77Библиографический список
1. Аристотель. Поэтика // Аристотель. Этика. Политика. Риторика. Поэтика. Категории. Минск : Литература, 1998. С. 1064—1112.
2. Борев Ю. Б. Эстетика : учебник. М. : Высш. шк., 2002. 511 с.
3. Бычков В. В. Эстетика : учебник. М. : Гардарики, 2004. 556 с. URL: http://iknigi.net/avtor-viktor-bychkov/2051-estetika-viktor-bychkov.html (дата обращения: 17.02.2018).
4. Гегель Г. Эстетика. М. : Искусство, 1971. Т. 3. 623 с.
5. Ерофеева К. Л. «Первичные данные нравственности» Владимира Соловьёва: актуальные аспекты // Соловьёвские исследования : периодический сборник научных трудов. Иваново : Иван. гос. энерг. ун-т, 2001. Вып. 1. С. 161—174.
6. Ерофеева К. Л. Категория благоговения у В. Соловьёва и в современном моральном сознании // Соловьёвские исследования : периодический сборник научных трудов. Иваново : Иван. гос. энерг. ун-т, 2005. Вып. 10. С. 46—55.
7. Маньковская Н. Б. Эстетика постмодернизма. СПб. : Алетейя, 2000. 347 с.
8. Ортега-и-Гассет X. Избранные труды / ред. А. М. Руткевич. М. : Весь мир, 1997. 704 с.
9. Юм Д. О трагедии // Вопросы литературы. 1967. № 2. С. 161—167.
ББК 87.22
О. Б. Куликова
ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКИЙ ПОВОРОТ В ФИЛОСОФИИ НОВОГО ВРЕМЕНИ И КОНЦЕПТ СУБЪЕКТА ПОЗНАНИЯ
Эпистемология рассматривается как тип учений о познании, не обусловленный, в отличие от гносеологии, онтологическим базисом. Подчеркивается, что проекты научного познания явились мейнстримом эпистемологического поворота Нового времени. Концепт субъекта познания в построении таких проектов сыграл системообразующую роль. Признано его эвристическое значение для развития эпистемологии и философии науки.
Ключевые слова: гносеология, эпистемология, наука, истина, субъект познания, субъект-объектная модель, философия науки.
The article treats epistemology as a type of doctrine on cognition not conditioned by ontological basis, in contrast to gnoseology. It is emphasized that projects of scientific knowledge were the mainstream of the epistemological turn of Modern age. The concept of the subject of knowledge in the construction of such projects played a system-forming role. Acknowledged is its heuristic significance for development of epistemology and philosophy of science.
Key words: gnoseology, epistemology, science, truth, subject of cognition, subject-object model, philosophy of science.
Комплекс проблем, называемых гносеологическими, принято считать неотъемлемым компонентом классической философии, хотя они чаще всего находились в тени проблем онтологических, что было характерно, прежде всего, для учений Античности и Средневековья. В новоевропейской философии
© Куликова О. Б., 2018
феномен познания стал приоритетным объектом, что позволило в ретроспективе усмотреть специфические традиции формирования гносеологической мысли. В целом гносеологией стало принято называть именно онтологизиро-ванные учения о познании.
Широко использующееся сейчас понятие «эпистемология» имеет несколько иное значение, нежели «гносеология», и определяет историю особой линии философского творчества. В центре эпистемологии находятся собственно проблемы познания в их системности, выстроенные независимо от онтологических ориентиров и обоснований и в соотнесенности с главным познавательным идеалом — истиной.
При этом некоторые исследователи расширительно толкуют понятие эпистемологии, относя к этому «жанру» и онтологизированные теории познания (т. е. те самые гносеологические теории), правда, они подчеркивают, что классической эпистемология становится лишь в XVII в. [11, с. 9]. Согласно другой точке зрения, которая представляется более обоснованной, эпистемологические учения возникают именно в Новое время [1]. Вполне справедливо в этом плане утверждение М. Хайдеггера, который спецификой новоевропейской философии признал поворот от вопроса «Что есть сущее?» к вопросу «В чем состоит непоколебимое основание истины?» [20, с. 118].
Эпистемология складывалась как результат специфического, начавшегося в эпоху Возрождения процесса деонтологизации, а также и одновременно секуляризации проблем познания. Одним из стимулов к этому явился номинализм, способствовавший не столько обоснованию и утверждению идеи (проекта) научного познания, сколько расшатыванию классических представлений о познании. Не сам по себе номинализм, а его оппозиция классическому схоластическому реализму стала своеобразной предпосылкой будущего эпистемологического поворота в европейской философии.
Эпистемология Нового времени, в свою очередь, выступила обоснованием науки как некоего эталонного познавательного процесса и одновременно способом отграничения его от познавательных актов иного рода. Эпистемологические учения не могли не повлиять на последующее становление концепций философии науки, истории науки, а также многообразных социо-культурологических интерпретаций научного познания и знания. Такие модели, как уже указывалось, были ориентированы на понимание познавательных действий и условий их осуществления через призму возможности получения оптимального результата (истины).
Часто эпистемологию называют собственно теорией научного (по)знания. Например, К. Поппер подчеркивал: «Эпистемология — английский термин, обозначающий теорию познания, прежде всего научного познания. Это теория, которая пытается объяснить статус науки и ее рост» [16, с. 57]. В таком же смысле эпистемология трактуется и Л. А. Микешиной [15, с. 13].
Безусловно, различные способы философской рефлексии в отношении познания должны быть сопряжены друг с другом, а значит, вполне оправдан их синтез в виде широкого комплекса философии познания. Л. А. Микешина справедливо подчеркивает продуктивность такого обобщающего понятия, которое показывает выход на уровень живого познания, т. е. понимания познания во всей полноте жизни человека [15, с. 27—29, 49—57]. Эпистемология здесь выступает неким теоретическим базисом, своеобразным «жестким ядром» (термин И. Лакатоса), который определяет все другие варианты осмысления познания.
Нужно, конечно же, признать, что научное познание стало своеобразным мейнстримом, в русле которого и в связи с которым в Новое время получают развитие различные области духовного творчества. Не говоря уже о том, что сама по себе наука постепенно зарекомендовала себя значимым фактором общественной жизни. В опоре на ее достижения стал видеться успех всех проектов прогрессивного переустройства общества.
Сосредоточив внимание на идеальном познании — на познании как процессе достижения истины — и перестав быть следствием некоего онтологического «базиса», эпистемология, уже в свою очередь, стимулировала создание общегносеологических учений, т. е. собственно гносеологии. Гносеологическая мысль, таким образом, обрела статус равноценного с другими отраслями (а главное — с онтологией) «жанра» философского творчества. С позиций уже вполне определившегося в своих притязаниях научного познания становится возможным, как уже указывалось, высветить гносеологическую составляющую в наследии синкретичной философской классики, или некий латентный период развития гносеологии.
Исследования показывают, что судьба гносеологии как таковой обусловлена рождением науки и связанными с ней интеллектуальными тенденциями и социокультурными обстоятельствами новоевропейской жизни. На это обращает внимание, например, Л. А. Микешина. Истоком гносеологии, подчеркивает она, стали именно учения «о принципах, методах, способах научного познания, которые затем были распространены на познание в целом» [15, с. 30]. Первой общегносеологической концепцией, отмечает исследователь, стал сенсуализм Дж. Локка, который «посчитал возможным распространить принципы бэконовского эмпиризма на человеческое познание в целом» [там же].
Известная доля онтологизма была отчасти все же унаследована новоевропейской философией, но последняя, по сути, стала именно эпистемологией — сферой осмысления возможностей и границ человеческого познания. В эпистемологических построениях Нового времени рождался проект эталонного познавательного процесса. Постепенно дистанцируясь от онтологического базиса, эпистемология предстала, по сути, областью формирования специфических проектов науки как человеческого (всемирного) познавательного предприятия.
Проекты научного познания в формате, который был явлен в ХVИ— ХVШ вв., были духовным продуктом европейской жизни. Здесь нельзя не согласиться с мнением Л. Дастон, что наука и ее история есть своеобразный автопортрет Европы [23]. Однако дальнейшая историческая судьба этой сферы духовного «производства» — особой социально-когнитивной практики (см. подробнее: [8]) — показала ее потенциал как наднациональной, надконфес-сиональной, надындивидуальной системы деятельности. Особое внимание этому впервые уделил И. Кант, с именем которого можно связывать обоснование водораздела между философским и научным познанием, а одновременно между классической и неклассической философией.
Ключевую роль в самих эпистемологических учениях почти сразу стала играть субъект-объектная модель. Неслучайно некоторые авторы, определяя предмет эпистемологии, указывают, что последняя, собственно, и «исследует проблему субъект-объектных отношений в научном познании, вопрос о предпосылках познавательной деятельности человека, о границах научного познания» [13, с. 6].
Правда, первоначально субъект-объектное отношение рассматривалось через призму все того же онтологизма, а значит, оппозиция основных сторон была в нем слабо выражена. Поскольку же «природа для онтологизма прозрачна, умопостигаема, принципиально познаваема» [7, с. 200], постольку вся проблема достижения единственно верного результата (истины) сводилась к выбору «правильного» метода. Методологический уклон (Ф. Бэкон, Р. Декарт) и ознаменовал собой эпистемологический поворот в новоевропейской философии и предопределил востребованность субъект-объектной модели.
Таким образом, можно констатировать, что «в качестве исторической реальности человек как субъект, а мир как объект предстают лишь в истории Нового времени» [1, с. 116]. Концепт субъекта познания — активной познающей и осознающей себя в этом качестве инстанции — приобретает определенность с подачи Р. Декарта. Его субъект выражает собой способность усматривать по особым правилам то, что неизменно, вечно, общезначимо, безупречно.
Надо отметить, что несколько раньше Ф. Бэкон, создавая свою модель (научного) познания, обозначил специальные требования к человеку познающему, хотя при этом он не использовал понятие субъекта. Бэкон рассуждал о возможности для человека привести познавательный процесс в соответствие с устройством природы. Он признавал, что в познании индивидуальные способности (например, глазомер или твердость руки), конечно же, играют важную роль, что там всегда есть место случайности как в размышлениях, так и в практических действиях [2, с. 73]. Но путь подлинного открытия (истины) состоит, по его мнению, в том, чтобы в познании при помощи определенных правил уравнивались дарования разных людей [там же], т. е. стирались когнитивные различия восприятий, и было достигнуто единство познавательных действий. В результате такого познания должны совпасть достоверность и доступность [2, с. 79]. Бэконовский познающий субъект представал некой нейтральной позицией, из которой сознательно элиминировалось все, что относится к индивидуально-специфическому, и в которой человек, по сути, выступал бы от имени всего рода.
Р. Декарт способствовал тому, что субъект (познания) был уравнен с «Я», выражая отчасти онтологический смысл. Декарт исходил из равнозначности и общности человеческих познавательных способностей. Он видел в познающем человеке-субъекте прежде всего мышление, а также саму по себе познавательную активность и, конечно же, активность рациональную — превосходящую природно-телесные свойства носителя. Хотя у Декарта понятие субъекта было содержательно сужено до познавательных функций, его статус в своеобразной логической иерархии философских понятий был достаточно высоким.
Несмотря на, казалось бы, серьезные различия, декартовская рационалистическая и бэконовская эмпирическая концепции выстроили образ субъекта, которому вменяется, пусть по-разному, осуществлять непрерывный контроль над своей познавательной активностью. И Декарт, и Бэкон подчеркивали в человеке-субъекте инструментальное и нормативное, а не всеобъемлющее и смысложизненное. Субъект в новоевропейской эпистемологии выступал, что называется, инструментом познания со специальной настройкой на это.
Таким образом, в этих концепциях была обоснована специфика не познания во всей его полноте, а именно научного познания, для участника которого рефлексия становится обязательной. Она начинает рассматриваться своеобразным критерием принадлежности к сообществу ученых.
Проекты научного познания этой эпохи стали в целом конкретизацией (развертыванием) модели субъект-объектного познавательного отношения. Неоспоримо также и то, что построение данной модели обусловило утверждение установок на объективность научного познания, возведенных в статус основного научного принципа.
Эпистемология Нового времени (Ф. Бэкон, Р. Декарт и другие) существенным образом повлияла и на формы объективации науки — на становление ее как особой социально-когнитивной практики, осуществлявшейся сознательно и целенаправленно учредителями и участниками первых европейских научных академий. Дискуссии вокруг проблемы субъекта серьезно влияли и на процесс самоорганизации научного сообщества.
Проблематизации идеи субъекта способствовала атмосфера публичности, дискуссионности, диалоговости, «многоголосности», которая зародилась еще в эпоху Возрождения и стала впоследствии особой чертой общественной жизни. В ней и вырастал образ актора, который действует на основе общих норм и с их помощью убеждает других участников практики в правомерности своих действий и их результата. В этом аспекте субъект познания мыслился как представитель сообщества, заинтересованного в получении должного (коллективно значимого) результата. Первые члены научных академий стали, что называется, вживаться в роль научного субъекта, задавая и апробируя его ключевые характеристики, а в особенности — выполнение обязательств перед обществом (на пределе — перед человечеством) по поиску истины.
Проблема субъекта выросла не из интерпретаций самого понятия (оно использовалось еще Аристотелем в ином смысле, не имевшем к человеку непосредственного отношения), а из комплекса идей, символизировавших собой усиление антропологических тенденций в классической философии. Эпоха Возрождения стала своеобразным пунктом насыщения классической мысли человеческой проблематикой, создав предпосылки для специальной разработки последней в разных отношениях, а также и для последующего становления философской антропологии в ее самостоятельном статусе.
В этом плане линии эпистемологии и антропологии как самобытных комплексов философского творчества проистекают из общего исторического поворота в судьбе философской мысли.
Представления о субъекте (научного) познания были особым образом элиминированы из целостного образа человека для своеобразных нужд эпистемологии. Становление модели субъекта шло параллельно с утверждением установок индивидуализма в сознании европейского общества. Надо отметить, что к их обоснованию был непосредственно причастен также Дж. Локк (см.: [22, с. 2]), которого можно считать наряду с Р. Декартом одним из авторов конструкта эпистемологического субъекта.
Довольно часто индивидуализм (в общем-то являющийся идеологическим принципом) напрямую признается некоторыми исследователями основанием субъективизма [21, с. 40—54] — уже как принципа методологического.
Если иметь в виду уже сложившееся в эпистемологии, а также и в общей гносеологии понятие субъекта познания, то оно стало ассоциироваться не с образом человека как целостности, а с набором тех качеств, которые в совокупности указывают на отношения его с чем-либо внешне данным (т. е. объектом). В. А. Лекторский определяет субъекта как необходимый полюс субъект-объектных отношений, как носителя деятельности, познания и сознания [10].
В основе этих вариантов активности мыслятся целесообразность и целеустремленность, обусловленные, в свою очередь, суверенностью носителя цели. Указанные черты образуют своеобразный инвариант образа субъекта в самых различных приложениях данного концепта к интересам социогумани-тарных исследований.
Разработка концепта субъекта не могла не обусловить становление идеи объекта, которая позволила уравновесить познавательную модель. Как подчеркнул в этой связи Р. Декарт, чтобы ответить на вопрос о том, что такое познание и каковы его границы, нужно сначала разделить на две части все, что его касается, поскольку «он должен быть отнесен или к нам, способным к познанию, или к самим вещам, которые могут быть познаны», а каждая из них требует отдельного рассмотрения [3, с. 104]. Концепт субъекта в итоге обозначил в большей степени функцию успешной познавательной деятельности, которая должна обеспечить достижение истины. Субъект-объектная модель стала своеобразной парадигмой для эпистемологии и философии науки, повлияв на проблематику всей современной социогуманитаристики.
С понятием субъекта, конечно же, не связаны все размышления о человеке, поскольку оно всегда указывало лишь на некоторые конкретные свойства человеческого существа. При этом надо отметить, что «субъектный» аспект стал считаться самым значимым в том, что относится к человеческому «Я». Однако, безусловно, антропологическая проблематика как таковая не совпадает с проблематикой субъектности и субъективности.
Авторы современных эпистемологических концепций зачастую отказываются от использования категории субъекта. По словам Л. А. Микешиной, обстоятельно исследовавшей данный вопрос, назрела настоятельная необходимость преодолеть субъектно-объектную парадигму в философии познания. В ХХ в. появилось много когнитивных практик, осуществился их синтез, т. е. диалог разных философских традиций, который поможет снять упрощенную редукцию теории отражения, и тогда субъект может предстать как целостность, в единстве всех своих качеств [15, с. 49—57]. Некоторые авторы считают, что субъект — это «одна из категорий постепенно уходящего в прошлое метафизического мышления» [18, с. 35].
М. Фуко в свое время, как известно, напрямую заявлял, что для него «суверенного и основополагающего субъекта, универсальной формы субъекта, которую можно найти повсюду, не существует», что он «чрезвычайно скептично и крайне враждебно настроен по отношению к этой концепции субъекта» [19, с. 301]. Претензии к категории субъекта выдвигают и социологи. Так, Н. Луман считает, что за последние 100 лет социология не сделала никаких успехов в связи с использованием субъект-объектной модели [12, с. 18—19], а теорию познания, опирающуюся на данную модель, он признал давно устаревшей [12, с. 28].
Надо иметь в виду, что история проблемы субъекта в большей или меньшей степени реконструируется с учетом современного уровня ее постановки. В определенной мере презентистский подход неизбежен в осмыслении любых феноменов человеческого бытия. С учетом этого нельзя не согласиться с утверждением, что в «постклассическую эпоху понятия личности, индивида и субъекта проявляют тенденцию к сближению, нередко до полного их отождествления», что «субъект философии Новейшего времени — не обезличенный когнитивный аппарат Декарта и Канта, но личность, встроенная в многообразные формы интерсубъективных коммуникаций» [5, с. 77]. Отмечается
и то, что субъект-объектное отношение в современной философии науки «становится периферийным и перестает играть доминирующую роль» [14, с. 57].
Соглашаясь с установкой на рассмотрение целостных проявлений человека в познании, следует отметить, что понятие субъекта все же не вполне корректно применять к познавательной деятельности во всех ее проявлениях, включая даже неосознанные акты. Человек в своем индивидуальном миропо-знании и самопознании выступает многогранно (хотя и не всегда целостно), но в научном познании он все же вынужден ограничивать свою многогранность, следовать правилам и нормам этой сферы познания [9, с. 41—70].
Концепт субъекта, по сути, набор норм и обязательств, которым должен следовать человек науки. Проекты науки (познавательной практики в интересах общества в целом) вызревали в проблемном поле эпистемологии, которая имела весьма опосредованную связь с традициями так называемой общегносеологической мысли. Субъект-объектная модель возникла со всей очевидностью помимо данных традиций. Она стала необходимой в связи с идеалами и нормами новоевропейской науки. Потому претензии к концепту познающего субъекта необоснованны.
Другое дело, что необходимо отказаться от упрощенных моделей субъекта и учитывать все парадигмальные и социокультурные сдвиги в самой научно-познавательной деятельности. Современные исследователи уделяют должное внимание трансформациям концепта субъекта в связи с этими сдвигами [17]. Предлагаются варианты корректировки модели основного познавательного отношения. В частности, И. В. Дмитревская на основе анализа изменений в научной картине мира и исследовательской методологии ХХ в. в качестве такой модели видит субъект-субъектное отношение, тем самым усилив субъектную сторону основной модели и подчеркнув диалоговый характер научного познания [4, с. 14—15]. Серьезное внимание уделяется осмыслению феномена коллективного субъекта как категории социальной эпистемологии [6, с. 5—8].
Продуктивность, эвристическая значимость концепта субъекта в целом не может быть поставлена под сомнение. Его проблематизация, как показывает история европейской философии, существенно влияла и влияет на судьбу последней со времен эпистемологического поворота. Тем более нельзя отрицать системообразующей роли категории субъекта в сфере собственно эпистемологии и философии науки.
Библиографический список
1. Бряник Н. В. Историческая эпистемология и культурно-исторический подход в гносеологии // Эпистемология и философия науки. 2010. Т. 24, № 1. С. 112—129.
2. Бэкон Ф. Новый Органон // Сочинения : в 2 т. 2-е изд. М. : Мысль, 1978. Т. 2. С. 5—214.
3. Декарт Р. Правила для руководства ума // Сочинения : в 2 т. М. : Мысль, 1989. Т. 1. С. 77—153.
4. Дмитревская И. В. Основания науки: системно-когнитивные аспекты // Вестник Ивановского государственного университета. Сер.: Гуманитарные науки. 2013. Вып. 2. С. 12—15.
5. Зотов О. А. Философские трансформации субъекта как проблема социальной эпистемологии // Эпистемология и философия науки. 2011. Т. 27, № 1. С. 75—78.
6. Касавин И. Т. Коллективный субъект как предмет эпистемологического анализа // Эпистемология и философия науки. 2015. Т. 46, № 4. С. 5—8.
7. Косарева Л. М. Рождение науки Нового времени из духа культуры. М. : Ин-т психологии РАН, 1997. 360 с.
8. Куликова О. Б. Принципы научного познания как социально-когнитивной практики и идеал справедливости // Вестник гуманитарного факультета Ивановского государственного химико-технологического университета. 2014. Вып. 7. С. 27—34.
9. Куликова О. Б. Проблема идентичности научного познания как проекта и практики: философский анализ : монография / Иван. гос. энерг. ун-т им. В. И. Ленина. Иваново, 2016. 200 с.
10. Лекторский В. А. Субъект // Новая философская энциклопедия : в 4 т. М. : Мысль, 2001. Т. 3. С. 659—660.
11. Лекторский В. А. О классической и неклассической эпистемологии // На пути к неклассической эпистемологии / Рос. акад. наук, Ин-т философии ; отв. ред. В. А. Лекторский. М. : ИФРАН, 2009. С. 7—24.
12. Луман Н. Общество как социальная система / пер. с нем. А. Антоновского. М. : Логос, 2004. 232 с.
13. Мамчур Е. А. Объективность науки и релятивизм : (к дискуссиям в современной эпистемологии). М. : Ин-т философии РАН, 2004. 242 с.
14. Маркова Л. А. Наука без истины, субъекта и объекта, что дальше? // Эпистемология и философия науки. 2011. Т. 30, № 4. С. 51—59.
15. Микешина Л. А. Философия познания : полемические главы. М. : Прогресс-Традиция, 2002. 624 с.
16. Поппер К. Эволюционная эпистемология // Эволюционная эпистемология и логика социальных наук : Карл Поппер и его критики / сост. Д. Г. Лахути, В. Н. Садовский, В. К. Финн. М. : Едиториал УРСС, 2000. С. 57—74.
17. Проблемы субъектов в постнеклассической науке : препринт / под ред. В. И. Аршинова, В. Е. Лепского. М. : Когито-Центр, 2007. 176 с.
18. Розин B. M. Опыт методологического осмысления категории «субъект» // Субъект действия, взаимодействия, познания : психологические, философские, социокультурные аспекты / отв. ред. Э. В. Сайко. М. : МПСИ ; Воронеж : МОДЭК, 2001. С. 30—35.
19. Фуко М. Эстетика существования // Интеллектуалы и власть : избранные политические статьи, выступления и интервью / пер. с фр. Б. М. Скуратова ; под общ. ред. В. П. Большакова. М. : Праксис, 2006. Ч. 3. С. 297—304.
20. Хайдеггер М. Европейский нигилизм // Хайдеггер М. Время и бытие : статьи и выступления. М. : Республика, 1993. С. 63—176.
21. Хайек Ф. А. Контрреволюция науки : этюды о злоупотреблении разумом / пер. с англ. Е. Николаенко. М. : ОГИ, 2003. 288 c.
22. Хайек Ф. А. Индивидуализм и экономический порядок / пер. с англ. О. А. Дмитриевой ; под ред. Р. И. Капелюшникова. Челябинск : Социум, 2011. 422 с.
23. Daston L. The history of science as European self-portraiture // European Review. 2006. Vol. 14, № 4. P. 523—536.
