CC BY
39
УДК 821.111 (73)
ББК 83.3 (7Сое)
С 79
Степанова Т.М.
Доктор филологических наук, профессор кафедры литературы и массовых коммуникаций Адыгейского государственного университета, e-mail: [email protected]
Аутлева Ф.А.
Кандидат филологических наук, доцент кафедры иностранных языков Адыгейского государственного университета, e-mail: [email protected]
Элементы народной смеховой культуры как один из компонентов романтического двоемирия в прозе В.Ирвинга
(Рецензирована)
Аннотация:
Рассматриваются особенности использования элементов народной смеховой культуры как один из компонентов романтического двоемирия в прозе В.Ирвинга с целью выявления и идентификации различных форм юмора и сатиры в произведении «Легенда о Сонной Лощине», анализа их функционального содержания. Исследуются факты преобладания в структуре текста сказочной схемы, устной традиции, разговорной просторечной лексики. Анализируется мастерство автора в создании реалистического психологического портрета главного героя произведения - Икабода Крейна, рассматриваются стилистические особенности авторской речи, создающие выразительную экспрессивную окраску данной характеристики. Констатируется диалектический подход автора к раскрытию образа главного героя как носителя (при всей его внешней простоте) достаточно глубокого и заслуживающего внимания образа жизни и поведения, а также его неоднозначности. Делается вывод об актуальности воссоздания романтического двоемирия, противостояния в характере главного героя устоев традиционной народной морали и культуры и мистического суеверного псевдоромантического начала.
Ключевые слова:
Народная этимология, психологический портрет, персонаж, герой, сказочная схема, юмор, ирония, пародия, сарказм, гротеск, сатира, двоемирие.
Stepanova T.M.
Doctor of Philology, Professor of Department of Literature and Mass Communications, the Adyghe State University, e-mail: [email protected]
Autleva F.A.
Candidate of Philology, Associate Professor of Foreign Languages Department, the Adyghe State University, e-mail: [email protected]
Elements of national humorous culture as one of components of romantic world duality in W. Irving's prose
Abstract:
The paper explores the use of elements of national humorous culture as one of components of romantic world duality in W. Irving's prose in order to identify various forms of humor and satire in the work «The Legend of Sleepy Hollow», and to analyze
their functional contents. The prevalence in structure of the text of the fantastic scheme, oral tradition and colloquial lexicon are investigated. The skill of the author in creation of a realistic psychological portrait of the main character of the work - Ichabod Crane is analyzed, the stylistic features of the author's speech creating expressive expressional coloring of this characteristic are considered. The publication focuses on the dialectic approach of the author tending to disclose an image of the main character as carrier (at all his external simplicity) of a deep conduct of life and behavior deserving attention, as well as his ambiguity. It is inferred that reconstruction of romantic world duality, oppositions in character of the main hero of foundations of traditional national morals and culture and the mystical superstitious pseudo-romantic attitude is relevant.
Keywords:
National etymology, psychological portrait, character, hero, fantastic scheme, humor, irony, parody, sarcasm, grotesque, satire, world duality..
Главный герой и завязка сюжета повести В.Ирвинга «Легенда о Сонной лощине» («The Legend of Sleepy Hollow») (1820) из сборника «The Sketch Book of Geoffrey Crayon, Gent.» может рассматриваться как один из литературных вариантов традиционной сказочной схемы. На фоне весьма развернутой, как и всегда у В.Ирвинга, экспозиции появляется образ главного героя этого повествования, «весьма достойного молодого человека» по имени Икабод Крейн, который поселился, или, как он имел обыкновение выражаться, «задержался» в Сонной Лощине в целях обучения окрестных детей. Он происходил из Коннектикута — штата, который, «снабжая всю федерацию пионерами не только в обычном смысле этого слова, но и такими, что «вспахивают мозги», ежегодно шлет за свои пределы легионы корчующих пограничные леса колонистов и сельских учителей» [1]. Стилистика первой же фразы несет на себе отпечаток весьма бойкого и остроумного газетно-публицистического стиля, присущего, главным образом, жанру фельетона, но и, вместе с тем, не чуждого и формам романтической иронии.
В.Ирвинг здесь, как всегда, демонстрирует свой интерес к семантике, этимологии, в том числе и к народной этимологии слов, умение давать психологический портрет персонажа через особенности ономастикона и детали внешно-
сти персонажа: так, Икабод — это редко встречающееся мужское имя библейского происхождения, обозначающее в переводе с древнееврейского «несчастливый», «бедняга». Первое знакомство с главным персонажем произведения создается В.Ирвингом при посредстве иронии: Фамилия Крейн (crane) (по-английски журавль) довольно удачно подходила к его наружности. Это был высокий, до крайности тощий и узкоплечий парень с большими руками и ногами; кисти рук вылезали у него на целую милю из рукавов, ступни легко могли бы сойти за лопаты, да и вся фигура его была на редкость нескладной. Он был обладателем крошечной, приплюснутой у макушки головки, огромных ушей, больших зеленых и как бы стеклянных глаз, длинного, как у кулика, носа — ни дать ни взять флюгер в образе петушка, красующийся на спице и указывающий направление ветра [1]. Портрет и костюм героя создаются с помощью метких выражений народной речи, включающих в себя характерные для фольклора приемы: остроумные эпитеты, гиперболы, метафоры, наполненные юмором сравнения.
В авторском тексте также наблюдается пародирование высокого, пафос-ного стиля, контрастно сочетающегося с нарочито смеховой, сниженной лексикой и фразеологией: Когда в ветреный день в раздувающейся, как парус, одежде
он крупными шагами спускался по склону холма, его можно было принять за сходящего на землю гения голода или пугало, сбежавшее с кукурузного поля [1]. Школа, в которой служит главный персонаж повести, представляющая собой низкое, сложенное из бревен здание, состоявшее из единственной большой горницы, описана с присущей В.Ирвингу остроумной наблюдательностью: ...окна ее были частью застеклены, частью заклеены листами старых тетрадок [1]. Одновременно это строение напоминает фольклорную избушку, сработанную неудачливыми горе-мастерами, создавшими для нее и «таинственные хитроумные приспособления»: В часы, когда не было занятий, школа охранялась при помощи прикрученного к дверной ручке ивового прута и подпирающих оконные ставни кольев, так что вора, которому было очень легко проникнуть в нее, ожидали при выходе некоторые препятствия [1]. В.Ирвинг обнаруживает глубокое знание разных сторон народного быта, всевозможных занятий и ремесел.
Помимо таких форм смеховой культуры, как юмор, ирония, пародия, в прозе В.Ирвинга наблюдаются и элементы сарказма, гротеска, сатиры. Упомянув о том, что «наш педагог был человек добросовестный и постоянно хранил в памяти драгоценное правило «Кто жалеет розгу, тот портит ребенка», рассказчик признается: Тем не менее я отнюдь не считаю, что он принадлежал к числу тех жестокосердных школьных владык, которые находят удовольствие в истязании подданных; напротив, он отправлял правосудие, вникнув в существо дела... Он миловал щуплого, несчастного мальчика, вздрагивающего при малейшем взмахе лозы, но справедливость при этом ничуть не страдала: она вознаграждалась двойной порцией розог, всыпанных какому-нибудь коренастому, крепкому, упрямому и надоедливому пострелу, который под лозой хмурился, пыжился и становился все упрямее и угрюмее [1].
Автор далее все более объективно отмечает различные, уже отнюдь не комические, а более глубокие грани личности героя, признавая: впрочем, по окончании школьных занятий Икабод становился другом и приятелем старших мальчиков и делил их забавы и игры, а в праздничные дни провожал домой малышей, особенно тех, кому выпало счастье иметь миловидных сестер или славящихся своей хозяйственностью мамаш, относительно которых было известно, что полки у них битком набиты всякими яствами [1].
В целом, в трактовке В.Ирвинга Икабод Крейн - это народный тип, привыкший, с одной стороны, довольствоваться малым, не напрягаться, не стремиться ко многому, и в то же время не отказывать себе в маленьких слабостях: И в самом деле, ему приходилось поддерживать добрые отношения с учениками; доход от Школы был настолько ничтожен, что его едва хватило б на хлеб насущный, ибо Икабод отличался отменным аппетитом и, несмотря на худобу, обладал не меньшей, чем анаконда, способностью увеличиваться в объеме [1].
Постепенно авторское муссирование комичности фигуры главного героя, смехового начала в его облике, уступает место более многогранным, глубоким его характеристикам, анализу социального, духовно-нравственного и психологического статуса персонажа. Так, например, Икабод, этакое своеобразное «перекати-поле», для того, чтобы поддержать собственную жизнеспособность, столовался и обитал, в соответствии с местным обычаем, у родителей своих учеников. Прожив в каком-нибудь доме неделю, он переселялся затем в другой, таская с собою все свое достояние, умещавшееся в одном бумажном платке, и обходил таким образом всю округу [1]. Умение выживать, адаптироваться к разным жизненным условиям - непременная черта многих подобных этому герою персонажей фольклора: Но дабы все это не
было слишком тяжелым налогом кошельков его хозяев-крестьян, склонных рассматривать расход на содержание школы как непосильное для себя бремя, а учителя как лентяя и трутня, он прибегал к различным уловкам, имевшим целью показать, что он в такой же мере полезен, как и приятен. При случае он помогал фермерам по хозяйству: ходил с ними на сенокос, чинил изгороди, водил на водопой лошадей, пригонял коров с пастбища и пилил дрова для зимнего камелька [1].
Такое поведение представителя низовой интеллигенции говорит о том, что он - плоть от плоти народа: Он забывал в этих случаях о непогрешимом авторитете и об абсолютной власти, которыми пользовался в своем маленьком государстве — у себя в школе, и превращался в олицетворение любезности и обходительности. Лаская ребятишек, и особенно младших, он умел снискать благосклонность в сердцах матерей и, подобно свирепому льву, во время оно баюкавшему ягненка, часы напролет просиживал с каким-нибудь малышом на колене, мерно раскачивая другою ногой колыбельку [1]. Автор в своих уже вполне реалистических характеристиках Икабода вновь прибегает к иронии, не исключает и корыстного элемента в его образе жизни, но постепенно от остро-комедийного его изображения все более переходит к сочувственному отношению к персонажу с определенной долей симпатии, включая, кстати, и мелодраматические элементы.
В.Ирвинг специально отмечает то, что его герой был носителем и источником устной традиции: Благодаря полубродячему образу жизни он являлся к тому же своеобразной «странствующей газетой» и переносил из дома в дом полные короба местных сплетен, так что его всегда встречали не без известного удовольствия [1]. Одновременно автор иронически характеризует уровень его «образованности» и зависимости от веры в сверхъестественные, потусторонние силы:
Сверх этого, женщины уважали в нем человека необыкновенной начитанности, ибо он прочитал от строки до строки несколько книг и знал назубок «Историю колдовства в Новой Англии»... в непогрешимость которой, кстати сказать, верил всею душой [1].
Автор отмечает в своем герое и свойственное народному характеру причудливое соединение лукавства и простодушия. Его страсть к сверхъестественному и способность переваривать все эти неудобоваримые вещи были воистину поразительны, причем оба названных свойства укреплялись в нем по мере пребывания в этой зачарованной местности. В.Ирвинг образно пишет о том, что для его прожорливой глотки не существовало ни слишком грубой, ни слишком нелепой басни [1].
В то же время сам процесс воображения, вдохновения и спонтанного устного творчества расценивается писателем как продукт органического единства человека и прекрасной гармоничной природы: Как часто и с каким наслаждением, окончив после полудня занятия в школе, растягивался он на пышном ложе из клевера, у берега маленького, журчащего у школьного здания ручейка и предавался здесь изучению старинных, полных ужасов повестей Мезера, пока наступившие сумерки не обволакивали печатную страницу непроницаемой сеткой мглы [1]. Нами неоднократно отмечалась «первостепенная значимость образов природы, через которые национальная специфика литературы проявляется особенно четко» [2: 28].
В.Ирвинг вновь рационально-реалистически истолковывает склонность своего героя к романтическим фантазиям, одновременно отдавая дань восхищения и всячески поэтизируя мир природы, наполненный прекрасными звуковыми образами: И потом, когда он отправлялся мимо болот, ручья и жуткого леса к дому того фермера, где на этот раз стоял на постое, всякий звук, всякий голос природы, раздававшийся в этот заколдованный
час, смущал его разгоряченное воображение: стон козодоя, несущийся со склона холма; кваканье древесной лягушки, этой предвестницы ненастья и бури; заунывные крики совы, внезапный шорох потревоженной в чаще птицы [1].
Все то, что воспринималось Икабо-дом Крейном мистически, находит у автора вполне материалистическое, а не метафизическое толкование: И даже светляки, которые ярче всего горят в наиболее темных местах, время от времени, когда на его пути внезапно вспыхивала особенно яркая точка, заставляли его испуганно останавливаться. А если какой-нибудь бестолковый жук задевал его в своем несуразном полете, бедняга готов был испустить дух от страха, считая, что он отмечен прикосновением колдуна [1].
В то же время автору совершенно не чуждо романтико-поэтическое восприятие мира, вместе с тем В.Ирвинг достаточно смело, свободно и независимо относится и к официальной религии, и к исповедующим ее людям: Единственное средство, к которому он прибегал в таких случаях — то ли чтобы освободиться от мучительных мыслей, то ли чтобы отогнать злые силы,— состояло в рас-певании псалмов, и простодушные обитатели Сонной Лощины, сидя вечерами у порогов домов, не раз содрогались от страха, слушая его гнусавые мелодии, непрерывные и бесконечные, доносившиеся с далекого холма или со стороны окутанной тьмою дороги [1].
Автор обращает внимание и на то, что будучи правоверным христианином и даже регентом местной церкви, герой не был чужд и совершенно противоположных верований, связанных уже, скорее, с языческим мышлением: Вторым источником, откуда он черпал свои жуткие наслаждения, были долгие зимние вечера, которые он обожал проводить со старухами голландками: они сидели у огня, пряли свою вечную пряжу, в печи лопались и шипели яблоки, а он слушал их россказни
о духах, призраках, нечистых полях, нечистых мостах, нечистых ручьях и, в особенности, о Всаднике без головы или, как они порою его величали, скачущем гес-сенце из Лощины. Икабод, в свою очередь, услаждал их историями о колдовстве, зловещих предзнаменованиях, дурных приметах и таинственных звуках, обо всем, чем в начале заселения кишмя кишел Коннектикут, и пугал их почти до бесчувствия рассказами о кометах, падающих звездах и сообщением безусловно тревожного факта, что земля, как доказано, вертится и что половину суток они проводят вниз головой [1].
Причем автор не видит здесь большого противоречия, понимая, что подобное легковерие, двоеверие, так же как и суеверия, на бытовом уровне зачастую питаются едиными источниками, связанными не всегда с человеческим невежеством, а зачастую - со способностью к образному мышлению, хрупкой и неустойчивой психической организацией личности. Вечный спор между «физиками» и «лириками», рациональной и эмоциональной сферой В.Ирвинг дуалистически и легко примиряет, внутренне потешаясь как над фобиями индивидуального и общественного сознания, так и над плоскорационалистическими представлениями: Но если, уютно примостившись у камелька — комнату в таких случаях озаряло багровое пламя потрескивающих в очаге дров, и сюда, разумеется, не посмел бы показать нос ни один призрак,— Икабод испытывал от всего этого бесконечное удовольствие, то, при последующем возвращении к себе на квартиру, ему приходилось расплачи-ватьсяледенящими душу страхами [1].
Семантика страха в данном случае сопрягается с семантикой холода, мрака, бесприютности и смерти: Какие только жуткие тени и образы не подстерегали его среди тусклого и призрачного освещения вьюжной ночи! С какою тоскою поглядывал он на мерцающий в далеком окне и скользящий над пустынной равни-
ною огонек! Сколько раз останавливался он, полумертвый от страха, перед запорошенным снегом кустом, который, точно привидение в саване, преграждал ему путь! Сколько раз леденел он от ужаса, заслышав на мерзлом снегу свои собственные шаги и боясь оглянуться назад, чтобы не обнаружить у себя за спиной какое-нибудь чудище, преследующее по пятам! Сколькораз, наконец, порыв завывающего между деревьями ветра доводил его почти до потери сознания, ибо ему чудилось, что это мчащийся во весь опор гессенец, который, как всегда в эту пору, рыщет в поисках своей головы [1].
Как обычно, В.Ирвинг сопровождает эти пассажи трезво рациональным, вполне логичным комментарием: Все это были, впрочем, не более как обыкновенные, порожденные ночью страхи, фантомы блуждающего во тьме воображе-
ния [1]. Однако тут же автор, как бы балансируя на грани внутри романтического двоемирия, внешне вполне серьезно, как о вполне достоверных вещах, а на самом деле вступая с читателем в своеобразную игру, добавляет: И хотя во время этих одиноких ночных прогулок ему пришлось повидать немало различных духов и даже сталкиваться с самим сатаною в его неисчислимых обличьях, все же дневной свет приносил конец всем злоключениям [1]. На данный феномен писателя обращает внимание Ричард Адерман в своем исследовании «Критические эссе о Вашингтоне Ирвинге» [3]. Таким образом, «элементы юмора и сатиры, игры с формой и содержанием .. .важны для писателя как индикаторы национальных характеров, они проникают во все сферы его творчества, наполняя и обогащая его жизнеутверждающим характером» [4].
Примечания:
1. Ирвинг В. Легенда о Сонной Лощине. URL: http://modernlib.ru/books/irving_vash-ington/legenda_o_sonnoy_loschine/
2. Степанова Т.М. Образы природы и художественный конфликт в «кавказской» пьесе Евгения Шварца «Клад» // Вестник Адыгейского государственного университета. Сер. Филология и искусствоведение. Майкоп, 2009. Вып. 3. C. 153-157.
3. Aderman R. Critical Essays on Washington Irving. Critical Essays on American Literature. Boston, 1990.
4. Степанова Т.М., Аутлева Ф.А. Элементы народной смеховой культуры как индикатора национального характера в творчестве С.Я. Маршака // Хумор и сатира в ко-ординатите на XXI век: сборник от научни статии. Варна, 2016. С. 68-74.
References:
1. Irving W. The Legend of Sleepy Hollow. URL: http://modernlib.ru/books/irving_ vashington/legenda_o_sonnoy_loschine/
2. Stepanova Т.М. Images of nature and literary conflict in the «Caucasian» play of Evgeny Schwartz «A Treasure» // Bulletin of the Adyghe State University. Ser. Philology and the Arts. Maikop, 2009. Iss. 3. P. 153-157.
3. Aderman R. Critical Essays on Washington Irving. Critical Essays on American Literature. Boston, 1990.
4. Stepanova T.M., Autleva F.A. Elements of folk laughter culture as an indicator of the national character in the works of S.Ya. Marshak // Humor and satire in the coordinates of the 21st century: a collection of scient. articles. Varna, 2016. P. 68-74.
