CC BY
931
ПОДТЕКСТ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕКСТЕ: ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ СРЕДСТВА ВЫРАЖЕНИЯ СЕМАНТИЧЕСКИЕ ТИПЫ
Н.В. Пушкарева
Образцы русской прозы разных жанров и разных литературных направлений неизменно привлекают внимание исследователей. Предметом исследования становится не столько сюжетное или идейное своеобразие произведения, сколько причудливость и разнообразие лингвистического выражения авторского замысла, наличие в тексте нескольких смысловых уровней, сосуществование в нем эксплицитного и имплицитного смыслов, формирующих общее впечатление от литературного произведения. Эта смысловая многоуровневость становится отличительным признаком современной русской прозы, в которой текст все чаще сопровождается подтекстом.
Понятие подтекста имеет в научной литературе широкое толкование, употребляется в литературоведении, драматургии, лингвистике. В литературоведении этим термином называют реминисценции из различных произведений, способствующие пониманию смысла текста, применяется он и в лингвистических работах. В толковых словарях русского языка представлено широкое понимание данного термина: «Подтекст — внутренний, скрытый смысл какого-либо текста, высказывания» [БАС : 651; МАС : 308]. Определение Словаря лингвистических терминов таково: «Подтекст — англ. covert (implied) sense, implication, внутренний, подразумеваемый, словесно не выраженный смысл высказывания, текста» [Ахманова 2005 : 331].
Вопрос о необходимости изучения семантико-синтаксических особенностей проявления подтекста в художественном произведении был впервые поставлен Г.Н. Акимовой. Описывая конструкции экспрессивного синтаксиса в современном русском языке, она отмечает, что «...часто при употреблении экспрессивных синтаксических конструкций в авторской речи мы встречаемся с различного рода подтекстом, типология которого, к сожалению, не разработана», а также определяет те направления, в которых следует двигаться при разработке типологии подтекста: во-первых, необходимо рассмотреть подтекстовую семантику, во-вторых, соотнести ее с конкретными конструкциями и моделями предложения [Акимова 1990 : 101]. Движение в указанных направлениях неизбежно приводит к решению третьей, методологической, задачи: необходимо определить предмет лингвистического исследования, а также установить его сходство или различие с тем явлением, которое понимается под термином «подтекст» в других областях гуманитарных знаний.
Вопрос о том, на каком уровне в тексте проявляется подтекст, решается по-разному. Так, И.В. Арнольд считает, что подтекст как «один из видов подразумевания .реализуется в макроконтексте целого произведения, на референтном масштабе не эпизода, а сюжета, темы или идеи произведения» [Арнольд 1999 : 77].
Отсюда следует, что на уровне единичного высказывания подтекст выявить нельзя. Подтекст способствует возникновению у читателя эмоционального и оценочного отношения к излагаемому, а также углубляет сюжет, помогает более полному раскрытию главных тем произведения. Таким образом, при данном подходе основным критерием выявления подтекста оказываются объем текстового отрывка, а также наличие или отсутствие углубления сюжета, о каких-либо собственно лингвистических признаках подтекста речи не идет.
Оценка лингвистических предпосылок возникновения подтекста дана И.Р. Гальпериным, который выделяет три типа информации, содержащейся в тексте, при этом невербализованная информация названа им содержательно-подтекстовой. Содержательно-подтекстовая информация квалифицируется как факультативная и определяется как «скрытая информация, извлекаемая из со-держательно-фактуальной информации». Присутствие содержательно-подтек-стовой информации объясняется лингвистическими причинами: она возникает как благодаря способности единиц языка порождать ассоциативные и коннота-тивные значения, так и благодаря способности предложения внутри сверхфра-зового единства приращивать смысл [Гальперин 2004: 27]. Основная роль в формировании подтекста в концепции И.Р. Гальперина отводится лексическим компонентам, за скобками остается вопрос: имеется ли связь между синтаксическими единицами и возникновением подтекста? Подтекст разделяется на фактический, связанный с известными культурно-историческими явлениями, и актуальный, связанный с сюжетом. То, что названо фактическим подтекстом, практически совпадает с фоновыми знаниями, с экстралингвистической ситуацией, актуальный подтекст выявляется при обращении к уже прочитанным отрывкам произведения.
К.А. Долинин связывает понятие подтекста с коммуникативным актом, в рамках которого формируется имплицитный смысл, или подтекст. Отмечается, что номинативное содержание высказывания никогда не исчерпывается произнесенными словами, в имплицитном содержании высказывания обнаруживаются номинативный, или референциальный, подтекст — какие-то дополнительные сведения о референтной ситуации, описываемой данным высказыванием, или о каких-то других, связанных с нею ситуациях, и коммуникативный подтекст — сведения о коммуникативной ситуации [Долинин 2005 : 7, 38]. Такой подход значительно расширяет понятие подтекста, поскольку имплицитная информация о референтной ситуации, адресате и адресанте присутствует практически в каждом высказывании, а значит, практически любое высказывание можно счесть содержащим подтекст.
Представляется, что для исследования проявлений подтекста целесообразно ограничиться рамками письменного художественного текста, обратив особое внимание на те синтаксические конструкции и модели, которые служат для передачи экспрессии и оценки. При этом следует учитывать активные языковые процессы, которые отражаются в образцах современной русской прозы. Как неоднократно отмечалось, ХХ век знаменуется тем, что на место синтагматической прозе с ее ясностью изложения и четкостью конструкций приходит актуализирующая проза. В произведениях, являющихся образцами актуализирующей прозы, привычная синтаксическая иерархия нарушается, уменьшается роль подчи-
нительных связей, возникает все большее количество вставных конструкций, безличных предложений, возрастает роль модальности [Арутюнова 1972 : 104].
Любое изменение или нарушение традиционных синтаксических правил неизбежно приводит к возникновению экспрессии, оценочности, недоговоренности или избыточного смысла, выявление и интерпретация которых превращают чтение в занимательный процесс и расширяют наши представления о смысловой структуре и семантическом потенциале авторского текста. Таким образом, для полноценного понимания текста необходимо не только следовать за развитием сюжета, но и улавливать ту информацию, которая заключена между строк, то есть необходимо учитывать подтекст, возникающий в актуализирующей прозе по ходу повествования.
Передача информации лингвистическими средствами не является открытием, возникшим в ХХ веке, она имеет истоки в текстах классической русской литературы. Классические произведения XIX века отличаются ясностью изложения, подробностью и детализацией описаний, глубиной и четкостью обозначения авторской позиции. Синтаксические модели, составляющие основу классической синтагматической прозы, способствуют успешному пониманию текста, не создают трудностей при чтении, а наоборот, служат средствами демонстрации логики изложения. Однако в конце XIX века в прозе некоторых авторов появляются примеры текстовых фрагментов, смысл которых не исчерпывается тем, что написано. В них присутствует что-то еще, и обнаружить это что-то с первого раза не всегда удается. Подобные явления наблюдаются в текстах тех писателей, которые представляют реалистическое направление в русской литературе, и это объяснимо: романтические повесть, стихотворения символистов или футуристов обязательно включают в себя определенный набор языковых средств, типичных для данных литературных направлений и отвечающих требованиям к созданию художественных образов в рамках этих направлений, в реалистическом произведении языковой спектр более широк.
Примеры возникновения в тексте дополнительного смысла можно увидеть в рассказах и повестях А.П. Чехова 1890-х годов. В них порой встречаются предложения, иногда абзацы, для полного понимания смысла которых простого чтения уже недостаточно. Подобный пример встречается в рассказе «Душечка» (1899 г.): ...Она постоянно любила кого-нибудь и не могла без этого. Раньше она любила своего папашу, который теперь сидел больной в темной комнате, в кресле, и тяжело дышал; любила свою тетю, которая иногда, раз в два года приезжала из Брянска, а еще раньше, когда училась в прогимназии, любила своего учителя французского языка. В данном примере с помощью лексического повтора глагола любила передана добродушная ирония. За рассказом о жизни героини возникает второй смысловой план, который читатель способен выявить, опираясь на синтаксическую конструкцию.
Интересная картина наблюдается в повести 1892 года «Палата № 6». Текст повести разделяется на объемные абзацы, сформированные из сложных предложений, однако последние два абзаца IV части состоят каждый только из одного предложения, первый абзац V части также короток и представлен всего одним предложением. Граница IV и V части выглядит следующим образом: Впрочем, недавно по больничному корпусу разнесся довольно странный слух (предпос-
ледний абзац IV части). Распустили слух, что палату № 6 будто бы стал посещать доктор (последний абзац IV части). Первый абзац V части: Странный слух! Вместо подробного повествования только в одном этом месте повести представлены короткие абзацы с повторяющимся словом слух. Лексический повтор вносит в текст экспрессию, кроме выраженной вербально информации возникает и семантика тревоги, неуверенности, и эту дополнительную информацию читатель должен обнаружить сам. Синтаксическая конструкция является показателем того, что в данной точке смысл текста распадается на два уровня: вербализованный, выраженный с помощью языковых единиц, и подразумеваемый, выводимый из семантики синтаксической организации предложений.
Та же тенденция к передаче дополнительного смысла синтаксическими средствами наблюдается и набирает силу в прозаических произведениях XX века. Так, рассказ М.А. Булгакова «Красная корона» (1922 г.) начинается следующим образом: Больше всего на свете я ненавижу солнце. Громкие человеческие голоса и стук. Частый, частый стук. Парцеллированные конструкции, сопровождающиеся лексическим повтором слова стук, находятся в сильной позиции — в начале текста. Речь персонажа-рассказчика расслаивается: кроме вербализиро-ванного сообщения, в ней передается и душевное состояние говорящего. Приведенный отрывок, с одной стороны, передает негативное отношение персонажа к ряду явлений, то есть оценку, с другой - содержит семантику раздражения, тревоги.
В парцеллированных конструкциях выявляется патетика, которая может иметь негативную окраску: Помогать вам повесить я послал Колю, вешали же вы. По словесному приказу без номера. В подтексте высказывания содержатся укор и осуждение, запрограммированные в синтаксической организации фраз, экспрессивность высказывания очень высока.
Передача невербализованного смысла с помощью экспрессивных синтаксических конструкций и моделей предложений нарастает в прозе конца ХХ века. Этими конструкциями насыщены тексты С.Д. Довлатова. При снижении количества языковых средств, служащих для изложения историй, возрастает роль экспрессивных синтаксических конструкций, передающих ироническую, оценочную или патетическую семантику. Чаще всего употребляются лексический повтор и парцелляция, иногда они соседствуют в одном и том же отрывке: Если верить Хемингуэю, бедность - незаменимая школа для писателя. Бедность делает человека зорким. И так далее. Абзац казался бы патетическим, если бы под конец не появлялась парцелляция, придающая высказыванию иронический смысл.
Совмещение иронии и оценочности передают парцеллированные конструкции, соединенные в одном небольшом абзаце: Теоретически все должно быть иначе. Домработнице следовало бы любить меня. Любить как социально близкого. Симпатизировать мне как разночинцу. Парцеллированные конструкции способствуют передаче иронической семантики, той же цели служит и лексический повтор глагола любить. Ведущая роль в данном процессе принадлежит не лексике, а синтаксису.
В некоторых случаях парцелляция служит для передачи патетического смысла, для демонстрации авторской положительной оценки: Черкасов был народ-
ным артистом. И не только по званию. Никакой иронии в данном отрывке не содержится, это искреннее чувство, не выраженное высокими словами, а скрытое в синтаксической конструкции. Многоплановость смысла, выраженного небольшим количеством слов, организованных в конструкции экспрессивного синтаксиса, - характерная черта языка произведений С.Д. Довлатова, который, кстати, одной из особенностей своих рассказов назвал «выпирающие ребра подтекста».
Таким образом, отмечаемые в современной русской прозе конструкции экспрессивного синтаксиса позволяют авторам создать не один, а несколько смысловых уровней, описать ситуацию и передать эмоциональное состояние или оценку. Экспрессивные синтаксические конструкции — только часть тех лингвистических средств, с помощью которых в современной русской прозе выражаются ирония, патетика, неуверенность, страх, оценка и другие смыслы, существуют и другие способы передачи подтекста. Выявление и описание лингвистических способов выражения подтекста в современной прозе представляются актуальной и интересной задачей для исследователя.
Библиографический список
1. Акимова, Г.Н. Новое в синтаксисе современного русского языка / Г.Н. Акимова. — М., 1990. — С. 101.
2. Арнольд, И.В. Импликация как прием построения текста и предмет филологического изучения / И.В. Арнольд // Семантика. Стилистика. Интертекстуальность. — СПб., 1999. — С. 77—92.
3. Арутюнова, Н.Д. О синтаксических типах художественной прозы / Н.Д. Арутюнова // Общее и романское языкознание. — М., 1972. — С. 104.
4. Ахманова, О.С. Словарь лингвистических терминов / О.С. Ахманова. — М., 2005. — С. 331.
5. Гальперин, И.Р. Текст как объект лингвистического исследования / И.Р. Гальперин. — М., 2004. — С. 27.
6. Долинин, К. А. Интерпретация текста / К. А. Долинин. — М., 2005. — С. 7, 38.
7. Словарь русского литературного языка. В 17 т. — М.; Л., 1960. — Т. 10. — С. 651 (БАС). То же в: Словарь русского языка. В 4 т. — М., 1959. — Т. 3. — С. 308 (МАС).
