Пред истиной покой исчез, И гордость личная, и сны любви, И впереди лежит пустынная дорога, Да тщетный жар еще горит в крови
[10, с. 327-328] и т. д.
Несмотря на условность и даже вторичность этого лирического «персонажа», Чернышевский подчеркивает, что «лицо, чувства и мысли которого вы узнаете из поэзии Огарева, лицо типическое» [10, с. 327]. Однако в стихотворениях Огарева для критика-публициста 1860-х годов оказывается главным не «мученье внутренней борьбы», отзвук которой он слышит в «Монологах», а ее преодоление, о чем, действительно, свидетельствует четвертая часть этого небольшого цикла, тоже цитируемая в статье. Очевидно, именно заключение «Монологов» привлекает Чернышевского и позволяет ему надеяться на то, что скоро можно будет услышать «другие речи»: «речи человека, который становится во главе исторического движения, с свежими силами» [10, с. 330]. Такие радикальные внутренние изменения, которые претерпевает лирический герой Огарева, конечно, исключение из правила, если рассматривать эту литературную ситуацию в широком литературном контексте. В искренности лирического героя Огарева убеждает, скорее, не литературный, а биографический контекст, судьба самого автора, несомненно известная Чернышевскому.
Вместе с тем, говоря уже о людях своего поколения, готовых и способных «теперь сделать шаг вперед» [10, с. 330], Чернышевский подчеркивает, что это стало возможным «благодаря тому только, что дорога проложена и очищена для них борьбою их предшественников» [10, с. 330]. В качестве этих «учителей» он называет литературных героев: «Онегин сменился Печориным, Печорин - Бельто-вым и Рудиным» [10, с. 330]. Однако литературные персонажи незаметно становятся в статье критика реальными историческими лицами, действующими
в обстоятельствах современной жизни. «Мы слышали от самого Рудина, - продолжает Чернышевский, - что время его прошло; но он не указал нам еще никого, кто бы заменил его, и мы еще не знаем, скоро ли мы дождемся ему преемника. Мы ждем еще этого преемника, который, привыкнув к истине с детства, не с трепетным экстазом, а с радостною любовью смотрит на нее; мы ждем такого человека и его речи, бодрейшей, вместе спокойнейшей и решительнейшей речи, в которой слышалась бы не робость теории перед жизнью, а доказательство, что разум может владычествовать над жизнью, и человек может свою жизнь согласить со своими убеждениями» [10, с. 330]. По сути, это уже портрет «нового человека», которого Чернышевский позднее изобразит в романе «Что делать?», однако принципиально важно, что он видит внутреннюю связь «новых людей» с «лишними людьми».
Само определение «лишние люди» появляется у ведущего критика журнала «Современник» год спустя, в «Заметках о журналах» 1857 года. Чернышевский полемизирует здесь с С. С. Дудышкиным по поводу сближения им героев Тургенева с Печориным («Отечественные записки», 1857, № 1). «На каком же это основании?» - спрашивает Чернышевский и сразу поясняет мысль своего оппонента: «На том, что все их главные лица "лишние люди", не находящие себе счастья и благотворного труда в жизни» [11, с. 698]. Это объяснение явно не устраивает критика, ибо, как он иронично замечает, «после того и "Гамлет", вероятно, покажется написанным под влиянием литературной школы, к которой принадлежал Лермонтов, - ведь Гамлет тоже лишний человек...» [11, с. 698]. Полемизируя с подобными обобщениями, Чернышевский дает характеристику героям Пушкина, Лермонтова, Герцена и Тургенева, стремясь показать их отличие. Совершенно очевидно, что видовое понятие «лишний человек» не является для него сейчас поводом для их сближения. Он уточняет, что Ду-дышкин не так понял сопоставление Белинским Онегина и Печорина, Печорина и Бельтова, наконец, его собственное сравнение с ними Рудина: «Но параллель между ними проводилась вовсе не затем, чтобы показать их одинаковость, - сходства между этими четырьмя людьми четырех разных эпох общественного развития вовсе нет, - а затем, чтобы показать различие между характером эпох, которым принадлежат они. <.> Вы видите разницу между Рудиным и Бельтовым: один - натура созерцательная, бездейственная, быть может, потому, что еще не приходило время являться людям деятельным. Другой трудится, трудится неутомимо, -но почти бесплодно. Еще менее возможно найти сходство между Рудиным и Печориным: один -эгоист, не думающий ни о чем, кроме своих личных наслаждений; другой - энтузиаст, совершенно забывающий о себе и весь поглощаемый общими
интересами; один живет для своих страстей, другой - для своих идей. Это люди различных эпох, различных натур, - люди, составляющие совершенный контраст один другому» [11, с. 698]. Акцент в этих рассуждениях явно сделан на индивидуальном, но не общем; персоналиях, но не типе. При этом в каждом герое Чернышевский видит как недостатки, так и определенные достоинства.
Их очевидное сближение произойдет в написанной им всего год спустя статье «Русский человек на rendez-vous», имеющей подзаголовок «Размышления по прочтении повести г. Тургенева "Ася"» (1858). Здесь оценка Чернышевским «лишних людей» принципиально меняется, а литературная критика оказывается подчинена публицистической задаче - демонстрации слабых (с точки зрения революционной демократии) сторон либерализма. Правда, в статье речь идет по преимуществу о творчестве Тургенева (повестях «Ася», «Фауст», романе «Рудин»), а также поэме Н.А. Некрасова «Саша». Из «предшественников» подобного типа героя Чернышевский упоминает только Бельтова, сразу переходя к обобщениям: «Припомним, как поступает Бельтов: и он точно так же предпочитает всякому решительному шагу отступление. Подобных примеров набрать можно было бы очень много. Повсюду, каков бы ни был характер поэта, каковы бы ни были его личные понятия о поступках своего героя, герой действует одинаково со всеми другими порядочными людьми, подобно ему выведенными у других поэтов: пока о деле нет речи, а надобно только занять праздное время, наполнить праздную голову или праздное сердце разговорами и мечтами, герой очень боек; подходит дело к тому, чтобы прямо и точно выразить свои чувства и желания, - большая часть героев начинает уже колебаться и чувствовать неповоротливость в языке...» [12, с. 160] и т. д. Автор статьи сближает «лишних людей», прежде всего, в одном качестве - неспособности к решительному поступку, действию. Вместе с тем эта ироническая характеристика все-таки не мешает Чернышевскому называть подобных героев «лучшими людьми», очевидно, на фоне большинства. Как и в предыдущих статьях, Чернышевский постоянно переходит от литературы к действительности, словно «уравнивая в правах» «лишних людей» в жизни и художественном творчестве.
Статья «Русский человек на rendez-vous» вызвала ответную реакцию критика эстетического направления П.В. Анненкова - статью «Литературный тип слабого человека. По поводу тургеневской "Аси"» («Атеней», 1858, № 32). Здесь тоже есть момент обобщения, как и у Чернышевского, хотя если критик «Современника» делает акцент на повторяющейся ситуации, в которой оказывается герой, то Анненков - на самом типе персонажа. При этом выражение «слабый человек» можно воспринимать как аналог «лишнего человека», хотя
и в более мягком варианте. Работы Чернышевского и Анненкова близки также в методологическом отношении: являются «критикой по поводу», выходящей за рамки разговора о повести И.С. Тургенева. Оба критика размышляют о роли и значении типа «лишнего человека» в русской жизни и литературе. Восприятие их в единстве стало в эпоху 1860-х годов уже устойчивой особенностью общественного сознания, сформированной с «участием» литературы и критики. Как пишет Анненков, «общество, имеющее литературу и взятое целиком, даже думает литературными типами, а совсем не статьями и лекциями, так что любимый публикой образ может служить барометром, по которому легко узнается состояние мысли многих тысяч людей, никогда ее не высказывавших» [1, с. 156].
Анненков соглашается с итоговой оценкой своим «предшественником» (его статью Анненков называет «замечательной») «лишнего человека»: не литературного героя, а типа русской общественной жизни. «Мы считаем самой блестящей стороною критики г. Чернышевского, - пишет он, - развитие той мысли, что, по законам неопровержимой аналогии, люди, подобные нашему Ромео, покажут одинаковое отсутствие энергии и способности действовать всюду, куда бы они ни были призваны, и убегут со всякого честного поля труда, какое представит им неожиданное сочетание обстоятельств или счастливый случай» [1, с. 152]. Итак, отсутствие деятельности, способности к труду -главный упрек, который Анненков, как и Чернышевский, предъявляет этому типу человека. Однако в целом Анненков занимает по отношению к нему совершенно иную позицию - сочувственную.
На протяжении всей статьи критик создает развернутый, обобщенный портрет «слабого человека», отвлекаясь от его вариантов - в жизни и литературе. Речь идет не о герое «Аси» или других литературных персонажах (автор статьи вообще не называет каких-либо имен), но о «первообразе», как пишет Анненков, «слабого человека», или об его архетипе, как говорит современная наука. Выстраивая его характеристику, критик сопоставляет «слабого человека» с так называемым «цельным человеком». Из контекста статьи становится ясно, что это люди, уверенные в себе, энергичные, деятельные, однако их энергия, как уточняет критик, лишена "моральной основы"» [1, с. 159]. Это обстоятельство и позволяет Анненкову доказывать превосходство «лишнего человека» над «цельным» человеком. Он приходит к заключению, что при всей своей «слабости», это «единственный нравственный тип, как в современной нам жизни, так и в отражении ее - текущей литературе» [1, с. 157]. Главное нравственное достоинство его критик видит в способности «живо понимать страдания во всех его видах и чувствовать на самом себе беды и несчастия другого» [1, с. 169].
В центре внимания Анненкова оказывается не внешняя деятельность подобного типа личности, но его духовное содержание. Автор статьи пытается проследить саму диалектику внутреннего развития «слабого человека». Его нравственный мир, как полагает Анненков, сформировался под воздействием развитого сознания, которое - в свою очередь - стало результатом образованности и душевной работы. Это был, как замечает критик, «первый пример образования» деятеля, «устанавливающего и созидающего внутренний мир человека, к которому потянется необходимо и вся окружающая его сфера» [1, с. 165]. Именно с этих людей, считает Анненков, у нас начинается «разумная жизнь общества» [1, с. 163]. Их развитое сознание дает им возможность, по мнению критика, анализировать и строго оценивать как самих себя, осознавать свою «нравственную бедность» [1, с. 162], так и окружающее. «Они требовали, - пишет Анненков, - от каждого факта - причин его появления, от каждого поступка - смысла, от каждого действия - мысли, служившей ему поводом и основанием. То, что называлось разрывом с действительностью, отвлеченным пониманием жизни, бесплодным одиночеством, была совершенная невозможность жить, дышать и двигаться в стихии неразумности, случайности, каприза.» [1, с. 164]. Эта внутренняя, как правило, не декларируемая позиция индивидуального человека, по мысли Анненкова, имплицитно влияет на развитие общественного сознания. В этом влиянии Анненков и видит «единственную практическую роль» [1, с. 165] того типа человека, которого он называет «слабым».
Библиографический список
1. Анненков П.В. Литературный тип слабого человека. По поводу тургеневской «Аси» // П.В. Анненков. Критические очерки / под ред. И.Н. Сухих. - СПб.: Изд-во РХГИ, 2000. - С. 152-178.
2. Герцен А.И. Еще раз Базаров // Герцен А.И. Письма издалека. - М.: Современник, 1981. -С. 383-394.
3. Герцен А.И. Дневник 1842-1845// Герцен А.И. Собр. соч.: в 30 т. - М.: Изд-во АН СССР, 1954. -Т. 2. - С. 199-416.
4. Дружинин А.В. Повести и рассказы И. Тургенева // Дружинин А.В. Прекрасное и вечное. - М., 1988. - С. 281-364.
5. Лермонтов М.Ю. Герой нашего времени. -М.: Изд-во Академии наук, 1962. - С. 5-118.
6. Манн Ю. Лишний человек // Краткая литературная энциклопедия. - М.: Советская энциклопедия, 1967. - Т. 4. - С. 400-402.
7. Овсянико-Куликовский Д.Н. Из истории русской интеллигенции // Овсянико-Куликовский Д.Н. Литературно-критические работы: в 2 т. - М.: Ху -дожественная литература, 1989. - Т. 2. - С. 4-305.
8. Телия В.Н. Культурно-национальные коннотации фразеологизмов (от мировидения к миропониманию) // Славянское языкознание: XI Международный съезд славистов. - М.: Наука, 1993. - С. 300-307.
9. Тургенев И.С. Дневник лишнего человека // Тургенев И.С. Собр. соч.: в 30 т. - М.: Наука, 1980. - Т. 4. - С. 166-216.
10. Чернышевский Н.Г. Стихотворения Н. Огарева // Чернышевский Н.Г. Собр. соч.: в 5 т. - М.: Правда, 1974. - Т. 3. - С. 323-331.
11. Чернышевский Н.Г. Заметки о журналах 1857 г. // Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч.: в 15 т. - М.: Гос. изд-во художеств. лит., 1948. -Т. 4. - С. 681-805.
12. Чернышевский Н.Г. Русский человек на rendez-vous // Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч.: в 15 т. - М.: Гос. изд-во художеств. лит., 1950. -Т. 5. - С. 156-174.
References
1. Annenkov P. V. Literaturnyj tip slabogo cheloveka. Po povodu turgenevskoj «Asi» // P.V Annenkov. Kriticheskie ocherki / pod red. I.N. Suhih. - SPb.: Izd-vo RHGI, 2000. - S. 152-178.
2. Gercen A.I. Eshche raz Bazarov // Gercen A.I. Pis'ma izdaleka. - M.: Sovremennik, 1981. - S. 383-394.
3. Gercen A.I. Dnevnik 1842-1845// Gercen A.I. Sobr. soch.: v 30 t. - M.: Izd-vo AN SSSR, 1954. -T. 2. - S. 199-416.
4. Druzhinin A.V. Povesti i rasskazy I. Turgeneva // Druzhinin A.V. Prekrasnoe i vechnoe. - M., 1988. -S. 281-364.
5. Lermontov M.YU. Geroj nashego vremeni. -M.: Izd-vo Akademii nauk, 1962. - S. 5-118.
6. Mann YU. Lishnij chelovek // Kratkaya literaturnaya ehnciklopediya. - M.: Sovetskaya ehnciklopediya, 1967. - T. 4. - S. 400-402.
7. Ovsyaniko-Kulikovskij D.N. Iz istorii russkoj intelligencii // Ovsyaniko-Kulikovskij D.N. Literaturno-kriticheskie raboty: v 2 t. - M.: Hudozhestvennaya literatura, 1989. - T. 2. - S. 4-305.
8. Teliya VN. Kul'turno-nacional'nye konnotacii frazeologizmov (ot mirovideniya k miroponimaniyu) // Slavyanskoe yazykoznanie: XI Mezhdunarodnyj s"ezd slavistov. - M.: Nauka, 1993. - S. 300-307.
9. Turgenev I.S. Dnevnik lishnego cheloveka // Turgenev I.S. Sobr. soch.: v 30 t. - M.: Nauka, 1980. -T. 4. - S. 166-216.
10. CHernyshevskij N.G. Stihotvoreniya N. Ogareva // CHernyshevskij N.G. Sobr. soch.: v 5 t. -M.: Pravda, 1974. - T. 3. - S. 323-331.
11. CHernyshevskij N.G. Zametki o zhurnalah 1857 g. // CHernyshevskij N.G. Poln. sobr. soch.: v 15 t. - M.: Gos. izd-vo hudozhestv. lit., 1948. - T. 4. - S. 681-805.
12. CHernyshevskij N.G. Russkij chelovek na rendez-vous // CHernyshevskij N.G. Poln. sobr. soch.: v 15 t. - M.: Gos. izd-vo hudozhestv. lit., 1950. -T. 5. - S. 156-174.
