CC BY
36
Литература
1. ЗасурскийЯ.Н. К читателю // Журналистика и культура русской речи. Вып. 1. М.: МГУ, 1996. С. 3.
2. Костомаров В.Г. Языковой вкус эпохи. Из наблюдений над речевой практикой масс-медиа. М., 1994.
3. Лысакова И.П. Социолингвистический анализ журналистского текста // Социология журналистики: Очерки методологии и практики. М.: ТОО «Гендальф», 1998. С. 226-241.
4. Панов М.В. Из наблюдений над стилем сегодняшней периодики // Язык современной публицистики. М., 1988.
5. Русский язык конца ХХ столетия (1985-1995) / Отв. ред. Е.А. Земская. М.: Языки русской культуры, 1996.
6. Солганик Г.Я. Газетные тексты как отражение важнейших языковых процессов в современном обществе // Журналистика и культура русской речи. Вып. 1. М.: МГУ, 1996. С. 13-25.
Н.В. ПУШКАРЕВА
ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ПОДТЕКСТ В ПРОЗЕ С.Д. ДОВЛАТОВА И ЕГО ЛИНГВИСТИЧЕСКОЕ ВЫРАЖЕНИЕ
Современные русские литературные тексты содержат два смысловых уровня. Один уровень, выражаемый лексико-грамматическими средствами, создает сюжет, различные сочетания синтаксических конструкций привносят в текст такие дополнительные смыслы как ирония, сарказм, патетика, непонимание и т.д. В статье на примерах из произведений С.Д. Довлатова рассматриваются семантические типы подтекста и лингвистические способы их выражения.
Толкование в научной литературе термина «подтекст» зависит от того, какой подход к изучению подтекста принимается в исследовании. Лингвистический аспект понимания термина связан с точкой зрения И.Р. Гальперина, который среди трех типов информации, содержащейся в тексте, выделяет невебрализованную содержательно-подтекстовую факультативную информацию [2: 27]. К.А. Долинин связывает понятие подтекста с коммуникативным актом, в рамках которого формируется имплицитный смысл или подтекст [6: 38]. А.А. Масленникова также рассматривает «скрытые смыслы» высказывания в коммуникативном аспекте, оценивая их с точки зрения их интенциональности и возможности экспликации подразумеваемого смысла [9: 239]. Семиотический подход к выявлению подтекста предлагает Л.А. Голякова, поскольку «в семантической структуре художественного произведения подтекстовая информация является доминирующей» [3: 61]. Л.Г. Кайда связывает лингвистический подтекст «с коммуникативной целостностью текста, а это значит, что он запрограммирован автором, задан в самой системе текста», его выявление происходит в процессе функционально-стилистического анализа [7: 63]. По мнению А.М. Камчатнова, «термином подтекст целесообразно обозначить тот смысл, который предназначен лишь для избранных и понятен только посвященным, т. е. эзотерический смысл. Подтекст - это не всякий смысл, а лишь тот, который рассчитан на понимание посвященных, избранных» [8: 44-45].
Г.Н. Акимова отмечает, что различного рода подтекст встречается «...часто при употреблении экспрессивных синтаксических конструкций в авторской речи» [1: 101], что делает необходимым изучение семантико-синтаксических особенностей его проявления. Представляется, что для исследования проявлений подтекста целесообразно ограничиться рамками письменного художественного текста, обратив особое внимание на те синтаксические конструкции и модели, которые служат для передачи экспрессии и оценки. Предлагаем считать подтекстом эмоциональную составляющую текста, т.е. переданную лингвистическими средствами информацию об эмоциональном состоянии персонажей или рассказчика.
Определенные языковые средства, в частности, синтаксические конструкции, способны передавать эмоцию, сопровождающую повествование. Фиксация и передача эмоций становятся неотъемлемым компонентом литературных произведений, а узнавание эмоций превращается в задачу для
читателя. Кроме того, важную роль в формировании подтекста играют законы жанра, особенности литературного направления, в рамках которого написано художественное произведение. Например, романтические или реалистические тексты создаются с помощью определенного набора языковых средств, комбинируемых по определенным правилам. Подтекст в романтических произведениях не нужен: все чувства, эмоции, оценки целенаправленно эксплицируются.
Примером совмещения текстовой и подтекстовой информации могут служить произведения С.Д. Довлатова, в которых рассказ о жизни персонажей всегда сопровождается передачей авторских оценок и эмоций. Кстати, сам писатель называл «выпирающие ребра подтекста» важной особенностью своих рассказов. Исследователь языка С. Д. Довлатова В. Ронкин отмечает, что цепочки номинативных предложений в соединении со вставной конструкцией придают описанию интерьера нарастающую патетичность, сопровождаемую иронией: У меня была квартира с окнами на помойку <...> Пишущая машинка, гитара, изображение Хемингуэя, несколько трубок в керамическом стакане. Лампа, шкаф, два стула эпохи бронтозавров, а также кот Ефим, глубоко уважаемый мною за чуткость [10: 298299]. Здесь, по словам исследователя, описание приобретает, «богемно-романтический» тон, экспрессия которого нарастает к концу» [11: 298-299]. Однако интересно было бы проследить, какие еще синтаксические средства используются С.Д. Довлатовым для передачи подтекста.
Кроме большого количества экспрессивных синтаксических конструкций следует отметить еще одну характерную особенность языка писателя - краткость абзацев, состоящих иногда из одного предложения. В текстах часто употребляются лексический повтор и парцелляция, иногда они соседствуют в одном и том же отрывке.
Важную роль играет лексический повтор, используемый в коротком абзаце: Я не жалею о пережитой бедности. Если верить Хемингуэю, бедность - незаменимая школа для писателя. Бедность делает человека зорким. И так далее [4: 50]. Абзац казался бы патетическим, если бы под конец не появлялась парцелляция, придающая высказыванию иронический смысл.
Ироническую семантику передают парцеллированные конструкции, соединенные в одном небольшом абзаце: Сами Черкасовы относились ко мне хорошо. А вот домработницы' - хуже. Ведь я был дополнительной нагрузкой. Причем без дополнительной оплатыI [4: 49]. Парцелляция разбивает повествование на отрезки и привлекает внимание к логическим центрам этих отрезков. Так, сообщив о хорошем отношении Черкасовых и завершив на этом рассказ о них, повествователь дает понять, что домработницы не разделяли такого отношения по весьма определенным, материальным соображениям, а также обозначает и свое ироническое отношение к этому факту. Точки заставляют читателя задумываться над каждым отрезком, не позволяют легко двигаться по всему абзацу.
Иногда в небольшом по объему отрывке совмещается несколько семантических оттенков, для выражения которых применяются парцелляция, лексический повтор и разделение фраз на короткие абзацы, как, например, в следующих двух абзацах:
А моего шведа через неделю вы/слали из Союза. Он был консервативным журналистом. Выразителем интересов правого крыла.
Шесть лет он изучал русский язык. Хотел написать книгу. И его выслали [4: 37]. Первый абзац содержит лексическую оценку шведа, но эта оценка дана не персонажем-рассказчиком, а теми, кто его выслал. Парцелляция привносит в короткий абзац иронию рассказчика по поводу причины высылки шведа, и эта ирония совмещается с семантикой недоверия. Во втором абзаце ирония, передаваемая парцеллятами, приобретает саркастический оттенок, а повтор слова вы/слали завершает кольцевую композицию этого миниатюрного отрывка.
Парцелляция служит не только средством передачи иронии, но помогает выявить и другую семантику. Так, в следующем примере парцеллированная конструкция безусловно передает недоумение рассказчика: Ася благополучно эмигрировала и преподает лексикологию в Стэнфорде. Что весьма странно характеризует американскую науку [4: 16].
В повествование часто вплетается оценка, сосредоточенная на «втором плане». И в данном случае главным лингвистическим средством передачи этой оценки становится экспрессивный син-
таксис: И тут - не знаю, что со мной произошло. То ли сказалось мое подавленное диссидентство. То ли заговорила во мне криминальная сущность. То ли воздействовали на меня загадочные разрушительные силы [4: 24]. Парцелляты на лексическом уровне выражают недоумение по поводу произошедшего, представляют возможные причины произошедшего, а на синтаксическом уровне передают однозначную негативную оценку поступка (еще не названного), которого рассказчик теперь стыдится. Повествование распадается на два плана: вербальный и эмоциональный, соединение которых создает ту неповторимую полифонию, которая является отличительным признаком языка С.Д. Довлатова.
В некоторых случаях парцелляция служит для передачи патетического смысла, для демонстрации авторской положительной оценки: Черкасов был народным артистом. И не только по званию. Его любили профессора и крестьяне, генералы и уголовники [4: 52]. Никакой иронии в данном отрывке не содержится, это искреннее чувство, не выраженное высокими словами, а скрытое в синтаксической конструкции. На лексическом уровне об этом свидетельствуют и имена литераторов, поставленные в один ряд с именем Н.А. Черкасова в предложениях, следующих за парцеллированным отрезком. Кроме того, важно учесть и семантику однородных членов предложения в данном отрывке. Соединение профессоров и крестьян, генералов и уголовников позволяет скупыми лексическими средствами создать картину всенародной любви к артисту.
Парцелляция оказывается главным синтаксическим средством передачи тревоги, которую испытывает персонаж-повествователь: Я просыпался с ощущением беды. Часами не мог заставить себя одеться. Всерьез планировал ограбление ювелирного магазина [4: 8]. Лексическое наполнение конструкций служит конспективному описанию состояния персонажа, констатации того факта, что персонаж был готов на преступление ради разрешения проблемы. На синтаксическом уровне это описание окрашивается тревожной семантикой, и эта тревога становится «вторым планом» описания.
Иногда эмоциональный подтекст появляется в описании душевных переживаний, усиливая и конкретизируя их. Вот как персонаж-рассказчик описывает свое состояние в период ожидания отъезда в эмиграцию жены и дочки:
А я до последней минуты не верил. Слишком уж все это было невероятно. Как путешествие на Марс.
Клянусь, до последней минуты не верил. Знал - и не верил. Так чаще всего и бывает [4: 66].
Парцелляция и повтор глагола не верил создают в двух коротких абзацах семантику смятения, соответствующую тому, что испытывал персонаж. На лексическом уровне говорится только о ментальном действии, о недоверии как реакции на заявления об отъезде, но синтаксис позволяет выявить полное смятение, в которое повергло персонажа ожидаемое событие.
Для передачи патетики иногда используется цепочка вопросительных предложений, не имеющих ответа при дальнейшем развертывании сюжета: А мы? Всем соблазнам и ужасам жизни мы противопоставили наш единственный дар - равнодушие. Спрашивается, что может быть долговечнее замка, выстроенного на песке?.. Что в семейной жизни прочнее и надежнее обоюдной бесхарактерности?.. Что можно представить себе благополучнее двух враждующих государств, неспособных к обороне? [4: 62]. В данном случае патетика связана с описанием личной жизни персонажа-рассказчика, наличие этого семантического оттенка свидетельствует о том, что тема для рассказчика важна, поэтому внимание читателя привлекается с помощью синтаксического приема, затрудняющего быстрое прочитывание абзаца.
Представленные примеры выражения дополнительной эмоциональной семантики синтаксическими средствами не исчерпывают всего семантического разнообразия подтекста в произведениях С.Д. Довлатова. С помощью конструкций экспрессивного синтаксиса оказалось возможным сообщать дополнительную информацию, наличие которой позволяет передать иронию, патетику, сарказм, тревогу, недоумение, выявить авторскую оценку излагаемого. При этом все перечисленные семантические оттенки не выражаются вербально, но выводятся читателем из общего семантического значения экспрессивных синтаксических конструкций. Повествование распадается на два плана, на одном плане происходит развертывание сюжетной линии, на другом возникает эмоциональный спектр, сопрово-
ждающий рассказ. У читателя появляется выбор: можно просто следить за развитием сюжета, можно читать и вникать в подтекст. Смысловая глубина текста увеличивается, организованное таким образом повествование выходит за рамки простого рассказа о чьей-то судьбе и становится для внимательного читателя поводом для сопереживания и размышления.
Перечисленные оттенки могут сочетаться друг с другом, границы между значениями в этих сочетаниях становятся неявными, зыбкими. Особенно интересно ведет себя подтекстовая семантика на стыке коротких абзацев, из которых состоит большинство довлатовских текстов: подтекст одного абзаца составляет с подтекстом следующего абзаца целостную картину, которая может оказаться включенной в иную подтекстовую «рамку». Так, например, обстоит дело в следующем отрывке: Тетка знала множество смешных историй.
Потом, самостоятельно, я узнал, что Бориса Корнилова расстреляли. Что Зощенко восславил рабский лагерный труд. Что Алексей Толстой был негодяем и лицемером.
Что Ольга Форш предложила вести летосчисление с момента, когда родился некий Джугашвили (Сталин). <...> И многое другое.
Тетка же помнила, в основном, смешные истории. Я ее не виню. Наша память избирательна, как урна [5: 181].
Если рассмотреть внутреннюю часть приведенного отрывка (от Потом, самостоятельно...и до И многое другое), то окажется, что это, по сути, одно сложноподчиненное предложение разбито на десять коротких абзацев. Каждый абзац состоит из одной короткой строки, представляющей собой пар-целлят. парцелляция способствует возникновению во всем отрывке патетического подтекста, своего рода «патетического упрека».
Однако подтекстовая семантика всего отрывка этим не исчерпывается, поскольку парцеллированные конструкции оказываются заключенными в своеобразную «рамку»: Тетка знала множество смешных историй..Тетка же помнила, в основном, смешные истории. Лексический повтор единиц тетка, смешные истории приводят к тому, что начало и конец текстового отрывка приобретают ироническое звучание. В иронии нет горечи, это, скорее, добродушная ирония понимающего человека. Адресована эта ирония персонажу-тетке. Внутренняя часть отрывка содержит иной подтекст - патетику - и этот подтекст более экспрессивен, он является реакцией рассказчика на излагаемые факты. Таким образом, небольшой по объему отрывок текста оказывается трехмерным пространством, в котором на первом плане содержится изложение сюжета, на втором присутствует иронический подтекст, связанный с описываемым персонажем, а на третьем, самом глубоком уровне, возникает патетический подтекст - реакция рассказчика на то, о чем он рассказывает. Дополнительное эмоциональное содержание, являющееся яркой особенностью текстов С.д. довлатова, становится одной из причин стойкой популярности произведений писателя.
Литература
1. Акимова Г.Н. Новое в синтаксисе современного русского языка. М., 1990. С. 101.
2. Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования. М., 2004. С. 27.
3. Голякова Л.А. Подтекст: прагматические параметры художественной коммуникации // Филологические науки, № 4. 2006. С. 61.
4. Довлатов С.Д. Чемодан. Л., 1991.
5. Довлатов С.Д. Наши // Довлатов С.Д. Собрание сочинений в 3-х томах. Т. 2. СПб., 1993.
6. Долинин К.А. Интерпретация текста. М., 2005. С. 38.
7. Кайда Л.Г. Стилистика текста: от теории композиции - к декодированию: Учебное пособие. М., 2004. С. 63.
8. Камчатнов А.М. Подтекст: термин и понятие // Филологические науки. 1988. № 3. С. 40-45.
9. Масленникова А.А. Лингвистическая интерпретация скрытых смыслов. СПб., 1999. С. 239.
10. Ронкин В. Аналитичность идиостиля Сергея Довлатова // Сергей Довлатов: Творчество, личность, судьба / Сост. А.Ю. Арьев. СПб.,1999. С. 298-299.
11. Там же. C. 298-299.
