CC BY
31
УДК 82.091 А. Д. Жук
кандидат филологических наук, доцент кафедры литературы МГЛУ; e-mail: alexanzhuk@mail.ru
ЭЛЕГИЧЕСКАЯ ОДА В АНГЛИЙСКОЙ, НЕМЕЦКОЙ И ВО ФРАНЦУЗСКОЙ ЛИТЕРАТУРАХ ПОСЛЕДНЕЙ ЧЕТВЕРТИ XVIII И XIX ВЕКОВ
Статья посвящена элегической оде как особой разновидности жанра оды и ее эволюции. Рассматривается ряд недостаточно хорошо исследованных текстов (Жильбер, Диксон, М.-Ж. Шенье и другие). Отмечаются привнесение черт других жанров, появление более сложных жанровых разновидностей. Указываются особенности развития элегической оды в каждой из трех национальных литератур.
Ключевые слова: эволюция; жанр; элегическая ода; драматическое начало; гимническое начало; публицистическое начало; идиллический хронотоп.
Zhuk A. D.
Associate Professor of the Literature Chair, Docent MSLU; e-mail: alexanzhuk@mail.ru
ELEGIAC ODE IN ENGLISH, FRENCH AND GERMAN LITERATURES IN 1775-1900
The article is devoted to elegiac ode and its evolution. Zhuk researches little known texts of Dixon, Gilbert, and others. It's noticed that elegiac ode has special features of its evolution in each of three national literatures. The article tells about an appearance of compound genre forms and a mixture of elegiac ode with other genres.
Key words: evolution; genre; elegiac ode; dramatic features; hymnal features; publicistic features; idyllic place and time.
Элегическая ода представляет собой сложную жанровую разновидность, характерную для всех трех национальных литератур последней четверти XVIII и XIX вв. Принадлежность произведения к элегической оде определяется по господствующему жанровому началу.
Одический канон как в светском, так и в религиозном варианте, складывается в английской литературе в XVII в. в творчестве Каули, Драйдена и Мильтона, во французской - в XVI-XVII вв. в поэ зии Ронсара и Малерба, в немецкой - в XVIII в. в произведениях
Клопштока, Геллерта и Готтшеда. Во Франции и в Германии одический канон существует в нескольких разновидностях, однако основным вариантом для всех трех национальных литератур является го-рацианская ода, в основе которой лежит стремление убедить слушателя через обращение к его разуму. Это выражается в рациональной композиции, повторяющей схему рассуждения, в наличии в тексте синтаксических конструкций с отношениями логической обусловленности со значением причины и следствия, цели или условия, сравнений, аллегорических образов и образов-персонификаций, риторических вопросов, в использовании лексики, характеризующей мыслительную деятельность человека. В то же время во французской литературе в качестве канонической разновидности выступает анакреонтическая ода, а в немецкой - вокальная духовная ода и гимническая ода.
Элегическая ода, возникающая в результате взаимодействия двух жанров - оды и элегии, отличается от классического варианта наличием таких элегических черт, как привнесение в оду тем и мотивов смерти, страха, страдания (реже - прощания, разлуки), использование соответствующей лексики и образов, обилие восклицаний, повторов (в том числе анафор), параллелизмов, например:
нем. - «fürchtest», «Tod», «Sterben», «die Leiche», «fürchte», «Abschied» и др.;
фр. - «urne cinéraire», «ami pleurant sur un cercueil», «froid tombeau», «la cendre de tes cités», «pauvre et délaissé» и др.;
англ. - «shroud», «Lethe», «Proserpine», «sorrow's mysteries», «the wakeful anguish of the soul».
Такие способы выражения приходят в элегическую оду от рационалистической горацианской, которая лежит в ее основе. Показательно, что из всех вариантов оды выбирается именно данный, так как он, с одной стороны, является каноническим и достаточно широко распространен, а с другой - в отличие от анакреонтической оды не противоречит элегическому содержанию. Присутствие всех перечисленных признаков не является обязательным, вполне достаточно двух-трех, а иногда даже одного.
Раньше всего эта разновидность появляется в Германии и во Франции. Если в последнем случае появлению и распространению подобного жанра способствовала сама действительность, постоянно напоминавшая о смерти и о быстротечности жизни и всего земного,
то в немецкой поэзии элегическая ода появляется в период сосуществования литературы позднего Просвещения (в том числе сентиментализма), классицизма и романтизма. Неслучайно поэтому элегическая ода, характерная во Франции и в Англии преимущественно для романтиков и воспринимавшаяся там как отступление от правил, в Германии возникает в творчестве авторов, принадлежащих к самым разным литературным направлениям, в том числе в поэзии классицистов и просветителей - Райнхарда, Клопштока и т. п. В немалой степени этому способствовали переводы од Горация, выполненные Рамлером и Боте. Так, элегическое начало свойственно семнадцатой оде второй книги Горация, посвященной умершему другу поэта (перевод Рамлера), а также третьей и двадцатой одам второй книги (перевод Боте).
Эволюция элегической оды в трех национальных литературах идет по разным путям. Первый путь, наиболее характерный для немецкой литературы, связан с усложнением исходных жанровых форм и с возникновением новых жанровых вариантов элегической оды. Во французской литературе развитие начинается со светского и духовного вариантов, затем возникают сложные жанровые варианты, которые начинают пародироваться и в конце периода происходит возвращение к собственно элегической оде, но теперь она теряет свою публичность и превращается в жанр интимной лирики. В английской литературе развитие идет от сложных форм к собственно элегической оде.
Собственно элегическая ода существует в светском и в духовном вариантах и представлена в немецкой литературе в творчестве Клопштока («Die Trennung», 1779; «Die Verkennung», 1779; «Ihr Tod», 1780; «An Freund und Feind», 1781; «Der Gränzstein», 1782; «Der Frohsinn», 1784; «Der Ungleiche», 1789; «Das Gegenwärtige», 1789; «An Cramer, den Franken», 1790 и др.); Райнхарда («Das Grab Meines Vaters», 1793) и Фосса («Der Abgeschiedene», 1800). В английской в поэзии - Р. Диксона («Ode on Advancing Age», 1896; «Ode on Departing Youth», 1896). Во французской - в произведениях Лефранка Помпиньяна («Ode sur la mort de J.-B. Rousseau», 1751); Н. Жильбера («Ode imtée de plusieurs Psaumes et composée par l'auteur huit jours avant sa mort», 1788); М.-Ж. Шенье («Ode sur la mort de Maximilien Léopold de Brunswick», 1787; «Ode», 1788); А. Шенье («La jeune captive», 1794); В. Гюго («L'histoire», «A M. De
Chateaubriand», «Les funérailles de Louis XVIII», «Fin», 1823; «Premier soupir», 1819; «Regret», 1821; «Le dernier chant», 1823 и другие) и П. Верлена («Quand je cause avec toi paisiblment...», «Nous sommes bien faits l'un pour l'autre.», «Quand tu me racontes les frasques.», «Tu fus une grande amoureuse.», «Fifi s'est réveillé. Dès l'aube tu m'as dit.», входящие в состав цикла «Odes en son honneur», 1893). Все перечисленные произведения, за исключением оды Жильбера, принадлежат к светскому варианту элегической оды. Духовный вариант представлен только в сáмом начале исследуемого периода, исключительно во французской литературе и в творчестве автора, в наибольшей степени связанного с традицией.
В большинстве немецких од преобладает тема смерти, тема прощания встречается реже (только в оде «Die Trennung» Клопшто-ка и у Фосса). При этом, Клопшток, привнося элегическое начало в оду, всегда помнит о «высоком» характере самого одического жанра. Особенностью оды «Die Trennung» является кольцевая композиция, акцентирующая элегическое начало и вновь возвращающая слушателя к теме смерти. Более поздние оды отличаются усилением одического начала. Если в первой из названных од одическое начало реализуется через диалог, во время которого выясняется, чего боится лирический герой, а на формальном уровне - через вопросы, обращенные к разуму собеседника и заставляющие его размышлять - «Fürchtest du den Tod? «Ihn nicht!» / Was fürchtest du denn? «Das Sterben?» [8, c. 27] и одно единственное сравнение, то уже для последующих элегических од характерно использование синтаксических конструкций с отношениями логической обусловленности: «Gestatte, guter Mann, der, wenn dort Herrscher sind, / Jetzo herrscht in der Straße des Lichts, / Daß einen Lorber auch ich / Pflanz' in den Hain an dein Grab» «Der Ungleiche» [8, S. 105].
В отличие от Германии, во Франции в исследуемый период элегическая ода - одна из наиболее часто встречающихся разновидностей жанра, особенно на рубеже 1780-1790-х гг., чему способствовали события, происходившие в стране.
Духовная ода «Ode imtée de plusieurs Psaumes et composée par l'auteur huit jours avant sa mort» H. Жильбера представляет собой прощание автора с жизнью и содержит молитву, в которой герой просит у Бога жалости (la pitié) и справедливости (la justice). В его речи также выражается мысль, что все страдания и беды от Бога и их нужно принимать, ибо они очищают человека и свидетельствуют
о существовании божества, которого люди пытаются забыть. В этом ода близка псалмам, на что указывает и само название. Жильбер еще пытается уравновесить элегическое начало гармонией мира, но фактически это уже элегическая ода и духовный характер она сохраняет только внешне.
«Ode sur la mort de Maximilien Léopold de Brunswick» М.-Ж. Шенье написана на вполне традиционную для элегии тему - смерть М. Ж. Л. Брауншвейгского, соединяющуюся в тексте с характерным для горацианской оды восхвалением адресата. Так, герцог Браунш-вейский называется одним из сыновей Марса («Le guerrier que je vois partre / Est-il Mars, ou l'un de ses fils?») [3, c. 264]. О нем скорбит весь мир, даже река Одер. У него был отважный взгляд, который успокаивал народ. Но теперь народ безмолвствует и поднимает глаза и руки к небесам, а героя покрывает покров вечный. Однако его имя никогда не умрет. Как и в традиционной горацианской оде герой сравнивается с античными героями и историческими деятелями - Нестром, Гектором, Александром. Особенностью оды является отсутствие синтаксических конструкций с отношениями логической обусловленности, что приводит к ослаблению одического начала.
Оды А. Шенье и В. Гюго отличаются сильным трагизмом. Так, в оде А. Шенье «La jeune captive», написанной незадолго до казни поэта, лирическому герою сложно представить, что он не увидит жатву - «Je ne suis qu'au printemps, je veux voir la moisson» [2, c. 481], что не достигнет зрелости. Он уверяет себя, что и для него любовь и музконцерты - «Pour moi Palès encore a des asiles verts, / Les Amours des basiers, les Muses des concerts» [2, c. 482]. Но смерть неизбежна. Контраст усиливает трагизм и соответственно элегическое начало. В то же время одическое начало выражено слабее элегического (через сравнения и условную конструкцию), и стихотворение не превращается в элегию только потому, что поэт воспевает то, что связано с жизнью и что он боится потерять.
У Гюго элегическое начало может возникать в стихотворениях, не имеющих в своем названии слов с семантикой смерти. Элегическое начало может быть связано с размышлениями о смерти и бренности всего земного, а также об исторических событиях, вызывающих соответствующий настрой. В этом отличие французской элегической оды от немецкой и английской, для которых характерно большее внимание к частной жизни человека.
Однако позже именно во Франции в поэзии Верлена ода приобретает интимный характер. Так, ода «Quand je cause avec toi paisiblment...» построена на совпадении поведения героя и Фило-мены: если он беседует с ней тихо, то и она поступает также, если он с ней спорит и упрекает ее, она делает то же самое. Но при этом она часто ему верна, когда он ей неверен, и от этого герой счастлив. Однако еще более он счастлив, когда видит счастливой свою возлюбленную. В конце произведения выясняется, что это всего лишь сон (rêve) героя, что привносит в оду элегическое начало: рассказчик сожалеет, что это всё ему только приснилось. Особенностью од Верле-на является также их тесная связь с анакреонтической традицией, но игровое начало остается только на уровне формы, а содержание становится интимно-элегическим, в результате чего возникает новая разновидность элегической оды - элегически-анакреонтическая интимная ода, изменяющая традиционное представление об оде как о жанре, рассчитанном на публичность, и создающая вместе с тем новые возможности развития жанра.
С точки зрения формы, наряду с «Quand je cause avec toi paisiblment.», представляет интерес также «Fifi s'est réveillé. Dès l'aube tu m'as dit.». Форма первой тяготеет к элегическому дистиху, что проявляется также в использовании десяти- и четырнадца-тисложника, близких по звучанию к пентаметру и гексаметру. При этом в двустишиях оба стиха заканчиваются одним и тем же словом. Тем самым элегическое начало проявляется даже на уровне формы, что в целом не характерно для французской элегической оды. В остальных одах Верлена элегическое начало выражается только на содержательном уровне.
В оде «Fifi s'est réveillé. Dès l'aube tu m'as dit.» (1893) первая строфа состоит из четырнадцати строк и напоминает по форме сонет, но в отличие от последнего, имеет парную рифмовку. В то же время размер - традиционно одический: александрийский стих. Тем самым элегическая ода в данном случае приобретает черты сонета.
В английской литературе светский вариант собственно элегической оды появляется в одах Диксона довольно поздно уже в результате распада исходных сложных жанровых вариантов, характерных для большинства романтиков (Колриджа, Вордсворта и других). От более ранних вариантов ода «Ode on Advancing Age» отличается значительным усилением элегического начала, проявляющимся
в обилии элегических образов, связанных, как с внешностью человека - «emptier thy weary face», «thy bald eyes neath as bald a brow»; с разрушением - «the shore far-ruined», «the breakers», «thy crashing step», так и со старостью, одиночеством, слабостью - «thy hair is hoar», «the desolate billow white,/ That recedes and leaves it waif-wrinkled, gap-rocked, weak» [5, c. 26] и т. д. Тема смерти вводится и напрямую, через описание смерти собаки, умершей раньше адресата. Этой же цели служат на метафорическом уровне и восходящие к древним мифам образы с семами холода - «cold tissue»; тишины -«the silent things, «'Tis their silence!»; вечности - «the eternal Night»; «older by eternity»; движения вниз - «Go down upon the shore» [5, c. 26], «And thou, oh thou/ To that wild silence sinkest now» [5, c. 27]. Этому же способствует постоянно возникающий в оде образ Ночи -«the eternal Night», традиционно считающейся символом смерти.
В то же время вопреки элегической традиции смерть связывается с радостью, а на метафорическом уровне - с возвращением на берег, к тому, каким человек был изначально. Тем самым смерть оказывается источником жизни, а не ее трагическим завершением.
Особенностью реализации одического начала является вывод в конце оды, обращенный к разуму слушателя - «So, Age, thou dealest us,/ To the elements» [5, c. 28].
Единственным отличием оды «Ode on Departing Youth» от предыдущей является ослабление элегического начала, ибо, хотя уходящая юность связана с потерями, эти потери несущественны и слишком малы - «So rather in the dubious years which part/ Manhood from youth, reflects the very heart/ How small the loss that perished with the time/ That was its prime» [5, c. 109], соответственно и грустить о них, с точки зрения автора, не стоит.
Развитие элегической оды во всех трех литературах связано с привнесением в данный жанр черт других жанров как светских (идиллия, гимн, эпиграмма, этюд), так и религиозных (видение, пророчество), а также драматического, сатирического или публицистического начала, иронии, что приводит к появлению новых смешанных форм. Господствующим началом остается одическое, а элегическое проявляется более ярко, чем, например, идиллическое. Соответственно в подобных случаях можно говорить об элегически-идиллической оде, элегически-гимнической оде, элегически-публицистической оде и т. п. При этом одни жанровые варианты
представлены сразу в нескольких литературах, в то время как другие свойственны исключительно одной национальной литературе, иногда даже одному автору. Так, для английской и французской литератур характерны элегически-идиллическая, элегически-гимническая оды и элегическая ода с чертами этюда. Исключительно в немецкой литературе в творчестве Райнхарда встречается элегическая ода с чертами эпиграммы и только французской литературе присущи такие разновидности, как элегическая ода-эпитафия и представленная самыми разными вариантами элегически-публицистическая ода.
Элегически-идиллическая ода во французской литературе представлена в творчестве В. Гюго («Le Dévouement», 1823; «Actions de Graces», 1823; «Le poète», 1823; «Louis XVII», 1822) и Лапрада («La mort d'un chêne», 1844), а в английской - в поэзии Колриджа («Dejection: An Ode [Written April 4, 1802]»), Вордсворта («Ode to Lycoris» («Enough of climbing toil!...»), 1816), Китса («Ode to a Nightingale. Poems», 1819/1820) и Диксона («Sympathy: an Ode»).
Оды Гюго отличаются соединением идиллического хронотопа с элегическим. Идиллический хронотоп разнообразен: он может быть связан с воспоминаниями об ушедшем детстве («Le poète»), с появлением символических (дитя мира на ароматной постели в «Le Dévouement») или мифологических образов (Грации в «Actions de Graces») и даже с изображением ангельского мира («Louis XVII»). Соответственно элегический хронотоп в варианте Гюго предполагает не только традиционные для элегии мотивы грусти («Actions de Graces») или тоски по прошлому («Le poète»), но и характерный в большей степени для традиции духовной оды мотив христианских страданий, вознаграждающихся в раю («Louis XVII»), и мотив появления в мире некоего начала - «нечестивого зародыша» (un germe immonde), несущего зло, в том числе и смерть («Le Dévouement»). Оды «Le Dévouement» и «Actions de Graces» имеют ряд особенностей. В первом случае это публицистическое начало, проявляющееся в использовании соответствующей лексики: un Fléau formidable, vil germe, le Monstre fidèle, etc. Во втором - кольцевая композиция, способствующая возникновению идиллического хронотопа.
В оде Лапрада развитие происходит исключительно на уровне содержания и связано с необычной для жанра темой: в тексте речь идет о смерти дуба. Произведение не носит иронического характера, как могло бы показаться на первый взгляд. Оно начинается не с элегической темы, которая в дальнейшем будет господствовать,
а с идиллической, связанной с описанием того, как дуб рос, как в его ветвях пели птицы, вившие на нем гнезда. Его любила богиня Земли Кибела. Дуб дарил гармонию земле. Но теперь он умирает, и автор прощается с ним. Гармоничное бытие должно превратиться в прах. Для Лапрада образ жизни и смерти дуба - символ жизни и смерти человека. Но природа не прекращает создавать жизнь, и на смену этому дубу придут другие. Точно также Бог не оставляет и человека, ибо Он не может перестать любить. Мир сохраняет свою гармонию, несмотря на смерть, а дуб отражает законы бытия, установленные Богом. С точки зрения формы ода в целом довольно традиционна, но интересна темой прощания, передающейся в тексте через анафору в начале стихов - слово «Adieu».
В английской литературе, в отличие от французской, элегически-идиллическая ода складывается в результате распада более сложного варианта - элегической оды с идиллическим и гимническим началом, складывающейся в оде Колриджа и отличающейся равной степенью развития идиллического и гимнического начала.
В варианте Колриджа ярко выраженное элегическое начало реализуется преимущественно на содержательном уровне, чему, наряду с заглавием и эпиграфом, способствуют возникающие в тексте образы облака в ленивых хлопьях - «cloud in lazy flakes»; унылого рыдающего плана - «the dull sobbing draft»; старой луны в круге -«the old Moon in her lap», предсказывающей ливень и бурю, а также образы Зимы и Сна, традиционно символизирующие смерть и связанные у Колриджа с образом холодного безразличного мира -«inanimate cold world». Даже характерные для оды рациональные образы приобретают у Колриджа элегический характер: «...viper thoughts, that coil around my mind, / Reality's dark dream!» [4, c. 388] и т. п., что способствует соединению двух начал.
Этому миру в оде противопоставлен мир Радости, которому соответствует идиллический хронотоп, передающий состояние гармонии и реализующийся через соответствующие образы: «. the spirit and the power, / Which wedding Nature to us gives in dower / A new Earth and new Heaven» [4, c. 386] и т. д.
Особенностью произведения является соединение элегического начала с одическим и идиллического с гимническим, т. е. средства выражения одического начала (условные и целевые конструкции, сравнительные обороты, лексика, характеризующая мыслительную деятельность человека) сосредоточены в элегических частях,
а средства гимнические (восклицания, повторы, параллелизмы, возвышенная эмоционально окрашенная лексика, ассоциативно связанные друг с другом образы) - соответственно в идиллических. При этом преобладают элегическое и одическое начало, что и определяет жанр произведения: перед нами элегическая ода с идиллическим и гимническим началом.
Варианты, возникающие в творчестве Вордсворта, Китса и Диксона в результате распада исходного варианта, отличаются, прежде всего, отсутствием гимнического начала.
Элегический хронотоп, возникающий в оде Вордсворта, более традиционен, чем у Колриджа, и вполне соотносим с предшествующей элегической традицией, на что указывает традиционная для элегии тема - память, воспоминания. В отличие от оды Колриджа, где идиллическое и элегическое начало соотносятся с двумя разными мирами, у Вордсворта идиллический хронотоп возникает внутри элегического и тесно с ним связан. Память в сочетании с фантазией (fancy) вызывает прошлые эпохи, и лирический герой вспоминает миф о любви Нумы (Numa) и нимфы Эгерии, что создает идиллическое время и пространство, но существующие в далеком прошлом и вызывающие личные воспоминания о счастливых часах, проведенных вместе с другом, которые лирический герой, тем не менее, не хотел бы вернуть, ибо они дороги ему именно как память. Всё это создает ощущение гармонии, хотя и овеянной легкой грустью. Подобные полутона, на которых построена ода Вордсворта, более характерны для английской элегической традиции, чем темы сильного страдания, смерти как чего-то ужасного, возникающие у Колриджа, и в большей степени свойственные французской литературе.
В отличие от оды Колриджа, одическое начало связано как с элегическим, так и с идиллическим. Так, критическое отношение к Честолюбию и к настоящему подчеркивают идеализацию картин прошлого, возникающих в памяти лирического героя. Лексика, связанная с мыслительной деятельностью человека, входит у Вор-дсворта в состав идиллических и элегических образов: «.Numa loved; when, in the Egerian grot, / From the sage Nymph appearing at his wish, / He gained whate'er a regal mind might ask, / Or need, of counsel breathed through lips divine» [9, c. 226]. Всё это приводит к тому, что образы приобретают смешанный характер. Изменяются способы выражения одического начала. В частности, союзные синтаксические
конструкции с отношениями логической обусловленности заменяются бессоюзными.
В то же время на содержательном уровне одическое начало, напротив, выражено сильнее, чем у Колриджа. Это проявляется не только в обилии лексики, связанной с мыслью, мышлением (mind, thought, interpreting, counting и др.), но и в рациональном построении оды, когда текст строится как доказательство тезиса, выдвигаемого в первой части, - «Oh! 'tis the heart that magnifies this life, / Making a truth and beauty of her own» [9, c. 225]. Но внутри себя тезис содержит лексику (heart, magnifies, beauty), обращенную к чувствам слушателя и подчеркивающую идиллическое начало оды. Тем самым вновь возникает синтез одического и идиллического начала. Оценка происходящего (в том числе и воспоминаний) также дается с позиций разума.
Кроме того, Вордсворт сохраняет традиционное для жанра использование образов-персонификаций, являющихся аллегориями тех или иных нравственных качеств человека (Ambition). Вместе с тем, все три начала - одическое, элегическое и идиллическое -тесно связаны и невозможны друг без друга. Но господствующими являются первые два, что и позволяет определить жанр произведения как элегически-идиллическую оду. Как и текст Вордсворта, ода Китса построена на полутонах, но меняется хронотоп: если у Ворд-сворта элегическая тема связана с воспоминаниями о прошлом, то у Китса речь идет о настоящем. В оде происходит соединение традиций Вордсворта и Колриджа: как и у Колриджа, в стихотворении Китса возникает тема смерти, но в отличие от Колриджа вполне в духе традиции Вордсворта отсутствует трагизм. Но есть несколько важных нюансов, отличающих оду Китса от од его предшественников. Прежде всего, смерть сопровождают мотивы сна и забвения, чему способствует упоминания реки Леты («Lethe-wards»), опиата («dull opiate»), вина («a draught of vintage»), а также использование глагола «forget». Смерть связывается с опьянением, со сном. Она то же, что и мечта. Для поэта смерти как таковой нет. Это всего лишь переход из одного мира в другой. В определенном смысле Китс более религиозен, чем Водсворт и Колридж, хотя в отличие от своих предшественников и не использует религиозную лексику. В мире Китса существует вечность. Смерть свойственна лишь миру людей, но только потому, что они не способны войти в мир Соловья,
где господствует вечность. Именно поэтому поэт говорит о легкой смерти и даже жаждет ее: «.for many a time / I have been half in love with easeful Death» [7, c. 212]. Ведь это лишь переход в другой, более высокий, более духовный мир. Неслучайно в тексте появляются библейские образы, в частности образ Руфи, тоскующей по дому. Для поэта смерть равносильна возвращению домой. Путем, соединяющим два мира, становится искусство, воплощенное у Китса в пении соловья. Именно поэтому соловей и называется «бессмертной птицей» («immortal Bird»), чей голос был слышен и в античные, и в ветхозаветные времена. Элегическое начало связано у Китса с миром реальным, в котором и существует смерть, в то время как миру идеальному соответствует идиллическое начало, сочетающееся с собственно одическим.
Особенностью выражения идиллического начала является использование наряду с традиционно идиллическими («light-winged Dryad of the trees», «the country green», «the pastoral eglantine», etc.) сказочных образов: «starry Fays», «faery lands forlorn», «magic casements» - что еще больше подчеркивает мотив перехода из одного мира в другой. Библейские образы в оде, с одной стороны, способствуют реализации элегического начала, ибо связаны с воспоминанием истории человечества, а с другой - усиливают собственно одическое начало, придавая тексту возвышенный характер в силу самого своего происхождения. Ряд образов («sunbirnt mirth», «a beaker full ofthe warm South, / Full of the true, the blushful Hippocrene» и т. п.) восходит сразу к двум традициям - идиллической и анакреонтической, в отличие от од Вордсворта и Колриджа, ориентированных на горацианскую традицию. Сохраняется некоторая рациональность в построении оды, но рациональное начало связано только с противопоставлением идеального мира реальному, в отличие от оды Вордсворта, повторяющей логическую схему рассуждения.
В то же время Китс использует другие способы выражения одического начала, существовавшие в предшествующей традиции, но не игравшие важной роли: сложные слова - «light-winged», «full-throated», «Lethe-wards» и т. д.; сокращенные поэтические формы - «Cool'd», «Cluster'd», «'Tis» и т. д.; риторические вопросы - «Was it a vision, or a waking dream?» [7, c. 212] и т. д.; восклицания - «О, for a draught of vintage!» [7, c. 210]; «Thou wast not born for death, immortal Bird» [7, c. 212]. Тем самым одическое начало выражено преимущественно на формальном уровне, а элегическое
и идиллическое - на содержательном. При этом меняются способы реализации и взаимодействия всех трех начал, по сравнению с одами Колриджа и Вордсворта.
Возвращение к этой разновидности произойдет только в творчестве Диксона в его «Sympathy: an Ode» (1896), отличающейся усилением элегического начала и потому более близкой к варианту Кол-риджа, включая противопоставление элегических частей идиллическим. Особенностью оды является то, что элегический хронотоп в ней связан не только с темой смерти и разрушения («many stings wherewith to kill / As there are happy creatures to destroy») [5, c. 111], но и с изображением страданий, забот, нищеты, отчаяния и страха. При этом Симпатия выступает как единственная сила, дающая человеку силы жить, принадлежащая к миру поэзии и позволяющая поэту увидеть великие души и ужасных фурий в обычных людях, озабоченных добычей ежедневного хлеба. Тем самым развитие жанровой разновидности в оде Диксона проявляется в изменении соотношения элегического и идиллического начала.
Так же, как и элегически-идиллическая ода, исключительно в английской и во французской литературах встречаются примеры элегически-гимнической оды. Подобных примеров всего два, ибо соединить два столь различных по своей природе начала, как элегическое и гимническое, достаточно сложно: во французской литературе эта разновидность представлена одой «La Lyre et la Harpe» (1822) В. Гюго, в английской - «Ode on Conflicting Claims» (1896) Диксона. Французский вариант отличается от английского наличием драматического и публицистического начала.
Ода Гюго имеет драматическую форму. В тексте присутствуют ремарки, указывающие действующих лиц - Лиру и Арфу, в речах которых возникает две концепции поэзии. Гимническое начало господствует в речах Лиры, которая восхваляет Античность с ее богами («Olympe est né du Parnasse», «Jupiter règne» и т. д.), земными радостями и говорит о поэзии как об удовольствии и наслаждении. С Арфой, напротив, связано христианско-аскетическое начало. Она призывает поэта думать о вечном и служить истинному Богу, проповедуя людям божественную волю. В речах этого голоса преобладает элегическое начало, причем в сочетании с публицистическим, что проявляется в использовании соответствующих образов. Ода построена как столкновение двух мировоззрений - античного и христианского.
Собственно одическое начало проявляется в композиции, при которой один голос возражает другому и оба обращены к поэту, которого они стремятся убедить в своей правоте. В результате возникает сложная жанровая разновидность, соединяющая в себе черты элегии, гимна и оды с драматическим и с публицистическим началом. Этот вариант во многом предсказывает те сложные образования, которые возникнут в жанре оды в конце XIX в. Тем самым разные жанровые разновидности оды развиваются по одним и тем же законам, зачастую оказывают влияние друг на друга и даже соединяются друг с другом в более сложные жанровые образования.
Элегически-гимническая ода в английской литературе возникает в творчестве Диксона в результате распада первоначального сложного синтеза. Особенностью оды является соединение элегического и одического начала в пределах одной фразы. Так, с одной стороны, рефрен «Hast thou no right to joy?» представляет собой по форме риторический вопрос, обращенный к разуму слушателя, но одновременно он является тезисом и вместе с тем своеобразным выводом из элегической части. Всё это способствует реализации рационального одического начала. Но сама тема, сам мотив отказа от радости, вопрос о том, имеет ли право радоваться человек, живущий в мире, полном горя, несут не только одическое, но и сильное элегическое начало. К элегии восходит мотив одиночества адресата, его непонимания окружением:
«Thou thinkest that if none in all the rout/ Who compass thee about/ Turn full their soul to that which thou desirest,/ Nor seek to gain thy goal» [5, c. 23].
Еще один источник подобных образов - религиозная традиция, с которой Диксон, как и другие прерафаэлиты, несомненно связан.
Но возможность обретения гармонии для адресата остается. Гармония отсутствует в мире, но существует в искусстве, прежде всего в литературе - в книге, способной вызывать и сильные страхи, и радость, и восторг (в тексте admiring), и восторженное неодобрение. Здесь в противовес первой части возникают гимнические образы («joys as keen as fears», «Admiring with sweet envy all / The exquisite of words, the lance-like fall / Of mighty verses.») [5, c. 23], используется лексика, передающая восхищение и восторг.
Вместе с тем обе части соотносятся друг с другом на рациональном уровне: отсутствию гармонии в мире противостоит гармония, которую адресат способен обрести, читая книгу. Это способствует
возникновению одического начала. Одическое присутствует в тексте как оценка с точки зрения разума. Отсюда такие выражения, как the one right way, thou thinkest in thy mind и т. д. Разрешается противопоставление выводом: «.if they yield no more the old ecstasy,/ Then give thyself to tears» [5, c. 24]. Условная конструкция на формальном уровне вновь способствует реализации одического начала, равно как и вывод, обращенный одновременно и к разуму, и к сердцу адресата.
К одической традиции восходит и идея строгого закона долга, а также мысль об обретении душевного покоя, равновесия, которая связывалась у Горация с так называемой «золотой серединой». Ориентация на горацианскую традицию предполагает также отказ от чувственных радостей и наслаждения. Поэтому герой должен отвергнуть амарантовую лозу и высоко ценимую радость.
Таким образом, перед нами элегически-гимническая ода, в которой все три начала тесно связаны, что проявляется как на формальном, так и на содержательном уровне.
Для обеих литератур характерна также элегическая ода с чертами этюда, представленная всего двумя произведениями - одами «La Bande noire» (1823) Гюго и «Ode on Melancholy» (1819) Китса.
Этюдное начало в обоих случаях выражено через зрительные образы. В оде Гюго это описания архитектурных сооружений: стены с зубцами и башнями, колонны, гордые замки с церквями, где молились матери современников Гюго. В тексте используются длинные перечислительные ряды: «O murs! ô créneaux! ô tourelles! / Remparts! Fosses aux ponts mouvants! / Lourds faisceaux de colonnes frêles! / Fiers châteux! modestes couvents!» [6, v. I, c. 127] и т. д. В оде Китса -«ruby grape of Proserpine», «downy owl», «the droop-headed flowes», «the wealth of globed peonies», и другие образы, объединенные темой смерти. Китс, с одной стороны, опирается на французскую традицию, для которой характерен жанр этюда, а с другой, - на традицию английской описательной поэмы.
Особенностью оды Гюго является ирония, что в целом не характерно для «высокого» жанра оды, но будет свойственно французской литературе 1860-х гг., в частности Банвилю, и вполне соотносимо с современной автору романтической литературой в целом, особенно с творчеством лорда Байрона. Гюго в этом смысле предсказывает дальнейшие тенденции развития жанра во Франции. У поэта-романтика ирония касается, прежде всего, его собственного творчества. Так, его Муза превращается в искательницу
приключений («muse aventurière»), надевает воинские латы («Ceignit la cuirasse guerrière») и перевязь паладина («l'écharpe des paladins») и похищает добычу («déroba leur dépouille») у украшений длинного корридора («Aux lambris du long corridor»), а Пегас оказывается скаковой лошадью без крыльев («coursier sans ailes»).
Но есть и другой тип иронии. Она касается тех, кто нарушает сон мертвых, опустошая склепы и могилы. Гюго использует в этом случае возвышенную одическую лексику (héros, ces braves, gloire, ces travaux intrépides и т. д.), но в контексте, переворачивающем значение слов. Так, в тексте дважды повторяется слово «gloire», но эта слава «воздается» тем, кто ломал кости и упразднил могилы [6, v. I, c. 130]. Позже в качестве «врагов» («des ennemis»), достойных храбрости этих солдат, выступают открытые ворота («ces portes ouvertes») и пустынные башни («ces tours désertes»). Ирония несомненно привносит в текст оды сатирическое начало, невозможное в традиционной оде. В результате возникает элегическая ода с чертами этюда и иронически-сатирическим началом. Близка к этой оде также ода «Promenade» Гюго, отличающаяся от предыдущей только отсутствием иронически-сатирического начала.
Отличительной чертой оды Китса является необычный характер элегических образов, вводящих тему смерти: «Wolf's bane, tight-rooted», poisonous wine, «ruby grape of Proserpine», «a weeping cloud» etc. Еще более интересен в этом смысле образ смерти-мотылька, восходящий к Блейку (у последнего, правда, «fly», а не «death-moth»). Смерть оказывается, как и в «Ode to a Nightingale», быстрым, легким и вполне естественным переходом из одного мира в другой. Начало, связанное со смертью, господствует на протяжении всего текста. Меланхолия живет с Красотой, которая должна умереть так же, как и Радость, и Удовольствие. Если в оде Лапрада жизнь и смерть находились в равновесии, равно как и элегическое начало уравновешивалось идиллическим, то в этом произведении Меланхолия уничтожает всё, что связано с жизнью, и пространство полностью принадлежит Меланхолии и смерти. По сути дела, это своеобразное завершение перехода в мир смерти. Неслучайно исчезает идиллическое начало, которому в этом мире уже нет места.
Меняются и способы выражения одического начала. Совершенно исчезают синтаксические конструкции с отношениями логической обусловленности. В тексте всего одно сравнение. Зато появляются
новые риторические приемы, характерные для ораторских жанров. В частности, вся первая строфа построена на отрицаниях и параллелизме, что привносит в текст рациональное начало, характерное для оды. Этой же цели служит и мнимая антитеза первой и второй строф, создаваемая при помощи противительного союза «but». К одической традиции восходит и аллегорическая фигура Меланхолии.
В анализируемой оде, особенно по сравнению с предшествующими, жанровые начала выражаются в основном уже на содержательном, а не формальном уровне. Изменяется соотношение формальных и содержательных признаков, и в определении жанра произведения все большую роль начинают играть именно последние, что свидетельствует не только о трансформации самого жанра оды, но и об изменении представления о жанре в целом.
В отличие от трех предыдущих разновидностей, элегическая ода с чертами эпиграммы представлена исключительно в немецкой литературе и только двумя примерами - одами Райнхарда «An Sophron» (1792) и «Trauer» (1793). Слово «эпиграмма» употребляется в значении «небольшое по объему стихотворение», близком к античности и характерном для немецкой литературы рубежа XVIII-XIX вв. Оба текста посвящены смерти: в первом речь идет о смерти друга, во втором - о смерти возлюбленной. Райнхард использует условные поэтические имена «Софрон» и «Фанни», но это не мешает тексту сохранять все черты элегической оды. Во втором произведении тема смерти поддерживается также традиционным для жанра элегии мотивом осени как поры увядания и умирания.
Оба текста написаны традиционной для жанра оды сапфической строфой, но отличаются небольшим объемом: в каждом из них всего по 12 стихов. Встречающиеся в тексте условные имена также способствуют соединению обеих традиций. Тем не менее эпиграмматическое начало подчиняется у Райнхарда одическому и элегическому и выражено еще довольно слабо. Но само изменение весьма показательно, ибо дальнейшее развитие в этом направлении приведет к вытеснению элегического начала и к появлению жанра эпиграмматической оды.
Характерная для французской литературы, элегически-публицистическая ода появляется почти одновременно с собственно элегической одой в творчестве того же автора - М.-Ж. Шенье, в его «Ode sur la mort de Mirabeau» (1791), а затем получает сильное
развитие в поэзии В. Гюго, где возникает целый ряд вариантов: это вызвано как особенностями мировоззрения авторов, так и событиями, происходящими в стране в то время. Как и в оде Шенье, так и в большинстве од Гюго элегическое начало связано с темой смерти. Публицистическое начало во всех одах выражается через соответствующую лексику (le despotism, l'sclave, la main de la tyrannie, etc.) и (реже!) через повторы и восклицания, выражающие возмущение происходящим, как это впоследствии происходит в одах Гюго.
Особенностью элегических од Гюго является привнесение в анализируемую жанровую разновидность черт религиозных жанров -пророчества и видения. В результате возникают такие жанровые разновидности, как элегически-публицистическая ода с чертами пророчества и элегически-публицистическая ода с чертами видёния.
Первая представлена второй одой первой книги «La Vandee», в которой описывается ссылка жителей Вандеи. В произведение включено пророчество старого жреца, в речи которого происходящие события сравниваются с библейскими, в частности со скитанием Моисея по пустыне. Речь старика усиливает присущее оде элегическое начало, ибо он предсказывает страдания и смерть, в том числе и конвоиру. Пророческое начало передается в тексте не только через прямую речь старика, но и через библейские образы, появляющиеся в речи священника (Моисей, Самсон, филистимляне, скорбящая Дева Мария) и подчеркивающие связь оды с традицией религиозной литературы.
Одическое начало выражено в оде Гюго сильнее, чем у Шенье. Так, если у Шенье только одна синтаксическая конструкция с отношениями логической обусловленности, то в оде Гюго их шесть, причем всех возможных видов. Элегическое, публицистическое и пророческое начало подчинены собственно одическому, ибо пророчество старого жреца обращено к разуму и ссыльных, и читателей, а элегическое необходимо, чтобы вызвать сочувствие к ссыльным и показать неправоту и жестокость тех, кто их ссылает. Тем самым в анализируемой оде Гюго возникает новый вариант элегической оды, для которого помимо собственно одических и элегических черт и публицистического начала характерны черты пророчества.
В «Les Vierges de Verdun» (1818) в элегически-публицистическую оду привносятся черты видения. Поэту предстают казненные
девы Вердена и требуют, чтобы он рассказал о них миру правду и осудил их палачей. Ода строится по схеме видбния, что приводит к усилению публицистического и одического начала. Одическое начало связано с восхвалением дев и их поведения перед судом и во время казни, а собственно публицистическое - с описанием и обличением их судей-палачей. Подобный контраст способствует усилению трагизма, но на первый план выходит восхищение девами и возмущение несправедливым судом. Гюго в какой-то степени возвращает оду к ее античным истокам и акцентирует в оде свойственное античной традиции героическое начало.
В дальнейшем в целом ряде элегических од Гюго исчезает публицистическое начало, но сохраняются черты видбния, что приводит к появлению нового варианта, близкого к предыдущему, -элегической оды с чертами видёния, представленной одами Гюго «A la colonne de la place Vendôme» (1827) и «L'Ame» (1823). В первой лирическому герою являются воины, сражавшиеся в войсках Наполеона и сошедшие с Колонны. Видбние способствует реализации элегического начала, ибо для Гюго они - олицетворение великого прошлого Франции, которое ушло. Во второй оде видбние ближе к своему исконному смыслу: речь идет о сотворении мира и о Рае до грехопадения, которое дано было созерцать душе человека. Связь с жанром видёния дополнительно подчеркивается постоянным повторением «Vis-tu».
Точно так же, как в предыдущих одах, в результате исчезновения публицистического начала появилась элегическая ода с чертами видения в оде «A M. Alphonce de L.» Гюго, посвященной А. де Ламартину, появляется элегическая ода с чертами пророчества. В стихотворении Гюго рисует фантастическую картину, когда Моисей (Moïse) и Исайя (Isaïe) приходят в современные французские города и начинают проповедывать и призывать к покаянию. Но пророков, которых в древности почитали как святых, никто не слышит.
Еще один путь развития элегической оды, также возникающий в творчестве Гюго, - привнесение драматического начала, что приводит к появлению элегически-публицистической оды с драматическим началом, представленной такими одами, как «Le poète dans les revolutions» (1821), «Quiberon» (1821), «La mort du duc de Berry» (1820), «A mon père» (1823) и «La mort de Mlle de Sombreil» (1823). Оды «Quiberon», «La mort du duc de Berry» и «La mort de Mlle de
Sombreil» отличаются особым трагизмом, ибо и в первой и в третьей оде речь идет о суде над Сомбрей, о казни ее и ее подруг, а во второй - об убийстве герцога де Беррийского, с которым связывались надежды на рождение наследника и на восстановление монархии. Все три произведения построены на резком противопоставлении героев их убийцам и палачам. Подобная контрастность привносит в элегическую оду не только публицистичность, но и сильное драматическое начало, проявляющееся в драматическом конфликте, основанном на столкновении двух противоборствующих начал: те, кто убивают, выносят приговор или казнят, считают себя победителями, не ведая, что герои выполнили волю Бога и будут вознаграждены за это в ином мире, а их убийц ждет наказание свыше.
Оды «Le poète dans les revolutions» (1821) и посвященная судьбе Наполеона ода «Lex deux iles» (1825) построены на столкновении двух противоположных точек зрения, причем каждая имеет свой голос. Отличительной чертой второй оды является гимнический характер части «Acclamation», оформленной как прямая речь народа и восхваляющей военные подвиги императора. Но уже в следующей части - «Imprecation», где речь идет о последних годах жизни Наполеона, о его позоре, поражениях и о ссылке на остров Св. Елены, преобладает публицистическое начало. Для самого Гюго оба острова и судьба Наполеона - символ славы («Voilà l'image de la gloire»), которая проходит как всё на Земле. Поэтому, с точки зрения автора, у Наполеона есть две истории - история его славы и история его поражений - «Il faut à son nom deux histoires: / Jeune, il inventait ses victoires; / Vieux, il méditait ses revers» [6, v. I, c. 187]. В этих -авторских - частях сочетаются элегическое и одическое начало.
По подобному принципу построена и ода «Le poète dans les revolutions» с тем только отличием, что здесь идет спор о том, должен ли поэт писать о происходящем вокруг него, должен ли он обличать пороки людей, или, напротив, должен жить в прекрасном гармоничном мире вдали от земной действительности. В обоих случаях драматическое начало выражается через диалог, через столкновение разных точек зрения, что проявляется в разном стиле, присущем этим фрагментам текста. В результате в элегически-публицистическую оду с драматическим началом привносятся черты гимна. К этому типу принадлежат также оды «Le repas libre» (1823) и «A Ramon, duc de Behav» (1825).
Еще один вариант элегической оды, возникающий в поэзии Гюго, но представленный только в одном стихотворении «Epitaphe» -элегическая ода-эпитафия. Эпитафия - жанр, наиболее близкий к элегии. В европейской литературе она выполняет те же функции, что и элегия в античной при своем возникновении. Поэтому соединение этих двух жанров в пределах одного текста вполне естественно, в отличие от их сочетания с одой. У Гюго произведение написано от лица умершего, что еще больше усиливает трагизм. В данном случае поэт следует традиции «Баллады повешенных» Вийона и европейского барокко, для которых характерно подобное построение. Основная идея также вполне барочная: это мысль о неизбежности смерти и о невозможности ее предсказать, которая должна вызвать трепет у путешественника. Единственное, что существует, -Вечность. Рациональное одическое начало на содержательном уровне неотделимо от начал элегии и эпитафии, а всё произведение превращается в размышление на тему смерти. На формальном уровне одическое начало выражается вполне традиционно.
Во французской литературе, где исчерпываются все основные возможности развития элегической оды, единственная возможность дальнейшего развития - это привнесение в жанр иронии и изменение самого отношения к этому типу произведений, что и происходит в творчестве Банвиля в его оде «Méditation poétique et littéraire» (1856). Уже название отсылает к традиции медитативной лирики с сильным элегическим началом. Это поддерживается и на уровне содержания. В тексте идет речь о днях «мертвых» («ces jours, morts»), когда создавались «Антоний», «Рюи-Блаз», когда возрождался Аристофан, где был споры вокруг «Эрнани». Но вместе с тем, сам текст является пародией на Гюго, пьесы которого упоминаются в оде, а ирония касается современного состояния поэзии, как и некоторых моментов, связанных с прошлым. Так, песни Ду-ция называются «рвотным» (émétiques), на поэме в прежние времена блестела колесница Мими - «le chat de Mimi brillait sur le poëme» [1, c. 169], а Шонар, когда хвалили его трубку, говорил, что он пришел в мир для более прекрасного. Современное состояние еще более грустно: Вель владеет пробкой от графина («possède un bouchon de carafe»), Надар - фотограф. Эти люди занимаются чем угодно, но не творчеством, что дополнительно подчеркивается рефреном в начале каждой строфы, относящейся к прошлому - «On écrivait». Как
только речь заходит о современности, рефрен исчезает, ибо теперь его уже не пишут. Тем самым Банвиль завершает линию развития элегической оды, достигшую расцвета у Гюго, а на смену разнообразным вариантам элегической оды, существовавшим в творчестве поэта-романтика приходит элегически-ироническая ода с элементами пародии, фактически отрицающая традиционные варианты развития жанра и свидетельствующая об их исчерпанности.
Таким образом, в исследуемый период складывается и претерпевает существенные изменения, фактически исчерпывая традиционные пути развития жанра, новая жанровая разновидность - элегическая ода, характерная для всех трех литератур.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Banville T. de Poesie de Theodore de Banville: odes funambulesques suivies d'un commentaire. - Paris : Alphonse Lemerre, 1874. - 392 p.
2. ChénierA. Poésies de André Chénier. Édition Critique: Étude sur la vie et les Œures d'André Chénier, variantes, notes et commentaires lexique et index par L. Becq de Fouquières. Édition ornée d'un portrait d' André Chénier. -Paris : Charpentier Libraire-Éditeur, 1862. - 495 p.
3. Chénier M.-J. Œuvres de M.-J. Chénier, membre de l'institut; revues, corrigées et augmentées; précédées d'une notice sur Chénier par M. Arnault; et ornées du portrait de l'auteur d'après M. Horace vernet. - T. III. - Paris : Guillaume, Libraire, 1824. - 448 p.
4. Coleridge S. T. Verse and prose. - M.: Progress Publishers, 1981. - 456 p.
5. Dixon R. W. Songs and Odes by R. W. Dixon. - London : Elkin Mathews, 1896. - 43 p.
6. Hugo V. Œuvres complètes: Poesie I-II. - Paris : Robert Laffont S. A., 1985.
7. Keats J. The Complete Poems of John Keats: Introduction, Glossary and Notes by Paul Wright. - London : Wordsworth Editions Limited, 2001. -512 p. (Wordsworth Poetry Library).
8. Klopstock's Oden und Epigrammen. - Leipzig : Reclam, o.j. - 348 S.
9. Wordsworth W. The collected Poems of William Wordsworth with an Introduction by Antonia Till. - London : Wordsworth Editions Limited, 2006. - 1082 p. (Wordsworth Poetry Library).
