CC BY
11УДК 82.0
Алаеттин Шахин (Симферополь)
ст. преподаватель кафедры восточной филологии Таврического национального университета им. В.И.Вернадского
Элементы аудиальной поэтики и их роль в создании «островного» мироощущения в рассказах С.Ф. Абасыяныка
Выдающийся турецкий писатель Саит Фаик Абасыянык (1906-1954) внёс значительный вклад в литературу Турции начала ХХ века, разрабатывая художественную поэтику жанра рассказа.
Основной задачей художника писатель считал описание личности в современном ему обществе. Подобная социальная направленность рассказов С.Ф. Абасыяныка, однако, имела специфическую особенность: прозаик уделял внимание, в первую очередь, не проблемам общества, а проблемам индивида в этом обществе. Стремление понять природу человека находит своё отражение на всех уровнях организации художественного произведения: от искусства портретной характеристики до аудиальной инструментовки текста.
Интерпретация островной темы и связанной с ней темы «островного» мироощущения в рассказах С.Ф. Абасыяныка действительно невозможны без учёта устойчиво сложившейся в арсенале художественных средств писателя аудиальной поэтики. В его рассказах звук играет особенную роль и предполагает актуализацию целого спектра смысловых нитей повествования. Необходимо отметить, что речь в данном случае не идёт о синтезе различных видов искусства словесного искусства и музыки, например.
Аудиальная поэтика рассказов С.Ф. Абасыяныка включает понимание наполненности пространства звуком или, напротив, отсутствия любых звуков безмолвия. Так, в рассказах «Sivriada Geceleri» («Ночи на острове Сивриада») и «Sivriada Sabahi» («Утро на острове Сивриада») наряду с обращением героя к национальному песнопению («Canim bir taraftan aci bir türkü söylemek çekiyordu» («С другой стороны мне хотелось спеть грустную тюркю (народная турецкая песня)» [3, с. 64]); («Ben martiya ait bir mersiye yazmiç ateçin karçisinda okumak üzereydim» («Я же готов был напротив костра читать написанный в честь чайки мерсие (плач о мученической смерти у мусульман)» [3, с. 64]), мир наполняется криками птиц («Gün^ batiyor, martilar haykiriyor...» («Солнце садится, кричат чайки...» [3, с.63])), рассекающими окружающее пространство. Крик чаек пронзает пространство, а грусть и печаль (« .Bir üzüntü, bir garipseme, bir birbirine
© Алаеттин Шахин
sokulma hissi saracakti» («... Печаль, чувство одиночества, желание прижаться друг к другу» [3, с. 65])), подтачивает состояние героя, готового пролить слёзы: «Keyfim kaçmiç, üzgün, aglamakli gibiydim» («У меня пропало настроение, я был расстроенный, вот-вот готовый заплакать» [ 3, с. 64]). С одной стороны, герои близки природе, они чувствуют каждое её движение, а с другой стороны, они чутко прислушиваются к миру вокруг: «.. .Bir ses duydum. Çocukla beraber kiçta oturmuçtuk. Donüp baktik: On kulaç otemizde terli, çiçman bir zenci çocugu gozleriyle fok, bize bakiyordu» («.. .Я слышал какой-то звук. Я вместе с мальчиком уселся на корму. Мы обернулись и посмотрели: перед нами, на расстоянии десяти саженей, на нас смотрел потный, толстый, с глазами негритёнка тюлень» [3, с. 63]). Наполненность пространства звуками («...Martilar haykiriyor, karabataklar sudan çikmiç. Ayibaligi yeniden büyük bir nefesle çikiyor, büyük bir nefesle daliyor. Martilar geliyor, karabataklar gidiyor» («.Кричат чайки, бакланы выныривают из воды <...>. Тюлень с глубоким вздохом снова выныривает, и с глубоким же вздохом опять ныряет. Чайки прилетают, бакланы улетают» [3, с. 63])) символизирует включённость героя в мир, но и из мира герой «выпадает» он попадает в тишину: «Bir ara yalniz denizin sesi duyuldu. Bir zaman deniz de sustu. Bir durgunluk, biçak gibi keskin bir durgunluk yaladi denizin yüzünü, sonra» («В какой-то момент был слышен только звук моря <.> На какое-то время и море затихло. Оцепенение, острое как нож, прошлось по поверхности моря» [3, с. 69]). Эту тишину нарушают люди («Yukardan yabani kerevizlerin iзinden baрэrэyordu» («Вдруг закричал сверху из зарослей дикого сельдерея» [3, с. 69])). Используя поэтику аудиальности, автор дискретно, прерывисто перемещает героя из мира, населённого людьми, в мир отчуждённый. Звук то появляется, то исчезает. Герой то включён в мир, то исключён из мира: «On adim otemizde deniz sütlimandi. Ama bulundugumuz yer adeta kayniyordu. Daha ileride denizin yüzünü birdenbire allak bullak eden akintiya benzer bir çirpinti peyda oluyor, bu çirpinti goz açip kapayincaya kadar kesiliyor, sonra biraz daha ileride denizin sütliman oldugu bir yerde yeniden meydana çikiyordu» («В десяти шагах перед нами море было неподвижным. А там, где мы находились - едва ли не бурлило. Чуть дальше появлялась рябь, похожая на течение, которое в одночасье переворачивало вверх дном поверхность моря. Эта рябь исчезла в мгновение ока. А затем, еще чуть дальше, появлялась снова там, где море было неподвижным» [3, с. 70]). Примечательным является и тот факт, что автор «уводит» героя из реального звучащего мира в мир сна и грёз, в мир тишины: «Mademki elinden iç gelmiyor. Uyu, uyu! diyor. Gozlerimi kapiyorum. Rüyama Kalafat karagozler firlatiyor, Sotiri fenerin dibinden rüyama tavçanlar siçratiyor». («Раз уж у тебя у тебя ничего не получается. Спи, спи! Я закрываю глаза. Во сне вижу, как Калафат ловит и бросает дораду, а Сотири гоняет зайцев» [3, с. 73]).
Находясь в тумане, поглощающем звуки мира, герой в рассказе С.Ф. Абасыяныка «Bir kaya Parçasi gibi» («Словно часть скалы») тоже «выпадает» из мира обыденности («Sis git gide bastiriyordu. Uzaktan uzaga vapur sesleri, sagimizdan mi gelir, solumuzdan mi? Yakinlarda, pek yakinimizda bir hiçirti da duyar gibi olduk» («Туман постепенно сгущался. Издалека слышны гудки паромов; они доносятся то ли справа, то ли слева от нас? Неподалёку, довольно близко от нас, мы будто бы услышали легкий шум» [3, с. 36])). Оксюморонно прописанные автором антагонистические чувства радости и страха рождаются в душе героя именно вследствие вовлечённости /исключённости из мира звуков. Приглушённость звуков не лишает мир звучания, однако у героя нет ощущения полноты окружающего мира, поскольку он находится в некой звуковой изоляции: «içimi sevinçle bir korku sarmiçti. Yolunu çaçirmiç bir vapur bindirebilirdi. Yakinlardan pat pat sesi gelen motor, bizi alabora edebilirdi. Bagirsak ûç metreden bizi gören olmazdi. Ses sagdan mi soldan mi, yandan mi gelir fark edemezlerdi.» («Меня охватили радость и страх. Сбившийся с курса паром мог на нас наскочить. Моторный катер, издающий глухой (выделено нами А.Ш.) звук поблизости, мог нас опрокинуть. Даже если бы мы закричали, нас бы никто не увидел дальше, чем за три метра. Они не поняли бы, откуда идёт звук - справа, слева ли или откуда-то сбоку» [3, с. 36]). Крики неизвестного ребёнка сопровождались материнским голосом, который воспринимается героями, как «kulagimizin dibinde anlaçilmaz çeyler mirildaniyordu» («невнятное бормотание в наших ушах» [3, с. 36]). Страх перед глухотой («Bulamazsak ses duyariz. Duymazsak? Duymazsak, sis açilsin diye bekleriz canim» («А если не найдём, то услышим голоса. А если не услышим? Если не услышим, будем ждать...» [3, с. 37])) ассоциируется у героя со страхом смерти, оторванности от мира, «выпадения» из мира.
Логическим продолжением ряда подобных ощущений становится ощущение изоляции звуковой, пространственной, временной, иными словами, «островное» ощущение. Герой старается чутко прислушиваться к звукам, однако, «Hayir ses seda gelmiyordu» («ни одного полезного <.> звука не доносилось» [3, с. 37]). Сюжетный хронотоп, в который помещён герой, вне времени и пространства. Приглушённые туманом звуки («Sesler aci aci, tatli tatli, garip garip ötüijtü, bagriçti» («Звуки то печально, то весело, то странно перекликались» [3 , с. 38])) играют роль аудиального сопровождения новых ощущений героя. Звуковые всплески выплывающего из тумана парома, катера, военного корабля, а затем также органично уходящего в туман («.bir rüyanin içine eriyormuç gibi kariçti...» («... исчез, словно растворившись во сне.» [3, с. 38])), только усиливают художественный эффект отрешённости и оторванности от реальной жизни. Не случайно герой, прислушиваясь к себе, «kendimi hikaye ve masaldan siyrilmiç bir halde,
kügük bir sandal iginde Kinali 'nin tenha bir kayasinin be§ on metre ötesinde» («выскользнув из нереальности и сказки, обнаружил себя счастливым в маленькой лодке в пяти-десяти метрах от безлюдной скалы острова Кына-лы» [3, с. 39]).
Элементы аудиальной поэтики мы встречаем и в рассказе С.Ф. Аба-сыяныка «Son Ku§lar» («Последние птицы»). Художественный образ де-вушки-лето, иммигрантки, собирающейся в дальнюю дорогу прочь от зимы, дополняется автором звуковой инструментовкой. Застывшее состояние лета в ожидании зимы («Gitmekle gitmemek arasinda sallanir bir halde, elinde bir pasaport, gikininda üg be§ altin, bekleyen bu güzel yüzlü gögmen tazeyi benden ba§ka bu Ada'da seven hemen hig kimse yoktur» («Эту девушку-иммигрантку с красивым лицом, с тремя-пятью грошами в котомке, находящуюся в ожидании и как будто сомневающуюся «ехать или не ехать», кроме меня практически некому было любить на этом острове» [3, с. 9])) сопровождается целой гаммой звуков.
Типологически использованные автором звуки можно разделить на пять групп. Первая группа представляет собой немногочисленные звуки самолётов: «Kimi gökyüzünden bir ugak homurtusu gelir» («Только лишь иногда с неба доносится урчание самолёта» [3, с. 9]), «Ondan evvel de rnaklar geзmiюti» («Начали доноситься звуки ещё одного самолёта» [3, с. 10]).
Вторую группу составляют звуки животных: «Bu kedi, tahta masanin üstüne Qikmi§, köpegime durmadan homurdanacak mi? («Это кот, взобравшийся на деревянный стол, так и будет без остановки сердито шипеть на мою собаку» [3, с. 10]).
Третья группа звуков связана с жизнедеятельностью птиц птичье щебетанье («Karga sesleri geliyor §imdi de» («Сейчас стали доноситься крики вороны» [3, с. 10]), «Civil civil öterlerdi. Küme küme bir agagtan ötekine konarlardi» («Громко щебетали. Перелетали стаями с одного дерева на другое» [3, с. 10]); «Bir ku§ civiltisi duysam kanim donuyor, yüregim atmiyor» («И если я слышу щебетание хотя бы одной птицы, то кровь стынет в моих жилах и сердце замирает» [3, с. 12]), хлопанье крыльев, прилёт стаи вольных птиц на приманку («Hür ku§lar, kafesteki gigirtkan ku§un feryadina, dostluk, arkada§lik, yalnizlik sesine dogru bir küme gelirler» («Вольные птицы прилетели стаей на крик приманивающей птицы в клетке, на голос товарищества, дружбы, одиночества.» [3, с. 10])).
Четвёртая группа звуков связана с образом коварного Константина Эфенди, который одновременно характеризуется рассказчиком, как молчаливый с «kalin kalin gülmesi» («густым низким смехом»), с «basit ama, hesapli fikirlerine, iki kadeh atmi§sa yine basit, sevimli §akalarina kar§i» («простыми, но расчетливыми суждениями, опять же примитивными милыми шутками после пары пропущенных рюмок» [3, с. 11]). Этот персонаж спо-
собен мимикрироваться, он психологически неустойчив, нервозен и про-вокативен: «Ku§lar pek yakindan gegmi§se, seslerini taklit ederek kalin dudaklariyla di§lerinin arasindan onlara seslenirdi. Ku§larin gogunca aldandiklarina, bu sesi duyarak, dost sesi sanip vapur etrafinda bir dönüp uzakla§tiklarina §ahit olmu§umdur» («Если бы птицы пролетали достаточно близко, то, при помощи своих толстых губ и зубов, он позвал бы их, подражая их голосам. Я сам был свидетелем того, как чаще всего птицы обманывались, когда услышав этот звук, они полагали, что слышат дружественный голос, облетали вокруг парома и удалялись» [3, с. 12]).
И, наконец, пятая группа звуков беззвучие: «Bütün sesler kesilmi§tir» («Все звуки затихли» [3, с. 9]); «Sesler neden gelmiyor?» («Почему не слышно звуков?» [3, с. 10]); «Ku§lari bogdular, gimenleri söktüler, yollar gamur iginde kaldi» («Птиц задушили, газоны выкопали, дороги остались в грязи» [3, с. 13]).
Линия «звуки / отсутствие звуков, безмолвие» выстраивается в рассказе таким образом, чтобы градационно сосредоточить внимание читателя на психологическом состоянии рассказчика: «Halbuki sonbahar kocayemiíjleri, beyaz esmer bulutlari, yakmayan güne§i, durgun maviligi, bol ye§ili ile ku§larla beraber olunca, insana sulh,§iir,§air,edebiyat,resim,musiki, mesut insanlarla dolu anla§mi§, sevi§mi§, agsiz, hirssiz bir dünya dü§ündürüyor. Her memlekette kira gikan her insan, ku§ sesleriyle böyle dü§ünecektir» («Между тем, когда осенью человек находится в окружении земляничных деревьев, темно-белых облаков, необжигающего солнца, тихой синевы, пышной зелени и птиц, все это заставляет его задуматься о мире, поэзии и поэтах, литературе, искусстве, музыке, о жизни на земле без алчности и гнева, бедности и голода, наполненной взаимопониманием, любовью, счастливыми благополучными людьми. В каждой стране каждым человеком, вышедшим в поле и окружённым птичьими голосами, овладевают такие мысли» [3, с. 12]). Психологическое состояние героя, ярко выраженный притчевый характер повествования приводят читателя к кульминационной точке философскому выводу о судьбе мира:
«Dünya degiíjiyor dostlarim. Günün birinde gökyüzünde, güz mevsiminde artik esmer lekeler göremeyeceksiniz. Günün birinde yol kenarlarinda, toprak anamizin koyu ye§il saglarini da göremeyeceksiniz. Bizim igin degil ama, gocuklar, sizin igin kötü olacak. Biz ku§lari ve ye§illikleri gok gördük. Sizin igin kötü olacak. Benden hikayesi.» («Мир меняется, друзья. В один прекрасный день вы уже не сможете видеть осенью в небе тёмные пятнышки. Когда-нибудь вы не сможете увидеть и тёмно-зелёные пряди волос нашей матери-земли на краю дороги. Однако это будет плохо не для нас, а для детей, для вас. Мы видели много птиц и зелени. Будет плохо для вас. Этот рассказ от меня» [3, с. 13]).
С помощью типологически объединённых звуков в рассказе «Son KuK>lar» («Последние птицы») от искусственных до природных автор «развёртывает скрытые в нём потенции» [2, с. 239]. Элементы аудиальной поэтики выполняют в анализируемом рассказе С.Ф. Абасыяныка архитектоническую функцию. Актуализация идейного смысла произведения происходит на фоне выстроенного автором стройного композиционного рисунка текста.
Таким образом, анализ использованных приёмов аудиальной поэтики в рассказах С.Ф. Абасыяныка «Ночи на острове Сивриада», «Утро на острове Сивриада», «Словно часть скалы», «Последние птицы» даёт возможность прийти к выводу о том, что семантика звуков соответствует художественной сверхзадаче писателя передать психологическое состояние героя с «островным» мироощущением, его философское настроение, отражённое в эмоциях и поведении и, в конечном итоге, объёмно высветить идею, обеспечивающую целостность художественного произведения.
Список использованных источников
1. Гиршман М. М. Литературное произведение : Теория художественной целостности / М. М. Гиршман ; Донецкий нац. ун-т. - М. : Языки славянской культуры, 2002. - 528 с. - (Studia philological
2. Лотман Ю.М. Символ «ген сюжета» / Ю. М. Лотман // Лотман -Ю.М. Семиосфера. - СПб.: «Искусство - СПБ», 2000. - С. 220-239.
3. Sait Faik Abasiyanik. Son Kuçlar.Ôyku. Yapi Kredi Yayinlari. 25.baski : istanbul, Ekim 2010 - 102s.
