CC BY
61
политология
Вестник Омского университета, 2003. №4. С. 141-144. © Омский государственный университет
УДК 316.462:347.88
ЭЛЕМЕНТЫ ТЕОРИИ СИМВОЛИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ
П. БУРДЬЕ И ЕЕ ПРИКЛАДНЫЕ АСПЕКТЫ (НА ПРИМЕРЕ СОВРЕМЕННОГО ТЕЛЕВИДЕНИЯ)
С.А. Протодьяконов
Омский государственный университет, кафедра политологии 644077, Омск, пр. Мира, 55а
Получена 25 августа 2003 г.
The article deals with characteristic features of the theory of symbolic authority of P. Bourdier and reveals its applied significance that is necessary to understand political matter of contemporary television programs.
Современная политическая жизнь в значительной степени лишена продуманной содержательности и редуцируется до компенсации неудовлетворенных общественных настроений и потребностей. Причиной этого является утрата необходимого культурного смысла массовых коммуникаций, особенно телевидения, программы и передачи которого не заключают значимой социальной метафизики (в частности, затруднительно представить телезрителей «потрясенными», «обогащенными», «раздумывающими» и т. п.) В этом проявляется негативный смысл ТВ как социальной технологии, приводящей к тому, что оно становится «подручным», «прирученным», «редукционистским» по отношению к своим пользователям. Не люди, а отдельные людишки стремятся показать себя в привилегированном положении на телеэкране. Это относится и к стремлению ряда политических сил утвердить себя в «универсальном порядке» на телевидении, что имело место в прошлом и самодостаточно заявляет себя в качестве «первенствующего явления» в современных условиях.
Согласно М. Дюверже, авторитарная власть обретает прочный фундамент, когда послушание становится автоматическим. Именно «наркоз дисциплины» предполагает развитую технику контактов с массами. Многократные повторения взаимосвязанных действий и реакций - в соединении со слежением за массовой реакцией в форме «легких касаний», «исключительно деликатного давления» - подготавливают людей к тому, что их позиции становятся менее спонтанными, все меньше и меньше смысла исходит от них самих и все больше от инициативы властных
структур.
Люди полагают, что они свободно самоопределяются, в то время как, напротив, все в большей степени повинуются. Массовый человек тем и плох, что не способен распознать: что принадлежит ему лично и что подсказано извне. Причем, когда ему «подсказывают все больше и больше», он «замечает все меньше и меньше» [1, с. 231-232].
Но самую любопытную тенденцию собирания «массы» отмечает французский политолог и социолог П. Бурдье: «Если вы хотите создать политическое течение или же ассоциацию, у вас будет больше шансов объединить людей, находящихся в одном секторе социального пространства... » [2, с. 189]. С этой точки зрения, например, у телезрителей особое «sense of one's place» («чувство своего места»). Сегодня они не только прикованы к телеэкрану, но и находятся в телестудии и телеэфире, развивают интерактивные контакты в поле межперсонального взаимодействия. В данном отношении ошибка проектировщиков телевизионных программ состоит в том, что группы зрителей, которые существуют на «бумаге» или в их «головном» представлении, принимаются за реальные [2, с. 190]. По мысли П. Бурдье, политическое воздействие имеет тем больше шансов на успех, чем в большей степени собирательные группы существуют как «близкие» в социальном пространстве. В переложении на телезрительскую аудиторию данный вывод означает: чем более близки люди как телезрители в увлеченности конкретной телепередачей, тем легче их увлечь политической идеей (чем если, например, ориентироваться по критерию социальной при-
надлежности). В противоположность этому, как считает П. Бурдье, в свое время марксизм пытался «навязать» людям свое видение реальности, вооружая их конкретной теорией и проводя соответствующую массовую работу [2, с. 192].
В контексте рассуждений о телевидении в соотношении «народ» - «публика» - «масса» представляют интерес замечания П. Бурдье по поводу символической власти. Как и в других сферах жизнедеятельности общества, символическая борьба в политической жизни имеет специфическую логику, которая придает ей реальную автономию по отношению к структурам, в которых она берет начало. Так, существует символический политический вес конкретных лиц (политиков), то есть почти реальный вес, но становящийся таковым в силу общепризнанной узнаваемости (чего сразу можно добиться с помощью телевидения) [2, с. 190]. При этом телевидение призвано усиливать символические взаимосвязи путем «видимостной» реконструкции жизненной реальности (подобным образом - от противного -можно понизить политическую значимость того или иного явления или человека). Здесь имеются в виду не разновидности пропагандистских усилий: непосредственно телезрители воспринимают увиденное на телеэкране как производное от фактической обстановки, и такое свойство телевидения, как репортажность, может заметно усиливать данный эффект. Подобным образом построенное «чистое» телевидение может вообще обходиться без пропаганды, то есть к ней прибегать, не нарушая природных качеств телевизионности.
Согласно представлениям П. Бурдье, объективные властные отношения стремятся воспроизвести себя в показателях символической власти. Так, в большинстве случаев политики запускают в ход многократно заработанный символический капитал, получая «прибыль от признания». Появление в СМИ ранее известного лица - всегда проявление большей по степени властной силы, чем убедительная речь прежде незнакомого человека. В определенном смысле публичные политики имеют «титулы» (наподобие дворянским званиям прошлого) как документальное подтверждение своего статуса (при всем их символическом характере) . По этой причине символическую власть нельзя сразу приобрести, скажем, путем массированного вложения капитала, почему многих новоявленных политиков трудно «раскручивать» (в ряде случаев даже бесполезно, поскольку символическая власть прочно, в опережающем порядке находится у других). Объективная «сортировка» также беспочвенна, поскольку лица, у которых значительный символический вес, способны навязать свою систему классификации. Например, если известный политик резко высказывается о
малоизвестном, вес последнего еще больше понижается. Но именно благодаря масс-медиа легко сделать конкретного политика «крупным», равно как столь же реально «уменьшить» его фигуру [2, с. 201]. В этом случае право государства на лицензирование деятельности СМИ делает его, если воспользоваться высказыванием Г. Лейбница, «геометрическим местом пересечения всех перспектив». М. Вебер был прав, говоря о том, что государство выступает арбитром в монополиях на то или иное применение властной силы, но арбитром крайне могущественным в борьбе за эти монополии. Правда, современное спутниковое телевидение (мировидение) создает особую космическую «экстерриториальность», когда государственная власть во многом оказывается бессильной.
Следует специально сказать о том, что «четвертая власть», присваиваемая средствами массовой коммуникации, по сути, является чисто символической. По этой причине ее неправильно только отстаивать или только опровергать. С одной стороны, она складывается из самозаявлений СМИ по определению «видения» мира: он таков, каким показывается исключительно нами (хотя монтаж событий, техника «кроя» видеоматериалов разоблачает «фикцию» по его представлению на телеэкране). С другой стороны, авторитет масс-медиа постоянно усиливается путем образования авторитетных общественно-политических структур в виде академий телевидения, специальных органов прессы и союзов, полубюрократических представительств. Одновременно СМИ пытаются реконструировать действительность и, соответственно, свой образ путем внедрения полярных классификаторов: независимое ТВ -зависимое ТВ, свободное - несвободное, государственное - негосударственное (отсюда, например, эмоциональная запальчивость обращений по поводу того, чтобы существовал хотя бы один независимый, негосударственный телеканал и т. п.). В конце концов следует признать, что по отношению ряда смыслов и отношений масс-медиа удается реально организовать окружающий нас мир. В данном случае символическая власть переходит в основательно-фактическую («квазиконституционную»), влияние которой зависит от того, насколько феномены символизации закреплены юридически. Иначе говоря, если свободные СМИ - на законном основании - объявить свободными, то они действительно превращаются в свободные.
В свое время Т. Адорно был возмущен тем, что телевидение не дает возможности людям «сколотить горстки единомышленников» [3, с. 56]. Сегодня оно активно формирует подобные группировки, в разнообразии способов воздействия. Собственно, в этом и состоит существо
Элементы теории символической власти П. Бурдье и ее прикладные аспекты,
143
«четвертой власти», которая оказывается «отобранной» у зрительского сообщества: ведь именно ему она должна была принадлежать. Тогда возникает вопрос: кто же в действительности -пусть потенциально - наделен «четвертой властью»?
Современные масс-медиа - в отличие от зрителей, расположившихся у телеэкранов - с самого начала обладали значительной символической властью, которая подчеркивалась грандиозностью зданий телецентров, архитектурой телебашен, технико-аппаратурными комплексами (что вызывало огромное доверие, создавало популярность телепередач и телеведущих и обусловливало многочисленные суггестивные моменты). Сегодня накопленный символический вес приводит к тому, что ТВ обращается к массовой аудитории, словно имея на руках масштабную «доверенность». В конкретном смысле популярный телеведущий имеет возможность полуавтоматически получить данную доверенность, особенно, если предусмотрительно сформировал собирательные группы зрительской аудитории (от «их имени»). Эффективность подобной «мобилизационной работы» зависит от качества самой телепередачи, умелого выявления «ракурса» людей в тех фактических рамках, в которых они действительно существуют. При этом телепередача тем эффективнее, чем более точно и искусно она адресована «лицам» телеаудитории. Тогда она создает реальные группы телезрителей, и власть телевидения как способность вызывать активность и подвижность внимания смотрящих действительно существует. Собирательная телеаудитория наличествует в качестве самой реальной в том случае, когда она предустановлена к интеракции (в сегодняшних условиях, если этого нет, то обращение с телеэкрана не эффективно). В результате телезрители начинают фактически существовать «для себя», поскольку они «увидены» и «признаны» телевидением. Более того, ТВ существует «для конкретного меня», когда «я» чем-то зримо отличаюсь от других смотрящих.
В данном отношении «четвертая власть» СМИ - власть политическая, поскольку ею создаются многочисленные деления зрительской массы, через которые и осуществляются манипуляции. Телевидение «открывает» собирательные группы зрительской аудитории, извлекая их на «свет», затем в последующем снова «затемняя» и т. д. В результате появляются телезрительские «корпорации», локальные всеобщности вместо прежней телеаудитории, которая, как заметил Т. Адорно, рассредоточена по бесчисленному зрительскому ряду [3, с. 55]. Сегодня собирательность людей пришла на смену собранию лиц, обычных в своем положении у телеэкрана. Не случай-
но ТВ все громче говорит от лица телезрителей, которые «созданы» посредством классических телеэффектов как воплощение чаяний людей (в свое время известный телекритик Н. Зоркая очень точно подчеркивала «чаямость», «без-обманность» первых телепередач) [4, с. 159-161]. Телевидение покорило людей и установило границы, в которых должны существовать их симпатии. В соответствии с этим руководители телевидения называют телеведущих «властителями дум», полагая их крайне популярными людьми в стране, то есть осуществляя воспроизводство самих себя в границах телепроизводства. В студийном телеэфире как бы говорит и сообщается весь мир (страна), и даже обычный человек в качестве экранного персонажа - это не только «я», но и «события - это я». Социологически точно П. Бурдье устанавливает: любая социальная группа «не существует», если не найдется некто, кто бы сказал: « Эта группа - я». Власть ТВ определяется тем, что оно может «достоверно» изобретать группы и показать на экране представленного им человека, который скажет: «Все происходящее есть я».
Наконец, телевидение обладает очевидной властью, поскольку непосредственно отвечает на вопрос: показывать определенную жизненную конкретность в новостной телепередаче или нет, в первоочередном или второстепенном порядке. Поэтому к овладению СМИ стремятся различные политические силы, в последующем разрабатывая собственные стратегии и тактики.
В одном из интервью на вопрос о «поле власти», господствующем внутри совокупности других полей, П. Бурдье следующим образом характеризует «относительную автономию» культурного творчества (производства): оно занимает подчиненную позицию в поле власти, ведь те же творцы духовных ценностей - это «подчиненная часть господствующего класса» [2, с. 215]. В общем виде интеллектуалы владеют творческим капиталом, достаточным для того, чтобы держать в подчинении остальной культурный капитал, но все же и они являются подчиненными в своих отношениях с обладателями политической и экономической власти. Причем в современных условиях речь идет о виде «структурного господства», осуществляющегося через всеобщий механизм рынка. По мнению П. Бурдье, имеет место противоречивая позиция «господствующих-подчиненных»: это явные подчиненные среди неявных господствующих. В конкретном сопоставлении с полем политики, например, это прежде всего левые среди правых, что объясняет двойственность их точек зрения, связанную с фактической шаткостью позиций. Например, в протесте против «нуворишей» они
зависят от установленного последними порядка, в острых общественно-политических ситуациях, хотя и подвергают опасности свои «принципиальные позиции», вынуждены идти на контакт с ранее неугодными лицами. Как отмечает П. Бур-дье, автономия полей культурного производства - структурный фактор, диктующий форму внутренней борьбы в поле [2, с. 216]. Это означает, что реальная содержательность политики подвержена заметным изменениям в определенные периоды времени, при том, что существует соотносительность двух полюсов внутри данного поля в соответствии с профессиональными ролями. С одной стороны, мы наблюдаем выступление популярного телеведущего (в качестве аналитика-эксперта) в области данного поля отношений; с другой стороны, он «нанят» благодаря фиксированному набору способностей (телевизионное производство подразумевает широкий набор подобных «мастаков» и «мастеров»). Вместе с тем нельзя отрицать того, что последние обладают ранее завоеванной автономией (свободой), которая позволяет сопротивляться яростному навязыванию желаний и предпочтений со стороны политического и экономического капиталов. В этом смысле они сами могут вторгаться на «территорию политики». Речь идет о характере символической борьбы в пределах политического театра, а театр, как известно, не «существует из одного человека» [5, с. 251].
В таком виде телевизионные деятели и журналисты обладают, по собственному образному определению, «четвертой властью». Это - именно «чистая власть» символики, хотя само слово «власть» чрезвычайно запутывает вопрос, лишая его, если пользоваться выражением Э. Гуссерля, «модуса ясности» (ведь масс-медиа буквально заставляют данную власть «существовать»). При этом любопытнее всего, как они ставят ее на «службу» господствующим в обществе силам или открыто выставляют себя на рынок. В какой-то момент журналисты могут переходить даже на позицию «угнетенных», некоторые из них начитают поддерживать позиции социально незащищенных социальных слоев и политических сил, отождествляя свою профессиональную деятельность с их выступлениями. Однако это - мимолетные проявления, никак не связанные с глубиной противоборства в социально-политическом пространстве (почему можно утверждать, что личный интерес работников телепроизводства постоянно преодолевается). К тому же, известную роль в нарастании популярности представителей прессы и телевидения сыграл фактор «стыка времени», который характеризуется их многосторонним участием в политических баталиях, что заметно сказывается на личных био-
графических линиях, коллизиях внутрипрофес-сиональной конкурентной борьбы.
Сегодня необходима осознанная позиция СМИ, позволяющая им самим понимать пересекающие социально-политическое поле векторы, - с тем, чтобы появилось выношенное понимание «игры», исключающее откровенный сервилизм. В частности, телевидение должно трансформировать видение мира, расширять его близко-далевую ори-ентационность, осуществлять точное представление о зрителях, которые позволяют масс-медиа не обманываться (в большинстве случаев люди это делают в силу личной догадливости) [6]. Развивающаяся в этом случае - и не совпадающая с официальной - власть, является значительной аргументирующей силой. Убедительная телепередача обретает публичную жизнь, заставляет видеть то, что было ранее скрыто, существовало неявно для большинства людей, способствуя тому, чтобы реальность в подлинном свете была извлечена на «свет телеэкрана» (напомним, какой общественный резонанс имела лучшая телепрограмма перестроечного периода «Взгляд»).
Еще в более значительной мере эту проблематику П. Бурдье рассматривает в работе «О телевидении и журналистике», говоря о впечатлениях своей «помегценности» в атмосферу телевизионной студии, «подэфирное» пространство подготовки телепередач [7]. Анализ содержания крайне поучительных рубрик «Телестудия и ее закулисный мир», «Невидимая цензура», «Скрывать, показывая» и др. может составить задачи последующего специального исследования.
[1] Дюверже М. Политические партии. М., 2000.
[2] Бурдье П. Начала. М., 1994.
[3] Адорно Т. Может ли публика хотеть? // Сорок мнений о телевидении. М., 1978.
[4] Зоркая Н. Послесловие к книге: Саппака B.C. «Телевидение и мы». М., 1988.
[5] Моль А. Социодинамика культуры. М., 1973.
[6] Проблемам телевидения «на фоне вечности», развития телеотношений и телепроцесности в ракурсе раздвпженпя пространства-времени, «близь-даль» посвящена работа: Поздняков Н.К. Перво-эффекты телевидения (опыт герменевтического анализа). М., 1999.
[7] Бурдье П. О телевидении и журналистике. М., 2002.
